Мечта на велосипеде. Повесть и рассказы

Грибовница

Однажды возвращаясь с работы погожим июльским днем, тесть Андрея, слесарь и школьный кочегар Вася Рашпиль набрел на грибы. Грибы праздно росли по краю продолговатого оврага, возле колхозной рощицы, где были разбросаны клочки сухой соломы и солнечные пятна. На вид грибы напоминали шампиньоны. Примерно такие же раньше собирала его мать и по-деревенски называла их лужайниками.

Вася присел возле грибов, срезал один, повертел в руке. Ну, точно – лужайники это, чего еще. Раскрыл свою хозяйственную сумку из шершавой черной кирзы, и набил ее грибами до самого верха. Благо, что грибов было так много, что глаза разбегались. Придя домой, отдохнул немного на диване, сходил за хлебом в магазин и стал варить грибовницу. И такой от нее пошел вкусный запах, такой аппетитный, что Вася не выдержал – пригласил на ужин свою сестру Татьяну, а та, в свою очередь, позвала Тамару – стареющую Васину сожительницу, сильно располневшую за последнее время.

Тамара с Татьяной были бабы дородные, до всякой еды охочие, поэтому пришли тут же. Как водится, выпили водочки по сто граммов, грибовницы со сметаной выхлебали по две тарелки, а уж разговоров завели, что называется, до полуночи. Вообще-то Вася рассчитывал, что сестра после ужина уйдет – оставит их с Тамарой наедине, но не дождался, сам задремал, сидя. Потом спохватился, вышел на улицу покурить, постоял там под звездным небом, поежился от вечерней прохлады, и вернулся домой с зарядом бодрости. Дома прилег на диван перед телевизором. Решил переждать, пока бабы вдоволь наговорятся, полежал, поворочался немного и незаметно уснул.

Средь ночи Васе неожиданно стало плохо. Закололо что-то в правом боку, в голове зашумело, и к горлу подступила тошнота. Вася с испугу решил, что отравился грибами. Опрометью кинулся во двор, упал там на колени и сунул два пальца в рот. Запруду прорвало… После этого Васе, кажется, стало легче. Он вернулся в дом, умылся, выпил литровую банку парного козьего молока на всякий случай, чтобы яд разогнало. Посидел перед ночным окном в сад, подышал чистым воздухом и пришел в себя. Потом подумал: хорошо, что его приёмная дочь Лиза, вовремя замуж вышла, не живет теперь с ним, а то бы и ее отравил, старый дурень.

Успокоенный уже, сходил плеснул вчерашней грибовницы сонной собаке. Та ласково и благодарно замахала хвостом. Погладил ее по голове. Преданная псина, хорошая. И направился обратно в дом. В дремотном состоянии походил по дому туда-сюда, потом залез на полати, повздыхал там немного в раздумьях о Тамаре. Придумал было сходить до нее, постучать в окошко, спросить о здоровье, намекнуть о своих желаниях, но решил, что ночью как-то неудобно. Спит человек. Да и ему самому тоже давно пора спать.

Утром Вася проснулся от звонкого стука ложек по тарелкам. Торопливо отдернул ситцевую занавеску на печи, взглянул в кухню, что там происходит? И немало удивился. Это, оказывается, его вчерашние гости пришли грибовницу доедать. Обе женщины ели грибовницу и хвалили. Да при этом еще весело беседовали о чем-то своем. Обе румяные, полные, увесистые. Не бабы, а кряжи. Вася посмотрел на них с недоумением и решил, что грибовница, должно быть, хорошая была, и водка в порядке – просто желудок у него стал никудышный. В пятьдесят-то лет, пожалуй, всего можно ожидать, после такой буйной жизни. Может и болезнь какая подкралась уже, кто его знает. В больнице он редкий гость. Давно уже в больнице не показывался.

Кряхтя слез с полатей, поздоровался с бабами, спросил у них о здоровье. Они ответили, что чувствуют себя прекрасно. Вася успокоился и вышел на улицу покурить, подальше от этой проклятой грибовницы. А на улице летом, как в раю. Птицы поют, узорная зелень лезет в каждую щель, за сараями сосновый лес возвышается синеватой тучей. И в ясном небе разлита какая-то медовая желтизна – медленная, манящая.

Вася постоял немного в сонной задумчивости посреди двора, потом на всякий случай Тузика позвал из конуры. Как он там после грибовницы-то? Тузик не отозвался. Вася подошел к собачьей будке, дернул за цепь. Ни звука… Присел перед конурой на колени, с опаской дотронулся до псины, и… судорожно отдернул руку. Холодная уже псина-то. «Как же так, – подумал ошалело, – я отравился, собака сдохла, а бабам ничего не сделалось»? Выпрямился, как ошпаренный и побежал в избу. Бежал и кричал на во всю глотку:

– Бабы, бабы, погодите, не ешьте грибовницу-то! Собака от нее сдохла, меня вырвало вчера… Не ешьте грибовницу, бабы! Кабы ладно было…

Забежал домой возбужденный и остановился на пороге… Что такое? Бабы сидят, как сидели, и на его крик не обратили никакого внимания. Потом удивленно переглянулись, как бы говоря, о чем это Вася им толкует?

– Не сырое ведь едим – вареное, – первой оправдалась Татьяна.

– Верно что. Не пугай давай, – поддержала ее Тамара, и принялась хлебать снова, как будто ничего не произошло.

Вася посмотрел на баб ошалело и как-то запоздало решил: «А ведь и правда, не бабы – кряжи. Разве таких грибками-то свалишь».

– Да уж мы и съели все, – с улыбкой доложила Тамара, лениво прихлопнув на полной руке жиденького комара, похожего на семечко одуванчика.

– Ну сдохнем – так сдохнем! Наплевать, – поддержала ее Татьяна.

Сто двадцать три

Одному Андрею в котельной скучно, особенно по ночам. Пока по телевизору кинофильмы идут – еще ничего, а когда начнутся разные аналитические программы – Андрей не знает, куда себя деть. Сходит, подбросит в топку угля – и сидит на нарах, булычеет. И не спит и не бодрствует – так, на какой-то невидимой грани. Вот, наверное, от этого и грустно. Если бы он умел сети вязать или метлы делать, как Максим Петрович – уйму денег можно бы заработать от безделья. Но никто вовремя не научил – нужды не было. Андрею уже тридцать пять, жена есть, дети. Жизнь, можно сказать, к старости загибается, а определенности в душе нет. Он только и умеет, что плохие стихи писать, которые нигде не печатают.

Водяные насосы в котельной гудят однотонно, свет матовый от пыли на лампочках, скучно одному в котельной, и книгу на этот раз он забыл на работу прихватить. Жена в последний момент все планы спутала. Закричала неожиданно и сердито, когда он уже уходить собрался:

– Опять отправляешься в свою кочегарку. А воду домой кто будет таскать? Я, что ли?

Андрей схватил поскорее ведра с лавки, стал воду из колодца носить, то да се, засуетился, заспешил – вот и забыл про книгу. Обычно на смене он читает что-нибудь веселое и несерьезное, потому что в его жизни и без книг грустных мыслей хватает. А ночь, если не читать, длинная. Время в ночи медленно тянется, как темный кипрейный мед, когда его из ведер во фляги переливают. Вроде бы и вздремнуть можно, но почему-то не спится. Афанасий, сменщик его, спит по ночам почем зря, один раз даже котел потушил, а Андрей на смене уснуть не может. Однажды, правда, было – уснул, а директор школы в это время возьми да позвони. Телефон стоит на подоконнике рядом с нарами. Андрей спросонья так перепугался от громкого звука, что первое время ничего понять не мог.

– Алло, это котельная? Алло! – кричал в трубку директор. – Вы что, проснуться не можете?

– Да! – как обычно ответил Андрей, и тут только понял, что получилось двусмысленно.

– Значит, не отрицаете?

– Алло!

– Ну, смотрите, если завтра в школе будет холодно – пеняйте на себя!

И бросил трубку. Вот какая вредная натура у человека. И что за привычка такая – по ночам в котельную звонить, когда трубы в школе, как кипяток. После этого случая Андрей на смене уснуть не может – лежит на нарах и думает. И думы у него в это время какие-то однообразные, как гудение водяных насосов. Он думает о смерти, о страшных болезнях, которые подкрадываются к человеку исподтишка. О том, как дров из лесу привезти, сено с лугов. Кажется, только к утру ему легче становится. А до утра-то еще ох как далеко. Андрей смотрит на часы. Далеко до утра…

И тут как-то совершенно неожиданно его внимание привлек телефон. Андрей решил, что телефон, пожалуй, может помочь ему скоротать однообразное время. Как же он раньше об этом не догадался. Правда, телефонного справочника в котельной нет, и ни одного знакомого номера он не помнит. Но ведь можно и наугад. Андрей подумал немного, снял с телефонного аппарата трубку и набрал необычный на первый взгляд номер: один, два, три.

– Алло!

– Да! – ответил в трубке женский голос, и Андрея это очень удивило. Как все просто. Признаться, он думал, что его обругают и пошлют к чертовой бабушке. Ведь на часах уже далеко за полночь.

– Это Пентюхино? – игривым тоном спросил он.

– Да, – снова повторил в трубке приятный женский голос.

– А… это кто?

– Женщина.

– Я понял, что женщина. Как вас звать?

– Антонина.

После этого в разговоре наступила пауза. Потом женщина вздохнула и спросила:

– А вам что, скучно? Не с кем больше поговорить?

– Вообще-то да…

– Мне тоже невесело, – отозвалась Антонина.

– Странно, – проговорил Андрей, испытывая некоторое замешательство, и не зная толком, продолжать ему этот разговор или прекратить, пока не нашлась общая тема.

– А что тут странного? – спросила женщина.

– Я думал, так не бывает, – признался он.

– Я одна живу… Придешь с работы домой, и целый вечер не знаешь, куда себя деть.

– А дети? У вас разве нет детей?

– Есть, но мой ребенок еще совсем маленький. Он уже спит.

– Ну, извините, что побеспокоил.

– Да что вы… Вот поговорила с вами и легче стало на душе.

– А кто вы? – наконец осмелился задать главный вопрос Андрей.

– Я санитаркой работаю в местном детдоме.

– А-а-а-а, – разочарованно протянул Андрей, – понял.

– У меня муж в тюрьме третий год.

– Пишет? – чтобы не прерывать разговора спросил Андрей.

– Он пишет, я не пишу.

– А что?

– Пил много. Руки распускал.

– А-а-а…

– Он пьяный нехороший был, то подерется с кем-нибудь, то ко мне пристает. Сейчас вот отдыхаю без него. Одна.

– Да, дела!

– А вы откуда звоните?

– Из котельной. Я кочегаром работаю в школе. Может, знаете Андрея Голенищина? Мои стихи однажды в районной газете напечатали… Потом был скандал.

– Почему? – заинтересовалась Антонина.

– Начальник пристани приходил разбираться. Ему показалось, что я в своих стихах его оклеветал.

– Я первый год в Пентюхино живу. Мало кого знаю… Извините.

– А я почти всех.

После этих слов в разговоре снова наступила пауза, но она продлилась недолго. На другом конце провода женщина спросила:

– У вас, должно быть, в котельной холодно?

– Нет, почему холодно? Тепло. Я вот уже вздремнул немного тут, потом книгу почитал, радио послушал. А потом думаю, дай кому-нибудь позвоню.

– Ну-ну. Понятно.

– А вы чем занимались, если не секрет? – спросил Андрей.

– Я отдыхать собралась. Можно сказать, вы меня с постели подняли.

– Ну, извините тогда. Хотя, знаете… – Он хотел сказать что-то еще, но она положила трубку.

Андрей облегченно вздохнул. Так-то оно даже лучше. Меньше думается, а то, не дай Бог, выйдет чего-нибудь серьезное – потом переживай. Так-то оно спокойнее, когда нет лишних проблем. И пусть жена у него не писаная красавица – у нее тоже все на месте. Да и с незнакомым мужиком жена – вот так вот средь ночи болтать не будет. Нет. Скучно ей, видите ли, муж у нее в тюрьме… И все же в душе Андрея засела легкая досада. Можно бы, кажется, еще поговорить. А чего? Делать-то ему все равно нечего, и сонливость как рукой сняло. Голова посветлела от нелепых мечтаний. Андрей посидел ещё немного на нарах, потом пошел подкинул в топку уголька, посмотрел на термометр возле котла, и вышел на улицу освежиться. Темно на улице, прохладно и дышится легко. Так бы, кажется, и стоял под звездами до утра, дожидаясь первой красной полоски на востоке. И звезды на небе в эту пору горят таинственно, из вечности горят, из беспредельности, из темной космической бездны.

Вот, кажется, и успокоился. Да, о чем, собственно, ему переживать? Подумаешь, чужая баба трубку бросила. Хотя, может, она еще чего-то хотела сказать, да он сам спутал ее планы своими извинениями. Вот зайдет сейчас обратно в котельную да позвонит ей снова. А чего ему стесняться-то? Он никому ничего не должен, не обязан.

Один, два, три.

– Алло.

– Это вы?

– Да я опять.

– Вам все еще грустно? – как-то совсем по-дружески спросила женщина на другом конце провода.

– Да, не весело что-то.

– Мой муж тоже по кочегаркам любил шастать.

– Вы из-за этого положили трубку?

– Да, наверное…

– А дочка ваша спит?

– Сын у меня.

– Тогда поговорите со мной.

– Я говорю.

– Расскажите что-нибудь о себе.

– Да что я могу рассказать? У меня в жизни ничего интересного не было. И живу я незаметно, как все. Работаю, да ухаживаю за сыном.

– А для души…

– Что?

– Для души у вас что-нибудь есть? – спросил Андрей.

– Нет, наверное. Я особо ничем не увлекаюсь.

– А я стихи пишу, – признался Андрей с неким внутренним превосходством.

– Ну, тогда почитайте, – без особого энтузиазма предложила женщина.

– А удобно?

– Читайте, я послушаю.

Андрей немного помолчал, потом начал читать нараспев, как это делают настоящие поэты по телевизору.

Флаги с маками одного цвета,

Это весны первомайской примета.

В небе кричащая стая грачей,

В темном овраге искрится ручей.

Солнце на маковке, тень от креста.

Ночью я видел страданья Христа.

Пасха святая приходит на Русь,

Встречу ее и от счастья напьюсь.

– Ну как? – спросил Андрей после чтения.

– Вроде бы ничего.

– А я сейчас на улицу выходил, – начал он воодушевленно. – Там звезды так ярко горят, так пронзительно, что душа разрывается на части. Глядя на них, мне тоже хочется красиво жить. Но не выходит, не получается… Сдвинуться с места не могу. Сделать первый шаг. Найти другую работу… Дети, наверное, когда-нибудь будут меня жалеть. Будут считать меня неудачником, недотепой. Не поймут.

– Странно…

– Что странно? – насторожился Андрей.

– Я иногда думаю точно так же, – призналась Антонина. – Наверное, все люди одинаковые. Вы не замечали?

– Не знаю, только мне теперь всю ночь не спать.

– А мне завтра на работу, – ответила она со вздохом.

– А я бы… я бы с удовольствием выпил чашечку кофе, – вдруг предложил он, запоздало ловя себя на мысли, что вовсе не хотел произносить этой фразы.

– Это намек?

– Скажите ваш адрес, – недвусмысленно продолжил он.

– Вы же абориген. Вы всех знаете.

– Нет. В последнее время Пентюхино так выросло. Так много народу сюда понаехало, что всех не запомнишь.

В это время она снова положила трубку. Только на этот раз Андрей переживать не стал. В его представлении, он поступил именно так, как должен был поступить настоящий мужчина. Довел дело до конца. Дураку должно быть ясно, что просто так по ночам с чужими бабами никто не разговаривает. Этак всю ночь можно ходить вокруг да около, а он «бухнул» напрямик – да и дело с концом… Сейчас можно отдохнуть. Он свое дело сделал. Чего еще нужно? Андрей собрал по шкафам старые фуфайки сменщиков, постелил их на нары вместо матраса, и лег отдохнуть с чувством исполненного долга. Вот так вот он умеет «малину-то» рубить… Хотя, ну их всех, баб этих! Спать надо. За всю зиму хотя бы раз один выспаться на рабочем месте.

И тут зазвонил телефон.

Андрею на этот раз показалось, что звонок у телефона какой-то подозрительно нерешительный, можно сказать, нежный. Андрей порывисто снял трубку, предчувствуя уже что-то необыкновенное, но проговорил как обычно:

– Алло!

– Это я, – тихо отозвалась Антонина на том конце провода.

– Я слушаю вас.

– Сейчас, сейчас… не…

– Что?

– Не торопите меня, пожалуйста.

– Конечно, – согласился Андрей, улыбаясь, как победитель, – я не тороплю.

– Я заварила кофе… Вы… просили.

– Кофе?

– Ну, я заварила кофе, а вы говорили, что вам скучно одному…

– Понимаю… ах… да, я понимаю. Да…

– Набережная, двенадцать, – шепотом произнесла она свой адрес.

– Иду, иду!

И Андрей поскорее положил трубку, боясь, что она передумает в самый последний момент или, чего доброго, поставит ему какое-нибудь условие. От предвкушения чего-то нового, что произойдет с ним уже через какие-нибудь полчаса, Андрей стал часто дышать, и ощутил горячее, сковывающее напряжение во всем теле. «Черт возьми, неужели все так просто»? – подумалось ему, а он ей о звездном небе рассказывал, стихи читал. И, вообще, кто она такая? Набережная, двенадцать, Набережная, двенадцать…

Андрей сел на нары, зажал подбородок в кулак, задумался. И тут, наконец, вспомнил. В этом доме живет высокая худая женщина лет тридцати пяти с крупными чертами лица и большими печальными глазами. У нее прямо на переносице красное родимое пятно. И к этой бабе он сейчас побежит, бросив все? А зачем? Чтобы сменить шило на мыло. А какой в этом резон? Резон-то какой? Да у него жена много лучше. И фигура у Лизы такая, что чужие мужики порой заглядываются, и лицо у жены румяное всегда. Глаза синие, большие, глубокие. Да если бы эта, другая, с которой он только что по телефону познакомился, чем-нибудь лучше была – тогда другое дело. А так…

Один, два, три.

– Алло!

– Это я опять.

– Я вас слушаю. Что случилось?

– Это самое, сорвалось у нас с тобой, – заметно волнуясь, проговорил Андрей. – Директор школы прибегал тут, отругал меня, как следует. Сказал, что в школе холодно и все такое. Теперь никуда из котельной не отлучишься, сама понимаешь!

– Угу, – растерянно произнесла женщина на другом конце провода.

Андрей осторожно положил трубку и почесал затылок. Так-то оно лучше, так-то оно спокойнее. К чему ему лишние переживания. Ему и так хорошо.

На смене

Утром двадцать седьмого октября 1991 года Андрей Иванович Голенищин был на своем рабочем месте в школьной котельной. Как обычно, сидел на нарах, прислонившись спиной к трубе водяного отопления, отхлебывал из алюминиевой кружки остывающий чай и сонно думал о жизни. Он думал о том, что его жизнь не сложилась, можно сказать, не удалась. В юности он часто влюблялся, много переживал из-за красивых девочек, которые не обращали на него внимания, а женился как-то случайно на дочери Васи Рашпиля, Лизе. Так жизнь распорядилась. В юности мечтал побывать за границей, но никуда дальше областного центра не ездил. Писал стихи, но никто его увлечение толком не оценил.

Андрей не спеша встал с нар, поставил пустую кружку на стол, размял уставшие от долгого сидения ноги, и направился к котлу подкинуть в топку угля. Как только открыл дверь в моторный отсек, отделенный от небольшой коморки для кочегаров тонкой кирпичной стеной, так сразу ему в нос ударил запах копоти, по ушам резанул громкий вибрирующий шум работающего насоса. «Должно быть, набивку выдавило из сальника», – подумал Андрей, постоял немного возле работающего насоса, понаблюдал – не бьет ли крыльчатку. Решил, что не бьет, и струйка воды из-под сальника пока что небольшая. За его смену не должно ничего случиться, а если редуктор разобьет, то Андрей в этом не виноват. Он давно директора школы предупреждал, что надо сантехника вызывать. Сам Андрей не слесарь, да и не платят ему за это. К тому же ему надо смерзшийся уголь надо долбить, возить его с улицы на ручной тележке, топку чистить, за температурой следить, чтобы не падала. Воздушные пробки из системы спускать, воду закачивать в расширитель. На все это времени еле-еле хватит. Да и вообще, у него, как у кочегара, свои обязанности, у слесаря – свои.

Андрей подошел к котлу, приподнял задвижку, подбросил в топку угля и включил поддувало. Громко сработало реле в железном ящике под самым потолком, гулко завыл вентилятор. Андрей постоял немного у котла, глядя на красную полоску термометра, потом выключил поддувало и медленно направился обратно в комнату для кочегаров. Там он разместился на нарах, расслабился, стал было задремывать, но в это время к нему притащился школьный завхоз Николай Николаевич Онучин. Завхоз сел на стул перед телевизором и заговорил:

– Посмотри-ка, сейчас кочегары не хуже директоров живут. Тут и телевизор у них, и стол, и кровать. Газету можно почитать, кино посмотреть, полежать, если нужно. Устроились, как дома, едрена корень.

Андрей равнодушно посмотрел на завхоза, подумал: на что он намекает? Потом перевел взгляд на красивую трость Николая Николаевича, на его новый протез вместо правой ноги, на седую голову и для чего-то сказал:

– Сегодня всю ночь семьдесят градусов держал. В школе должно быть париться можно. Ни разу глаз не сомкнул за всю смену, не как некоторые.

Пространный намек «как некоторые», относился к Афанасию. Афанасий на смене всегда вяжет сети, к утру устает, засыпает и не замечает, когда остывает котел. А, спохватившись, начинает его растоплять чем попало, рубит топором старые тракторные покрышки, тащит в котельную дрова, щепу, доски.

– И насос опять загудел, – продолжил Андрей. – Я не очень-то в этом разбираюсь, но, по-моему, набивку выдавило из сальника. Надо бы вызвать Васю Рашпиля. Пусть починит.

Сейчас уже Николаю Николаевичу пришлось отвести глаза в сторону и наморщить лоб.

– Некогда мне сегодня за Рашпилем гоняться. Может, смену еще провертится насос-то?

– Не знаю, не знаю, – ответил Андрей. – Может провертится, а может и нет.

– Ну, выключить тогда часа на два всю систему, да после обеда посмотреть… Сам, поди, и посмотришь.

В голосе Николая Николаевича появились заискивающие нотки. Когда он о чем-либо просил – он всегда говорил именно таким тоном. Тоном старого приятеля, которому позарез нужна помощь.

– Не буду я смотреть, – резко отказался Андрей. И ему показалось, что своим отказом он обидел Николая Николаевича. Отказывать инвалиду для Андрея всегда было неприятно. Но, что тут поделаешь. Один раз возьмешься за чужое дело – потом начальники сядут на шею. Не отвертишься.

– Я ничего в электромоторах не понимаю, – смягчил удар Андрей. – Сделаю что-нибудь не так – меня током шарахнет, а отвечать вам. Кому это нужно?

– Пожалуй, что так, – согласился завхоз после недолгой паузы, старясь не смотреть Андрею в глаза, потому что не ожидал от него такого стремительного отказа. Собственно говоря, теперь можно было уходить, но, не сказав больше ничего, уйти тоже было как-то неловко. Николай Николаевич еще немного помолчал и добавил:

– Грязновато у вас тут. Пыль везде. Надо бы в конце сезона промыть стены и побелить, чтобы было, как у людей.

– Промоем, – согласился Андрей.

– И побелить…

– Побелим, если заплатите как положено, – продолжил Андрей.

Николай Николаевич, видя, что разговор окончен, поднялся со стула и, прихрамывая, направился к выходу. Поле его ухода Андрей почувствовал себя свободнее. Как будто камень свалился с души. Сейчас можно полежать на нарах, обдумывая свою жизнь, которая у него довольно однотонная. Зато в его душе всегда живет мягкая и теплая любовь. Любовь к Богу, к женщинам, ко всему живому на земле. Вот, например, Андрей очень любит море, хотя никогда у моря не был. Но, между тем, эта заочная любовь очень важна для него. Она окрыляет в минуты одиночества. И как вообще можно не любить море, над которым каждое утро встает солнце. Как можно не любить призывный шум морских волн, крики чаек, запах морских водорослей. Если бы у Андрея было много денег, он обязательно поехал бы к морю, а там непременно встретил бы какую-нибудь молодую женщину, о которой мечтал всю жизнь… Хотя сейчас жена у него есть. Это правда. Жена женщина хорошая, но настоящему мужчине всегда хочется чего-то еще. А красивые женщины у моря, скорее всего, тоже думают о романтической любви, потому что море ни к чему иному не располагает. Солнечный свет переполняет молодые женские тела чувственной энергией, вот женщины и освобождаются от этой энергии по ночам с молодыми любовниками.

Мечты, мечты… Когда нет лишних денег, Андрею остается только мечтать. Он мечтал когда-то побывать во Франции, а сейчас стал мечтать о море.

Но в реальной жизни у Андрея совсем нет отдыха – сплошная работа. И работает Андрей всегда так, как будто приносит себя в жертву – без удовольствия, но с явным осознанием безвыходности того положения, в котором он находится. И порой ему кажется, что делает он не свое дело, ведь внутри у него всегда жило упрямое ощущение, что он может быть успешным предпринимателем или хорошим поэтом. У него душа не обычного трудяги, а чувствительного ко всем проявлениям жизни творца. Душа романтика. Только этого почему-то никто не видит, никто замечает.

Порой даже молодая жена Лиза в этом смысле его не удовлетворяет. Не понимает его ладом. Она все чаще кажется Андрею человеком ограниченным и излишне простым, как большинство женщин, с которыми когда-либо он встречался. Ее увлеченность едой и тряпками в ущерб всему остальному Андрея раздражает. Женщины вообще народ странный. Серьезные рассуждения о жизни повергают их в уныние. Живя черт знает где и питаясь черт знает как, они стараются выглядеть королевами, и очень переживают если это у них не получается, не выходит. Если средства им этого не позволяют.