Интернатские. Мстители. Любовь и дети Ханум

При мысли об этом, заранее сводящем его с ума блаженнейшем моменте, руки Тохтамышева начинали непроизвольно чесаться, пот струился по телу ручьями, в глазах темнело. И одновременно откуда-то сзади, из-за спины, назойливо наползало гадкое чувство, похожее на страх. Но Тохтамышев – не трус. Он – один из хозяев этой грешной жизни. А хозяину дозволено многое, в том числе и относительно тех сторон жизни, которые не совсем умно регламентируются несовершенными законами некоторых стран, в частности – родной советской.

Ну, куда, скажем, годится – в который уже раз с момента знакомства с близняшками возмущался Баймурат-ака – этот государственный запрет многожёнства? Уж кто-кто, а он-то хорошо знал, что многие из тех, кто пишет и утверждает подобные нелепые законишки, имеют любовниц, да зачастую и не по одной, не удовлетворяясь быстро приедающимися ласками единственной разрешённой этими так называемыми нормами права женщины – жены.

А в таком случае… зачем вообще унижать мужское достоинство необходимостью получать тайные удовольствия? Почему бы не легализовать то, что всё равно, несмотря ни на какие запреты и наказания, хоть головы отрубай, существовало, существует и будет существовать всегда? Пробовал кто-нибудь посчитать, сколько по всей огромной нашей стране изнывает от тоски достойных лучшей участи незамужних женщин, для каждой из которых не только нормальных, а и завалящих мужей не хватает просто физически? Демографической ситуацией это, вроде, называется, шайтан её забери… эх!

Менее чем недельная командировка для Тохтамышева, отказавшегося в

ней от прежних привычных увеселений, длилась на этот раз нестерпимо долго. Он еле дождался посадки в самолёт обратного рейса. Прилетев в Ташкент, отправил встречавшего его водителя погулять-поразвлечься и добираться потом домой пассажирским транспортом, сам сел за руль служебной «Волги» и помчался на предельной скорости в сторону Самарканда, недалеко от которого в глухом горном селении ждёт Баймурата близкое уже, выстраданное счастье.

Но… только вот – счастье ли? Вчера в ходе телефонного разговора со своими помощниками, на которых была возложена миссия по пленению вожделенных близняшек, он всем своим нутром почуял, что те чего-то недоговаривают. И в душу с каждым часом всё настырнее лезло тревожное предчувствие беды.

Собственная интуиция всегда верно служила своему хозяину Тохтамышеву. Не обманула она его и на сей раз. Оказалось, что во время поездки по окольным дорогам к месту их первоначального пребывания в качестве пленниц, одна из сестёр (то ли Гульнара, то ли Динара – да не всё ли равно?) каким-то образом умудрилась бежать. Исчезла, как сквозь землю провалилась, и никто из похитителей этого даже не успел заметить. Похоже на глупость. Или Тохтамышева разыгрывают, делают из него идиота? Как это так: выезжали – их было две, а приехали – оказалась одна? Что за бред?.. Было от чего прийти в негодование.

В приступе бешенства он избил до полусмерти первого же, кто по его прибытии доложил о случившемся. С трудом переваривая в сознании эту недобрую весть, распорядился форсировать розыск беглянки, и так шедший полным ходом. Её сестрицу велел спрятать как можно дальше от ненужных свидетелей (и это было сделано также вовремя, до его приезда), и не спускать с неё глаз ни на секунду. И чтобы волосок не упал с её головы! А в случае очередной подобной осечки виновного ждёт верная смерть…

Как и почему маленькая негодница сумела сбежать от людей, от которых и сам дьявол не скроется? – недоумевал терзавшийся Тохтамышев. – Ведь тщательнейшим образом спланированное предприятие не предполагало даже намёка на подобное. Гульнару и Динару, вышедших прогуляться из дома Тохтамышева, где они отдыхали в первые дни каникул, пригласили покататься проезжавшие мимо на машине хорошо знакомые им работники заготконторы. И сели девчонки в «Волгу», вроде, без малейшей опаски. Может, они почувствовали неладное, когда им предложили заехать в селение неподалёку в гости к родственникам Тохтамышева? И поэтому они вдруг, ни с того ни с сего, чуть не каждые пять минут начали проситься в туалет? Но из кустов, как констатируют помощники-докладчики, девчонки каждый раз возвращались внешне совершенно спокойные. Может, ненароком съели что-нибудь не то… а если с умыслом?

Нет, что-то в рапортах его главного помощника по особым поручениям Мирзы не вяжется. Явно запутался Мирза в своём вранье, скрывает правду. Надо бы побеседовать с ним с пристрастием.

– Надёжные люди во всех ближайших отделах милиции озадачены. Мерзавку найдут со дня на день, – деловито доложил текущую обстановку вызванный «на ковёр» для приватной беседы главный помощник. – А её сестричка, как вы и приказывали, в хороших условиях содержится, и строго охраняется. Муха к ней без вашего указания не пролетит. Если пожелаете, уважаемый Баймурат-ака, в любую минуту она – к вашим услугам…

– Ишак!!! – сбитый с ног ударом кулака Тохтамышева Мирза тут же ощутил своим горлом остриё плотно приставленного ножа. – Сдохнешь сейчас как паршивый шакал, если будешь продолжать в таком духе! Кого дурить пытаешься, кому мозги пудришь, собака? Ну, признавайся, что скрыл от меня, и не доложил сразу, как положено?! Забыл, за что я плачу тебе деньги, о которых ты, сучий потрох, раньше, в трактористах-комбайнёрах, и

и мечтать не мог? Ну! За что?.. Отвечай!

– За верность, хозяин!..

– И где она, эта твоя верность?! – нож Тохтамышева ещё сильнее упёрся в горло помощника, по лезвию пробежала струйка крови.

– Хозяин! Не, прошу, не убивайте. Я не виноват… и люди – тоже. Вернее, если я виноват – искуплю. Перерою всё, а девку найду, из-под земли достану.

– И в чём же ты, сволочь, виноват на самом деле?! – лезвие ножа, уже окровавленное, вдавилось в горло Мирзы, так, что тот уже не говорил, а еле «выхрипывал» каждое слово.

– Недосмотрели мы, как девчонки съели что-то, расстраивающее желудок или кишечник. Вероятно, это были те чёрные цветом таблетки, одну из которых мы потом нашли на полу в машине. В общем, начался у них, может быть и от страха, если они о чём-то догадались, извините, самый настоящий понос. Ну и… не в машине же им всю дорогу беспрерывно нужду справлять, не в штанишки же. Такие красивые девушки… неудобно как-то… да и мы бы все насквозь провонялись вместе с ними, и машина.

– Что, мразь, запаха испугался? А вот я теперь тебя, сукиного сына, и посажу в наказание в отхожую яму по самую твою поганую лживую глотку! Будешь сидеть и прованиваться, пока не сдохнешь, изъеденный как падаль, до костей, говёнными червями. Ну, говори, говори, скотина! – в новом порыве злости Тохтамышев начал яростно пинать ногами по всему грузному телу корчившегося на холодном земляном полу Мирзы, не смевшего даже хоть как-то защищаться. – Где упустили девку, куда она могла податься, где может прятаться? А если проболтается кому-то, произойдёт огласка – ты, что ли, ублюдок, защитишь мою репутацию коммуниста, депутата и Героя труда? Тварь! На, на, на, получай!

– Хозяин, ради Аллаха, вы же знаете – у меня больная жена и дети мал мала меньше. Пожалейте хоть их, простите! – взмолился из последних сил

сил Мирза. – Я отслужу, отработаю. В моей преданности вы ведь никогда

раньше не сомневались.

– Жить хочешь – говори строго по делу! – тяжело дыша, приостановил несколько утомившую его расправу Тохтамышев.

– В кустах, в которые девчонки бегали справлять нужду, мы проверяли: у обеих действительно был понос. Вот мои люди и потеряли бдительность, остаток маршрута следили за ними уже не так строго. Почти в конце пути, недалеко от въезда в это селение мы и упустили девку. Времени прошло немного, так что далеко она уйти не должна. А огласки не будет, не волнуйтесь, меры приняты серьёзные – на ноги подняты все ваши братья и даже дядя.

– Что-о?!! Дядя, братья?! Д… да ты… – обезумевший от возмущения Тохтамышев, потеряв контроль над собой, избивал своего преданного слугу до тех пор, пока тот, так и не осмелившись сделать ни движения, чтобы защититься от ударов хозяина-полубога, не перестал подавать признаков жизни, превращённый в кровавое месиво…

На ночь ещё не совсем отдавшего Богу душу Мирзу бросили в глубокую яму, куда запустили вслед за ним пару ядовитых змей, неизвестно где добытых в такое время года, когда все подобные пресмыкающиеся благополучно отправились в зимнюю спячку по тёплым норам. Змей, забрасывая в яму, не забыли основательно раздразнить…

А через день его изуродованное тело было обнаружено за полсотни километров отсюда, в родном районе, на дне горной пропасти. Судебно-медицинская экспертиза установила причину гибели Мирзы: укус ядовитой змеи и падение, по всей вероятности вследствие этого, с головокружительной высоты, что и привело к многочисленным тяжёлым ушибам и разрывам жизненно важных органов.

О несчастном случае было сразу же сообщено родственникам погибшего и дирекции заготконторы, где он при жизни был одним из наиболее авторитетных работников. Директор предприятия товарищ Тохтамышев, безмерно расстроенный столь неожиданной трагической кончиной лучшего заготовителя, своей «правой руки» в решении сложных производственных и иных вопросов, возможного его преемника на данном руководящем посту, распорядился организовать Мирзе за счёт предприятия достойные похороны. А семье покойного тем же распоряжением была оказана весомая материальная помощь, за что товарища Тохтамышева зауважали в районе ещё больше, чем до этого.

Одновременно с этим печальным событием на голову только что вернувшегося из московской командировки Баймурата Тохтамышевича, как гром среди ясного неба, свалилось ошеломившее его известие: бесследно исчезли так им любимые солистки интернатского вокально-танцевального ансамбля, над которым он не первый год шефствовал – девушки-близнецы Гульнара и Динара Азимовы. Розыск, в котором были задействованы все наличные силы райотдела внутренних дел и специалисты-криминалисты из области, результатов пока не давал – исчезнувшие как в воду канули. Многие люди видели, как получивший данное известие Баймурат-ака схватился за сердце и обессиленно рухнул в вовремя подставленное ему кем-то из подчинённых кресло. От вызова «скорой помощи» он отказался…

Придя в себя, товарищ Тохтамышев в тот же день лично выступил по районному радио и на страницах специального экстренного выпуска районной газеты, призвав всех, кто может хоть чем-то помочь следствию, объединить усилия. И если девушки пропали не сами по себе, отправившись, например, без ведома взрослых в какое-нибудь рискованно-приключенческое путешествие, чем нередко грешат интернатские, а прямым образом похищены, то – сделать всё возможное для справедливого возмездия в отношении негодяев, решившихся на такое гнусное преступление. Преступление, совершённое не во времена мрачного средневековья, а на пороге, можно сказать, светлого будущего всего человечества – коммунизма. Если же эти негодяи считают себя хоть немного мужчинами – пусть они осмелятся открыто взглянуть в глаза ему, Тохтамышеву!

XXVIII

Вернувшиеся с осенних каникул и приступившие к учёбе одноклассники Азимовых, как и другие ученики школы-интерната, долгое время ходили притихшие. Вокально-танцевальный ансамбль приостановил репетиции – все были слишком расстроены происшедшим и дальнейшей неизвестностью в судьбе самых красивых и весёлых интернатских девчонок.

Педагоги, особенно руководящие лица дирекции интерната, с содроганием ждали возвращения из командировки матери пропавших девушек: кому-то придётся первым сообщить ей страшную весть. Брат близняшек Валеджан и их «женихи» Илюха с Колюхой, устранившись от посещения школьных занятий, занялись самостоятельными поисками. Сухоруковы, всё же в некотором контакте с официальными органами, обшаривали территории своего и части смежных районов, а Валеджан – в одиночестве и без ограничений в пространстве.

Какими-то путями Валеджан сумел выяснить, что в первые дни каникул на одном из захолустных базарчиков соседнего района похожие на его сестёр девушки выходили ненадолго из автомашины «Волга» в сопровождении взрослых мужчин. Путь их был короток – до туалета и обратно. По описанию внешности мужчин Валеджан тут же вбил себе в голову нелепейшее с точки зрения здравомыслящей общественности подозрение: его сестёр насильственно увозили похитившие их люди из заготконторы, возглавляемой Тохтамышевым. И начал выслеживать, в какое время тот выходит по утрам из дома, в котором живёт один, если не считать постоянно бывавших там его помощников, и когда возвращается на ночлег.

Если бы юноша не держал свои подозрения при себе, и не вёл своё расследование тайно, а выступил открыто, общественное мнение вряд ли поддержало бы его в таких сумасбродных глупостях. Понимая это, он, с присущей ему горячностью, решил собственноручно заставить Тохтамышева признаться в содеянном, а если тот не сделает явку с повинной в и не отпустит сестрёнок, которые, дай Бог, ещё живы, – расправиться с ним по

чести и по совести.

Выслеживал Тохтамышева, с целью застать его в доме одного, Валеджан долго, но терпеливо. Он так и не посчитал нужным делиться с кем-то своей тайной, решительно задумав нечто вроде кровной мести. Мести вынужденной в силу того же фатально, на его взгляд, ошибочного общественного мнения, не допустившего бы ни малейшего намёка на подозрение в отношении истинного преступника. Единственным человеком, кто, независимо от хода мыслей Валеджана и, неведомо для него, эти мысли разделял, была его мать.

Тамара никогда не видела в лицо Тохтамышева, как и он её. Но много слышала о нём, как о заботливом опекуне интернатского ансамбля, в котором блистали её бедные девочки и неплохо танцевал сынок Валеджанка. Слышала, но материнское сердце почему-то не хотело верить в бескорыстность той опеки. Не хотело, и всё… и сердце это теперь настойчиво подсказывало, что тайна похищения дочерей кроется именно здесь. Однако, в райотделе милиции, куда она обратилась с подобным предположением, её вежливо, но безапелляционно остудили. Такое, мол, несовместимое с элементарной логикой подозрение могло взбрести в голову разве что сумасшедшему – товарищ Тохтамышев слишком положительный человек, чтобы опускаться до откровенного правонарушения. Тем более – до преступления в отношении своих подопечных, на которых, ни от кого не скрывая, возлагал огромные надежды как на будущее национальной культуры, и вложил в это будущее, тоже не скрывая, но и не кичась этим, не только материальные средства, но и часть своей широкой души, а может, и – всю душу.

Такое разъяснение нисколько, всё же, не поколебало убеждённости женщины в правильности выбранного ею направления поисков, а наоборот: она, насколько сумела, выяснила историю шефства райзакотконторы над юными интернатскими артистами, и ещё более твёрдо настроилась на решительный разговор с инициатором и главой этого шефства. Вызнав, где тот проживает, пробралась поздним декабрьским вечером, когда он уже должен был находиться дома, к нему во двор, изготовилась к атаке…

Не знала Тамара, что в этот же вечер, только немногим раньше, в дом проник и затаился там её сын, не менее своей матери убеждённый в виновности Тохтамышева. Когда, ближе к полуночи, усталый хозяин дома, отпустив водителя и помощников, вошёл в спальню и протянул руку к выключателю, из одёжного шкафа вдруг выскочил с ножом в руке воинственно настроенный юноша. Голосом Валеджана и тоном, не оставляющим сомнений в серьёзности его намерений, юноша произнёс:

– Включишь свет – убью сразу!

– Что случилось, дорогой… э-э… Валеджан? Это ведь… ты? – заикаясь от нахлынувшего страха, но стараясь быть предельно вежливым, пытался улыбнуться Тохтамышев.

– Где сестрёнки, сука?

– Да ты что? Какие сестрёнки? Я же их как родных… как и тебя, и весь ансамбль… – всё ещё силился изобразить недоумение хозяин дома.

– Говори, где они, если хочешь дожить хотя бы до суда!

Тохтамышев понял, что переубеждать этого парня бесполезно и, если действительно хочется жить, надо бы экстренно предпринять что-нибудь более реальное. Иначе – дело плохо. Выставив вперёд ладонями руки, он начал медленно отступать назад к двери.

– Куда, пидормот?! Драпать собрался? Мы так не договаривались! – Валеджан бросился на закрывавшегося руками Тохтамышева и начал вполуслепую наносить ему удары ножом, стараясь попасть в лицо, горло или грудь. Один раз ему удалось попасть в переносицу, а все остальные удары натыкались на выставляемые, как щит, ладони отчаянно сопротивлявшегося противника.

В какой-то момент Тохтамышев изловчился и оттолкнул нападавшего Валеджана, выскочил из спальни, в пару секунд задвинул снаружи дверь стоявшим рядом комодом – откуда только силы взялись…

Переводить дух было некогда. Схватив трубку висящего на стене телефона, быстро набрал «02» и из последних сил коротко визгнул в неё:

– Нападение на дом Тохтамышева!

Буквально через несколько минут, с неприсущей ему удивительной ловкостью выбравшись наружу через окно и спрятавшись в кустах сада, дрожащий от холода и страха и истекающий кровью, он увидел подоспевших как никогда вовремя милиционеров, бегущих к дому. Почти сразу же они выволокли во двор упирающегося Валеджана и начали жестоко избивать его. Избив до полусмерти, так и не добившись ни слова в ответ на свои вопросы, повели окровавленного, с распухшим лицом и еле передвигавшего ноги, к воротам, за которыми ждала милицейская машина «воронок» в соседстве сразу с двумя автофургонами «скорой помощи», один из которых и увёз следом в больницу вышедшего из кустов потерпевшего Тохтамышева.

Именно тот момент, когда уводили Валеджана, и узрела из других кустов того же сада несчастная Тамарка-ханум, благодаря которой не осталась без дела и вторая «скорая». Услышав раздавшийся из садовых зарослей стон-крик, врачи обнаружили там потерявшую сознание седую, хотя и не старую ещё женщину в брезентовом плаще с капюшоном, резиновых калошах и почему-то, невзирая на ночное время суток – тёмных очках. Не раздумывая, верные клятве Гиппократа медики, во исполнение своего врачебного долга доставили в районную больницу и эту странную женщину, место которой, скорее – в сумасшедшем доме (так оно вскоре и вышло).

За вышеописанное хулиганство Валеджан в установленные законом сроки, без лишней волокиты, благодаря связям Тохтамышева, был осуждён районным народным судом. Но тот же Тохтамышев, демонстрируя участникам судебного процесса и присутствовавшему на нём представителю местной прессы величие своей души, не настаивал на слишком уж строгих санкциях, и парня, как несовершеннолетнего и совершившего преступление впервые, приговорили к минимально возможному сроку. Осуждать злостного интернатского драчуна условно, без реального лишения свободы, суд поостерёгся: как бы чего… Да и товарищ Тохтамышев, если откровенно, в таком случае не сказал бы спасибо. А вот минимальный срок – это тоже гуманно, в самый раз, пусть посидит немного, поумнеет.

XXIX

Отбыв свой короткий срок, сразу после освобождения из колонии Валеджан, даже не уделив должного внимания своей любимой Розе, которая по всем подсчётам должна была уже стать матерью, с утроенной энергией ринулся на поиски сестёр. Кто-то где-то проболтался, или ещё из каких-то неведомых источников он узнал, что одна из них, но которая – неизвестно, сумела сбежать в первые же дни после похищения. Но где она сейчас, и какова судьба второй сестры, не знал никто, и в воображении Валеджана, наряду с надеждой, рисовались картины одна другой ужаснее. Сестёр наверняка похитили с целью если не тайной выдачи-продажи замуж, то, как минимум – надругательства, возможно с последующим убийством во избежание огласки. С той, которая не сумела убежать, так, наверное, и произошло. Бедная мать, выдержит ли она всё это?..

Купив на скопленные во время отбывания срока деньги мотороллер (в колонии он неплохо зарабатывал, а тратиться там было особо некуда, да и на руки осужденным выдавали мало, что и способствовало накоплениям на личных счетах к концу отсидки), Валеджан днями и ночами разъезжал на нём по степным и горным дорогам, отслеживая маршруты машин, принадлежавших райзаготконторе и лично её работникам, включая и самого Тохтамышева. Однажды, проехав вслед за микроавтобусом с зашторенными изнутри окнами почти до самого Самарканда, свернул вслед за ним в сторону малоприметного горного селения. Когда машина остановилась у крайнего дома с высоким глухим забором и коротко просигналила, ворота открылись и оттуда вывели… живую и невредимую его сестрёнку Гульнару.

Валеджан, тут же потеряв самообладание и забыв о всякой

осторожности, с криком «Гулька!!!» на полной скорости помчался в её сторону. Вышедшие из машины мужчины на миг оцепенели, затем, быстро схватив девушку, затолкнули её внутрь и, резко рванули с места. Валеджан, бросив мотороллер, успел уцепиться за ручку одной из микроавтобусовых дверц, но сорвался. Снова вскочив на не успевший заглохнуть мотороллер, устремился в погоню.

Извилистая дорога поднималась выше и выше в горы. Когда Валеджан начинал настигать машину, та принималась то бешено вилять из стороны в сторону, то резко притормаживать, то снова набирать скорость. У Валеджана в голове была только одна мысль – догнать. Что будет потом, и так ясно: он размозжит головы этим подонкам и спасёт сестру. А потом они вместе найдут вторую, если она, конечно, жива…

Когда перед возникшим на пути крутым поворотом преследуемые вынуждены были пригасить скорость до минимальной, одно из боковых окон

микроавтобуса приоткрылось и из него выглянула Гулька, отчаянно крикнувшая:

– Валеджанка, уезжай, тебя убить хотят! Ой, мамочка-а!..

Волосатая мужская рука, высунувшаяся из окна, грубо схватила девушку за лицо, впихнула её голову обратно внутрь машины.

– Отпустите Гульку, сволочи! – что есть мочи заорал Валеджан и начал быстро обгонять микроавтобус, который, как только мотороллер поравнялся с его передним бампером, резко вильнул. От сильного бокового удара мотороллер потерял управление и, не вписавшись в поворот, полетел в пропасть…

XXX

Кто, где и как схоронил Валеджана, долгое время оставалось загадкой. Лишь через несколько лет незнакомый чабан, пасший овец в день происшествия неподалёку от того места, показал Тамаре-ханум небольшой холмик из камней на дне пропасти. На макушке холмика торчали воткнутые между камнями три сухие веточки бессмертника, каким-то чудом остававшиеся всё это время нетронутыми ни людьми, ни пасущимися животными или диким зверем, ни исковерканными непогодой.

Помешавшаяся рассудком от горя мать время от времени, по мере просветления разума, навещавшая эту скромную могилу своего сына, однажды встретила здесь незнакомую красивую молодую женщину с не менее очаровательной девочкой на руках. Почему-то ёкнуло сердце.

– Ма-а-м, пойдём домой! – захныкала, боязливо поглядывая на Тамару, девочка. – Зачем ты меня сюда привела? Я боюсь эту бабушку с белыми волосами…

– Хорошо, Мукарамочка, пойдём. Да и папа там уже, наверное, починил машину, и сейчас отвезёт нас домой.

Тамара долго, с каким-то непонятно бередящим душевные раны чувством смотрела вслед взбиравшимся по крутому склону женщине и девочке. Когда те, наконец, уселись в ожидавшую их на дороге модную легковую автомашину «Жигули» и уехали, она вздохнула, достала из сумочки зеркальце и, впервые за эти страшные несколько лет после потери сначала дочерей, а затем и сына, внимательно посмотрела на своё отражение. Из зеркала действительно глядела мутноватым взором «бабушка с белыми волосами» – седая измождённая старуха, которой… на самом деле не было и сорока.

– Да-а… и в самом деле есть чего испугаться ребёнку! – задумчиво проговорила бывшая мечта любого встречавшего на её пути не импотентного мужчины. – Нет, милая, если хочешь добиться своего, заставить инстанции, вплоть до Москвы, поиметь совесть и принять, наконец, меры к преступникам, да независимо от государственного расследования и судебных решений сотворить и собственной возмездие, так распускаться нельзя. Надо немедля брать себя в руки и начинать выглядеть если уж и не так, как прежде (это бесполезно теперь даже пытаться), но по возможности подобающим образом. Да, а что, интересно, делала на могиле Валеджана эта красотка с

ребёнком? И почему при встрече с ними так защемило сердце?..

XXXI

Долгое и изнурительное хождение Тамары по приёмным руководителей органов государственной власти – от районных до высших всесоюзных, включая Верховный Совет СССР и Центральный Комитет КПСС, так и не увенчалось успехом: расследование похищения её дочерей и убийства сына, многократно возобновлявшееся и ровно столько же раз под незримым воздействием какой-то таинственной силы приостановленное, окончательно зашло в тупик.

Не нашла Тамара, приложив все усилия, и никаких следов исчезнувших дочерей самостоятельно: ни могилок, которые бы красноречиво свидетельствовали об их смерти, ни каких-либо свидетельств того, что они