Аттракцион Верещагина

Сначала он думал про сон, приснившийся ему накануне. Он вообще в течение дня не раз вспоминал его. И думал: странная штука – подсознание, населяющее сны подобными сюжетами. Таким причудливым историям могут позавидовать самые искушенные сочинители. И все же, кроме удивления, осталось и чувство беспокойства после этого сна. Что-то неясное и пугающее крылось за его картинами, где белые мыши и крысы блуждали у его ног, точно лилипуты у ног Гулливера, желая получить в его лице защитника от экспериментов, ведущих к преждевременным смертям. И это было странно. Ведь он один из тех, кто ставит эти безжалостные опыты! Почему же ему приснился такой сон? Не по причине же того, что он несколько раз на дню ходит в виварий и видит всю эту компанию грызунов? И опять мелькнула мысль о прихотливой работе мастера по имени «подсознание».

Потом Михаил Стальевич задумался о том, куда все-таки подевались крысы, которых он принес домой? Ответа не было. Ему пришлось съездить на Птичий рынок и купить там пару белых крыс с целью отвезти их в дальнейшем в виварий взамен пропавших. Сейчас они находились у него квартире, сидели в клетке, поедая зерно и позванивая металлическими прутьями, когда ненароком касались их. «Это те еще крысы! Бери, не пожалеешь!» – заявил ему продавец на Птичьем рынке, бойкий мужик с бабьим лицом, с молодежной серьгой в ухе. И действительно, животные были хороши: снежно-белые, с лоснящейся шерсткой. У каждой на голове имелось по небольшому пятнышку: у одной – черное, у другой – рыжеватое. Михаил Стальевич не стал уточнять у продавца, чем же так хороши эти крысы, по виду мало отличающиеся от прочих. А зря! Пройдет немного времени, и он пожалеет о том, что не проявил тогда должного любопытства.

Потом мысль Михаила Стальевича двинулась по философскому, можно сказать, руслу. Почему люди стремятся подчинять себе других? – задался он вопросом. И требуют делать то, что другим не нравится. Вот, к примеру, он сидел у себя дома, у компьютера, с куском капустного пирога в руке, который накануне привезла мать, а тут явились эти двое и потребовали следовать за ними, заявляя, что он должен быть понятым. А он не хочет этого! Не хочет бездарно тратить свое время и пялиться на тело несчастной жертвы (кажется, он пару раз встречался с убитым у почтовых ящиков). Нет у него и желания смотреть на жену убитого, украсившую себя дурацким тюрбаном, в котором только розочки пришпиленной сбоку не хватает. Нашла время – мыть голову! Судя по ее виду, она не особенно переживает по поводу неожиданной смерти мужа. Ходит с каменным лицом, как греческая статуя, хоть бы всплакнула!

И вдруг, словно прочитав мысли Михаила Стальевича, хозяйка квартиры закрыла лицо руками и зарыдала, уронив голову на стол в полуметре от стеклянной вазы, из которой тянулись вверх несколько темно-вишневых роз на длинных стеблях, вероятно, купленных убитым к приезду жены.

Глядя на вздрагивающие острые лопатки вдовы, обозначившиеся через тонкую шелковую ткань халата, на размотавшийся наполовину тюрбан, Михаил Стальевич подумал: «Жизнь полосата! Вчера – курорт, сегодня – слезы…»

Хозяйка квартиры так же неожиданно, как и зарыдала, прекратила рыдать. «Пардон!» – бросила она в пространство. Вытерла руками мокрые щеки и кончик носа. Сняла полотенце с головы, и множество черных вьющихся змеек ее пышных волос вырвались наружу. Затем с неясной для себя целью поправила цветы в вазе. И, бросив затравленный взгляд на чужих людей, по-хозяйски расхаживавших по квартире, ушла куда-то в недра коридора.

Как-то неожиданно появились два санитара. Переговорив со следователями, завернули тело в простыню, взятую у вдовы, и унесли его, чтобы отвезти в морг. Пока длилась эта процедура, Мариетта Сергеевна нервно курила, взяв предварительно у Михаила Стальевича еще одну сигарету. «В прежние времена, – отстраненно подумал он, – покойников держали в доме вплоть до похорон. Вот, наверно, воняло в жару!»

К себе в квартиру Михаил Стальевич вернулся около двенадцати. Расставаясь с ним, веснушчатый следователь протянул свою визитку с телефонами и попросил позвонить ему, если Михаилу Стальевичу станет что-либо известно по этому делу.

– Мне? – удивился Михаил Стальевич. – Вряд ли! Я этого человека практически не знал. Так, пару раз встречал в подъезде…

– Ну, мало ли! – открыто улыбнулся следователь.

И Михаил Стальевич подумал, что тот вовсе не такой противный, каким казался на протяжении всего вечера.

Михаил Стальевич доел пирог с тарелки, лежащей у компьютера. Вспомнил о крысах. И подумал том, что надо подкормить их и налить воды. Пошел к ним, насыпал овса в лоток, отчего крысы, тихо сидевшие в клетке, заметно оживились. Налил в пустую емкость воды из бутылки. Сидя на корточках возле клетки и глядя на повеселевших грызунов, он вдруг ощутил что-то вроде вспышки света, резанувшей его по глазам. Вслед за этим мысль его побежала странным образом. Внутренним взором он увидел контейнер для мусора, что стоял в глубине двора напротив его дома. Из-под тяжелой металлической крышки торчали острыми концами наружу поломанные стебли каких-то увядших цветов, рядом плескалось на ветру узкое в бурых пятнах полотенце. Неясная человеческая тень скользнула мимо контейнера и исчезла за автостоянкой. Он только успел увидеть голый затылок с венчиком волос вокруг него. Потом внутреннее око Михаила Стальевича приблизилось к подножию контейнера, и он отчетливо увидел водительское удостоверение с мужской фотографией на нем. Оно лежало на асфальте среди мелкого мусора, в котором копался одинокий серый голубь. Голубь клюнул удостоверение раз-другой и переключился на пакет из-под кефира. Мужчина на фотографии был не стар, но уже лыс. Выражение лица его было несколько напряженным, словно ему не хотелось сниматься. Михаил Стальевич был убежден, что удостоверение принадлежит человеку, скрывшемуся за автостоянкой. Увиденная картина, неясная по смыслу, почему-то привела Михаила Стальевича в сильное волнение. «Устал, устал!» – подумал он: был трудный день, свистопляска на работе, потом долгие часы, проведенные в квартире убитого, – силы не бесконечны! Не следовало открывать дверь этим мужикам из следственной бригады, отругал он себя. Водительские права и мужская фотография владельца всё еще маячили перед его взором.

Михаил Стальевич выключил свет и отправился спать, надеясь, что сон избавит его от этих видений.

Стоило ему лишь выйти за пределы кухни, где находилась клетка с крысами, как картины, в которых фигурировал мусорный контейнер и всё с ним связанное, погасли.

Он лег в кровать и уснул.

Ночь прошла тихо. В подъезде стояла непривычная тишина, словно все его жильцы в одночасье покинули дом, и некому было до середины ночи ездить в лифте, заводить громкую музыку или гонять в пьяном угаре по квартире жену. И во дворе под окнами не было пьяных криков, мата, звона бутылок – этих непременных спутников разгульной ночной жизни.

С утра зарядил затяжной мелкий дождь, добивая редкую листву, оставшуюся на деревьях. Дело должно быть доведено до конца, считала природа, и если ветер не доделал свою работу по оголению ветвей, то предполагалось, дотошные капли дождя довершат начатое.

Умывшись после сна и побрившись, Михаил Стальевич отправился на кухню делать завтрак. Крысы шуршали в своей клетке, подъедая остатки овса. Делали это молча, сосредоточенно, словно проголодавшиеся за время долгой дороги путники. И опять, оказавшись возле клетки, Михаил Стальевич увидел вспышку света. Словно полыхнуло небо во время грозы. И вот перед его внутренним взором опять возник тот самый мусорный контейнер с торчащим оттуда полотенцем и прямоугольная пластиковая плашка водительского удостоверения, лежащая на земле. Уже повторно, отметил он, появилась эта неясная по смыслу картина. Неожиданно вслед за этим привиделось лицо убитого соседа. Это была новая деталь. Несомненно, здесь существует какая-то связь, с убежденностью подумал он, и эти вещи – полотенце и удостоверение – видимо, имеют отношение к убийству.

Направляясь на работу, Михаил Стальевич бросил взгляд на тот самый контейнер. Он стоял рядом с другим таким же за автомобильной стоянкой на расстоянии метров пятидесяти от подъезда. Ведомый любопытством, Михаил Стальевич устремился к контейнеру. И подойдя вплотную, увидел наяву то самое полотенце в бурых пятнах (это кровь, не сомневался он) и водительское удостоверение, лежавшее на асфальте посреди мусора. Увиденные предметы точно соответствовали тому, что являлось ему дважды. Подойти совсем близко и взять эти вещи в руки (перевернуть, посмотреть) Михаил Стальевич не рискнул. И не только в силу брезгливости (контейнер стоял с приоткрытой пастью – что-то мешало крышке закрыться полностью – и оттуда ощутимо несло тухлятиной), а из чувства осторожности: мало ли что! Пусть этим занимаются те, кто ведет следствие, а он – человек сторонний.

И всё же, приехав на работу, после некоторого колебания Михаил Стальевич позвонил следователю, оставившему ему свою визитку с телефоном. Звали того Виктор Борисович, фамилия его была – Продушин. Выслушав сбивчивый рассказ вчерашнего понятого, следователь простецки предложил:

– Давай для начала перейдем на «ты». Так проще! Не возражаешь?

Михаил Стальевич не возражал, ведь они со следователем, если судить по внешнему виду, были ровесники, ну, может, тот был немного старше.

– С чего ты, мил человек, решил, что эти предметы имеют отношение к убийству твоего соседа? – спросил Продушин.

– Так мне кажется… Передо мной вдруг возникло нечто вроде видения.

– Ты что, экстрасенс?

– Ни в коем случае! – отмахнулся Михаил Стальевич, с подозрением относившийся к людям такого сорта.

– Что же тогда?

– Сам не знаю… Просто чутье сработало. Увидел вечером ряд картинок как вживую! Может, это ерунда, а может, и нет, ты проверь!

– А сам что же? Взял бы в руки и посмотрел.

– А вот это уволь! Возможно, это улики, зачем же я их трогать буду? Я не специалист.

– Верное суждение! Ты что, уже привлекался к суду?

– К счастью, Бог миловал!

– Ладно, посмотрю эти штуки, – пообещал Продушин после короткого молчания. – Где, говоришь, этот контейнер?

– Прямо во дворе. За автостоянкой. Только поспеши, пока мусор не вывезли…

– И все-таки странно. С чего это вдруг тебе подобное привиделось?

– Сам не понимаю. Точно включили телевизор, а потом выключили.

На этом разговор завершился.

Михаил Стальевич присел к рабочему столу, открыл тетрадь со своими записями. Посидел некоторое время над нею и закрыл ее. Сегодня не было желания этим заниматься.

Город за окном, мокрый, серый, поникший, несмотря на движение машин, навевал своим видом уныние. Хотя, спрашивается, с чего унывать молодому здоровому мужчине, у которого всё более или менее в порядке?

В комнату зашла лаборантка Лена, худая, порывистая, в джинсах и в коротеньком белом халате. Подобная длина халата давала ей возможность в теплое время года демонстрировать окружающим свои открытые красивые ноги. Девушка работала в лаборатории несколько месяцев и намеревалась в следующем году поступать в медицинский институт. Вид у девушки был озабоченный.

– Михаил Стальевич! – сказала она. – Куда-то исчезли две крысы из вивария. Вместе с клеткой. Дашка и Лариса. Вам что-либо известно по этому поводу?

– Это я их взял, – признался тот после паузы, во время которой вдруг вспомнил о жене убитого соседа, о тюрбане на ее голове и острых лопатках, обозначившихся сквозь ткань ее халата, когда она зарыдала у стола.

– Вы?! – На лице Лены отразилось удивление. – Зачем? Они же у нас в контрольной группе!..

Михаил Стальевич замялся. Не объяснять же девушке истинную причину, по какой он взял крыс из вивария.

– Я их подарил…

– Кому? – еще больше удивилась Лена.

– Так… Одной маленькой девочке, которая любит животных.

– Крыс?!

– И крыс тоже… Я верну. Уже купил пару на Птичьем рынке. Завтра привезу… А ты, милочка, что-то поздно чухнулась по этому поводу! – набросился он на девушку. – Я давно их взял!

Лена все еще смотрела на него с непроходящим удивлением.

– Что смотришь? – Михаил Стальевич дернул плечом. – Иди, занимайся делом! А то я подумаю, что ты решила обольстить меня.

– Я? Вас? – Скептическая гримаса перекосила лицо девушки. – У вас мания величия, Михаил Стальевич!

И вышла за дверь, ровно держа спину, точно манекенщица, выходящая на подиум.

2

Следователь Продушин, Виктор Борисович, он же Витюша (так называла его мать), он же Витюня (так называли его близкие товарищи), был человеком удачливым. Хорошо учился в школе, хотя не просиживал подолгу над учебниками. Всё схватывал на лету. Этому помогала хорошая память, которой он был наделен. Сказывались и отцовские гены, тот тоже обладал великолепной памятью в молодые годы: прочитав один раз страницу в книге, мог ее тут же пересказать. Да и Витюня был таким же мастером. Стоило ему в течение минуты-двух оглядеть место, где было совершено преступление, он тут же мог воспроизвести на бумаге все детали. Потому как запоминал их с фотографической точностью. Но одной хорошей памяти, как известно, для следственной работы недостаточно. Необходима удача, без нее трудно распутывать сложные преступления. И она у Витюни была. Поэтому начальство, зная эту его счастливую особенность, поручало Витюне самые запутанные дела. Точнее, бесперспективные. Где и концов-то нет никаких, только трупы налицо. И чутье у Витюни было отменное. Почти собачье! Чутье плюс удача, плюс блестящая память – вот вам и успешный итог! А с ним и похвалы начальства, и продвижение по службе!

А еще Продушин любил деньги. «А кто их не любит? – лукаво щурясь, спрашивал Витюня у приятелей. – Разве только пингвины в Антарктиде?» А еще ему нравилось чувствовать свою власть над людьми, попавшими в его железные руки. Если преступник не был «мясником», загубившим по своей звериной сущности несколько жизней, а совершил, скажем, убийство по неосторожности или был участником финансовой аферы, тогда Продушин не считал для себя зазорным вступать с таким обвиняемым в сделку с целью получения от него некоторой денежной суммы, способной смягчить степень его вины.

Работая с подследственными, Продушин упивался своей властью над ними. И так ему нравилось это чувство, что он, бывало, отказывался затевать с тем или иным финансовые отношения – покуражиться над теми, кто вызывал в нем брезгливое чувство, было слаще получения с них мзды. При этом Продушин не был садистом и редко применял силовые методы на допросах, чтобы добиться нужного результата. Ему больше нравилось загонять несчастных в угол несокрушимой логикой и отличным знанием деталей, из которых он складывал картину преступления, отчего подследственные нередко терялись, точно малые дети, и, поняв, что отпираться бессмысленно, сознавались в содеянном. Признание, полученное подобным образом, доставляло Витюне несравненно большее удовольствие.

Если же расследование дела буксовало, точно грузовик, попавший в глубокую грязь, или же заходило в тупик, Продушин становился нервным, раздражался по малейшему поводу, ходил сам не свой – он не любил проигрывать. И перед начальством не хотелось терять набранные прежде очки. В такие дни Витюня не раз готов был запустить в работу «фальшак», то есть липовую версию, и «состряпать» обвинение людям сторонним, непричастным к данному преступлению, как это нередко делали его коллеги, лишь бы отчитаться перед начальством об успешном раскрытии дела. Но… что-то в конечном счете всякий раз удерживало его от подобного шага. Быть может, те самые интуиция и удача, которые сопутствовали ему на жизненном пути и включались в последний момент. В итоге всякий раз на Витюню снисходило озарение, и он выруливал на верный путь. «Везучий, черт!» – завидовали коллеги. «Работать надо!» – заявлял Витюня в ответ.

Продушин так был погружен в свою следственную работу, что, случалось, терял ощущение реальности и дома вел себя, как на службе. Вдруг начинал говорить с женой жестко, властно, наступательно, словно вел допрос, стараясь изобличить ее в каком-либо недостойном поступке. Чаще всего речь шла о неверности. На него вдруг, как приступы эпилепсии, накатывали подозрения. Хотя жена Зоя была верна ему. Зоя, следует отметить, выросшая в провинции, была женщиной крепкой и решительной, под стать мужу, и ее не так просто было сбить с толку и подавить. И когда Продушин, теряя чувство меры и желая загнать ее в угол, утверждал, что у него имеются неоспоримые доказательства ее измены, она бесстрашно заявляла ему: «Окстись, змей!» И рука ее сама собой тянулась к металлическому половнику, висевшему на кухонной стенке, с намерением, если потребуется, дать отпор ревнивцу. И Продушин, чувствуя ее силу, отступал. Однажды, когда Витюня совсем одурел, войдя в раж, Зоя принесла ведро воды из ванной и, не раздумывая, вылила его мужу на голову. Поток воды, обрушившийся на Витюню, снес со стола тарелку с борщом и блюдо, где лежала аппетитная, порезанная на куски селедка. Оторопевший Витюня, открыв рот, с неизбывной печалью наблюдал, как катится по паркету красный ручей, в котором плавают капуста, мясная кость и куски селедки. «Блядь!» – с трагической интонацией произнес он. «А ты не забывайся, здесь не твоя контора! И я не под следствием!» – заявила в ответ Зоя…

Следует отдать должное Продушину: переговорив с Михаилом Стальевичем по телефону, он тут же отправился к его дому, с намерением осмотреть мусорный контейнер и всё вокруг него. Ехал и сам себе удивлялся: позвонил вчерашний понятой, тип довольно странный, сообщил, что ему привиделось, и вот он, Продушин, сорвался с места и едет осматривать помойку. Цирк! Завтра позвонит еще кто-либо и скажет, что нашел в Бибирево утерянный паспорт, принадлежащий, по его мнению, убийце – и что, прикажете верить подобной ерунде и мчаться в Бибирево?.. С другой стороны, вспоминая, как инертно вел себя этот малый прошлым вечером, норовивший слинять из квартиры, где работала следственная группа, Продушин был склонен доверять его словам. Какой смысл тому что-либо выдумывать? Чутье подсказывало Витюне, что следует осмотреть и контейнер, и площадку рядом. Возможно, на полотенце, о котором шла речь, есть следы крови убитого. В спальне на месте преступления оказался открытым один из ящиков комода, где как раз находились полотенца и нижнее белье хозяина. Жена убитого не могла определить, взяли оттуда что-либо или нет. Полотенца или трусы – не те предметы, за которыми будут охотиться преступники. Вероятно, сам убитый выдвинул ящик комода, намереваясь что-либо достать оттуда. Или все же это убийца вынул полотенце, желая, к примеру, вытереть испачканные кровью руки… А потом закинул его в мусорный контейнер, обронив при этом свои водительские права. Если владельцем удостоверения окажется знакомый убитого или приятель – это несомненно зацепка!

Поставив машину во дворе дома, Продушин вылез наружу, огляделся по сторонам. Сразу увидел мусорный контейнер, о котором шла речь, и направился к нему. Следовало бы взять с собой Борцова, подумал он. Борцов толковый криминалист, и его присутствие было бы полезным. Но, уезжая, Продушин спешил, опасаясь, что содержимое контейнера до его приезда может забрать мусоровоз, да и площадку рядом очистят от мусора.

Опасения следователя были не напрасными. На некотором расстоянии от контейнера трудился дворник-киргиз в оранжевом жилете и, работая метлой, наводил чистоту. Контейнер же, к счастью, был еще полон – видимо, мусоровоз, забиравший обычно мусор с утра, по каким-то причинам сегодня не приехал. Первое, что увидел Продушин, подойдя поближе: из-под крышки контейнера торчали увядшие хризантемы с поломанными стеблями, а рядом шевелилось на ветру светло-зеленое в бурых пятнах полотенце, о котором говорил Верещагин.

Прежде чем извлечь полотенце из мусора и уложить его в пластиковый пакет, Продушин стал осматривать площадку возле контейнера, желая найти водительское удостоверение. Его там не оказалось. Влажный после дождя асфальт возле контейнера был чист. Вероятно, дворник уже успел подмести его. И водительское удостоверение, если оно здесь валялось, дворник мог забрать себе, рассудил следователь.

Продушин окликнул дворника и, когда тот повернул голову, решительно поманил его пальцем. Дворник послушно подошел.

– Как зовут?

– Киргиз…

– Я вижу, что ты киргиз! Имя у тебя есть?

– Кыдыржан.

– Ты возле мусорного бака ничего не находил? – спросил Продушин. И судя по тому, как дворник мучительно посмотрел на него, понял, что попал в точку. – Я следователь, – пояснил Продушин строго. – Расследую убийство, совершенное во втором подъезде… Ты, наверное, слышал о нем?

– Слышал…

– Так вот, то, что ты нашел и положил в карман, может быть уликой!

Дворник, шмыгнув носом, вытащил из кармана мятую тысячную купюру, протянул ее следователю.

– Что это? – спросил тот.

– Там лежало… – киргиз жалко улыбнулся. – Забирай, начальник.

– На хрена мне твои деньги! – раздраженно махнул рукой Продушин. – Тут потеряли пластиковую карточку, водительские права… Знаешь, что это такое?

Дворник, довольный тем, что строгий человек из следственных органов оставил ему деньги, порылся в кармане брюк и извлек оттуда то, что так интересовало Продушина, – водительское удостоверение!

Продушин взял документ рукою в перчатке. Удостоверение было на имя Сандальева Федора Романовича – тысяча девятьсот шестьдесят шестого года рождения.

Изучив удостоверение, Продушин достал из кармана мобильник и позвонил жене убитого. Некоторое время ждал, пока та возьмет трубку.

– Белла Петровна, – заговорил он, услышав ее голос, – это следователь Продушин…

– Да, да, слушаю вас.

– Вам ничего не говорит имя Сандальев Федор Романович?

– Это один из компаньонов мужа… – ответила вдова. – Они вместе играют в преферанс… Точнее, играли… – добавила она безрадостным тоном.

«Любопытно! – подумал Продушин и почувствовал в себе азарт охотника, идущего в нужном направлении. И вспомнил о Верещагине: – А понятой-то оказался провидцем!» И снова обратился к Белле Петровне:

– Как вы думаете, каким образом водительское удостоверение Сандальева оказалось возле мусорного контейнера в вашем дворе?

– Понятия не имею…

По ее голосу Продушин понял, что женщина искренне удивлена этим обстоятельством. Водительское удостоверение, принялся размышлять следователь, лежит во дворе со вчерашнего дня, то есть со дня убийства. Если бы оно было утеряно раньше, его давно кто-нибудь подобрал бы – тот же дворник. Это была зацепка, и весьма серьезная.

– У вас есть номер мобильного телефона Сандальева, его адрес? – поинтересовался Продушин у вдовы, терпеливо ждавшей его вопросов.

– В записной книжке мужа должны быть и телефон, и адрес, – последовал ответ. – Подождите, я посмотрю… Но, по-моему, Сандальева нет в Москве. Кажется, он в Берлине… А может, отложим это до другого раза? – вдруг воспротивилась женщина. – Мне сейчас не до этого… Похороны, сами понимаете… Это требует сил… Кроме прочего, ваши люди забрали мобильник мужа, а там наверняка есть то, что вам нужно…

– Извините, но у меня нет его под рукой… Я понимаю ваше состояние, Белла Петровна… ваши чувства… – Продушин старался быть деликатным. – Но вещи такого рода не требуют отлагательств… Вы уж посмотрите!

Пока Белла Петровна искала записную книжку мужа, Продушин в ожидании ответа вернулся к контейнеру. И, прикрывая нос от запаха, исходившего оттуда, принялся разглядывать полотенце, край которого шевелил ветер. Обнаружил на нем две вышитые малиновыми нитками буквы: «П. Т.» Такие же буквы он видел и на полотенцах в квартире убитого, когда изучал содержимое ящиков комода. Это прочно отпечаталось у него в голове, как и ряд других деталей. «Молоток!» – вновь подумал он с благодарным чувством о Михаиле Стальевиче.

– Пишите! – услышал он в трубке голос вдовы. И она продиктовала номер телефона Сандальева.

Продушин, обладавший, как уже было сказано, отличной памятью, ничего записывать не стал. Запомнить несколько цифр номера мобильного телефона не составляло для него труда – он запомнил бы и пять номеров кряду, если бы в этом была необходимость.

– И последний вопрос! – повысил он голос, опасаясь, что вдова может отключить телефон. – У вас, насколько я помню, есть в доме полотенца с монограммой?

– Есть.

– Не подскажете, какие там буквы? – простодушно спросил он, желая окончательно убедиться в своей правоте.

– «П. Т.», – сказала Белла Петровна. – Это мать Паши, по собственной инициативе, желая быть полезной, обшила этими буквами наши полотенца. Мне это казалось глупым, точно в пионерском лагере, да что уж теперь!..

– А «П. Т.» – это…

– Это – Павел Тверской, – пояснила вдова. – Имя и фамилия мужа…

– Я так и подумал.

Попрощавшись с Беллой Петровной, следователь отправился к своей машине, достал из сумки, лежавшей там, пластиковый пакет и пинцет.