Загадка Магдалены

Но чем ближе был дом, тем сильнее легкость из меня вытекала, как из проколотого воздушного шарика. В подъезде пахло кошками и сыростью, лампочка под потолком мигала, и ее свет резал глаза.

Мама встретила меня у двери, в фартуке, с руками пахнущими мылом. Она улыбнулась слишком широко, а глаза оставались странными – стеклянно-напряженными. И сразу заговорила шепотом, как будто мы с ней были не мать и дочь, а две заговорщицы:

– Дочь, ты только не смейся… папа собирается в командировку. Ты глянь какие вещи он берет, – она мотнула головой в сторону сумки, стоящей на стуле у двери.

Когда я смотрела на сумку, в которой лежали только футболка, шорты и сланцы, у меня мелькнула странная мысль: папа собирается не в командировку, а совсем в другой путь. Не временный – а такой, из которого не возвращаются. Я видела подобное в кино.

Мама наклонилась ко мне ближе, её голос был хриплым, будто она проглотила занозу:

– Разве так уезжают в командировку?

Мама заметила, как я смотрю, замолчала и перестала улыбаться. Мы обе стояли у стула, смотрели на эту нелепицу, словно она могла нам что-то объяснить. В тот момент я впервые подумала, что вещи умеют говорить. Просто мы не всегда понимаем их язык.

Папа вышел на улицу курить. Сквозь приоткрытую квартирную дверь тянуло запахом табака и холодным подъездным воздухом. В этот момент, его телефон, лежащий на тумбе с зеркалом в прихожей, завибрировал. Серые мамины глаза слегка сузились и в одно мгновение она схватила телефон, разблокировала и прочитала смс с незнакомого номера – марка машины, цвет, номер, место, где “она будет ждать”.

Мама побледнела и прикрыла рот рукой. Телефон дрожал у нее в руках так, будто это была не железка, а живое сердце. Она ничего не сказала, только молча положила его на место, посмотрела в зеркало, глазами, полными слез и улыбнулась сама себе.

Я почувствовала странный холод внутри, испугалась, не сошла ли мама с ума. В этот момент скрипнула дверь, мама резко отвернулась от зеркала, улыбнулась папе и спросила:

– Зоран, ты все взял?

– Да, осталось только зубную щетку и пасту положить.

– Я сейчас все принесу.

Вечером мама проводила его, натянуто улыбаясь, будто актриса, которая боится забыть свою реплику. Она поцеловала в щеку отца, а он ее в ответ. А потом, когда дверь за ним закрылась, я услышала, как мама тихо плачет на кухне.

Я подошла и погладила ее по спине, и мои пальцы дрожали, как будто я играла на сломанной гитаре. Мамины плечи содрогались, словно внутри живёт маленький мотор, который никак не может остановиться. Мне казалось, если я уберу руку, она просто развалится на куски, как фарфоровая чашка, упавшая на кафель.

Я чувствовала запах ее волос – яблочный шампунь вперемешку с сигаретным дымом. Этот запах – как печать: мама взрослая, но вся ее взрослость превратилась в хрупкую оболочку. И я – двенадцатилетняя девочка – должна удерживать ее, чтобы она не провалилась в темноту.

Мама шептала:

– Все это ерунда… просто пережить, перетерпеть… все будет хорошо.

Но я слышала в ее голосе ложь, и она предназначалась не мне – она врала сама себе. Я киваю и просто повторяю то, что мне бы самой хотелось услышать в минуты грусти.

– Все будет хорошо. Я рядом. Ты не одна. Мы справимся вместе.

В тот момент мир вывернулся. Я почувствовала, что мы поменялись местами. Это не мама держала ребенка, а ребенок держал мать. Мне стало страшно: ведь я тоже хочу, чтобы кто-то успокоил меня, погладил по голове, сказал, что все плохое кончится. И где-то глубоко на дне сердца вспыхнула обида: А кто тогда мне вытрет слезы? Но я не сказала ни слова, только сильнее прижимала маму и гладила по волосам.

Я не знаю сколько мы так просидели вместе, но после, мама молча ушла спать. Утром, когда я собиралась в школу, маму не видела, она не вышла меня проводить.

Глава 16

Февраль 2025 год

Я медленно ступаю по тротуару, ветер подгоняет меня в спину и заставляет торопиться, чтобы не опоздать на работу. Сегодня я решила выбраться в офис. Хоть там шум, суета, странные запахи и чужие разговоры, но во всем этом становится легче, когда на душе тяжело.

Бизнес-центр, в котором находится наша компания, всегда казался мне странным. С одной стороны, он был безликий: серые стены, большие квадратные окна, скользкий от наледи вход. Но вокруг него жизнь бурлила ярко и шумно.

Прямо напротив – китайский ресторан. Из его двери неизменно тянет сладковатым паром – жареной лапшой, имбирем и кунжутом. Там подают самый вкусный бабл-ти во всем городе: густой, тягучий, с шариками, которые лопаются во рту, как маленькие пузырьки радости. Иногда, когда день был особенно плохим, я заходила туда за стаканом моего любимого напитка – и на несколько минут жизнь становилась проще и вкуснее.

Слева от ресторана – букмекерская контора. Мужчины в куртках с поднятыми воротниками стоят у входа, курят и обсуждают что-то горячо, с азартом. Их лица напряжены, руки размахивают, будто они спорят не о ставках, а о своей судьбе. Запах табака вечно висит в воздухе у дверей бизнес-центра, смешиваясь с запахом еды из ресторана.

А ведь я уже почти две недели не курила!

Эта мысль поражает меня, словно разряд тока. Две недели – и ни одной сигареты. Я вдыхаю табачный запах у входа и вдруг понимаю, что он больше не вызывает во мне привычного желания достать пачку из сумки. Наоборот – он кажется тяжелым, липким, чужим.

Это Ален так хорошо на меня влияет?

Я открываю тяжелые стеклянные двери бизнес-центра, и в лицо бьёт поток тёплого воздуха с примесью хлорки, будто здесь произошло убийство и кто-то тщательно пытался избавиться от своих следов. Холл встречает меня тусклым светом люминесцентных ламп, где даже мраморный пол выглядит уставшим.

Слева от входа стоит стойка охраны, охранник привычно просматривает людей, не поднимая толком головы, будто в его глазах мы все одинаковые – спешащие тени. Я прохожу мимо, слышу, как где-то наверху хлопнула дверь, и это эхо расплескалось по пустым стенам.

Лифт встречает меня дрожащим светом кнопки и запахом железа, пыли и старого лимонада. Я нажимаю “3” и жду, слушая, как кабина медленно поднимается, скрипит и гудит, тяжело справляясь с ежедневной рутиной.

Когда двери наконец открываются, я ступаю в знакомый коридор: белые стены, потерявшие свежесть, линолеум, который трещит под каблуками. Воздух здесь иной – пропитанный бумагой, чернилами, кофе и чуть-чуть духами коллег, оставшимися в воздухе, словно их присутствие записалось в этом пространстве навсегда.

Перед стеклянной дверью нашего офиса я задерживаюсь на секунду. Изнутри слышен гул голосов, звонкий смех кого-то из девушек, стук клавиш, ритм жизни, который всегда идёт своим чередом. Я глубоко вдыхаю, поправляю сумку на плече и толкаю дверь.

Я захожу внутрь и привычный гул сразу накрывает меня, как волна. Пока иду мимо кухни к своему месту, то чувствую запах лимонного печенья – кто-то из коллег принес коробку на общий стол. В углу работает принтер, из него выползают новые листы, пахнущие свежей краской.

– О, Анна! – улыбается офис-менеджер Марьяна, поднимая голову от кипы документов, ее длинная челка слегка скрывает глаза. – Мы уж думали твое место путиной покрылось. Скоро табличку “Зарезервировано для археологов” повесим.

Коллеги смеются, кто-то кидает в мою сторону шуточное “добро пожаловать обратно”. Я тоже улыбаюсь, хотя внутри чувствую легкий укол неловкости.

Кажется, я и правда слишком давно не появлялась здесь, предпочитая тишину квартиры.

Я подхожу к своему столу – он стоит у окна, через которое видно двор бизнес-центра и те самые мужчины у букмекерской конторы, по-прежнему спорящие с азартом. Стол мой выглядит аккуратным, но слегка “заброшенным”: блокнот с закладкой на декабре, кружка с засохшим ободком чая, пара забытых листов с заметками. Я провожу рукой по столешнице, стирая тонкий слой пыли, сажусь в своё кресло и открываю почту. Несколько коллег, проходя мимо, кидают мне комментарий:

– Гляди-ка, вернулась из своего уединенного монастыря!

Я спокойно улыбаюсь, но внутри чувствую неприязнь, и отвечаю:

– Теперь я снова с нами, так что держитесь.

Я просматриваю письма от клиентов, отвечаю короткими, деловыми фразами, вношу правки в контент-план. Один из дизайнеров подходит к моему столу и с улыбкой говорит:

– У тебя всегда заголовки звучат, как готовый слоган. Поделишься секретом?

– Секрета нет, все дело в бессонных ночах и постоянной работе над идеями.

Дизайнер понимающе склоняет голову и удаляется по своим делам. Из кухни доносятся голоса. Марьяна и голос какой-то незнакомой мне девушки что-то оживленно обсуждают.

– Представляешь, я познакомилась с ним в приложении! – голос Марьяны чуть взволнованный, с ноткой гордости.

– Правда? И как? Мне там одни дураки попадаются, – спрашивает незнакомка, смеясь.

– Он очень классный! Всегда спрашивает как у меня проходит день, как я себя чувствую, помнит, что я люблю добавлять в кофе сироп со вкусом соленой карамели и всякие другие мелочи. Я уже жду нашу с ним встречу!

Я машинально перестаю печатать, пальцы зависают над клавиатурой.

“…спрашивает как у меня проходит день… как я себя чувствую… помнит, что я люблю…”. Звучит слишком похоже.

Я наклоняюсь к экрану, делая вид, что проверяю правки, но на самом деле стараюсь расслышать каждое слово Марьяны. Внутри у меня появляется липкое ощущение: то ли любопытство, то ли страх, что сейчас услышу то, что не должна знать.

– Он любит фотографировать на телефон. Говорит, что не хочет забывать многие моменты, – продолжает Марьяна. – А! Представляешь, я ему написала, что люблю, когда идет дождь, и на следующий день он прислал мне фото с видом из окна и написал: “Дождь идет, а я думаю о тебе”.

– Ого! – восклицает незнакомка. – Слушай, звучит очень романтично. И давно вы общаетесь?

– Ой да пару недель всего. Но такое чувство, будто мы знакомы с ним всю жизнь. Словно видим друг друга насквозь, понимаешь?

Я не выдерживаю и резко поднимаюсь из-за стола. Подхожу к коллегам на кухню, и, стараясь не выдавать своего искреннего интереса, говорю:

– Я тут услышала ваш разговор, пока шла налить себе кофе. Марьяна, ты уже виделась с этим парнем?

Марьяна слегка хмурится и мне начинает казаться, что я нагло влезла в разговор, который меня не касается.

– Ну… вообще мы планируем встретиться в парке Калемегдан в субботу. А что?

– Просто интересно. Мне никогда не везло в приложениях для знакомств. А как его зовут? – говорю я слишком резко, чем хотелось бы и тереблю руками кружку с кофе.

– Але… – Марьяна не успевает договорить, как ее сбивает с ног дизайнер, подходивший ко мне утром.

– Прости! Я очень спешу на встречу. Все нормально? – дизайнер осматривает Марьяну. Она держится за плечо.

– До свадьбы точно заживет. Иди уже, неуклюжий!

Он улыбается и спешит удалиться по своим делам.

– Так о чем это я? – Марьяна снова возвращается к нам с незнакомкой.

– Ты хотела сказать, как зовут твоего будущего парня из приложения, – незнакомка спасает меня от повторения вопроса. Хотя внутри меня от первых трех букв имени и так уже все застыло.

– Точно! Александар.

Эти слова падают на меня, как теплое одеяло. В груди становится свободнее, и я выдыхаю, даже не заметив, что всё это время задерживала дыхание.

Не Ален. Александар.

– Классное имя, – говорю я уже мягче, пряча улыбку и пытаясь сделать вид, что вопрос был простым любопытством. – Удачи вам на встрече.

Марьяна смеётся, благодарит, а я возвращаюсь к своему столу. Снаружи я всё та же Анна, деловая и спокойная. Но внутри меня крутится странная смесь: облегчение, как будто я только что увернулась от удара, и стыд за то, что вообще подумала о таком совпадении.

Они общаются всего пару недель, и вот уже реальная встреча. Настоящий человек, настоящие планы, настоящие шаги.

Я открываю чат с Аленом. Белый экран, как пустое поле, где можно написать всё что угодно. Я читаю наши последние сообщения – их слишком много, они тянутся вглубь, как нить, которая не кончается. Каждое “доброе утро” и каждое “спокойной ночи” будто создают иллюзию близости. Но за этими словами нет ни запаха, ни жеста, ни взгляда. Только буквы на экране.

И я по-прежнему знаю о нем меньше, чем он обо мне. И мы все еще не виделись. Ни разу. Марьяна уже назначает свидание, а я… я все еще разговариваю с пустотой.

Я: Ален, мы так долго переписываемся, что мне бы хотелось увидеть и услышать тебя вживую. Может встретимся выпить кофе где-нибудь в центре?

Палец зависает над кнопкой “отправить”. Я ощущаю, как внутри меня что-то дрожит, будто я стою на краю крыши. Но всё-таки жму. Сообщение улетает, и на экране появляются крошечные две галочки.

Сердце замирает. Я кладу телефон рядом и упрямо смотрю в монитор.

Работа. Нужно сосредоточиться на работе. Марко бы так и сделал.

Но глаза всё равно скользят в сторону. Пять минут. Десять. Пятнадцать. Никакого ответа.

Я пытаюсь редактировать заголовки, меняя слова местами, но буквы размываются. Коллеги шутят о чём-то за соседними столами, Марьяна смеется так звонко, что я вздрагиваю. Её смех звучит как напоминание: у кого-то всё движется вперёд, а у меня всё застряло в этом ожидании.

Часы на экране ползут медленно. К вечеру я уже чувствую, что внутри меня поселился комок – тяжелый, шершавый. Как будто весь офисный воздух стал гуще, а дыхание – короче. Даже лимонное печенье, принесенное кем-то, кажется приторным, колючим, чужим. Я хожу по офису, делаю вид, что занята, слушаю обрывки чужих разговоров, но на самом деле слышу только собственное сердце, которое считает удары в такт пустым чату.

Когда я выхожу из офиса, за окнами уже темно. Я снова проверяю телефон – всё та же тишина. Иду по промерзшим улицам. Ветер бьет в лицо, колет щеки ледяными иголками, а дыхание превращается в маленькие облака, которые тут же исчезают в темноте. Асфальт блестит влажным блеском, словно его полировали чьи-то невидимые руки.

Мимо проходят люди – кто-то один, кто-то группами, но больше всего мне бросаются в глаза пары. Девушка держит парня под руку, прижимается к нему, как будто он единственный её обогреватель. Другая пара делит бумажный стаканчик с кофе, по очереди тянется к трубочке и смеётся над чем-то своим, невидимым для остальных. Их смех звучит звонко, будто специально, чтобы подчеркнуть мое молчание и одиночество.

Когда я открываю дверь квартиры, меня встречает тишина и тусклый свет лампы в прихожей. Здесь всё кажется серым: стены, коврик у двери, даже мои ботинки, оставленные кое-как. Я бросаю сумку на стул, включаю телевизор и запускаю какой-то сериал – наугад, лишь бы не было так тихо.

На экране персонажи спорят, бегают, что-то доказывают друг другу, но слова проходят мимо. Я смотрю на лица актёров и понимаю, что ни одна реплика не задерживается у меня в голове. Сюжет ускользает, как вода сквозь пальцы.

Я иду на кухню, завариваю себе чай из пакетика. Его запах едва ощутим. Я беру кружку, нахожу сигареты в сумке и выхожу на балкон. Щелкаю зажигалкой и вот уже вбираю в себя первый дым.

Так лучше.

Я тянусь к телефону, проверяю – пусто. Выключаю экран. Затягиваюсь сигаретой. Снова включаю. И снова пусто.

Выкуриваю две сигареты подряд и возвращаюсь промерзшая в квартиру. Ложусь спать раньше, чем обычно, накрываюсь одеялом с головой, словно это спасёт от мыслей. Тело уже расслабляется, глаза закрываются, и вдруг телефон вибрирует коротко, резко.

Я вытаскиваю руку из-под одеяла, экран вспыхивает.

Ален: Боюсь, я не так хорош, как ты думаешь.

Я замираю, даже задерживаю дыхание и перечитываю его слова раз за разом, будто от этого они изменятся, растворятся, окажутся ошибкой автозамены. Но нет – они остались такими же: осторожными, колеблющимися, будто сказанными чужим голосом.

В груди пустота разливается холодом, как вода по полу из разбитого стакана. Я подношу телефон ближе к лицу, чтобы не упустить ни одной буквы. В голове кружатся десятки ответов – “Ты ошибаешься”, “Ты любой мне интересен”, “Почему ты так думаешь?” – но пальцы не слушаются.

Я: Но я и не ищу идеального. Мне интересно встретиться с тобой настоящим.

Отправляю и сразу же чувствую, как пальцы начинают дрожать, будто я выпустила что-то слишком личное наружу. Минуты тянутся вязко, как мед. Я ловлю себя на том, что прислушиваюсь даже к тишине в комнате, надеясь, что вот-вот прозвучит вибрация. И она наконец разрывает темноту.

Ален: Дай мне время. Я подумаю.

Я прикусываю губу, чтобы не расплакаться. Глаза жгут, в горле першит. “Время” звучит как отдаление, как шаг назад, но я цепляюсь за то, что он всё же ответил. Он всё ещё здесь.

Я выключаю свет, укутываюсь одеялом до подбородка. В комнате пахнет выкуренными сигаретами, дым впитался в подушку. Я закрываю глаза, и слова на экране продолжают светиться внутри меня, как неоновые буквы в темноте: “Дай мне время”.

Глава 17

Июнь 2011 год

Привет, дневник!

Сегодня снова после школы мы пошли ко мне с Мэги. Хотя ты же не знаешь, что мы делали это раньше. Так вот, начались каникулы и мы почти постоянно проводим время вместе у меня дома. В школе лагерь для учеников – шум, гам, все носятся как воробьи, а мы сбежали домой, будто в тайное укрытие.

Дома было тихо. Мама на работе, папа тоже где-то. Квартира пахла утренними блинами, которые мама жарила перед сменой, и чуть-чуть – моющим средством в ванной. Я поставила на стол сок и печенье, мы сели делать домашку. У Мэги почерк красивый, как будто буквы у нее сами выстраиваются в ровную стройную шеренгу. У меня же – косые, кривые, как забор возле школы, который давно никто не красил. Но Мэги сказала, что мои буквы живые, будто прыгают. И я почему-то поверила.

Потом мы включили музыку на моем старом магнитофоне. Пленка в кассете хрипела и шуршала, но в этом шуме было что-то уютное. Мы лежали на полу на ковре с узором, похожим на теплые волны. Я закрыла глаза и представляла, что мы плывем по этому ковру-морю вдвоем, и только наш смех держит лодку на воде.

– Я буду художницей, – сказала Мэги. – Нарисую на доме возле школы большую розовую лошадь с крыльями. Пусть люди поднимают головы и улыбаются.

– А я буду писательницей, – ответила я. – И напишу такую огромную книгу, что ее нельзя будет держать в руках. Она будет лежать прямо на земле, и люди будут садиться рядом и читать.

– Тогда я нарисую к ней обложку, – Мэги прищурилась. – У тебя – слова, у меня – краски.

– Договорились!

Мы рассмеялись так громко, что соседи снизу, наверное, подумали, будто у нас в комнате поселился попугай.

Я закрыла глаза и спросила:

– А если бы у тебя было одно желание, какое бы ты загадала?

– Чтобы лето никогда не кончалось, – ответила Мэги сразу. – А у тебя?

– Чтобы ты всегда была со мной.

Мэги посмотрела на меня так серьезно, что я испугалась, будто сказала что-то слишком неприличное для своего возраста. А потом ее губы дернулись в нервной улыбке и она просто кивнула.

Потом Мэги резко вскочила с пола, как кузнечик и потянула меня за собой:

– Куда ты? – недоумевающе спросила я.

– На кухню! Давай приготовим что-то вместе, – ее глаза блестели, как две голубые жемчужинки.

– Это плохая идея. У меня даже чай иногда убегает из кружки, – я боялась, что мама вечером будет ругаться за бардак, который мы точно учиним на кухне.

– Зато нам будет весело! – Мэги смеялась.

Мы достали яйца и муку. Когда я открыла банку, мука взметнулась облаком, и кухня сразу стала похожа на зимний лес. Я чихнула так громко, что Мэги чуть не упала со стула от неожиданности.

– Видишь? У нас снег в июне! – закричала она и провела пальцем по столу, оставив дорожку.

Я попыталась разбить яйцо, но оно выскользнуло из моих пальцев и упало на пол. Желток растекся липким пятном, похожим на солнце, которое упало и разбилось. Папа бы сказал, что я – “криворукая”, но его с нами не было. Зато была Мэги, которая нагнулась и сказала:

– Пусть это будет на счастье. В фильмах говорят, что если что-то разбить, то это к удаче.

Мы месили тесто, и оно липло к пальцам, превращая их в белые сосульки. Когда наконец получилось вылить на сковородку, в воздухе запахло дымом и чем-то праздничным, будто на улице фейерверки. Блин вышел толстым, кривым, с обгоревшими краями, но мы ели его вдвоем, облизывая пальцы, и смеялись над чем-то так громко, что у меня заболел живот.

А потом случилось то, чего я не ожидала. Мэги взяла мою руку и посмотрела прямо в глаза.

– Твоя рука такая теплая, – сказала она очень тихо. – Мне с тобой спокойно.

И внутри меня все заискрилось, как если бы кто-то включил гирлянду прямо в сердце. Я не знала, что можно быть такой счастливой просто от чьей-то ладони.

Вечером, когда Мэги ушла домой, я сделала рисунок нас: одну девочку с кисточкой, другую с книжкой. Мы держимся за руки, а внизу подпись: Анна и Магдалена (Мэги). Мы – навсегда.

Я уже хотела закрыть тебя, дневник, и спрятать ручку в пенал, как в голове, будто кто-то дернул за ниточку и воспоминание выстрелило. Резко, как удар.

Однажды я вернулась домой после школы без Мэги. Было подозрительно тихо. Я толкнула дверь квартиры и сразу услышала глухой шум, будто кто-то таскает тяжелый мешок по полу. В прихожей пахло перегаром и мамиными духами. Я вошла в гостиную и замерла от увиденного.

Отец тащил маму за волосы по линолеуму, как будто она была тряпичной куклой. Ее пятки скребли пол, изо рта вырывался короткий всхлип, а глаза – стеклянные, испуганные, но она почти не сопротивлялась.

– Отпусти ее! – закричала я, и голос мой прозвучал тонко, как треснувшая струна.

Я кинулась на него, ударила кулаками по его рукам, пыталась разжать пальцы. Он обернулся на меня, его глаза были налиты кровью и гневом, но такие пустые, как бутылки после пьянки. В следующую секунду я почувствовала резкую боль – удар в щеку, еще один в живот. Воздух вылетел, я согнулась, но все равно тянулась к маме, будто могла помочь.

И вдруг я заметила ее. Заколку.

Ту самую – голубую, в форме бабочки, с блестками, которую мы купили весной, как “талисман на хорошие дни”. Мама тогда сказала, что с ней волосы будут блестеть на солнце. Смеялась, что мы с ней иногда будем “носить ее по очереди, чтобы помнить, что мы похожи”.

Теперь заколка лежала на полу, застряв между трещинами линолеума. Маленькая, потерянная, жалкая – как будто это было всё хорошее, что осталось от мамы. Я протянула руку, схватила её и сжала так сильно, что острые края впились в ладонь.

– Мелкая идиотка! Тоже получить хочешь вместе с мамашей? – кричал отец.

Я посмотрела на маму, она прижимала ладонью щеку и молчала. Она просто смотрела. На него. На меня. Но не двинулась. Не защитила.

А я сжимала заколку в кулаке, будто могла удержать в ней и маму, и себя, и весь наш дом, который разваливался прямо у меня на глазах.

Я не плакала. Только дышала рвано и чувствовала вкус крови во рту. Заколка нагрелась в моём кулаке, словно в ней пульсировало маленькое сердце. Мне казалось: если я её отпущу, мама исчезнет. Она просто растворится, как пар из кастрюли, и останусь только я.

Вечером, когда отец как обычно вышел на улицу курить, я сидела на кухне и пила чай. На столе догорала свечка – мама иногда зажигала её, чтобы “убрать запах дыма”, но от этого воздух только становился тяжелее: смесь воска и табака висела в кухне, как туман.

Мама мыла посуду. Вода шумела, пена скрипела о тарелки. Я смотрела на мамины руки – тонкие, покрасневшие от горячей воды, и вдруг спросила тихо, почти шепотом:

– Мам, почему папа нас бьет? Он нас не любит, да?

Мама резко замерла, как будто ножом по стеклу провели. Потом медленно поставила тарелку на сушилку, вытерла ладони о фартук и повернулась ко мне. В ее глазах плескалась усталость, такая густая, что она будто прилипла к зрачкам.

– Он любит нас, – сказала она после паузы. – Очень любит. Просто… по-своему.

– Но он же… – я запнулась, слова застряли в горле, как косточка. – Он же делает больно.

– “Смысл любви таков – слизывать мед с шипов”, – мама вздохнула и опустила глаза. – Он не хотел тебя трогать. Это всё из-за меня. Я хотела уйти от папы твоего, а он… он не может без меня. Потому и злится.

Я слушала и не понимала. Как любовь может быть такой? Зачем она нужна, если от неё остаются синяки? Но мама говорила так уверенно, будто пыталась убедить и меня, и себя.

Я прижала заколку к груди и подумала: если мама считает, что папа “любит по-своему”, значит, защищать её от этой любви – моя обязанность.

Я ведь сильнее, чем она думает. Я справлюсь.