Камень небес

7

День перевалил далеко за половину, а я так и подкладывал дровишки в свой костерок и провожал взглядами машины, идущие со стороны «города». Но Гуреева всё не было. Я начал думать – загулял-таки мужик. Полез под «ступу», чтобы поискать краник да слить воду, а то кончим двигатель – совсем плохо будет. И тут рядом остановилась какая-то машина, и голос Гуреева спросил:

– Там теплее, что ли?

Я вылез.

– А я собрался воду сливать. Краник вот только где – не знаю.

– Сколько времени прошло? – спросил Гуреев.

– Да три часа уже… и десять минут.

– Ничего, сейчас поедем.

– Достали? – обрадовался я.

Гуреев кивнул:

– Уговорил. За бутылку. Но пришлось хоть пива с ним выпить. Иначе не хотел давать. Нормальный мужик.

Он открыл капот и начал отвинчивать старый насос. Я стоял рядом и смотрел. Оказывается, это быстро делается. Не прошло и пятнадцати минут, а Гуреев поставил новый, покачал пальцем какой-то рычажок – и коротко сматерился. Я спросил, в чём дело. Гуреев показал:

– Видите?

Он снова покачал. На корпусе насоса сбоку показались капли.

– Вот запчасти делают! Пропускает… И в поддоне теперь наверняка бензин, масло придётся менять.

– Да, дела.

Гуреев снял насос, развинтил его на две половинки и свистнул:

– Ну, диверсанты, как по-другому сказать! Смотрите, литьё с кавернами. Тут никакая прокладка не поможет. Притирать как-то надо…

Он положил половинки на подножку и молча полез под машину. Повозился там, и в снег полилась струйка воды.

– Ведь новый вроде, нехоженый. В смазке…

– А как же ОТК? – подал я голос.

Гуреев хмыкнул.

– Наверняка в конце месяца делали. План гнали. Тут и ОТК что хочешь пропустит, лишь бы без премии не остаться.

Он повертел в руках только что снятый старый насос.

– Или попробовать из двух один собрать…

– Давайте перекусим сначала. Обед-то давно прошёл.

– Ладно.

Начало смеркаться, дневное тепло сменилось явственным вечерним морозцем, а Гуреев из двух агрегатов всё пытался смастерить один. Он позвякивал ключами, зачищал детали напильником и шкуркой, ронял на снег и искал, ругаясь вполголоса, какие-то «шаёбочки», изредка закуривал и подходил к костру погреться. Наконец всё собрал, поставил на место, попробовал покачать вручную, остался доволен, потом начал масло в двигателе менять, а я стал снег топить. Хорошо, что в кузове два ведра оказалось. Одно, правда, сильно помятое было и протекало сквозь пару дырок, так что доверху не наполнялось. Но воду мы довольно быстро залили, и Гуреев стал заводить мотор. «Ступа» сперва затарахтела, чихая, потом, набрав обороты, загудела ровнее.

– Ну что, куда поедем? – спросил Гуреев. – Туда или обратно?

Я только собирался рассказать ему свои соображения, как вдруг проносившийся мимо ГАЗ-66 мигнул фарами и посигналил. Я открыл дверь кабины и посмотрел назад. Метрах в тридцати машина остановилась, и из кабины кто-то спрыгнул. В сумерках я узнал-таки фигуру Андрея. Он махнул мне рукой, залез в кузов и сбросил на дорогу рюкзак и связанные лыжи с палками. «Шишига» тронулась дальше, а мы с Андреем обнялись.

– Я так и подумал, что у вас, наверное, машина сломалась, – сказал Андрей, когда я сообщил ему, почему мы до сих пор здесь торчим. – Потом решил, что самому надо как-то добираться. И чуть мимо вас не проскочил.

По темноте ехать в Гоуджекит не было смысла, и мы развернулись. Андрей надеялся утром попасть на самолёт до города, а нам с Гуреевым завтра надо было начинать всё сначала.

– Ну как там, на горе? – спросил я.

– Да всё в порядке. Скучно только. Книжки я брал – все прочитал… На улицу выйдешь – тишина, даже птиц не слышно. Один раз только ворона какая-то залетела сдуру. Шарик наш её облаял, и она больше не появлялась. А так никакого разнообразия. Хорошо, что дрова надо готовить. Выйдем с Альбертом, свалим ствол, потом пилим и колем дня два. И снова делать нечего… Нет, надо всё-таки сказать Вадиму Семёновичу, что зря это дежурство затеяли. Кто туда попрётся зимой? Да и дешевле было бы вывезти всё вертолётом на Даван, это же рядом.

– Почему на Даван?

– А мы год назад хотели там обосноваться. Два домика соорудили. Это потом решили капитальную базу в райцентре строить. Потому что и аэропорт, и корабли. Легче сообщаться. Скоро и железка будет. Летом оттуда всё перевезём. А пока там тоже сторож сидит, эвенк из местных.

Я сказал:

– Ну, теперь-то поздно всё отменять. Я, наверное, последний буду на страже. Хотя больше пользы было бы в конторе. Альберт в одиночку там не свихнётся?

– Да он нормальный парень. Адекватный, – заверил меня Андрей.

Приехали мы к себе в посёлок уже затемно. Стас и Матвеич сидели и дулись в карты.

– Ну что, с приехалом! – сказал мне Стас. – Передумал подниматься?

– Сломались мы. Завтра снова поедем. Поужинать-то осталось чего?

– На печке стоит… А из города радиограмма пришла. Надо съездить на Даван, Семёна проведать. Не звонит давно. Может, деньги кончились. Отвезти просили, а то он тоже голодать начнёт.

– Я сегодня перевод получил из конторы, – подтвердил Матвеич. – Десятку ему с Николаем отправлю. Ну, садитесь, рубайте.

После ужина Андрей сказал:

– Давай карту, покажу, где я шёл.

Карты у меня не было, потому что в городе мы имели в виду только вертолёт, других вариантов даже не обсуждали. Тогда он просто нарисовал мне на листе бумаги схемку.

– От почты вот так идёт переулок. Дойдёшь до самого конца, упрёшься в гостиницу. Обогнёшь её слева, прямо за ней ЛЭП проходит. Широкая такая просека, там лыжню мою сразу увидишь. За просекой – лесок редкий, до хребта с километр тянется, а дальше войдёшь в распадок. Вот по нему и поднимайся. Там разные отвороты будут в мелкие распадки, но ты лыжни держись.

Я спросил:

– Подъём-то крутой?

– Терпимый. Помнишь, в институте на Хамар-Дабан зимой ходили? Там покруче было. Лыжи вот только не охотничьи у меня. Взял с собой, думал, побегаю, может быть. Да где там! Кругом снежные надувы, метра по два, по три. А между ними лыжню проложу – каждый день переметает… Конечно, вниз мне легче было. А на этих подниматься – только «ёлочкой». Но попробуй. Потихоньку дойдёшь.

Я посетовал, что вот охотники застолбили вертолёт надолго и никак не уступают мне даже часа, иначе не было бы этой мороки с лыжами. Андрей пожал плечами:

– Они же местные, все друг друга знают. Диспетчеры, охотники, геологи здешние. Психология! Вот погоди, обживёмся здесь, тоже станем своими. Связи постепенно устанавливаются. Мы им поможем в чём-то, они нам потом помогут.

– Но уж на час-то могли мне разрешить слетать? Всего на час!

– А ты поставь себя на их место. Приходит кто-то неизвестно откуда и требует рейс без очереди. А в тайге свои в таком же положении. У них тоже наверняка продукты кончаются. Ты бы уступил?

– Ну, у них-то оружие есть. Рябчиков, по крайней мере, могут себе настрелять. Не то что мы. Сам говоришь, там только одна ворона и была.

– Да кому какое дело… Конечно, смотря какой человек. Кто помягче, разрешил бы. А жёсткий начальник сначала своё сделает. И только в крайнем случае навстречу пойдёт. Заболел если кто или несчастный случай.

– Нет, ну должна же быть взаимовыручка какая-то, – упорствовал я.

– Так она и будет. Потом, когда связи наладятся, знакомства. А так любой тебе скажет: голодают? А чем они думали, когда залетали? Или чем начальство ваше думало?.. Знаешь поговорку: идёшь в тайгу на день – продуктов бери на неделю. А мы, выходит, сами мало взяли. Не рассчитали. Там, между прочим, хоть и не работаешь вроде, зато аппетит ого-го!

Андрей закопался в спальник и, помолчав, сказал:

– Я бы, конечно, если бы меня попросили, подумал, чем помочь. Ну, сделал бы крюк, в конце концов. Что такое один час, когда мне этих часов нужно в двадцать раз больше? Но я, видимо, никогда не буду жёстким руководителем…

Он засопел и через минуту спал, ровно похрапывая. Он и в институтской общаге засыпал почти моментально, чему я всегда завидовал. У меня же перед сном обычно всякие мысли в голове крутились. И часто приходилось насильно заставлять себя заснуть, а для этого я начинал считать слонов или верблюдов – то с нуля и до засыпания, то, допустим, с пятисот и обратно. Как в песенке:

Если не спится, считайте до трёх.Максимум – до полчетвёртого…

Или представлял себе чёрное пустое пространство, в котором ничего нет, даже никаких моих мыслей. Или что-нибудь другое изобретал. Иногда помогало. А просто приказать себе: «Спи!» – не получалось. И я, наверное, тоже не смогу быть жёстким руководителем. Несмотря на имеющийся командирский голос…

8

На следующее утро мы с Гуреевым снова поднялись раньше всех. Потом подал признаки жизни Матвеич, ему надо было дежурить по кухне. Я взялся ему помогать, пока Гуреев разогревал машину. Стас, разбуженный шумом, молча глазел на нас из спальника. Проснулся Андрей и спросил:

– Ну как, погода лётная?

Вошёл Гуреев, отряхивая снег с телогрейки.

– Что, снег идёт?

Гуреев кивнул:

– Пробрасывает.

– Неужели не улечу? – сам у себя поинтересовался Андрей и вскочил. – Что за погода здесь, ёлки зелёные.

– А за окном то дождь, то снег… – неожиданно пропел Стас.

– У тебя как, связь без брака? – спросил Андрей.

Стас угукнул. Потом дошло, и он захохотал.

– Тогда передашь Альберту, что я доехал. А Фёдор сегодня поедет, вчера не мог. Может, к вечеру доберётся.

Матвеич сказал, обращаясь к Андрею:

– Вадим Семёныч пусть не беспокоится. Дома будут в срок. Как штык.

– Пуля дура, штык молодец, – снова пропел Стас.

– Настроение в коллективе бодрое, – отметил Андрей. – Так и доложу.

Мы позавтракали и погрузили шмотки в машину. Довезли Андрея до аэропорта, а сами двинулись по вчерашнему маршруту. В утреннем полусвете было видно, как по дороге мела позёмка, в стёкла кабины иногда дробно стучала снежная крупа. Проехали «город», а дальше на каждом километре встречались заснеженные палатки, жилые вагончики, разная импортная техника: японские подъёмные краны «Като», японские же бульдозеры «Комацу», американские бульдозеры «Катерпиллер», те же «Магирусы». Между ними изредка мелькали наши КрАЗы и вахтовые ГАЗ-66 с будками. Где-то валили лес, где-то ровняли насыпь, сооружали мостовые опоры. Картинка впечатляющая… К половине одиннадцатого въехали в Гоуджекит. Пообедали в столовой и стали искать почту. Нашли её на первом этаже капитальной брусовой двухэтажки в центре посёлка, а на втором этаже располагалось учреждение, именуемое «строительно-монтажный поезд», вход туда был через отдельный подъезд.

Я распрощался с Гуреевым.

– Может, мне подождать немного? – предложил он. – Вдруг не найдёте лыжню? Снежок сыплет всё-таки.

– Да нет, не надо. Не такой уж он густой, всю не занесёт, – возразил я. – Езжайте.

– Ну смотрите, – ответил Гуреев. – Тогда я поехал на Даван, к Семёну. Счастливо вам…

Мы пожали друг другу руки, и он сел в кабину. А я надел поудобнее рюкзак, подхватил лыжи и пошёл искать Андрееву лыжню.

На край посёлка я вышел быстро и сразу увидел широкую просеку, на которой стояли высокие ажурные опоры, держа провода в сжатых кулаках изоляторов. Где-то здесь должен быть лыжный след. Но, посмотрев в обе стороны, на ровной снеговой поверхности я не заметил ни морщинки.

«Всё-таки занесло, – понял я, – зря отпустил Гуреева». Но тут же прогнал сожаление. Ничего не сделал, не попытался найти – и сразу сдулся. Ведь где-то же Андрей пересёк ЛЭП! Значит, если я пойду вдоль по ней, обязательно встречу хоть какие-то признаки лыжни.

За снежной полосой просеки, как и говорил Андрей, был негустой лес, просвечивающий до самого подножия хребта. Прямо передо мной за лесом виднелся распадок, справа густой лесной порослью трассировались ещё несколько. Левее распадков не было, только сплошной заснеженный склон. И я, надев лыжи, специально забрал ещё на пару сотен метров влево, чтобы наверняка, потом шагнул на просеку и пошёл направо, от опоры к опоре.

На широких охотничьих лыжах мне передвигаться не приходилось, но я сразу понял, насколько это было бы удобнее. Потому что беговые лыжи глубоко проваливались в снег, ведь на плечах был не такой уж маленький груз, и, если бы не палки, на которые я всем телом опирался, мне пришлось бы уже несколько раз кувыркнуться в сугроб. Но самое неприятное заключалось в том, что нигде не угадывалось даже намёка, что вчера здесь прошёл человек. Я пробороздил по просеке, наверное, километра два, пока не понял, что след замело напрочь. Если он был, конечно… Может, я что-то неправильно понял, и Андрей выходил где-то в другой стороне? Да нет же, вот рисунок: почта, гостиница, ЛЭП. Это снежок с ветерком мне удружили, тем более что на просеке им есть где разгуляться. Вот в лесу что-то могло бы сохраниться…

Надо зайти в этот редкий лесок и поискать лыжню там. И я повернул в сторону хребта, дошёл до леска и, углубившись немного, навострил лыжи в противоположном направлении. Проутюжил лесок на те же два километра, внимательно осматривая неглубокие ложбинки и участки, где деревья росли чаще. Там, конечно, могли бы остаться следы, но ведь Андрей шёл, где легче, то есть как раз огибал такие места. И я снова не нашёл никаких признаков лыжни.

Скинув рюкзак, я присел на упавший ствол перекурить и стал думать, что делать дальше. Опять несолоно хлебавши возвращаться в посёлок? И снова каждое утро без толку шляться в аэропорт? А потом ловить усмешечки Стаса и Матвеича, а то и Гуреева и плотников. И терять завоёванный авторитет, – а в том, что он среди них у меня был, я не сомневался… Нет, возвращаться мне нельзя. До участка всего километра три осталось. В распадке, где ветра быть не должно, лыжня наверняка сохранилась… Но в каком? Я только сейчас сообразил, что распадки, в том числе и тот, куда мне нужно, Андрей на своей схемке не показал. А я и не попросил. До того мы были уверены, что с лыжнёй за ночь ничего не сделается.

Ну что ж, надо выбрать один из распадков и пойти наугад. Если я попаду в тот самый, где Андрей шёл, будет совсем просто. А если нет, то неужели не обнаружу, когда поднимусь наверх, каких-нибудь признаков жилья: запаха дыма, лая собаки, звука топора?

Хлебнув из фляжки остывшего чаю, я посмотрел на хребет, который был совсем рядом. Вот три распадка, наиболее близкие к Гоуджекиту. Четвёртый в отдалении, там Андрей точно не мог спускаться. Значит, выбираем из трёх. Три карты, три карты… Надо рассуждать логически. Удобнее для ходьбы, конечно, левый, самый широкий. Но Андрей шёл сверху, а вверху не поймёшь, какой потом окажется самым широким. По кривизне, по залесённости – то же самое. По близости к участку – да все они, наверное, примерно на одном расстоянии… Нет, логика тут бессильна. Если я буду продолжать, то уподоблюсь тому ослу, который сдох от голода, потому что не знал, какую выбрать охапку сена из двух ну совершенно одинаковых. А у меня этих охапок даже три.

Можно, конечно, заглянуть последовательно в каждый из распадков, чтобы наверняка найти след. Но пока я гулял по просеке, а потом сквозь лесок, давно прошёл полдень. Не успею до темноты. К тому же я стал подозревать, что здесь ночью был настоящий снегопад, а не просто крупу «пробрасывало». И лыжню он засыпал, наверное, напрочь. Только время потеряю, если буду соваться во все распадки. И я наудачу направился в тот, что посередине.

Снег в распадке был плотнее, чем на равнине, поэтому сначала подниматься было легко, я просто шёл, опираясь на палки. Лыжни не было. Или не угадал с распадком, или, действительно, всё закрыло снегом. Потом уклон стал круче, и лыжи начали проскальзывать. Вот тут пришлось применять «ёлочку». Забравшись метров на сто вверх, я оглянулся. Сквозь редкие лиственницы видно было и лесок, и просеку ЛЭП, и чёрные коробочки домов в посёлке. Над ними уже замерцали огоньки фонарей. Надо спешить.

Поднявшись выше метров на семьдесят, я обнаружил, что распадок начал изгибаться, ветвиться: то влево от него ложбина утянется, то вправо. Где его основное направление, непонятно. Туда сунулся, сюда – то скалы сплошные, то бурелом. Налево пойдёшь – коня потеряешь, направо пойдёшь – опять какая-нибудь напасть… Каждая из этих ложбин могла увести меня как далеко в сторону, так и приблизить к цели, потому что я не знал, правильно ли вообще иду. Была бы карта с собой, я бы разобрался, куда идти. А так снова, как тому ослу, приходилось выбирать. Но выбирать уже не хотелось. Да и устал я, если по-честному. Не лучше ли переждать до утра, чтобы не тыкаться в наступавших сумерках неизвестно куда?

В общем, не пришлось мне себя долго уговаривать. Выбрал небольшую ровную площадку на склоне, сбросил с плеч надоевший рюкзак и стал утаптывать снег. Вытащил нож, наломал сухих веточек на лиственнице, сложил костёр, зажёг. Достал из рюкзака банку каши гречневой, разогрел на огне и съел её, потом в этой же банке растопил снег, вскипятил чаю, закурил – блаженство! Стою и топчусь у огня, поворачиваясь то спиной, то боками.

Костёр начал гаснуть, и я снова наломал веток, теперь пришлось бросать сырые, потому что сухие поблизости все обломал. Огонь никак не разгорался. И я вдруг понял, что не зря мне байка про осла на ум пришла. Только осёл-то этот – я!.. Романтика, видишь ли, заиграла. А почему бы сразу не подумать: ночью будет совсем холодно, лес засыпан снегом, валежника сухого не найти, топора у меня нет, веток со своим ножичком я не запасу на всю ночь, а без огня замёрзну, и даже если дотерплю до утра (без сна!), то не факт, что вообще найду в горах наши домики. А внизу недалеко – Гоуджекит, там люди, там жизнь, там тепло…

И я начал спуск обратно в долину. Хорошо, что луна выскочила, и на голубоватом снежном фоне чётко и рельефно были прорисованы чёрные стволы лиственниц и мои следы. Забирался я по распадку часа два, а вниз сбежал минут за сорок, пару раз чуть лыжи не сломал, втыкаясь в сугробы. А ещё через полчаса лежал поверх одеяла в гостинице, задрав повыше уставшие ноги, и прихлёбывал из кружки горячий чай.

9

Утром мне опять надо было делать выбор: или снова предпринять лыжный поход, теперь по другому распадку, или вернуться на базу и дожидаться своей очереди на вертолёт. Но первый вариант был настолько неопределённым по возможности достижения цели, что я склонился ко второму. Несмотря на то, что опять предстояли нудные визиты в аэропорт и скука ожидания. И угроза потери авторитета. Ну а что делать? Лыжню Андрея замело полностью, это ясно, а без неё, даже если я угадаю с распадком, вероятность найти наши домики была ничтожной. Значит, мне нужно сейчас выйти на дорогу и ловить Гуреева. Вряд ли он вечером сразу поехал обратно. Вернее всего будет двигаться ему навстречу. Я оставил в вестибюле гостиницы рюкзак и лыжи и пошёл на трассу.

До Давана, как мне сказали, было двенадцать километров. Сначала я решил идти пешком. Тем более что пошёл снег, плотный и густой, а машины по трассе шли в обе стороны одна за другой, и я боялся, что если сяду в попутную, то в этом потоке нашу «ступу» могу и не заметить. Но ветер бил в лицо, он залеплял мне снегом глаза, приходилось опускать голову вниз, и я подумал, что из кабины будет видно всё-таки лучше. Проголосовал и сел в «Магирус», сказав, что мне нужно на Даван, устроился поудобнее на широком сиденье и стал отковыривать ледышки с бороды и усов. Просторная и тёплая кабина самосвала с чисто работающими «дворниками» располагала к долгому путешествию. Однако минут через пятнадцать машина повернула направо и остановилась.

– Я на карьер, – сообщил мне водитель, парень чуть постарше меня. – Тут до Давана совсем недалеко. Пройдёшь портал, а от него уже рядом.

– Какой портал? – спросил я.

– Восточный, конечно, – улыбнулся парень. – Вход в тоннель, – просветил он меня напоследок.

Ну конечно, я просто забыл, что Андрей мне рассказывал про тоннель на Даване. А вот слова «портал» я не знал. А это вот, оказывается, что.

Рядом так рядом. Хотя мог бы и сразу сказать, что сворачивает в сторону. Я снова шёл по обочине, поглядывая на встречные машины. Гуреева не было. Скоро показался портал – большая дыра в отвесном обрыве. Туда заходили пустые самосвалы, а возвращались нагруженные взорванной скальной породой. Отсюда я снова немного проехал на попутке, пока водитель, усатый кавказец, не сказал: «Даван здэсь».

Спрыгнув с подножки, я увидел гладкую снежную равнину, где никаких строений не было. Только вдаль от дороги тянулась линия совсем уж низких столбов с проводами. Где же посёлок? Лишь подойдя ближе по натоптанной в снегу тропе, я увидел, что почти все дома заметены снегом вровень с крышами, а к откопанным дверям надо спускаться вниз по снежным ступенькам. Я пошёл по тропе дальше, но людей так и не встретил. Отцы семейств, конечно, на работе, а жёны и дети в такую пургу дома сидят. Тропа вывела на пробитую бульдозером в снегу дорогу. Это была траншея с отвесными бортами высотой метра три. По ней я вышел к дальнему краю посёлка и тут немного в стороне увидел торчащую из снега железную трубу, из которой шёл синеватый дымок. Труба выходила из такого же щитового домика, какие у нас на базе строил Матвеич. Спустившись к двери, я постучал. Дверь открыл мужчина с азиатским лицом, и я понял, что угадал.

– Вы Семён? – спросил я.

Он ответил утвердительно.

– А я геолог, из города. Гуреев к вам приезжал? Он должен был деньги привезти.

– Приехал он, приехал, – закивал Семён. – Вчера вечером. Деньги привёз. Совсем кончились, кушать не на что.

– А где же он?

– В тоннельный отряд поехал. Ремонтировать ему что-то надо. Сварка нужна. Скоро вернётся.

Пришлось сидеть и дожидаться. Я стал спрашивать Семёна про житьё-бытьё, не скучно ли ему.

– Почему скучно? Дрова колоть надо, печку топить надо, покушать что-нибудь варить. Вон радио мне оставили, слушаю, – показал он на маленький транзистор на лавке.

– Снегу-то сколько. Не боитесь, что однажды совсем завалит и не выйдете?

– Снег – хорошо, в доме тепло. Если бы не снег, дрова давно бы кончились. Кто мне привезёт? Тоннельщики электричеством греются. – Семён отвечал охотно, видно, редко ему приходится с кем-то поговорить. – А совсем не завалит. Люди же кругом. Знакомые есть. Откопают.

– А лавина не может сойти?

– Здесь не сойдёт. Здесь перевал. А дальше, в долине Кунермы, лавины бывают. Но там не живёт никто.

Семён подбросил дров в железную печку, обложенную кирпичами, и предложил:

– Чай наливайте.

Я не отказался. Семён открыл банку сгущёнки. Потом сказал, продолжая не оконченный для себя разговор:

– И здесь никто никогда не жил. Зачем посёлок построили? Дома заносит, дорогу заносит, каждый день бульдозер чистит.

Он раскурил короткую трубочку. Я предположил:

– Построили, потому что здесь тоннель рядом.

Семён, попыхивая дымком, возразил:

– Здесь только шахта. Как раз в середину тоннеля. Сюда можно было из Гоуджекита ездить, из Гранитного. Зачем здесь жить?

– Ну, не знаю, – ответил я. – Наверное, были какие-то причины.

– Причины такие, что думать не хотели. Почему меня не спросить, других не спросить? Здесь каждую зиму так.

Я бодро сказал:

– Народ молодой. Трудности вытерпит. Зато железная дорога будет в глухой тайге. Нам повезло, что мы рядом с такой стройкой живём.

– Железная дорога – наверно, хорошо, – проговорил Семён. – Но и плохо.

– Как это?

– Соболь уйдёт, олень уйдёт. Рыбы меньше будет. Далеко в тайгу ходить придётся.

Он пососал погасшую трубочку, выбил пепел у печки и продолжил:

– Город хотят строить на Байкале. Зачем город? Много людей – Байкалу плохо. Мыться будут, стирать будут, в туалет ходить будут. Всё в озеро потечёт. Тепло надо? Надо. Значит, уголь будут сжигать, дым, сажа на озеро полетит. Люди в лес пойдут – пожары будут. Где людей много, всегда лес горит.

– Если так рассуждать, – неуверенно возразил я, – то мы до сих пор жили бы на деревьях. Покорение природы – это путь к прогрессу…

– Пусть будет прогресс. Но не надо, чтобы лес горел, чтобы зверя и рыбы не было… Хочешь мяса – убей столько, чтобы самому поесть и других угостить. Хочешь рыбы – поймай себе и другим оставь. А эти приехали и сетками реки перегораживают. Или с вертолёта изюбрей стреляют. Иногда только голову с рогами забирают, а мясо бросают.

– Кто «эти»?

– Кто… Которым каждое утро приветы передают. – Он показал на приёмник. – Герои, говорят.

– Ну, не все же такие, – заступился я. – Они вон как работают.

– Работают, да. А всё равно плохо.

Разговор стал меня тяготить. Семёну ничего не докажешь. Хотя и он тоже прав. Это вечный спор о пропорциях добра и зла, если речь заходит о вмешательстве в дела природы. У меня в голове крутилось затёртое: «Лес рубят – щепки летят», – но тут вошёл Гуреев и очень удивился, увидев меня.