La Critica (первая книга казанской трилогии)

Вернулся Глеб и сказал:

– Допивай, пойдём кататься на горках.

Я всосал через трубочку остатки коктейля и, убедившись, что внезапно нахлынувший стояк спал, выкарабкался из бассейна.

*****

Джениффер Лопес, Роберт Паттисон, Ева Грин, Депп, Мадонна, певец Принц – портреты этих людей висели над барной стойкой в Синема-кафе, в которое мы пошли после аквапарка. Блинчики с несколькими видами варенья внесли заметную оптимистическую нотку в моё бытие. Партнёры ели молча, иногда посматривая в окно, за которым – на другом берегу реки – была панорама центра города.

– Чуть не забыл, – сказал я, хотя и не думал забывать. – Вот ваши подарки. Открывайте, – я достал из сумки две одинаковых по размеру коробочки, завёрнутых в обёрточную бумагу одинаковой расцветки.

На одном из свёртков был приклеен бантик. Стальские тщательно вытерли руки салфетками. Тот, что с бантиком я положил перед Мартой.

– Что это? Очередной свитер? – пошутил Глеб шуткой из Вуди Аллена.

Пока Стальские распаковывали свои подарки, я шутил свои шутки:

– Сначала хотел заехать в магазин «Всё по тридцать девять рублей» и купить вам набор губок для мытья посуды, – как раз бы каждому из вас по четыре штуки досталось бы, – ха-ха!.. Но потом узнал, что лечу через Москву и решил прогуляться по Красной Площади…

– Ох! Спасибо, милый! – Марта перебила меня своим восклицанием, потому что извлекла из коробки свой презент. – Это из последней коллекции?!

Я пожал плечами, а затем утвердительно кивнул.

– Спасибо, друг, мне как раз нужен был новый портмоне, – сказал Глеб, рассматривая свой подарок.

Я решил немного набить цену своим презентам, поэтому рассуждал вслух:

– Странно, что в нашем городе до сих пор нет бутика Louis Vuitton, ведь у нас есть спрос на такие вещи.

– Спасибо, милый, дай поцелую.

Я вяло засопротивлялся, но Стальская пододвинулась вплотную, с силой обняла и поцеловала в уголок рта, оставит вкус варенья. Дома Марту ждала ещё сумка из той же коллекции.

После того, как Стальские переложили свои деньги и карточки в новые бумажники и вытерли руки влажными салфетками из запасов Марты, мы снова принялись за еду.

– Да уж… – промолвил я, – если бы я так много и вкусно поел перед катанием на той смертельной горке, – то однозначно бы проблевался. Хке… Приятного аппетита, кстати.

– Спасибо, – отозвалась Марта.

Мы снова притихли. Я разглядывал интерьер.

– Куда теперь? – с набитым ртом спросил Глеб.

– Может в «Peace»? – предложил я.

– Я не против, – отозвалась Марта. – Пойду, помою руки.

За окном начиналась гроза.

«В океане пути не находят суда,

Затянулись дождем Пиренеи и Анды

Нам такая собачья погода подходит как никогда:

Мы везем контрабанду, мы везем контрабанду…»

*****

Через три часа.

Первый шот:

Аронов: «…город просто погас, город просто погас и остался лишь он: запах тела твоего, тела твоего звон…»

М.: пропустила свою очередь петь.

Г.: пропустил свою очередь петь.

Управляющий заведением рассылает смс-ки завсегдатаям с текстом: «Глеб и Вадим-LaCritica из «Пьяного Дивана» что-то отмечают в «Микрофоне». С ними их администратор. Все сюда!!!»

Второй шот:

Аронов: «Я – беспечный русский бродяга, родом с берегов реки Волги!..»

М.: пропустила.

Г.: «…пока несут сакэ, пока несут сакэ, мы будем пить то, что есть; ползи улитка по склону Фудзи…»

Стальская начала пить алкоголь, сообщив, что проблему управления Танком она решила. В какой-то момент она положила руку на мою ногу под столом. Я сделал недовольный вид и убрал её руку. Глеб сделал вил, что не замечает этой пантомимы. Марта сказала: «Выйду ненадолго», – встала и направилась в сторону уборной.

– Что ты морду воротишь, собака? – спросил Стальский, едва Марта скрылась за поворотом.

– О чём это вы, сударь? – я решил принять надменный вид.

– Сам знаешь. Ну, будем… – мы выпили и стукнули рюмками об стол; закусили лаймами. – Сам знаешь.

– Твой нос, Стальский, в это дело не полезет, – я налил ещё по одной.

– Она сделала свой выбор: хочет быть с тобой – с мудилой полоумным, с конченым человеком… без надежды на проблеск счастья когда-либо в жизни (тут он привнёс толику личного мнения). Так что кончай кобениться, – всё это Стальский проговорил тоном надоевшего заученного урока, давая мне понять, что лишь выполняет данное сестре обещание.

Из меня так и попёрло говно, и я ответил:

– Очень мило, но нет – не интересует, – я было собрался манерно опрокинуть ещё двадцать пять текилы, но огромные руки Стальского смяли рукав моего модного прикида и притянули моё левое ухо к лицу их обладателя.

Обладатель, брызжа слюной, гневно сказал:

– Слушай меня, партнёр: клянусь своими яйцами, что мне похуй – с кем вы оба будете трахаться, – друг ли с другом или по отдельности; для душевного равновесия мне вполне хватит того знания, что вы живы и относительно здоровы. Просто не надо меня втягивать в ваш мыльный сериал для умственно отсталых домохозяек, когда тебе завтра с похмелья покажется, что ты-де одинок и никому не нужен, и тебе придёт в башку подключить меня в дело налаживания контакта с Мартой, потому что сам ты слишком труслив, чтобы подойти к женщине! Видя её глупые девичьи терзания, я пообещал, что перекинусь с тобой парой слов; а тебе обещаю, что не ударю палец о палец! Понял?! Эта дура просто не ведает: в какое говно наступает, связываясь с тобой! Без обид. Пока ты на море и у себя на квартире упарываешься и сношаешь проституток, она мне капает на мозг! Каждый день! Каждый сраный божий день!

Я медленно разжал пальцы Глеба и высвободился. Пока я приводил одежду в порядок, голова моя заполнялась противоречивыми мыслями. С одной стороны конечно приятно, когда ты отчаянно куролесишь на курорте, а также превращаешь свою квартиру в наркоманский притон, а в это время дома события развиваются в твою пользу, и ты приезжаешь на всё на готовенькое и на всё устаканившееся; просто соглашаешься быть счастливым и довольным жизнью. С другой стороны…

– В те дни, после твоего приезда, когда она не ночевала дома, – она ночевала в нашей городской квартире, – без всякого выражения проговорил Глеб.

Я отвернулся в сторону и принял задумчивый вид.

– Ладно, вот тебе такая информация, – прервал мои размышления Глеб беззаботным тоном. – Марк Бимерзкий был другом наших родителей; папы, если точнее. Приметил Марту ещё когда она училась в старших классах; с молчаливого согласия наших папы и мамы, взял на себя труд растить, «любить», воспитывать… Марта тоже хочет стать юристом – no problemo, Марта захотела новый нос за восемь тысяч долларов, после чего её стало не отличить от этой актрисы… Как её?

– Миссис Пэлтроу, – подсказал я.

– Да-да. …Пожалуйста! Марте нужна крыса расцветки «корова» за пятьсот рублей – получите, Марте надо на чём-то ездить на учёбу, работу и тренировки – Hummer за два с лишним миллиона – как раз то, что нужно. «Эта машина безопасна и надёжна…» От неё же требовалась самая малость: родить Марку парочку спиногрызов, которые тоже потом станут адвокатами и оставят после себя ещё парочку себе подобных, которые тоже, конечно, станут адвокатами; и так до бесконечности, пока институт адвокатуры не упразднят, – тогда, самой собой, этому славному роду придётся прерваться.

Я утвердительно покачивал головой, однако во мне рос непонятный протест. Между делом я понял, что Марта могла быть просто женой-блондинкой богатого адвоката, но выбрала сознательную жизнь. Стальский промочил горло минеральной водой и продолжал:

– Короче, Марк сделал её человеком; дал профессию. Родители давно уехали; я остался предоставлен собственной фантазии, а Марта – ещё будучи совсем юной – перешла под крыло Марка. Так что с тех пор и до недавнего времени – когда она нарисовалась на пороге нашей говноредакции тире квартиры…

– Что ты мне рассказываешь?! – перебил я Стальского, не желая напрягать мозг по некасающимся меня вопросам. – Что это за хрень?! К чему мне эта информация?! Ну и?!..

– А то, что ты, мой недалёкий друг, спотыкаясь об собственное эго, вышел из ядовитого алко-наркотического тумана, бормоча что-то невнятное о журналистике и французской литературе начала двадцатого века, вбил клин в маленькую трещинку прекрасного куска розового мрамора отношений Марты и Марка, и неожиданно – видимо, когда Боги Здравого Смысла смотрели в другую сторону – влюбил в себя эту упрямую идеалистку-отличницу, а потом и «истыкал своим грязным необрезанным членом каждую дырочку на её прекрасном нежном теле» у себя на квартире, естественно предварительно споив вышеназванную юную и почти невинную двадцативосьмилетнюю девочку, – Стальский закончил тираду и, довольный, перевёл дыхание, ожидая, когда мой мозг отшелушит от его спича ненужные украшательства и доберётся до сути.

Я посмотрел в потолок, поскрипел мозгами и неуверенно промолвил:

– То есть ты хочешь сказать, что…

– Да, дурачок целлюлозный, хочу сказать, что тебе посчастливилось «надеть футболку с номеров «два»; о чём мечтает каждый умный мужчина на белом свете, если он не дурак, конечно…

– Иди ты! – с суеверным трепетом воскликнул я.

Стальский сжал губы, отстранился и многозначительно закивал.

Мне вдруг показалось, что Глеб меня разыгрывает (в плохом смысле этого слова); тем более вся эта инициатива по примирению меня с его сестрой вообще не в духе его характера. В такого рода «сопливых делах» «его синагога всегда была с краю». С другой стороны: он ведь мне всё разжевал. Видимо, мой взгляд сообщил Глебу всю гамму одолевавших меня противоречивых чувств, и он, снова наклонившись ко мне, не допускающим сомнений голосом сказал: «Она меня попросила сделать всё, что в моих силах. Я и делаю, хотя моё отношение к вашему контакту скорее отрицательное, чем… нейтральное. Как говорится: «Слишком хорошо знаю жениха, чтобы поздравить невесту…»

На этот раз я поверил, но на всякий случай переспросил:

– Неужели правда?.. Ну что… только Марк Апрелий имел… счастье… иметь…

– С её туманных намёков… Получается.

– А сам-то как думаешь? – я не смог подавить тупорылую улыбку на своём лице (мужчины меня пойму-у-у-ут); ёлочки-палочки, можно сказать в девственницу влюбился!

– Да, бля! – проорал, перекрикивая музыку, мне на ухо Стальский. – Считай девственницу трахнул! А-ха-ха!

Стальский на всякий случай по-максимуму опошлил ситуацию, но это не помешало ему понять, как мне – эгоистичному мерзавцу – приятно знать такие подробности о своей возлюбленной. Глеб смотрел в сторону сцены, где в данный момент пожилая женщина пела «Мохнатый шмель на душистый хмель…», и удовлетворённо улыбался, как будто только что спас хор мальчиков из горящей синагоги.

«Что?» – мысленно спросил я у некоторое время назад появившегося двойника с, коптящими как горящие автомобильные покрышки, крыльями. «Вы – живые, какие всё-таки наивные…» – мысленно сказал он. «О чём речь?» – спросил я. «У твоей возлюбленной было больше, чем двое мужчин», – сказал он. «Зачем ты мне это говоришь?» – недоумевая, спросил я. «Мне стала доступна эта информация, значит я должен поделиться ею с тобой». Я махнул на Картавого рукой, как бы говоря, что не желаю думать об этом.

– Что? Комары летают? – спросил Глеб.

– Ага. Как на болоте, – ответил я.

Через полминуты вернулась Марта и, усаживаясь, нежно провела рукой по моей шее.

Третий шот:

Все пропустили.

Четвёртый шот:

Аронов, Глеб: «…Мы зависаем, зависаем, зависаааееем; мы никого не видим, мы никого не знаем!..»

Пятый шот:

Аронов: «…Мой друг никогда не грустит, и пьёт эту ночь вместе со мной. У-ху!.. У-ху!…»

Г.: пропустил свою очередь.

М.: «Я в лесах наберу слова, я огонь напою вином. Под серпом как волна трава, я разбавлю надежду сном…». Икает, смеётся, извиняется перед почтенной публикой, машет нашему столику и удаляется в дамскую комнату.

На какое-то время я выпадаю из пространственно-временного континуума. Потом прихожу в себя.

За соседний столик сели двое модно одетых парней; оба в цветных пиджаках, клетчатых рубашках с бабочками. У одного, того, что пониже, на губах был розовый блеск. Мне показалось, что я где-то раньше их видел. Они время от времени бросали взгляды на нас. Когда любопытство стало нестерпимым, я подошёл к ним.

– Привет, парни! Откуда я вас знаю? – прокричал я на ухо им.

Мальчики переглянулись.

– Аронов, ты что?! Это наши практиканты! Я их пригласила, – проговорила вернувшаяся откуда-то Марта, улучив момент относительной тишины между песнопениями.

– А-ха-ха! – счастливо воскликнул я. – Иван и Эмиль? Точно-точно. Я про вас и забыл… Ну надо же! – я был рад пообщаться с – надо ж такому случиться – новыми сотрудниками La Critic’и.

Глеб вернулся из туалета, увидел стажёров и, пожимая им руки, сказал:

– Здорово, парни, – а потом, обратившись ко всем нам: – Теперь можно ехать дальше. Эмиль – ты за рулём? Правильно?

– Куда? – удивился я.

– На танцы! У-ху! – закружилась вокруг своей оси Марта. – Но сначала я спою последнюю песню. А вы, – взяв стажёров за бабочки, – будете на подтанцовке.

Шестой шот:

А.: пропускает.

Г.: отказывается петь.

М.: с Ванечкой и Эмилем на подтанцовке:

«Pardonne-moi ce caprice d'enfant

Pardonne-moi, reviens moi comme avant

Je t'aime trop et je ne peux pas vivre sans toi

Pardonne-moi ce caprice d'enfant

Pardonne-moi, reviens moi comme avant

Je t'aime trop et je ne peux pas vivre sans toi…»

Стальский многозначительно кивает на выступающую Марту; я ни во что не врубаюсь и ухожу в туалет. Потом, конечно, возвращаюсь.

«В платье на бретелях, с чашкой доброты, я стою и верю в то, что любишь ты!..» – сильно плохо пела молодая девушка.

– Пора убираться, – сказал Стальский как раз в тот момент, когда я подумал: «Пора убираться».

– Знаешь, а мне никогда особо не нравилось караоке, – не мог не сказать я.

Мы решили, что допиваем бутылку и уносим ноги. Приступили к осуществлению.

В какой-то момент конферансье попросил минуту внимания, и, когда шум стих, на всех плазменных панелях появилась запись с камер наблюдения полугодовой давности, где я, в компании двух бомжей на подтанцовке, самозабвенно пою песню Бритни Спирс, а Стальский раздаёт La Critic’у озадаченной публике. К тому времени, как начали проигрывать видеозапись, я уже окончательно утратил чувство реальности и стыда и, если не наслаждался зрелищем, то, по крайней мере, смотрел с нейтральным ощущением. Дружные аплодисменты закруглили этот по сути ностальгический и по-детски наивный момент из как будто далёкого прошлого La Critic’и. Одинокий пьяный возглас «Бис!» дал мне отмашку к выходу на сцену. Состряпав гримасу многоопытного шоумена, я проговорил в микрофон:

– Дамы энд Джентельменс, La Critica рада возмущать ваше спокойствие! А сейчас я исполню песню малоизвестной североамериканской певицы Бритни Спирс! «Упс, ай дид ит агейн»!

*****

«Невозможно поверить, что было вчера,

Как мы пили вино, принимая причастие.

А сегодня уже на ногах без пятнадцати три утра

Мы проверили снасти, давай,

Давай присядем на счастье!..»

*****

Мы размеренно ехали по трассе. Один из стажёров рулил Танком. Стальский курил в открытый люк, сидя на переднем сиденье. Стальская сидела у правого окна, я – у левого. Посередине сидел Иван.

– Позвони Даше, – сказал Глеб.

– Да, позвони. Она просила позвонить ей, когда мы выедем в сторону дома.

На моём лице выразилось сомнение и страх быть облаянным Дашей за то, что разбудил. Двенадцать ночи как-никак.

– Она поздно ложится, – сказала Марта. – Позови к нам. Скажи: «Даша, приезжай к нам».

Я набрал номер Даши.

«Ты приехал? Когда заберёшь колёса?» – строго спросила Дарья, когда я позвонил ей, чтобы пригласить в загородный дом на продолжение празднования дня рождения Стальских.

– Ну да, – чувствуя подвох, ответил я. – Уже неделю назад приехал.

«Что ты мне плёл по телефону про какую-то казнь, на которую тебя вот-вот пригласят?» – в том же тоне продолжила расспросы Дарья.

– Когда?! – воскликнул я.

«Примерно неделю назад. Вот когда».

– Да что такое в самом-то деле?! Вы сговорились все что-ли?! – негодующе воскликнул я. – С ума меня решили свести?!

Стальский тоже уверял меня, что я ему звонил, будучи на отдыхе за границей, и болтал какую-то ересь.

«Ты без посторонней помощи уже тронулся. Только попробуй сорвать завтра съёмки! Я тебя собственными руками урою!»

– Ладно. Я вообще вот что звоню: приезжай прямо сейчас к нам в дом; у Стальский Дэ Эр.

«Постараюсь. Да, приеду. Поздравь их от меня, если что. Хотя, вообще-то сама позвоню сейчас».

Даша повесила трубку.

– Ок! Значит до скорого, – сказал я, глядя на Марту, и «повесил» трубку.

Стальская дёрнула брата за рукав, и Глеб прибавил музыку.

«Контрабанда мечты для беспокойных сердец,

Что больны войной, что больны дождем,

Что торопятся биться быстрей и быстрей!

Контрабанда любви для всех заблудших овец,

Хотя бы в эту ночь не оставит Господь их милостью своей…»

*****

Когда Танк подъехал к нашим воротам, Стальский нажал кнопку на пульте, прикрепленном к водительскому козырьку. В нашем дворе стоял бордовый Bentley.

– Егор у нас? – задала риторический вопрос Стальская. – Джессика его впустила?

– Давай-ка я сам загоню, а ты беги, малыш, догоняйся, – сказал Глеб Эмилю.

Я тоже сразу вышел из машины, чтобы препроводить наших гостей в дом.

На четвёртом этаже звучала музыка. Ещё до того как мы пошли в кино, Глеб отзвонился Марсельчику и пригласил его на поздние посиделки в честь дня рождения его и сестры. Наверху нас поджидали Марсельчик и его помощник Ренат. Главная причина столь позднего сбора заключалась в том, что Сицилия Владимировна, которой ещё днём позвонила Марта, не могла приехать раньше полуночи. «Дважды мерзкого» адвоката тоже звали, но он видимо предпочёл поздравить Стальскую в частном порядке.

«…Ahh ahh, ahh ahh

A far l'amore comincia tu.

Ahh ahh, ahh ahh

A far l'amore comincia tu».

В половине первого ночи за накрытым лёгкими закусками и крепким алкоголем столом сидели следующие люди: Марсельчик с Ренатом, Стальские и я, наши стажёры – Ванечка и Эмиль, наша секретарь – Джессика, Егорушка. Воздух был наэлектризован дружелюбием и весельем. Все вразнобой поздравляли Стальских с их двадцать девятым днём рождения. Все выпили по первому кругу, когда мобильник Глеба зазвонил.

– Да! – сказал он. – Открываю.

– Приехала Даша? – спросила Марта.

– Сицилия, – ответил Глеб.

Я нажал на кнопку ворот, так как был ближе всех к домофону. Ворота отодвинулись, и через минуту в наш двор вплыл чёрный GL Сицилии Владимировны. Стальский вышел во двор её встречать. Не успели они зайти в дом, как в наш двор въехал белый GLK Дашеньки. Теперь в нашем дворе негде было припарковать даже скейтборд.

Больше мы никого не ждали. Первым рейсом на лифте на четвёртый этаж в сопровождении Марсельчика уехали гостьи и Джессика. Затем, толкаясь и смеясь, погрузились остальные.

А дальше… Грохот нашей дискотеки перекрыл грохот разразившейся грозы.

Se lui ti porta su un letto vuoto

Il vuoto daglielo indietro a lui

Fagli vedere che non e' un gioco

Fagli capire quello che vuoi

Ahh ahh, ahh ahh

A far l'amore comincia tu

Ahh ahh, ahh ahh

A far l'amore comincia tu.

Все веселились, словно это был последний день на Земле. Пили, курили, танцевали… Обнимались и смеялись. Улучив мгновение, свободное от временного потока, и взглянув на праздник со стороны, я спросил себя: «Это единственный раз за человеческую историю, когда эти души собрались вместе?»

E se si attacca col sentimento

Portalo in fondo ad un cielo blu

Le sue paure di quel momento

Le fai scoppiare soltanto tu

Ahh ahh, ahh ahh

A far l'amore comincia tu

– А теперь паровозик! – заорал Шуба.

Ahh ahh, ahh ahh

A far l'amore comincia tu…»

*****

В пять с чем-то утра настал предел моим человеческим возможностям, я спустился на второй этаж и вошёл в свою комнату. «Всё-всё-всё… Спатиньки», – мысленно приговаривал я, пикируя на кровать. Не включая свет, я упал на середину матраса и охнул от неожиданности: там уже лежало чьё-то тело. Первой полумыслью была: «Кто-то из гостей угнездился на моём ложе». Но я быстро узнал Стальскую, которая, не открывая глаз, своим сиплым голосом призвала меня сохранять спокойствие. Тогда я подумал, что просто перепутал комнаты и прилёг не на свою кроватку. Выглянул в окно: вид из моей спальни.

– Ладно, я лягу в твоей комнате, – сказал я и вырвал из-под головы Стальской свою подушку.

– Эй!.. – возмутилась незваная гостья и открыла очи, потом расслабленным тоном добавила: – Иди сюда. Порадуй коллегу по работе в её день рождения. Как ты умеешь… – Стальская простёрла руки в мою сторону в жеманном жесте.

В почти кромешной тьме спальни, я, приподняв одеяло, всё-таки разглядел, что Марта, несмотря на своё состояние, смогла-таки раздеться до нижнего белья. Запах прекрасного пьяного женского тела (мужчины знают, о чём я толкую) будоражил моё воображение и открывал резервные запасы сил, но желание вредничать и гнуть линию оскорблённого возлюбленного пересилило. Кто-то скажет, что Аронов Вадим, помимо того что дурак, ещё и страдает дефицитом благородства. «Да. И да», – соглашусь я. И тогда я, избрав самую гнусную интонацию, заговорил:

– Как тебя трахнуть, Крошка? Выбирай режим. В. Аронов может по-всякому. А? Режим «Спорт» подойдёт? Нет, слишком мало горючего у нас осталось. Может в экономичном режиме, – это вялым членом, зато килокалории сбережём. Что? Предпочитаешь «Стандарт»? Это ни то, ни сё.

Марта приподнялась на локте и блестела глазами во тьме. Я продолжал гнать пургу:

– Может, в честь праздника, попробуем «задний привод»? Всё-таки такой день! Или ограничимся оральной «электротягой»? Не будем ещё больше загрязнять атмосферу. Нет-нет! Давай так, как ты привыкла: кошерный трах обрезанным чл…

– Дать бы тебе с ноги в рыло, – спокойным трезвым голосом проговорила Стальская.

Я подавился словами и замолчал. Что дальше? Стальская скоординированным движением слезла с кровати, собрала с пола свою одежду и вышла за дверь, не проронив больше ни слова. Я услышал, как закрылась дверь её комнаты. Спустя какое-то время я, осознав своё одиночество в данном помещении, лёг на середину кровати и, представив, что мне всё нравится, что я так и задумывал, что я прям герой, раскинул руки и ноги во все стороны и глубоко вдохнул. Мне было паршиво. Я сильно любил и сильно ревновал Марту ко всему миру, и единственным лекарством от этого состояния мне представлялось полное пренебрежение объектом. Старые грабли, но со мной впервые. Я чувствовал в себе потенциал любить и ревновать Стальскую до конца своей жалкой жизни. Мне стало (la)критически плохо на душе. О, это обжигающее чувство только что сделанной глупости!.. Я схватил подушку и швырнул её в дверь, одновременно прохрипев какое-то бессвязное и безадресное проклятие. Почувствовал себя «жалким» и «недостойным». Наверху всё ещё играла музыка. Я уснул. Без подушки.

«Кто там внизу? Кто на том берегу?

Ждет ли память его, радость или страданье?

Немного больно улыбки обветренных треснувших губ,

Отсырела одежда в промозглом тумане…»

*****

– Прибавьте, пожалуйста, музыку, – попросил я.

– Легко.

«Put the radio on,

Put the radio on, (Yes, yes)

I don't wanna know I'm wrong,

I don't wanna know I'm wrong…»

– Довольно обширные музыкальные вкусы, – заметил водитель.

Мне показался очень знакомым его голос. С чего бы это ему так думать. Водитель со знакомым голосом продолжил:

– Ты препятствуешь своевременному отходу ко сну. Ты не даёшь вовремя проснуться. Ты постоянно не вовремя кормишь и поишь. Ты прерываешь работу и затягиваешь развлечения.

– Ничего не понимаю… – прошептал я. – Откуда я вас знаю?

Водитель повернулся, снял фуражку (Господи, да кто сейчас носит фуражки) и поднял наверх зеркальные очки.

– Ты меня знаешь, потому что (если верить твоим словам, а твоим словам нельзя верить) ты-де «вырос на моих песнях».