Безумные воскресные дни

Валерий Лонской

Безумные воскресные дни

Сборник

© Лонской В. Я., 2017

© ООО «БОСЛЕН», издание на русском языке, оформление, 2017

Девушка, которую я придумал, и другие лица

(Записки Андрея П.)

История «ретро»

Эти записки я нашел возле мусорного контейнера во дворе, когда выгуливал собаку, и мой пес, привлеченный каким-то лакомым запахом, в очередной раз застрял на одном месте, обнюхивая траву поблизости.

Это были две толстые тетради в коленкоровом переплете, перевязанные бечевкой. На обложке верхней тетради была наклеена бумажка с надписью «Нужно. Не выбрасывать». И тем не менее тетради выбросили. «Может быть, там изложено действительно нечто нужное, – подумал я, и в куче мусора они оказались в силу чьей-то небрежности…» Я взял тетради, развязал бечевку, заглянул в первую, надеясь найти там какие-либо сведения о хозяине; прочитал страницу, другую и, не в силах оторваться, отправился домой и прочел всё до конца.

Судя по всему, записки были написаны давно – лет пять-десять назад, а может, и более того. С какой целью автор писал их – неизвестно. Та, другая жизнь, без мобильников, айпедов, айфонов, без цветного телевидения с сотнями программ, без роботов, дронов, коллайдеров и прочих подарков прогресса, вставала со страниц, уже далекая, в чем-то непонятная, и то, о чем рассказывал автор, было, несомненно, интересно. Надеюсь, и читатель найдет в этих записках нечто привлекательное, созвучное своим мыслям и чувствам, ведь люди так похожи – что мы, что те, которые жили до нас.

Издатель

Запись первая

Передо мной лист бумаги. Я рисую, сидя за письменным столом. Перо авторучки скользит по белой простыне листа, фиксируя то, что подсказывает воображение… Некий образ, который пока еще смутно мерцает в сознании… Вот появляется тонкий девичий профиль, завиток волос поверх лба… Затем линия устремляется вниз, образуя изгиб спины, и переходит в тонкую талию… Завершают всё это стройные девичьи ножки в туфлях на шпильках… Неплохо получилось, хотя, признаюсь, художник я не ахти какой!

Я смотрю на рисунок… Постепенно пространство внутри линий сгущается, наподобие тумана; фигура обретает форму, цвет, плоть, и девушка, став реальностью, начинает двигаться.

Вот она забегает в подъезд. Легко перескакивая со ступеньки на ступеньку, поднимается на свой этаж. Останавливается у своей квартиры и, напевая модную песенку, долго ищет в сумочке ключ.

Стоит мне только пожелать, и эта девушка исчезнет, словно ее и не было вовсе… Я могу запереть ее в темнице, сделать узницей или поселить в рыбацкой хижине на берегу моря, где она будет плавать по утрам. Могу отправить ее в изнуренную зноем степь – туда, где наперегонки с ветром, поднимая пыль, носятся конские табуны, а по вечерам возле юрт сидят на земле, посасывая свои трубки, раскосые киргизы-чабаны в мохнатых шапках… Я могу сделать ее юной красавицей, типа Бэлы из «Записок Печорина», или превратить в Софью, сестру царя Петра Первого, желчную ослушницу, с болезненно оплывшим лицом и маленькими пронзительными глазками, в которых темными кругами ходит неутоленная жажда власти. Одно мое желание – и эта девушка выбежит на эстрадные подмостки развязной ресторанной певичкой… или превратится в застенчивую лаборантку из какого-нибудь НИИ, которая любит классическую музыку и читает перед сном толстые романы, повествующие о большой и сильной любви… Я могу оборвать ее жизнь в самом расцвете молодых сил, обратить в горсть пыли наподобие той, что остается в ладони от размятого кома земли… Или, взяв за руку, довести ее до зрелых лет, действуя подобно опытному, расчетливому капитану, который, одолев все трудности долгого и мучительного плавания, приводит в родную гавань свой потрепанный, но устоявший под натиском многочисленных бурь корабль. Да-да, не удивляйтесь! С этой девушкой я могу поступить так, как пожелаю, потому что я ее придумал.

Каждое мгновение на Земле люди сливаются в поцелуях (только не спешите обвинять меня в сентиментальности!) – планета огромна, и в разных ее уголках проживают влюбленные. Их бесчисленное множество. Целое многоязычное племя, оккупирующее по вечерам улицы, тихие парки и укромные места по берегам рек и озёр. Ах, влюбленные! Они теряют головы и замечают это слишком поздно; летают счастливые во сне без каких бы то ни было летательных аппаратов; совершают необдуманные поступки, которые порою могут стоить им жизни; от избытка чувств часто грызут травинки, поглощая их в таком количестве, что последних с избытком хватило бы на несколько отар овец; а расставшись под утро, добираются до дома на попутных поливочных машинах или фургонах, развозящих по магазинам свежий теплый хлеб, – по крайней мере, подобное происходит в нашем городе.

А вот я, признаюсь вам, один. У меня нет той, с кем бы я мог бродить по улицам и любоваться звездами в ночном небе. При этом я не Квазимодо какой-нибудь, не калека… Просто так складываются обстоятельства. Девчонки, которые мне нравятся, почему-то предпочитают других. Если они и «теряют» головы, пораженные любовным недугом, то где-то на стороне, при мне же их очаровательные головки сидят на плечах так крепко, что даже автоматическая пила не поможет…

В моем подъезде на одном этаже со мной живет Настя, взбалмошная девица с карими глазами и торжественной, как у именинницы, улыбкой. Когда нам было около пяти лет, мы дружили и даже целовались, отчего она радостно попискивала, ощущая себя взрослой. Она и теперь целуется, но уже по-настоящему. И не со мной! А с высоким плечистым парнем, у которого мощный, как у быка, загривок и глаза человека, читающего всякую детективную муть вместо книжек, написанных серьезными парнями вроде Хемингуэя или Ремарка, от которых кайфует всякий московский чувак, имеющий больше трех извилин в голове…

Так вот об этой паре. Когда поздно вечером я возвращаюсь домой, то часто встречаю их на лестнице. Они стоят в обнимку между этажами у стрельчатого, с высокими сводами окна, уходящего тоннелем в темноту двора. Их головы и плечи покрыты тусклой позолотой, струящейся с потолка, где в наворотах паутины прижилась, словно экзотический звереныш, покрытая многолетней пылью лампочка мощностью в шестьдесят свечей.

Раньше при моем появлении Настя и ее парень резко отстранялись друг от друга и так сосредоточенно глядели вниз, словно пол у них под ногами был выложен не стертой от времени керамической плиткой, а состоял из живописной мозаики, наподобие той, что была обнаружена при раскопках древних Помпей. Теперь они перестали меня стесняться и, не прерывая объятий, бросают мне короткое «Привет!», что означает: ничего нового ты здесь не увидишь, следовательно, не тормози, а топай своим путем.

Меня, признаюсь, это нисколько не обижает. Соединенные узами любви, в минуты расставания они не желают тратить время на постороннюю ерунду. В эти мгновения Настин верзила мне уже не кажется беспросветным тупицей. Счастливые черти! Я им завидую. Как завидовал и тем другим, кто обнимался здесь до них. Ведь на этой площадке, у окна, уходящего тоннелем в звездное небо, перецеловалась в разное время вся молодежь из нашего дома…

Кстати, об этом стрельчатом окне между этажей. Если подойти к нему в дневное время и выглянуть во двор, то можно увидеть старый трехэтажный дом из почерневшего от времени кирпича, возвышающийся за деревьями в конце двора. Он вплывает в узкий переулок, точно древняя, иссеченная ветрами баржа. В этом доме живет Анюта – легкомысленное существо семнадцати лет, в котором удивительным образом сочетаются девичья наивность и умение хитрить, присущее зрелым женщинам… Я уже несколько месяцев влюблен в нее, а она мне лишь морочит голову. Возле нее крутится Мишка Водолазов, мой ровесник, по прозвищу Водолаз, сын вдовой школьной уборщицы, приземистый мускулистый обормот с маленькими, как у змеи, глубоко посаженными глазами. Ходит он вечно в сопровождении двух дружков, таких же болванов, как и он. Про эту троицу можно сказать, что у них один ум на троих. Анюта и Мишку водит за нос. Для своих интриг против Мишки она старается использовать меня: то вдруг предложит мне сходить с нею в кино на вечерний сеанс, то позовет прогуляться до Покровки и обратно – и всё это в присутствии Водолаза, ему назло.

А вчера на глазах у Мишки велела взять себя под руку – у того только зубы клацнули, словно створки портсигара! – и нарочито громко заявила нежным обволакивающим голоском, что желает, чтобы я сводил ее вечером в кафе-мороженое. Я, конечно, не возражал, рад был выше крыши, и мы пошли туда, куда она хотела.

Водолаз мужественно снес эту сцену, но на лице его появилась гримаса, словно ему сунули за шиворот мертвую мышь…

Уже потом в кафе, склонившись над вазочкой с мороженым и слизывая розовым язычком с ложечки пломбир, Анюта заявила с невинным выражением, что ни я, ни Водолаз не герои ее романа, и что мы оба ужасно смешные. Обидно было слышать это.

Ночью я долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок. Из окна, в щель между штор, прямо в глаза мне назойливо светила луна, будоража мое сознание неясной тревогой. А мне было лень подняться и задернуть штору…

Передо мной лист бумаги, а на нем девушка, которую я нарисовал. Она идет в пространстве листа справа налево.

На улице монотонно шуршит дождь. Он шелестит с самого утра то усиливаясь, то ослабевая. Тренькают стёкла от ударов капель, бренчит железо карнизов, шуршит мокрая листва. Булькают водные потоки, летящие из водосточных труб.

Я распахиваю окно, ложусь грудью на подоконник. Лицо обдает свежестью, мелкие брызги долетают до щек и вонзаются в них острыми крупинками, когда вдруг ветер меняет направление.

Внизу под моим окном газетный киоск. Возле него топчется щуплая девчушка, похожая сверху на сжавшегося от дождя воробья. У нее нет зонта, и она вся во власти стихии. Дождь потрепал ее, промочил одежду, но она не ушла, не скрылась в парадном. Ежась от холода, она пританцовывает возле киоска и кого-то ждет. В руках у нее букет цветов. Букет этот весьма необычный: из множества крупных темно-красных гвоздик выстреливает одинокий стебель гладиолуса, утыканный иссиня-черными цветами. Он словно Отелло в толпе венецианцев. Девчушка утирает мокрое личико ладонью и в который уже раз оглядывается по сторонам, все еще надеясь, что тот, кого она ждет, вот-вот появится перед ней. Но, увы, вокруг только потоки дождя (ей кажется, он никогда не кончится) и зыбкие фигуры прохожих, летящие мимо с разноцветными зонтами в руках.

А вдруг эта вымокшая под дождем девчонка ждет меня? А я сижу тут, у себя в комнате, и не догадываюсь об этом… Чепуха! На кой ляд я ей сдался? Разве что она попросит у меня монету для телефона-автомата… А если всё же спуститься вниз и заговорить с нею?.. У меня как-то не ладятся разговоры с незнакомками. Когда они смотрят мне в глаза, я превращаюсь в заику… Вероятно, эта девчонка ждет своего чувака, в которого влюблена по уши, и не захочет болтать со мною. В лучшем случае отделается вежливыми фразами: спасибо, мол, за интерес к моей персоне, но… но…

Но где-то же должна быть девушка, созданная для меня? Которой нужен я и никто другой… Интересно, в каком городе она живет? В Москве? В Риге? А может, в Буэнос-Айресе? Забралась в такую даль!

Возможно, она ещё не родилась? Или, что еще печальнее, умерла задолго до моего рождения? Бывает же так, что люди всю жизнь ищут свою половинку, но так и не находят ее… Хочется верить, что та, которая предназначена мне, живет сегодня, сейчас… Интересно, как она выглядит? Какие у нее волосы? Длинные светло-золотистого цвета, словно ковыль по осени, или темные-темные, будто отголоски ночи, с искорками блеска в них?.. А глаза? Жадные зеленые, вобравшие в себя цвет малахита, или печально-серые, как тени на морской воде?..

А что если… Я сам создам эту девушку! Сотворю ее из слов и фантазии… Сочиню ее внутренний мир и всё прочее… Почему бы нет? Сотворил же Пигмалион для себя Галатею… Быть может, его мучила та же проблема… И пусть она всякий раз будет разной, эта девушка – мое творение. Да, да! Если мне перестанут нравиться ее карие глаза, пусть в одночасье они станут зелеными… А если начнут раздражать ее темные волосы, пусть они обретут каштановый цвет!

Это все, конечно, мило, но вот вопрос: как эта девушка сама будет относиться к метаморфозам? Они могут ей не понравиться. Вероятнее всего, так и будет. Впрочем, это неважно! Она выдумка, существо, порожденное фантазией, и ей придется повиноваться. Итак…

…перво-наперво я останавливаю дождь, убираю тучи, сбрасываю их, подобно одеялу с постели… Выхожу на улицу, ставшую в лучах солнца многолюдной. Свет озаряет ее, точно театральные подмостки. Засияли вывески магазинов, кафе. Стали ярче наряды женщин, зелень цветущих лип.

И вот Она – мое творение! – идет мне навстречу. С озабоченным видом проходит мимо меня.

– Девушка! – окликаю я ее. – Скажите, как пройти к бульвару?

– Это в другую сторону…

– Бог мой! – восклицаю я. – Это Вы?! Как поживаете?

Девушка устремляет на меня взгляд, полный непонимания.

– Спасибо, нормально… Но вы меня с кем-то спутали…

– Нет-нет! У вас такая приметная внешность, и вас невозможно с кем-либо спутать! – отвечаю я бойко, как заправский покоритель женских сердец. – Помните, мы сидели рядом в кино, а потом вы куда-то спешили…

– Разве?

– Еще фильм был такой интересный, «Утраченные грёзы». Моряк бросает девушку, и та страдает…

– Я не видела эту картину… – Девушка растеряна.

– Значит, это был другой фильм!

Наконец, девушка сообразила, что я валяю дурака, и цель моя – познакомиться с нею. Лицо ее принимает строгое выражение.

– Извините, но я не знакомлюсь на улице…

– И это правильно! – соглашаюсь я. – Но мы-то с вами познакомились в кинотеатре!

Девушка обходит меня и решительно направляется дальше по своему маршруту. Еще немного и она исчезнет в толпе.

Я бросаюсь за нею. Отталкиваю прохожих, возникающих на пути, не обращая внимания на ругань и рассерженные слова, летящие мне вслед.

И вот я догнал ее и иду, пристроившись рядом, несу всякий вздор, который приходит в голову. Но все мои попытки разговорить ее не имеют успеха.

День постепенно вянет, будто цветок, долго стоявший в вазе, жизнь скоро кончится. Еще немного, и со стебля отлетят последние лепестки, падение которых знаменует конец. Тут же обороты наберут сумерки, сминая последние пятна закатных красок… Город, потемнев лицом, как несчастный, потерявший умершего родственника, замедлит на некоторое время свой ход. Но потом оправится, зашумит, засверкает множеством вечерних огней, хранящих в себе частицу дневного света, и огни эти будут светиться в окнах и снаружи на фонарях и рекламах, напоминая нам об ушедшем дне, наполнявшем нас энергией и силой.

А девушка идет по улице, стараясь не смотреть в мою сторону. Мне надоела собственная болтовня, не имеющая успеха, но я не в силах остановиться. Мне нужна победа.

– Послушайте, как там вас… Света? Лена? Вы, когда убегали от меня, потеряли дар речи?

Девушка замедляет шаг.

– Как остроумно! – На лице ее появляется брезгливая гримаса. – Если у вас недержание речи, позвоните одному из своих приятелей и развлекайте его своими унылыми шутками!

– Увы, это будет непросто! – заявляю я. – Во-первых, минут через пять меня попросят из телефонной будки – всегда найдется тот, кому срочно нужно куда-то позвонить… Во-вторых, никто из моих приятелей не знает вашего имени, а без этого разговор будет хромать!

– Если дело только в этом… Меня зовут Марина, можете сообщить это своим приятелям!

– С превеликой радостью!.. Марина – чудесное имя! Большие поэты посвятили Маринам немало вдохновенных строк. Но сегодня, мне кажется, оно не в моде…

– Я рада. Быть может, это остановит вас, и вы не будете меня преследовать…

– Буду!

Я решительно встаю у нее на пути.

– Если я вас отпущу, то никогда себе этого не прощу! Дайте мне номер вашего телефона, и вы свободны!

Какой я решительный, жуть! Учитесь, нерешительные чуваки, как надо кадрить девчонок!

– Я живу без телефона! – заявляет Марина. Она явно хитрит.

– А как же вы общаетесь с подругами?

– С помощью телепатии!

Отлично! Все идет как по нотам. Можно, конечно, сделать так, чтобы она сразу пошла на контакт. Но это слишком просто. Сопротивление более привлекательно, чем быстрое и тупое согласие. По крайней мере, так я думаю.

– Боже мой, как вы мне надоели! – восклицает Марина. Голос её дрожит, а сама она напоминает рассерженную учительницу, которую достал нерадивый ученик. – Отстаньте от меня, наконец!

Стоп, стоп, стоп! Это перебор. Лошади потянули не в ту сторону. Так мы никогда не познакомимся. Разойдемся в разные стороны, и – привет!

– Послушайте… – Марина несколько смягчается. – Мне кажется, вам следует поискать другую девушку. Посмотрите, сколько их вокруг…

– Мне нужны именно вы! Мне кажется, мы с вами созданы друг для друга!

– А это уже пошло!

– Ну вот… С каких это пор желание Тристана быть вместе с Изольдой стало пошлым?

– С тех самых, как вы решили объявить себя Тристаном!

– О! А вы профессионально огрызаетесь!

– А вы профессионально загрызаете!

– Ну что вы! Я человек мирный. В некотором смысле даже застенчивый…

– Тогда дайте мне пройти…

– Не уходите, прошу вас!

– Всё, разговор окончен. До свидания!

– Отлично! «До свидания» – значит до нового свидания. Где же оно состоится, наше новое свидание?.. Вы знаете, здесь поблизости есть чудесное место – на Чистопрудном бульваре, возле памятника Грибоедову.

– Вы устанете ждать.

– Я? Никогда!

– Тем лучше. Прощайте.

Стоп, стоп, дорогая моя! Мы опять идем не туда. Оставим препирательства. Всё равно последнее слово будет за мной. В противном случае я разорву все написанное выше, и мы больше никогда не встретимся. И наша история не состоится. А мне бы этого не хотелось.

На моем столе лежит несколько чистых тетрадей, на страницах которых можно построить улицы, города; прорыть каналы, соединяющие реки; решительным движением руки распахнуть занавес в театре, поднять в небо воздушный шар, выстрелить на охоте в летящую утку, забить в футбольном матче гол в ворота под радостный гул трибун, совершить путешествие на яхте по океану, накормить голодающих детей в центральной Африке, примирить протестантов и католиков в Белфасте, воскресить Чехова и Хемингуэя, поцеловать руку живой Джоконде, открыть залежи нефти под фонтаном в центре ГУМа, овладеть скоростью света и… сочинить наши с тобою отношения, милая Марина.

Я хотел бы о многом тебе рассказать, и, надеюсь, ты сумеешь понять меня… Ты же не Анюта, которой все по барабану, кроме собственных глупостей. Ты мне нужна, понимаешь?

Марина поглядывает на меня с некоторым напряжением, затем выражение ее лица смягчается, и на смену отчуждению приходит нерешительная улыбка. Эта улыбка преображает ее. Сейчас в ее лице есть что-то, напоминающее Анюту… К чёрту Анюту!

– Если не возражаешь, я мог бы проводить тебя до дома… – предлагаю я ей, довольный тем, что она сменила гнев на милость. – Время позднее… Где ты живешь?

– На Покровке…

– Как интересно! И я живу там же.

Мне хочется взять ее под руку, как это иногда бывает, когда мы гуляем с Анютой, но я сдерживаю себя.

Ветер лениво перекатывает по асфальту облетевшие до срока листья – эти первенцы увядания природы, которым не суждено дожить до осеннего буйства красок и первых морозов.

Окна домов, вобравшие в свои прямоугольники зажженные люстры, отдельные части мебели, видимые снаружи, живописные картины и семейные фотографии в рамочках на стенах, фигуры людей по пояс – всё это громоздиться в замысловатых композициях снизу вверх, повествуя об освоении человеком пространства и его желании подняться как можно выше.

Если посмотреть на город из самолета, пролетающего на большой высоте, пейзаж значительно меняется: огни уменьшаются до размера золотых песчинок, и глядящему из иллюминатора вниз кажется, что кто-то рассыпал по земле несметные сокровища…

В переулках, по которым мы идем, малолюдно и тихо. С наступлением темноты городские жители, оставив привычные места, слетаются, подобно мотылькам, на яркие огни центра, где бурлит развеселая вечерняя жизнь.

У подъезда старого кирпичного дома стоят трое парней. Они навеселе – выпили, вероятно, ни одну бутылку портвейна (одна стоит у них под ногами), но настроены мирно: дышат вечерним воздухом, внимая звукам гитары, на которой играет один из них, сопровождая свое хрипловатое в блатной манере пение:

Громко лаяли собакиВ затухающую даль,Я явился к вам во фраке —Элегантный, как рояль…

Гитарист, судя по всему, в этой компании главный. У него жилистая шея и голова, напоминающая по форме дыню. Руки в наколках. На нем свитер, надетый на голое тело. С затуманенным взором он покачивается в такт музыки – вверх-вниз, вверх-вниз, будто восседает на козлах скачущей повозки. Приятели подпевают ему:

Вы лежали на диванеДвадцати неполных лет,Молча, я сжимал в карманеАх, леденящий пистолет!..

Когда звучат слова о той, что лежит на диване, один из парней делает выразительный жест, указывая куда-то в сторону большим пальцем, словно там, за углом дома, где-то поблизости и возлежит среди диванных подушек воспеваемая ими особа женского пола.

Мы проходим мимо парней. Их взоры устремлены на нас. Гитарист, переполненный чувствами, которые вызвала в нем песня и особенно её роковой финал, где герой, застрелившись, «лежал к дверям ногами» (но по-прежнему «элегантный, как рояль»!), скорбно вздохнул, обнажив кривые, украшенные золотой коронкой зубы. Один из его дружков, с рыжей челкой и недобрым прищуром, какой обычно бывает у хоккейного хулигана, когда он караулит у борта чересчур шустрого соперника, чтобы врезать тому кулаком в лицо, подкинул вверх спичечный коробок и с хрустом сжал его в ладони.

Марина хватается за мой локоть. Ее напряжение передается и мне.

– Клёвая чувиха, скажи, Колян? – изрекает парняга с рыжей челкой, оглядев Марину и обращаясь к гитаристу, будто желая спросить: что будем делать? попугаем голубков или как?

Гитарист настроен благодушно. К тому же образ особы, из-за которой застрелился герой песни, всё ещё маячит у него перед глазами.

– Ноги не того… – заявляет он, снижая оценку, данную Марине его приятелем.

– Точно, – соглашается с ним третий. – Лягушачьи ноги!

«Ноги лягушачьи?! – возмутился я про себя. – Это у кого! У моей-то девушки?! Понимали бы что! У вас от портвейна мозги совсем переклинило! Ладно… Если вам не нравятся ее ноги, пусть они станут такими, какие вам больше по душе!»

После этого моего заклинания Марина вдруг покачнулась, точно пьяная, и остановилась, нелепо расставив ступни. Тело ее раздулось, словно надувная резиновая игрушка, икры на ногах увеличились до размеров среднего арбуза, а зад стал шире раза в два… О, Боже! Ну и вкус у этих болванов!

Я оглянулся, желая увидеть реакцию парней. Лица у всех троих вытянулись от потрясения. А парняга с рыжей челкой так разинул свой рот, что, казалось, еще немного и оттуда, как из дупла, высунется не менее удивленный дятел.

В следующую минуту потрясение сменилось общим восторгом. Все трое застонали, зацокали языками.

Вот и радуйтесь, алкаши!.. А мы пойдем дальше. Я взял Марину за руку – она стала прежней, изящной и тонконогой, и мы продолжили свой путь.

– Ни хрена себе! – выдохнула хором обалдевшая троица, а гитарист даже выронил инструмент из рук. Гитара упала на асфальт, струнами вниз, брызнув при ударе о землю коротким высоким звуком.

Я, не в силах сдержать себя, громко засмеялся. На лице Марины недоумение. Еще бы, она и не догадывается о метаморфозах!

– Колян! – парняга с рыжей челкой повернул голову к гитаристу. – Ты что-нибудь понял?

Гитарист некоторое время пребывал в задумчивости, пытаясь связать в своей нетрезвой голове концы с концами.

– Может, Зойка нам какой-либо гадости в портвейн подмешала? – высказал предположение он.

– В это пойло? Куда уж больше! – отозвался третий, вспомнив мерзостный вкус портвейна, который им пришлось сегодня пить за неимением денег на водку.

– Братва! – дернулся парняга с рыжей челкой. – Не нравится мне этот гвоздь! – заявил он, имея в виду меня. – Может, погнём его малость? – И крикнул, обращаясь ко мне: – Эй, ты, Кио сраный, стой! Дай закурить!

– А леденцов не хочешь? – вызывающе поинтересовался я в ответ, продолжая свой путь.

И тут они встрепенулись, словно три голубя, которых неожиданно вспугнула кошка, и двинулись за нами, быстро набирая ход. Затем сорвались с места и побежали – уж так им не терпелось вцепиться в меня!

Я решил остудить их воинственный пыл.