Легко видеть

– «Славу Богу, – сказала она. – Я все время боялась, что ты не успеешь!» Она не спросила как он себя чувствует. А чувствовал он себя очень неважно, потому что еще дома обнаружил расстройство желудка и нехорошие признаки чего-то еще, чему пока и названия не находил. Но говорить об этом теперь было бесполезно.

На заседание совета по кибернетике к академику Густаву Рудольфовичу Вайлю явилась вся дирекция института во главе с директором генералом Белановым, которому до сих пор, несмотря на все его старания и связи, так и не удавалось сюда попасть. Как после этого было не оценить усилий любящей Оли? От академика и адмирала тоже вряд ли укрылась ее любовь. Помогать ей, зная, что это делается для счастливого соперника, было на редкость благородно. Оставалось только радоваться, что и он, Михаил не подвел свою любовь.

После краткого вступительного слова Густава Рудольфовича слово получил Михаил. Он говорил складно и толково без всякой бумажки, однако вопреки обыкновению не чувствовал полной свободной раскованности в изложении мыслей, и это немного злило его. Он уже высказал почти все, что собирался, когда заметил, что язык во рту повинуется его воле с огромным трудом. Последней мыслью его было, что стул, с которого он встал перед выступлением, стоит точно позади него, так что если ноги подкосятся, то он сядет прямо на сидение.

Когда сознание вернулось к нему, он действительно убедился, что сидит на том самом стуле, на который рассчитывал опуститься, и потому его сперва очень удивила суета вокруг. Заседание было прервано из-за обморока. Осознав, как скверно все получилось, Михаил попытался было попросить разрешение закончить то, что не успел. Однако Густав Рудольфович, сидевший во главе стола в своем адмиральском мундире, с ласковым и доброжелательным сочувствием в голосе сказал, что, пожалуй, лучше не надо, тем более, что основная идея вполне ясна. Только потом, когда они уже вышли из здания вычислительного центра академии наук на улицу, Оля объяснила Михаилу причину возникновения суеты. Он рухнул на пол перед стулом, и обморок длился несколько минут. Только тут он понял, наконец, что, кроме усталости и недосыпания томило его все утро. Запах дизельного выхлопа, что-то вроде ослабленного варианта автомобиля – душегубки, который он вдыхал в автобусе в течение двух часов, довольно основательно отравил его. Но в глазах окружающих потеря сознания докладчиком перед лицом светила отечественной науки была полным аналогом обморока институтки, которую внезапно представляют коронованной особе. Других объяснений, особенно у злопыхателей, и быть не могло. Оля не корила его вслух, но он представлял себе глубину ее разочарования. Ожидаемого эффектного прорыва вражеской обороны с помощью академика Густава Рудольфовича Вайля не получилось. Выслушав Михаила о том, как он добирался до Москвы и каким образом отравился, Оля сказала, что все же была права, когда просила его не ходить в этот поход, но он не послушался – и вот результат. Да, внешне она как будто была совершенно права. Не пойди он на весенний праздник весла и воды, не отравился бы, не изнурился бы, не устал. Но это был бы уже не он, не Михаил Горский, кто-то другой, кто заботится о своей успешной карьере больше, чем о сохранении внутренней сути и лучшего из того, что в ней есть. Этого Оля понять не могла. Объясняться дальше не имело смысла. Походной подруге не пришлось бы ничего объяснять, но Оле его устремление к природе было в достаточной степени чуждо. Оля готова была любоваться красотами Земли из окна автомобиля или с палубы круизного судна, и это, конечно, было неплохо, но, безусловно, НЕ ТО. Он впервые почувствовал некую дисгармонию в их взаимности, так как раньше питал иллюзию насчет того, что сумеет увлечь ее походами. После заседания в совете по кибернетике иллюзии не стало, и это тоже был итог того памятного доклада с потерей сознания, от которого они с Олей ждали столь многого в смысле обретений и который стал поводом для серьезных разочарований в успехе дела, начатого по его замыслу и инициативе, равно как и поводом для сомнения в том, что они настолько подходят друг другу, что в будущем ничего не потребуется зажимать в себе ради сохранения согласия в семье, коль скоро они ее создадут. А этого им очень хотелось – было время, когда им хотелось этого больше всего в жизни. Как раз в ту пору у них появилась возможность дать две статьи для публикации в научном сборнике, и ее нельзя было упускать, поскольку соискателям ученой степени кандидата наук следовало иметь как можно больше публикаций. Представить статьи надо было практически немедленно. Оля абсолютно верила в способность Михаила справиться с таким делом, а он был уверен в Олиной способности его соответствующим образом вдохновить. Оба они решили, что лучше всего будет работать без помех дома у Оли. Днем ее мужа не должно было быть, правда, там находилась Олина мама, но, по мнению Оли, она не могла им мешать. Михаил был представлен ей как коллега, с которым они должны выполнить очень важную и срочную работу. В комнате, где им предстояло трудиться, стоял большой покрытый скатертью стол, недалеко от него у стены было канапе, и Михаилу страшно захотелось начать работу вместе с Олей именно на нем, однако, скрепя сердце, пришлось сначала усесться на стулья за стол в надежде, что обстоятельства переменятся в благоприятную сторону. Мысли в голове Михаила по-прежнему вились совсем не вокруг статей. Олина близость побуждала совсем к другому. Тем более, что ее мама возилась на кухне и как будто не собиралась сюда заглядывать.

Скатерть, свисавшая со столешницы, прикрывала их бедра. Молниеносно представив, будет ли заметно матери, что они делают, если она внезапно появится, Михаил расстегнул брюки и подвел Олину руку к напрягшемуся до предела поглотителю всех остальных не относящихся к желанию мыслей. Вскоре Оля сказала: «подожди!» – и, поднявшись со стула, быстро подняла подол и стянула с себя трусики. После этого и он мог ласкать ее. Наигравшись почти до исступления, они, уже не думая о риске, переметнулись на канапе. К счастью, мать их близости так и не помешала. Зато счастливый Михаил и радостная Оля смогли на какое-то время обратиться к статье. Он писал и поглядывал на Олю, а она смотрела на него почти неотрывно, и это был взгляд любящей женщины и одновременно матери, гордящейся своим дитем – долгий, ласкающий и еще многое сулящий взгляд. Приблизившись к концу первой статьи, Михаил уже знал, о чем будет другая, потому что в голове прорезалась ассоциация между их тематическим содержанием. Зафиксировав наспех нужные логические посылки, Михаил вновь потянулся к Оле, и она своими ласками и телом опять оплодотворила его мысль, а после нового посещения канапе ему осталось только положить текст на бумагу. К удивлению – и к Олиному, и к собственному – все было готово вдвое быстрей, чем можно было бы ожидать по самому оптимистическому сценарию. Вот как могла проявлять себя любовь, находящаяся на подъеме! Разительно же она отличалась от того, с чем пришлось столкнуться тремя годами позже!

Как-то раз в ту пору, проходя мимо Оли, печатавшей что-то на машинке, Михаил, не особенно интересуясь, бросил взгляд на бумагу и сразу выделил фразу, которая заставила его приподнять свисающий из каретки лист и вчитаться в окружающий текст. Оля внутренне сжалась – это он, даже не глядя, сразу почувствовал кожей. Текст однозначно свидетельствовал о том, что Оля больше не придерживалась его взглядов на решение основной проблемы, которой занимался его отдел и, более того, капитулировала перед той точкой зрения, которую Михаил считал бесперспективной и порочной. Одновременно это означало, что в дальнейшем Оля предоставляет ему одному таранить собственной головой непреодолимую стену официальной позиции. Статья впервые за все время их совместной работы и любви была озаглавлена одной ее фамилией. Ну, это-то как раз было правильно. Под такой ахинеей он бы подписаться не мог. Ничего не сказав, он отпустил лист, коротко взглянул Оле в глаза и пошел к своему месту. Оля кинулась следом за ним, принялась объяснять, что в другом виде статью у нее не примут. – «Ну, раз это нужно тебе для защиты, о чем говорить?» – прервал ее он. Оля действительно очень хотела защитить диссертацию. Ей стало предельно ясно, что в компании с Михаилом она ее не защитит. Теперь надо было ждать перемен во всем остальном. Все это требовало немедленной перемены в его оценке их отношений. Первый вывод напрашивался сам собой – скоро или не совсем скоро любви настанет конец. Умом он был готов сразу действовать в соответствии с этим выводом, чувствами же и желаниями – нет. В этом, собственно, и состоял второй вывод. Не хотелось терять то, что было – близость тела, прекраснее которого он в то время еще не знал и, более того, уже представить себе не мог. И в этом он ясно видел ущербность своего положения. Самоуважение и гордость – не гордыня, нет – нормальная гордость – требовали свести все связи с Олей на нет. Не мгновенно и без скандала. Но нельзя же было продолжать любить ту, которую уже не уважаешь, как прежде, несмотря на всю инерцию чувств – чувствами-то он все еще был за нее и вместе с ней, и в ближайшее время Оле не могло быть найдено никакой замены. Однако теперь он знал, что ему придется готовить себя и к потере Оли, и к ее замене. Михаил представил себе всех, кого знал. Нет, женщины, способной ее заменить, среди прошлых и нынешних знакомых не было.

Что заставило Олю не форсировать ход событий, Михаилу не было известно. Это как будто радовало, но с привкусом сознания собственной слабости, которая в основе постыдна и которую все равно придется преодолеть – раньше ли того, как он найдет себе другую, или одновременно с этим – кто мог сказать? – но скорей всего – до того.

Интимные встречи, и прежде нечастые из-за отсутствия укромного убежища, стали и вовсе редкими, но все-таки время от времени еще происходили. Однажды, когда Олин муж уехал в командировку, она позвала его к себе. После близости, которая не принесла особой радости ни ему, ни ей, Оля посмотрела на него долгим взглядом, потом поочередно кончиком пальца убрала со щек две маленькие горькие слезинки. «Все гораздо хуже, чем ты думаешь,» – негромко сказала она. Михаил ничего не ответил, чувствуя как холод охватывает его изнутри. Это был приговор их любви с ЕЁ стороны. Доискиваться до всех причин было бессмысленно. Обещать в чем-то измениться самому – тем более. Карниз, на котором он до сих пор стоял, уходил из-под ног, теперь оставалось ждать полновесного срыва лавины.

Он ушел тогда от Оли с горчайшим чувством, хотя обвал еще не состоялся. Но его предупредили, что скоро он произойдет. Михаил подумал, что его даже немного жалеют, если так тактично, можно сказать – предельно гуманно – обставляют разрыв, к которому он уже приготовился, но, к сожалению, по-прежнему только умом.

Вскоре – Михаил уже не помнил – через несколько дней или пару недель – Оля позвонила ему домой и сказала, что из-за ухудшившегося здоровья она в дальнейшем уже не сможет звонить, а он, если захочет, может звонить ей сам. Первым чувством, которое вызвали в нем ее слова, была злость, даже почти ослепляющая ярость. С ним порывали наполовину. Отныне он мог испрашивать у нее разрешения на встречи, даже на разговор, а она сама снисходить к нему не собиралась – разумеется из-за того, что была уверена – он не выдержит и придет или приползет и тогда будет с ней или при ней – смотря как ей будет угодно – на ее условиях, исходя из ее потребностей, но уж никак не из его!

Он нашел в себе силы попрощаться с ней совершенно вежливо и спокойно, ничего не спросив и не пообещав, но еще того прежде, чем трубка легла на место, он уже твердо знал, что первым ей не позвонит. НИ ЗА ЧТО. Как бы ни было плохо без женщины, пока он не найдет себе новую.

Да, плохо действительно могло быть, но, собственно, уже давно – примерно год – особой радости от встреч с Олей он не испытывал. Именно от встреч, поскольку как раз тогда упрямого Горского, не согласного действовать в соответствии с официальной линией, решением госкомитета (правда, лишь устным, а не протокольным) он был смещен с тематического поля, на котором мешал многим конъюнктурщикам и неучам, и перемещен на другое. Это была классная рокировка в пользу любовницы заместителя председателя госкомитета. Эта особа, доведшая до катастрофического состояния работы в том отделе, куда перевели Михаила, поскольку она не имела представления, что там, собственно, надо делать, и получила в свое распоряжение отдел и тематику Михаила, где она понимала, что делать, если не идти вразрез с официальной догмой, хоть это был абсолютно тупиковый путь. Но за тупиковую ситуацию она отвечала бы не одна, а в большущей компании некомпетентных демагогов, а, следовательно, не отвечала бы вовсе. Михаил забрал Олю и еще двух сотрудниц в новый отдел, но Оле там понравиться никак не могло, тем более, что рокировка очень не понравилась и самому Михаилу. Он был брошен в прорыв, времени для подготовки решения очень серьезной проблемы почти не осталось, ответственность же института перед Госкомитетом по науке и технике за провал разработки была особенно велика в связи с тем, что три года назад ГКНТ дал добро на организацию института только при условии, что институт будет решать эту проблему. Ситуация, в которой оказался Михаил, называлась «победи или умри», если не «уйди». Уйти было бы правильней всего, но пока было некуда. Значит, победи или умри. Оля кинулась искать возможности перейти в другую организацию и скоро нашла, но только для себя и двух их прежних сотрудниц Тани и Милы. Она пообещала, что предпримет все возможное, чтобы расширить там фронт работ настолько, чтобы Михаила взяли туда начальником отдела, которого еще нет. Михаил и не думал ее удерживать. В новой тематике Оля не понимала ровно ничего, и пользы от ее присутствия не могло быть совершенно. Михаил понимал лишь чуть-чуть побольше, но все же у него имелась надежда пройти тоннель до конца прежде, чем его там завалит. Выход действительно был найден с помощью нового коллеги – Михаила Петровича Данилова, но до признания правильности предложенного ими подхода прошло немало времени. А пока Михаил мог видеться с Олей только изредка – когда у них находилось место для встреч. Впрочем, случилось у них памятное свидание и вовсе «без места». В тот день Оля взяла инициативу на себя. Она объяснила, где и когда он должен быть, чтобы оттуда на автобусе одному доехать до остановки, около которой она его будет ждать. Оля и в прежние времена, в начале их тайной любви, не уставала повторять, что они должны соблюдать осторожность и всегда помнить, что когда они думают, что никто из знакомых их не встретит и не увидит, это очень даже может произойти. Сейчас у нее было еще меньше желания попадаться вместе с ним на глаза доброжелателям в кавычках и без. Теперь, когда они больше не заговаривали о возможной женитьбе, давать мужу повод для разрушения прежнего брака не было совершенно никакого смысла. Муж хоть и догадывался о связи Оли с Михаилом, но прямых доказательств не имел. Зачем же было давать их на самом излете?

Увидев Михаила, выходящего из автобуса, Оля пошла вперед, и он не сразу ее догнал. Чем дольше он шел за Олей, тем больше недоумевал, ради чего она потащила его для занятий любовью в такую странную местность. Для уединения она явно не годилась. Справа и слева от дороги тянулись реденькие, насквозь просматриваемые рощицы тонкоствольных деревьев, к тому же во всех направлениях испещренные тропками. Он-то думал, что со своими вечными заботами о конспирации Оля непременно выберет потаенное место, но нет. Видимо, выбрала просто то, что знала по прошлому опыту. Туда и вела. А знакомо ей было в Подмосковье, судя по рассказам, только Михайловское с окрестностями, где находилась дача отца, да окружение Загородной больницы четвертого главного управления минздрава, где консультировал ее отец и где она сама когда-то лежала. Там-то они сейчас и оказались. Трудно было только понять, отчего она не захотела положиться на его туристский опыт и знания Подмосковья. Уж он-то бы нашел убежище получше, да не одно.

Вскоре они приблизились к забору из серых бетонных плит. Густая на вид зелень была только за ним. С этой же стороны ничего укрывистого не виднелось и не ожидалось. Зато теперь были прекрасно видны «жизненные» порнографические сюжеты, набросанные углем по бетону чьей-то небесталанной рукой. По разнообразию ассортимента с этой общедоступной галерей сексобразов могли бы поспорить разве что всемирно известные индийские храмы Кхаджурахо в Мадхья-Прадеш. За поворотом забора заросли пошли погуще, но все же их полоса была слишком узка и по-настоящему надежного укрытия не обещала.

По контрасту с этими городскими «джунглями» Михаилу пришло на память совсем другое место свидания с Олей перед первым Кантегирским походом. Оля проводила отпуск в доме отдыха недалеко от берега Пестовского водохранилища. Михаил доехал до Витинева на «Ракете» и прошел вдоль канала и водохранилища километров шесть. Не обнаружив Олю среди купающихся, он пошел в поле, открывшееся за прибрежной лесополосой и вскоре перехватил там любимую, идущую в купальнике на пляж. Они не виделись уже полторы недели и теперь прямо-таки закачались от страсти, едва их руки сомкнулись в объятиях. Не отстраняясь друг от друга, они, спотыкаясь, как пьяные, добрели до вершины невысокого холма посреди поля, заросшего невысоким кустарником. Оттуда они могли хорошо просматривать все подступы, оставаясь невидимыми для посторонних, и потому могли делать все, что хотелось, без опасения попасться кому-то на глаза. Впрочем, тогда все было лучше. Они с искренним самозабвением уходили в любовь, а нетерпение, вызванное долгой разлукой, едва можно было выдержать, не впав в обморочное состояние.

На этот раз предстояло разместиться на земле под порнозабором и все время остерегаться непрошеного вторжения в свой интим, куда они никого никогда не пускали. И прежние Олины слова, произносимые глубоким страстным шепотом, которые так будоражили всё существо Михаила: «Как я тебя люблю!» – больше не слетали с ее языка и губ. Нынешняя Оля деловито высматривала, где бы им поскорее можно было прилечь для получения удовлетворения, отнюдь не счастья. Мысль, не убраться ли отсюда в какой-нибудь недалекий отсюда настоящий лес, Михаил по зрелому размышлению отверг – слишком много ценного (уже драгоценного) времени пришлось бы потратить даром, да и неизвестно было, устроило ли бы это Олю. У нее вполне могли оказаться на сегодня и другие дела, а насладиться близостью с ней все-таки очень хотелось. О том, что они с Олей могут стать настоящими подзаборниками, раньше никогда не думалось. Но вот поди ж ты – только непосредственно у самого забора зелень росла чуть погуще у самой земли. Однако Олю – недавнюю царицу его грез и все ещё очень сильно влекущую к себе роскошную и редкостную женщину – это совсем не смущало, хотя представить себе ее на царственном ложе под балдахином было бы более чем естественно, а вот под забором с такими росписями невозможно совсем. Михаил удивился и своему собственному спокойному недоумению по поводу метаморфозы. Было так, стало этак. Чего уж тут сравнивать. Каждому овощу свое время.

Михаил постелил на траву свой плащ. Оля разделась снизу. Теперь он видел то, что горячо желал, и это на время отодвинуло прочь все остальные мысли. Должно быть, из-за этого он и пропустил появление на дальних подступах мужчины с девочкой лет пяти, и обнаружил их не далее как в десяти метрах от себя. Принимать какие либо меры по сокрытию рода занятий было поздно. Теперь любое – и все равно бесполезное – движение могло привлечь внимание девочки, не говоря уже о мужчине, реакцию которого Михаил сразу решил не принимать в расчет. Зрелище было прежде всего не для ребенка. Оставалось только замереть на месте. Михаил даже всерьез опасался привлечь внимание девочки одним своим взглядом, но совсем отвернуться не мог и продолжал наблюдать за ней краем глаза. Двое медленно и молча приближались. Девочка пока что смотрела вниз и перед собой, то есть все еще мимо распластавшейся на земле парочки, при виде которой должна была бы скорей всего вскрикнуть. Только при этой мысли Михаил начал думать, что же тогда будет делать мужчина. Тем временем девочка поравнялась с ними, проходя мимо всего в трех метрах сбоку, и все еще не было ясно, пронесет ее мимо или не пронесет. Единственным его желанием было, чтобы она не споткнулась и не посмотрела влево. К счастью, девочка не споткнулась и не взглянула куда ей не стоило. Мужчина тоже. Наконец, они с Олей смогли продолжить начатое дело, и с этого момента Михаилу стало вдруг совершенно наплевать на все прошлые заботы Оли о конспирации. Провал ее стратегии был совершенным и вопиющим. И мог повториться, если здесь появится кто-то еще. Правда, позже, поднявшись с земли и приводя себя в порядок, они и словом не обмолвились о том, что успели подумать и пережить про себя. Делиться этим было поздно и не хотелось. Михаил чувствовал себя почти оплеванным, причем даже дважды и трижды. Оскорбительным был сам выбор места – для нее, для него, для их любви. Оскорблением общественной морали были ее и его действия почти что в публичном месте – и не только в глазах ребенка, и особенно оскорбительна была антиэстетичность случки, превзошедшая радость от встречи. Разве сравнить с тем временем, когда каждое свидание освящалось восторгом и готовностью делать для другого всё, что только в силах? Да, раньше прелестью окрашивалась почти любая мелочь. Однажды он никак не мог проникнуть туда, где бывал столько раз и где чувствовал себя наверху блаженства. – «Что за черт!» – вскричал он тогда от досады на себя. В ответ раздался мелодичный смех: – «Никак не найдешь? Смотри!» Михаил отклонился назад, чтобы лучше видеть. – «Вот!» – сказала Оля, поднося выпрямленные и сомкнутые пальцы ладони к линии, по которой сомкнулись ее губы. Кончики пальцев коснулись складки. – «Раз и два!»

Губы раскрылись сразу – большие и малые. – «Попробуй сам!» – не то предложила, не то распорядилась она. Михаил охотно подчинился. Его пальцы сразу обнаружили вход. Он слегка задержался ими в манящем гроте. Видно, после купания смазки там еще не было. – «Ничего, – подумал он, – сейчас будет!» И она действительно скоро появилась. – «И чего, спрашивается, заедало? – удивился он вслух – Спасибо, что помогла!». Ответом опять был серебристый, ласкающий душу смех. Такого он давно уже не слышал. Подобное все чаще становилось воспоминаем о безвозвратном прошлом, к сожалению, до сих пор растравляющим, и хотя шансы возродить прошлые радости становились все менее реалистичными, их все равно не хотелось упускать. Постепенно в его сознании крепла уверенность в том, что ныне они становятся – или уже стали – только деловыми партнерами, в том числе и в сексе. Михаил все чаще задумывался, нужен ли ему такой секс без любви, хотя его все еще хотелось. Если честно, то еще как! И в то же время нет.

Однако с тех пор, как Оля сообщила ему, что больше звонить не будет, он твердо придерживался обещания, данного самому себе, что от него она ни звонка, ни любой другой капитуляции не дождется. Им предстояло потягаться, и Михаил считал свою позицию более предпочтительной. Оля рассчитывала на проявление слабости с его стороны, а он не рассчитывал ни на чью. Оставалось только делать то, что собирался. А на что пойдет Оля, наткнувшись на его непроходящее упрямство, могло показать только время. И оно показало.

Когда приблизился Олин день рождения, Михаил начал ощущать ее горячее желание, чтобы он ей позвонил, большее, чем свое собственное. Он мог позвонить и поздравить, спрятавшись от своего обещания за обычную формулу вежливости, но при мысли, что Оля как раз и рассчитывает на то, что он под каким-нибудь благовидным предлогом (тем более – под таким) обязательно нарушит молчание, приводило его в состояние, при котором вполне объяснимая и даже требуемая близким знакомством вежливость теряла какой-либо смысл. Его упертость только возрастала. Он так и не позвонил, хотя буквально физически осязал Олино желание услышать его в свой знаменательный день. Только так он мог не уронить свое реноме не столько в ее, сколько в своих глазах, и никакая телепатия, никакой сексапил не могли ему внушить, что он должен ей позвонить в память обо всем хорошем, что у них было.

То же самое повторилось и через год. Снова от него ждали звонка, и снова он себе этого не позволил. И первый шаг к возобновлению контактов пришлось-таки сделать ей – правда, по пустяковому поводу, если не подозревать в этом ее желания дать ему свободу действий, в которой он, как и любой охочий мужчина, должен был бы быть заинтересован. И интерес еще все-таки не угас, но он не пошел на приманку. Оля не желала дезавуировать тот телефонный разговор, когда ей казалось, что она разыгрывает с ним совершенно беспроигрышную партию, а он уж и необходимости не видел в Олиных попятных шагах, потому как уже успел признать свое скрытое желание добиться ее капитуляции не имеющим для него ни пользы, ни смысла. В самом деле, для чего было сопрягаться с женщиной, не имеющей к нему собственного тяготения, даже если она по каким-то причинам согласится удовлетворять сластолюбие бывшего любовника (от слова любовь) вынужденным образом или без желания? Это была бы прямая профанация прошлых отношений. То есть обоюдная фальшь. Короче, он уже по-человечески не желал и не ждал Олю. А по-скотски вообще не стоило что-либо делать, даже если бы она а это пошла. И тут одно за другим произошли с разрывом в пару месяцев два события, которые он невольно счел мистически знаменательными для себя.