Интернатские. Мстители. Любовь и дети Ханум

А вдруг, что ещё хлеще, не захотят, охальники, дожидаться и этого законного, и спасительного для совсем уж «аварийных» случаев, а по жизни всё равно излишне раннего брачного возраста, который для Узбекистана и так снижен на целых два года по сравнению с большинством других республик страны? Ведь они же, как ни крути, а – совсем ещё дети, которые обычно сначала насоздают себе трудностей, а потом только, задним умом, начинают думать. Да и думают-то, расхлёбывая последствия таких скороспелых незрелых браков, чаще всего родители. Вот, стало быть, и надо, как можно скорее, знакомиться с родителями, вернее – с родителем юных женишков (по рассказам приезжавшего в гости Илюхи, у них с братом Колюхой был только отец-вдовец), чтобы совместными с ним усилиями попытаться предотвратить неразумный поступок сразу четверых легкомысленных молодых людей…

У Тамары, как у человека, самостоятельно и крепко стоящего на земле, мысли и намерения редко расходились с делом. И на ближайшие же выходные она пригласила обоих парней к себе в гости, чтобы получше познакомиться сначала с ними самими, побольше и поподробнее узнать от

них об их отце, знакомство с которым тоже не стоило откладывать в долгий

ящик.

Ребята ей, в общем-то, нравились. Оба смышлёные и добрые, воспитанные, они, каждый в отдельности, уступали её сыну Валеджану лишь в одном – физической силе и ловкости. В остальном же смотрелись куда более перспективно, чем он. Их отношения с «невестами» Гулькой и Динкой внешне выглядели вполне прилично и невинно, тем самым несколько расслабляюще действуя на бдительно-настороженную мать, обычно готовую в любую минуту проявить необходимую строгость. Скорее всего, – думала она, – оба жениха с обеими невестами даже и не целовались-то ни разу. Хотя… кто знает… в таких заведениях, как интернат, чего угодно можно ждать.

Итак, резюмируя все «за» и «против», мать сочла данный выбор девчонок не худшим из возможного, и в итоге она внутренне даже готова была допустить вероятность замужества дочерей за этими славными парнями… оставаясь, тем не менее, в твёрдом убеждении, что спешить с этим делом не нужно. Ведь Гульнара и Динара, бесспорно, талантливы и, как знать… возможно, им светит большое будущее в искусстве, а раннее замужество может поставить на этом будущем крест. Здесь и обсуждать нечего – беременность, роды, пелёнки-распашонки, стирка, кухня… и это при нормальном, в целом, течении семейной жизни, когда никто не болеет и прочее. О каком высоком искусстве в таком случае может идти речь? Тем более если молодым жёнам отроду-то всего шестнадцать-семнадцать лет – за самими ещё убирать да подтирать приходится. Опыта в быту никакого, житейской закалки ноль. Нет уж, уважаемые учёные – сочинители брачно-семейных кодексов, разрешающих в знойном Узбекистане и на не менее, наверное, располагающей к этому Украине, а может, и ещё где-то, такие ранние женитьбы-замужества, вы как хотите, а я, трезвомыслящая и любящая мать – категорически против глупости! Семью следует создавать тогда, когда прочно встал, как говорится, на ноги, получил подобающую профессию, более или менее определился вэтой жизни вообще, и способен созданную семью содержать.

Ладно ещё, если бы женихи оказались детьми высокопоставленных, обеспеченных материально родителей, в доме которых всю рутинную работу делает прислуга. Тогда, вероятно, ничто не мешало бы творческому развитию их юных жён, даже и поторопившихся, по глупости, родить по ребёнку… А в данном случае… хлопцы-то хорошие, но что с ними станется, когда повзрослеют? Чего смогут достичь в жизни? Пока трудно даже предположить. Растут, – вспомнила она опять урывочные рассказы о некоторых эпизодах своей жизни гостившего у них когда-то Илюхи, – без материнской ласки, а не огрубели, однако, не обозлились на весь белый свет, как в таких случаях бывает. Это обнадёживает, внушает симпатию и даже будит непрошенную нежность, желание обнять обоих, прижать к груди как родных. Но их отец, судя по рассказам того же Илюхи, звёзд с неба не хватает… а яблоко от яблони далеко ли падает. Хотя, впрочем, и сама Тамара – трудяга без роду и племени, да и Амирхан был таким же, но – опять же это не помешало как ему самому, так и дочкам уродиться одарёнными людьми. Вопросы, вопросы… их пока куда больше, чем ответов.

А с отцом их, который, неизвестно, поддержит ли сыновей в их скоропалительном решении, или наоборот – поможет Тамаре уговорить их повременить самим становиться отцами, да и сумеет ли вообще поставить их на крыло в дальнейшем жизненном пути, поскорее бы познакомиться. Хоть худой, да союзник, если удастся привлечь его на свою сторону, – всё же лучше, чем совсем никакого.

XX

Не зря, видимо, верующие люди утверждают: «Человек предполагает, а Бог располагает». Не всё вышло по-тамариному, какой бы сильной, незаурядной личностью она ни была. Случилось так, что состоявшаяся вскоре её встреча с отцом женихов-близнецов Николаем Захаровичем Сухоруковым не только внесла сумятицу и неразбериху в её разум и чувства, но и сыграла в прямом смысле слова роковую роль для всех участников событий. Однако, как говорят серьёзные рассказчики – обо всём по порядку.

С первого взгляда впечатления на Тамару он не произвёл. Ровно никакого. Скорее даже – не очень-то понравился. А если ещё точнее – не понравился совсем. Невзрачный, с трудно запоминающейся, или, как говорят, «никакой» внешностью, непонятного возраста и мелковатого для солидного мужчины росточка, он заявился по приглашению в гости к ней с двумя бутылками простого полуторарублёвого вина-«бормотухи» и кульком совсем уж дешёвых конфет-карамелек без обёрток.

По долгу приличествующей случаю вежливости и законам элементарного гостеприимства Тамара любезно пригласила бесперспективного, судя по производимому им впечатлению, собеседника в уютную гостиную, именуемую залом, сноровисто накрыла свежей скатертью круглый, стоящий посередине зала стол, убрала принесённые Николаем Захаровичем бутылки и конфеты, и выставила взамен дорогой армянский коньяк, тарелочку с плиточным шоколадом и вазу с фруктами.

Недостаточно ясно представляя себе, как лучше построить столь волнующий разговор, ради которого она, собственно, и терпит присутствие в своём доме настолько далёкого от совершенства мужчины, Тамара решила начать со стандартно-вежливого заявления:

– У вас замечательные сыновья, Николай Захарович. Поздравляю! Даже

только одно это даёт вам основание для гордости.

– С-спасибо! – на лбу и висках собеседника Тамары выступила испарина: никогда ещё он не общался так близко и непосредственно с такой великолепной, будто из иного мира дамой, к тому же проявлявшей к нему лично такую уважительность, а к его детям такое неподдельное участие.

– Они дружны с моими детьми, – продолжала Тамара тем же,

располагающим к откровению, тоном. – Даже более того… но… об этом поговорим особо. А сейчас давайте-ка, выпьем за знакомство!

Пригубили. Гость, борясь с обильным потовыделением на открытых частях тела посредством широченного носового платка, густо пропитанного запахом ширпотребовского одеколона «Шипр», и боясь опростоволоситься перед похожей на богиню хозяйкой дома, осторожно решил не проявлять за столом никакой самодеятельности, ранее всегда приводившей его к скорому полусмертельному опьянению. И в точности повторял все действия Тамары. Именно это спасло его от обычного застольного фиаско, и во многом благодаря этому сегодняшняя встреча стала для него настоящим подарком судьбы, на какое-то время вернув ему давно забытое мужское самоуважение. Не выпивать сразу большими глотками всё что наливают, а смаковать пахучий крепкий напиток – в этом действительно что-то есть…

Через некоторое время он чувствовал себя за этим столом уже более уверенно, почти джентльменом.

– Сначала, год-два назад, Илюша, а потом, совсем недавно, он и Коля вместе, будучи у нас в гостях, кое-что рассказали о своей жизни. Честно говоря… – Тамара почему-то искренне захотела сейчас сказать этому человеку что-нибудь особенно для него приятное, подбодрить, – таких мужчин как вы, Николай Захарович, нынче сыскать трудно: один, без женщины, воспитываете, и весьма успешно, двоих детей…

– Так интернат же выручает. Правда, был грех: когда померла жена, и с непривычки хреновато было и страшно тяжело одному с пацанами, женился,

сдуру, почти что сразу. Красивая эта баба была-а… жутко. И шибко, извиняйте, хороша ночью в постели. Верёвки из меня вила, в рот ей пароход! А вот детей не любила… даром, что сама бездетная. Вечно всем недовольная, и жадная, страсть как. Каждый день втихаря пересчитывала куски сахара, подозревая пацанов в воровстве. Всё боялась, как бы они лишнего не съели. Так-то бывает…

– Невероятно!

– Ну, вот… и вы не верите, как и все, с кем об этом ни заговоришь…

– Нет, что вы, Николай Захарович, я вам охотно верю! Продолжайте, пожалуйста, – мягко тронула его за руку Тамара.

Чуть не задохнувшийся от этого мимолётного прикосновения гость почувствовал что-то похожее на эйфорию – плечи его расправились будто сами собой, он перестал смущённо сутулиться, и продолжал рассказ уже веселее:

– А когда она, профура… в рот ей флотилию японских камикадзев…

– Камикадзе.

– Что?

– Камикадзе, а не «камикадзев» – иностранные слова, употребляемые в русской речи, как правило, не склоняются.

– А-а… ну так вот, когда она, чума холерная, из-за каких-то там конфет, которыми мои пацаны по доброте душевной угостили в Пасху свою собаку, подняла руку на одного из них – Колюху, да так, что тот в больницу попал, я её чуть насмерть не зарубил на глазах у всех соседей. Показательной, так сказать, казнью. Да успела выскользнуть, падла, как не в меру склизкая змея из петли-змееловки. Но потом я её, к чертям собачьим, всё равно выгнал. Совсем.

– Вы так любите своих детей! Да на такого отца, как вы, молиться надо. Значит, туда ей и дорога, этой скупердяйке. И что, с тех пор вы совсем один?

– Как вам сказать… – Николай Захарович ещё более приободрился и ещё

шире расправил плечи, воодушевлённый похвалой из таких прекрасных уст. Ему страсть как захотелось раскрыть всю душу этой удивительной слушательнице. – Чтоб женщина любила одинаково и мужика, и ему родных, а ей чужих детей, такой я ещё не встречал. Хоть и стрёмно ночью одному в постели, но не думать же только о себе, в конце-то концов! Вот, значица, пока один.

– Вам же цены нет, Николай Захарович! Предлагаю выпить за здоровье и вечную молодость тех мужчин, которые не бросают своих детей.

Тамара подняла бокал, и вдруг ей тяжко сдавило грудь: она вспомнила Амирхана, как раз бросившего троих родных детей ради первой же встретившейся на его пути юбки. Глотнула коньяка, вкус которого незамедлительно вызвал в памяти уже несколько иные ассоциации – начало её греховного падения (или – взлёта?) в объятиях Богатырёва. Не в силах на этот раз остановиться, она допила внушительного объёма бокал до дна, закусила отломленным от плитки тоже не мелким куском шоколада – точно так же, как тогда в машине…

Ассоциации усилились. Где-то внутри внизу слегка щекотнуло.

Гость, машинально повторявший все её процедурные движения за столом, тоже выпил до дна свой коньяк. Захорошело… неудержно потянуло повторить. И он решился-таки на инициативу. Тем более что, судя по прозвучавшим только что в его адрес комплиментам (Николай Захарович мало что понимал в интеллигентской застольной дипломатии), хозяйка относится к нему со всем уважением. А значит…

Он взялся за бутылку, наполнил чуть не до краёв сначала её бокал, потом свой и, набравшись духу, осмелился предложить встречный тост:

– Эх, Тамара! Такая вы красивая женщина, а нутром чую – редкой доброты человек. Тож, ведь, ребятишек в одиночку тащишь. Даже больше чем я – целых троих, – не заметив, как перешёл на панибратское «ты», гость мучительно трудно пытался подыскать достойные хозяйки эпитеты. – А ведь известно, что, чем красивше женщина, тем хужее душой, сердцем. Или злее, чем обычные бабы, или – в чём-то другом паршивее. А ты не такая. Я вообще

людей скрозь вижу, как облупленных, с первого взгляда.

– Да вы успокойтесь, Николай Захарович! Я – самая обыкновенная шофёрка, как меня тут называют, – видя, как дрожащими от волнения руками гость с трудом удерживает бокал с расплёскивающимся коньяком, ласково произнесла хозяйка.

– Нет! Добрая ты, Тамара, душа, и всё тут. Вот моя первая жена, которая не вовремя померла, тоже была сначала красавица – все вокруг мужики мне завидовали. Потом почему-то быстро высохла, как былинка на ветру… и пацанов, таких способных, не успела довести до кондиции, то бишь, до ума. Теперь, как видишь…

Он запнулся, утеряв нить собственных рассуждений. И, махнув на дальнейшие потуги в красноречии рукой, провозгласил просто, как умел:

– За женщин, дай им Бог здоровья, которые, не глядя ни на что, даже в одиночку, живут только ради детей! За тебя, Тамара!

Чокнувшись с хозяйкой, Николай Захарович встал и, стоя, браво осушил свой бокал. То же самое, но без малейшей рисовки, сидя, откинувшись на спинку мягкого гарнитурного стула и закрыв глаза, сделала и Тамара. Вслепую нащупав на столе плитку шоколада, отломила кусочек и молча, не открывая глаз, задумчиво жевала. Грудь её соблазнительно вздымалась под тонкой шёлковой материей идеально сидящего на ней яркого национального платья. Дышала она медленно и глубоко, но как-то неровно, судорожно вбирая в себя воздух. Чувствовалось – женщина взволнована какими-то воспоминаниями или только что возникшими потаёнными мыслями.

Глядя на неё как заворожённый, гость, считая себя знатоком женской души, склонен был всё же отнести задумчивое волнение хозяйки не к каким-то там её воспоминаниям, а именно к потаённым мыслям, и, скорее всего, мыслям по его, Сухорукова, душу. А раз так, то возникли эти мысли наверняка не только что, а раньше… иначе, с чего это вдруг ей стукнуло в голову пригласить здорового, не старого ещё мужчину один на один в гости? Ведь и ехать ему сюда к ней не ближний свет – сотню с гаком вёрст. На такое расстояние за просто так, вхолостую, не ездят даже по приглашению. И какой иначе смысл вообще был бы в этом интимном, без свидетелей, да ещё с хорошей выпивкой, застолье?

Когда её красиво очерченные дорогой помадой немного пухлые губы, слегка подрагивая, чуть приоткрылись, словно призывая к страстному поцелую, у Николая Захаровича потемнело в глазах от напряжения. Один Бог ведает, каких трудов стоило ему удержаться сейчас, не потерять контроль над собой и не натворить глупостей – не заключить хозяйку в объятия и не прильнуть, хоть на секунду, к таким притягательным устам. Но, даже не чувство благоразумия, а, скорее, какой-то незримый барьер, исходящая от хозяйки внутренняя сила и явно ощутимое её всестороннее превосходство остудили порыв гостя, которого ещё и обволокла, ни с того, ни с сего, какая-то непонятная кратковременная слабость, особенно – в ногах. Может быть – и во спасение…

Единственное, на что хватило его душевных и физических сил в настоящий момент, – это ещё раз наполнить бокалы.

От лёгкого звона стекла и булькающего звука льющейся из бутылки жидкости Тамара очнулась, открыла глаза и смущённо улыбнулась:

– Извините, Николай Захарович, немного задумалась…

– Ну, коль мысли приятные, почему бы и не задуматься, – игриво подмигнул гость. – У такой красавицы и мысли могут быть только красивые!

– Да, уж…

– Ну, тогда – за красивые мысли красивых женщин!

Выпили. И опять до дна.

– Ой, Николай Захарович, простите, совсем, наверное, уморила вас голодом, хозяйка, тоже мне! Не пора ли горяченького? Как же мужчину, да без мясного угощать? Соловья ведь, говорят, баснями не кормят. Погодите, я мигом!..

Выставив на стол ещё пару красивых бутылок, Тамара спешно удалилась на кухню, где заранее было наготовлено всё для приличного званого обеда, в обычных условиях нередко плавно переходящего в ужин.

А пока она отсутствовала, гость с восторгом и уважением рассматривая уютную и далеко не бедную обстановку комнаты, размышлял примерно так: «Молодец баба! Как живёт-то, а? Да ещё одна, без мужика-кормильца. И ведь не только красивая, хозяйственная женщина и хорошая мать, но ещё и умница – как правильно понимает истину, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок!..»

Тем временем на столе одно за другим, теснясь, выстраивались блюда, подобные которым Сухорукову доводилось видеть наяву лишь по большим праздникам, да и то не по всем, а только когда его, изредка, приглашали в приличные дома. В основном – как лучшего в районе специалиста по ремонту и регулировке «волговских» двигателей. А на «волгах», как известно, беднота и мелкота в нашей советской стране не ездят.

Почувствовав особенно сильное после принятия спиртного желание курить и вынув из кармана толстенькую красную пачку сигарет «Спорт», он испросил у хлопотавшей вокруг стола хозяки разрешение «подымить». Тамара, к его удивлению, в ответ тоже попросила:

– А можно, Николай Захарович, и я с вами?

– Конечно! – Сухоруков с готовностью протянул ей пачку.

Но она уже доставала из серванта белый картонный блок с большими буквами «ВТ» на нём:

– Нет, нет, спасибо! У меня свои, помягче. Хотите?

Он взял сигаретку с фильтром, понюхал и вернул обратно:

– Слабоваты… я уж по-нашему, по-флотски – раньше всю жизнь почти на флоте… привык покрепче-позабористей.

Затянулись. Задумались.

– А я своей дурной бестолковкой думал, что такие красивые женщины только в иностранных фильмах курят, – со всей возможной вежливостью, не желая обидеть хозяйку, всё же намекнул на не женскую дурную привычку гость.

– Моя жизнь похлеще любого кино будет. С тех пор, как мужей потеряла, так вот и дымлю как паровоз. Да и за рулём трудно без курева, особенно в дальних рейсах. Ну, и одной, сами понимаете, иногда тошно становится, хоть вой. Вот и… выпьешь, закуришь. Видите, сколько уважительных «и…» как причин для нетипичного женского курения, которое всё ж как-то отвлекает, вроде бы успокаивает. Хотя и это, если разобраться, самообман.

– М-мужей, ты сказала?..

– Да-да, вы не ослышались, именно мужей, а не мужа. Сразу оба – первый и второй, в один день погибли, вместе. Вместе и хоронили их…

– П-прости Тамара, я п-понимаю, что такое овдоветь в цветущем возрасте. Но чтобы сразу дважды… и выдержать…

– Да чего уж там…

– Любила обоих, что ли, коль так убиваешься до сих пор?

– Детей надо любить, а не мужиков, Николай Захарович! Дети хоть за добро отблагодарят когда-нибудь, а мужики… только одним место и умеют чувствовать.

– Н-ну, не все же, наверно.

– Простите великодушно, если лично вы, как редкое исключение, не из таких. Тогда вам в ножки от имени всех женщин земли поклониться нужно. Или вот, мой второй муж, например. Приличный был человек. Но, как назло, если повстречается, раз в сто лет, порядочный, то к нему, почему-то, особой страсти не испытываешь. В лучшем случае – уважение. А страсть достаётся, к сожалению, другим… изменщикам, и так далее.

– А давай, Тамара, ну их мужиков, за детей и выпьем, которые добро помнят! За их, бляха-муха, светлое будущее.

– Давайте, Николай Захарович…

Выпили. Опять закурили и опять помолчали. Оба, уже заметно охмелев, хорошо перекусив и расслабившись, отдыхали душой и телом. Беседа протекала спокойно. Можно было без всякого напряжения переходить к главной теме этой встречи – проблеме преждевременной женитьбы детей. Но именно такого продолжения не совсем обычного обеда-ужина Тамаре почему-то хотелось меньше всего. Что-то её удерживало. Как будто невидимый шайтан11 сидел за плечом и хитро-порочно нашёптывал: «Не сейчас, не время ещё для нелёгких разговоров. Погоди! Расслабься… тебе ведь так хорошо и свободно. А может стать, только намекни, и ещё лучше…

хочешь?..»

И, странно, этот невидимый мерзкий шайтан, так бесстыдно пытающийся сейчас сбить с панталыку приличную женщину, на этот раз вовсе не раздражал её, и откровенно пошленький тон его нашёптываний даже веселил. В самом деле, а почему бы не поговорить о проблемах детей, допустим, завтра, на свежую голову? Гость никуда за ночь не денется. Да, кстати, постелить ему надо бы подальше от собственной спальни, скажем – в комнате Валеджана. А то… мало ли что может ночью втемяшиться в хмельную голову этого мужичонки не самого высокого полёта. Если в своё время даже такой титан воли, пример воспитанности, как Богатырёв, не сумел удержаться от греха при непосредственной близости красивого женского тела, то уж в данном случае рассчитывать на безупречное, джентльменское поведение гостя было бы совсем непростительным легкомыслием. И с большой долей вероятности гость предстоящей ночью может ещё раз подтвердить миру, что доверять мужчине – дело неблагодарное.

К тому же, она Николаю Захаровичу теперь почти что родственница, или свойственница, что тоже немало: в скором будущем они – возможные сватья между собой. Поэтому, как ни соображай, а даже намёка на попытку греха с его стороны допускать нельзя ни в коем случае. Но при всём том – полном табу на грех и целесообразности, а вернее, её подспудном желании перенести беседу о будущем детей на завтра, что мешает не отправлять немедленно и слишком уж решительно эту не столько реальную, сколько потенциальную опасность спать, а провести остаток сегодняшнего вечера с какой-никакой, да пользой: в продлённом на час-другой непринуждённом общении с претендентом в сватья получше узнать его как человека? А поскольку последующая его ночёвка в самой дальней комнате – всё же не панацея от непредсказуемости его поведения, то не лишним было бы обезвредить сию опасность наиболее верным способом – напоить дорогого гостя, как в таких случаях говорят, до потери пульса.

Словно подслушав её мысли, «дорогой гость», к этому моменту уже прочно захвативший в свои руки роль разливающего за этим столом, уверенно наполнил в очередной раз бокалы и обратился к хозяйке:

– Тамар! А чего это ты меня всё Николай Захарычем обзываешь? Я тебя уже давно, извиняй, конечно, просто Тамарой кличу как родную, а ты – как-то официально. Неудобно, даже. Как будто я министр какой-то или прокурор, а не простой мужик. Да и дети наши вместе учатся. Даст Бог… нет, лучше раньше времени не загадывать такое счастье. Ты – шофёром работаешь, я – моторист. Мож, и твою таратайку починю когда-нибудь. Только позови. Ну, давай по-простому, без отчества, а?

– Да как-то…

– Тамар…

– Ну, хорошо, давайте, попробуем.

– Так вот, как только на этот раз выпьем, давай без всяких «выканий», а только на «ты», по-дружески, по-свойски. Договорились?

– Что ж, будем считать, что договорились.

– Значит, идёт?

– Ну, идёт!

– А для этого… – тут Сухоруков сделал многозначительную паузу, – как у культурных, которых в кино кажут, надо бы это… не просто так, под закуску, а по-особому, на этот самый… бруденшафт выпить.

– На брудершафт, вы хотите сказать?

– Во-во! Путаюсь я вечно в нерусских словах… не серчай.

Тамара задумалась. Шустрый, однако, мужичок-то оказался. А с виду такой хлипкий и нерешительный. Хотя… не такой уж, кажется, и хлипкий. Руки вон, натруженные, сильные. Да и весь он в отдельные моменты напоминает пружину. Первая жена, говорит, была красавица. Вторая – тоже. Это уже интересно. Просто так красивые бабы поочерёдно в одни и те же руки не попадают. А может, это – просто какая-то недоработка или хитроумная издёвка судьбы обеих женщин? Опять же – почему две такие судьбы подряд? Нет, что-то тут не то. Или здесь, всё-таки, имеет место простая банальная случайность? Но на эту тему умница Богатырёв как-то высказал замечательнейшее суждение: «Нет случайностей, есть непознанные закономерности»… хм-м…

Ну, ладно, брудершафт, как к нему ни относись, в конечном итоге – безобидная и ни к чему особо не обязывающая процедура. И ни о чём особенном не говорящая. На «ты», так на «ты», экая проблема… да и наивная простота гостя вряд ли позволила бы ему утаить какой-то подвох, если бы он был.

Но, всё же… что, интересно, может последовать за всем этим, если допустить непредсказуемость ситуации? Время, конечно, покажет, но, скорее всего – не последует ничего… что, опять же, трудно утверждать однозначно. Хорошо хотя бы уже то, что гость пьянеет явно быстрее, нежели она сама. Значит, есть прекрасная возможность, вызнав у него всё необходимое, как можно скорее свалить его с ног, и пусть себе храпит хоть до завтрашнего обеда.

А – надо ли это делать? Может, всё же… Нет, нет, нет! Только валить, и никаких «может…»

– Тогда, дорогой Николай Захарович, наливаем по полной и пьём строго до дна!

– Т-так, мы уже д-давно по полной и до дна, – при слове «дорогой» по телу Сухорукова пробежала сладкая судорога, по силе почти равная удару электрическим током. И он раззаикался так, как обычно только в моменты особого, на уровне стресса, волнения. – Т-только ц-целоваться – чур! – в губы и без халтуры. Идёт?