Легко видеть

В тот выходной день Михаил в одиночестве ходко шёл на лыжах от станции Раздоры к Трехгорке. Там было много трасс, промаркированных кусками плотной цветной бумаги, воткнутыми в снег. Он выбрал наименее людную. Михаил уже давно втянулся в ритм и испытывал полётную радость от своих движений, когда внезапно его взгляд уперся в небольшой прямоугольник бумаги белого цвета. Повинуясь какому-то странному импульсу, он нагнулся, на ходу подхватил бумажку и перевернул ее другой стороной. Там была черно-белая фотография, представлявшая собой не то кустарно изготовленную игральную карту, не то пересъемку с заграничной цветной. Изображение было не очень резким, но это не помешало Михаилу с первого взгляда признать в голой женщине под эмблемой туза треф его собственную бывшую любовницу Олю Дробышевскую – или же ее иностранный двойник. Женщина стояла в полный рост, лишь слегка согнув ноги в коленях и чуток наклонив тело вперед, словно с трудом удерживаясь от падения вперед над каким-то обрывом. Рот был приоткрыт в деланном удивлении и испуге, а руки подняты и разведены в стороны – чтобы приподнять грудь. Зад благодаря наклону торса тоже выглядел очень рельефно. Искусственность позы исключала возможность съемки без ведома голой дамы. И телом и лицом это действительно была Оля. Михаил осмотрелся по сторонам, но других карт не увидел. Значит, на снежной поверхности из всей колоды лежала только одна, предназначенная ему и дожидавшаяся именно его. Никто из многочисленных лыжников не поднял ее за весь день, а дело уже близилось к вечеру. Значило ли это, что Оля за то время, пока они не виделись, успела пройти большой путь в новом направлении, не то зарабатывая деньги участием в порносъемках, не то бескорыстно удовлетворяя тягу к демонстрации своей красы? Если это была она, других гипотез для объяснения причин уже не требовалось. Но это действительно была она. Впрочем, двойник Оли тоже не исключался, хотя вероятность такого совпадения казалась мизерной, однако возможной. Михаилу по этому поводу сразу пришел на ум удивительный рассказ отца. Дело было во время войны, в 1944 году. В доме архитектора была развернута выставка американской школьной архитектуры. Отец тогда взволнованным голосом говорил им с мамой: «Подхожу я к стенду и вижу фотографию – сидит в классе среди других явно американских школьников Мишка, именно Мишка, никто иной! Как могло возникнуть такое полное сходство в лицах, в фигурах, в возрасте – не представляю!» А отец был архитектором и прекрасным рисовальщиком и ошибаться насчет сходства с неведомым американцем в американском же школьном интерьере никак не мог.

Но даже принимая версию о двойнике Оли в качестве вполне возможной, нельзя было сомневаться в том, что эта дама – туз треф – дожидалась его здесь неспроста, и Михаилу пришлось крепко задуматься, чтобы понять, для чего. Ну, прежде всего, не для того, конечно, чтобы подтвердить в его глазах выдающуюся Олину женскую силу хотя ранг карты – туз треф – однозначно свидетельствовал о ее высочайшем для брюнетки ранге. Тогда для того, чтобы ввести его в курс ее новых занятий на сексуальном поприще? Вполне правдоподобно. Но это-то, в свою очередь, для чего? Сильно взволновать его этим открытием? Однако приятным его волнение никак нельзя было назвать. То, что недавно любимая тобой и любившая тебя женщина стала если не проституткой, то чем-то вроде нее, вряд ли может восприниматься совершенно спокойно. Но и сильно взволнованным Михаил себя не ощущал. Или ему надо было радоваться, что женщина с такими задатками не стала его женой, хотя, казалось, вполне могла ею стать? В деле она его уже предавала – и не только в тот раз, когда он застал ее печатающей статью на машинке. Года через полтора Оля сообщила ему, что в ее фирме организовали подходящий отдел, и она предложила его кандидатуру. Михаил тогда съездил туда, отдал анкету, поговорил с заместителем директора и стал ждать ответа, однако его все не было. Заинтересованная в его переходе Таня Лосева, ушедшая вместе с Олей и Милой Перфильевой, забеспокоилась и сама пошла узнавать у заместителя директора, берут Горского или нет. Тот ответил: – «Он нам вполне подходил. Но Ольга Александровна сказала, что он нашел другую работу». Об этом открытии Таня немедленно уведомила Михаила. Неприглядная истина была вполне понятна им обоим. В скором времени Таня и Мила ушли от Оли. Они готовы были ждать его даже в качестве любовника Оли. Но работать с его бывшей любовницей без него не пожелали. Тем более после столь явного вранья. Впрочем, если быть точным, Оля представила начальству его кандидатуру и даже охарактеризовала как наиболее подходящую. А затем одним изящным движением перекрыла ему дорогу, так как давно решила, что этот отдел будет создан для нее, и подойдет он ей, как говаривал Санчо Панса, прямо «как перстень к пальцу». Ну что ж, к его знанию жизни Оля добавила еще одну немаловажную деталь. Любовь может прочно ассоциироваться с мечтой о карьерном успехе. Нет успехов в карьере – проходит и она, как и надежда на счастье с тем, кто прежде отождествлялся с надеждой. В этом, собственно, ничего удивительного не было. Просто казалось, что в данном случае, с Олей, все сложится иначе, вообще без корысти. Михаил имел право считать это предательством, но совсем не спешил им воспользоваться. Чего он больше получил от Оли – добра или худа? Он определенно склонялся к тому, что добра. Но объяснения всех причин, по которым в его руках оказалась тиражированная фотография голой Оли, Михаил пока не находил. Понадобилось получить еще одно – на сей раз натурное наблюдение, прежде чем он смог додумать все до конца.

Михаил поднимался на эскалаторе к выходу из метро в центре города, и движущая лестница уже кончалась, когда он увидел приближавшуюся к спусковому эскалатору Олю. В глаза сразу бросились две прежде совершенно несвойственные ей вещи – неестественно бледное или набеленное мучнисто-белое лицо под ранее невиданной шляпкой, которая ей не шла, и нарочито замедленная походка, будто специально говорящая о полнейшей праздности женщины и о том, что она НЕ ЗАНЯТА. Именно это в ту же минуту распознал и оценил другой мужчина – высокий и грузноватый человек в аэрофлотской шинели, скорей всего – какой-то залетный пилот. Он догнал Олю, окликнул, наклонился над ее плечом, чтобы увидеть лицо. Оля повернула голову и посмотрела на летчика, оценила призывное выражение его глаз и тоже вытянула губы в улыбке.

Увиденное не оставило Михаила вполне равнодушным, поскольку оно подтвердило, что Оля оказалась здесь не случайно и была занята ловлей мужчин по собственной воле, однако он без особого труда заставил себя прекратить наблюдения и прямо с эскалатора пошел к выходу в город, ни разу не обернувшись. В сущности, что еще надо было выяснить? Фотография туза треф давно подготовила его к только что увиденному. Аэрофлотский летчик просто приложил к ранее подготовленному документу последнюю утверждающую печать. Прием, который ему пообещала Олина улыбка, не заставил Михаила ни позавидовать ему, ни возревновать. Пилот? Пусть будет пилот. Если найдется где (а судя по всему, у Оли уже было где), он получит с ней много удовольствия. Возможно, будет довольна и она. Возможно и нет. Теперь не имело никакого значения, кто займет его место в Олиной постели. При этой мысли в его мозгу разом отпали последние остатки его прежнего недопонимания, словно КТО-ТО огненными буквами написал там окончательный вывод: «БУДЬ УВЕРЕН, ЖАЛЕТЬ НЕ О ЧЕМ» и он повторил его, только шевеля губами: «Жалеть не о чем!» – подводя, наконец, итог тому, что теперь вполне определенно представилось ему как любовная связь, с самого начала неугодная Небесам. Вся цепь желанных событий – с одной стороны – и знамений, которые он не вполне понимал и потому игнорировал, не усматривая прямых связей между этими событиями и отношением Небес к его соединению с Олей – с другой, с очевидностью выстроились в логическую последовательность пар «событие – кара», «событие – наука», «событие – кара».

Перелом лодыжки на Кольском во время лыжного спуска в самом начале знакомства, странные осечки во время первых свиданий и голод в первом Кантегирском походе, обморок в совете по кибернетике – все это сразу приобрело общий смысл: до тех пор, пока он будет придерживаться курса на сохранение связи с Олей, его будут преследовать неудачи практически во всем, невзирая на то, прав он или не прав. Высшие силы позволили ему сделать свой выбор женщины для любви, но они отнюдь не собирались поощрять взаимность с Олей своим благоприятствованием, поскольку данный выбор совершенно не одобряли, пусть и не всегда прямо выказывали это. Надо было только хотеть понять. Ну, а раз не очень хотел, то и доигрался до присылки порнофото, а потом еще и до сцены ловли пилота. Поделом, конечно. Теперь будешь знать, каково не соглашаться с ТЕМ, КТО ВСЕГДА ПРАВ. Олю можешь жалеть. Её и в самом деле должно быть жалко. Вроде бы не такого заслуживала по своим данным. Но вот жалеть их общую несостоявшуюся мечту – не смей – забудь, навсегда забудь! Она вообще ни за что не должна была состояться.

Однако именно с Олей открылся принципиально новый период его сознательно-чувственной жизни. Во время и после связи с Олей Лена перестала значить для него то, что значила прежде. Благодаря Оле Михаил осознал, что он желает и может получить в по-настоящему счастливом браке. С Леной – он уже предметно убедился – это было невозможно. Раньше или позже, но развод с ней был неизбежен. Устроить новую семью с Олей не получилось. Ну и что? Это просто значило, что придется искать, пока он не найдет женщину подходящую и одобряемую Небесами.

И поиск повел его от одной женщины к другой. Не так уж редко он мог заранее понять, что желанного результата в данном случае не будет. И тем не менее, с некоторыми из таких дам он оставался даже после установления неутешительного диагноза для своих перспектив и даже тогда получал от близости с ними больше, чем ожидал, но при возникновении новых благоприятных возможностей оставлял их легко и без сожалений, испытывая благодарность и добрые чувства к их доброте, пока путь или судьба не привела его к Марине. Но это произошло не так скоро, как хотелось бы, и потому он без большой любви занимался любовью с женщинами, которые после этого становились ему дороже, чем при начале знакомства – все до одной, а некоторых он сумел полюбить и не занимаясь с ними любовью буквально.

Первой из них была Мила Перфильева. Её порекомендовала Михаилу сотрудница смежного отдела Неля Дувалова, молодая женщина с призывно-сексуальной наружностью, всегда немного смущавшаяся при встречах с Михаилом. Неля нравилась ему, и поэтому он сразу поверил ее рекомендации. Мила училась с ней в одном институте. При знакомстве все подтвердилось – симпатичная, более того – красивая, толковая, со спокойным характером, еще не замужем. Человеку с такой улыбкой трудно было не верить, а девушке с хорошей стройной фигурой – тем более. Михаил сразу согласился взять ее к себе в отдел, а Мила пошла забирать документы из смежного института, в котором ее уже оформили на работу. Это свидетельствовало о том, что они обоюдно понравились друг другу. Внешне Мила вполне соответствовала типу русской красавицы – на самом деле достаточно редко встречающемуся – белокурой, с чистым, овально-удлиненным лицом с правильными чертами, полными губами и синими сияющими глазами. И хотя Михаил принял ее в том числе и за «красивые глаза», он совсем не думал тогда ею заняться. В то время его интересовала только Оля.

Однако постепенно страсть убывала, встречи с Олей вне работы происходили все реже, будущее становилось всё более неопределенным, а Мила между тем смотрела на него совсем неравнодушными глазами, хотя о его связи с Олей просто не могла не знать и от Нели, и по сплетням, и по собственным наблюдениям. Михаил знал, что далеко не всем, особенно женщинам, нравится его выбор. Причины были вполне банальными – женщины завидовали Олиной внешности и положению любовницы – конфидентки шефа отдела, мужчины же завидовали, тому, что он, а не они обладают такой женщиной. Но Миле незачем было завидовать – в своем роде она была не хуже, чем Оля в своем. А в искренности и незлобивости Милы нельзя было сомневаться. И претензий на то, чтобы занять место Оли в сердце Михаила она никоим образом не проявляла. Так было до одного отдельского вечера в кафе поблизости от Олиного дома. Выйдя из кафе поздно вечером, они гурьбой проводили Олю до дома, а потом пошли к метро. После пересадки в центре оказалось, что на линии к станции «Сокол» Михаил и Мила остались только вдвоем. На «Маяковской» объявили, что поезд дальше не пойдет. Они вышли на перрон, и Мила остановилась у колонны прямо лицом к лицу. В ее глазах читалось ожидание действий, и Михаил тотчас приступил к ним, притиснув Милу к колонне и целуя ее губы и лицо. Народу в тот поздний час в дальнем от эскалатора конце зала почти не было. Мила охотно отвечала на его поцелуи и делала это очень умело, и скоро их языки вместе блуждали внутри то одного, то другого рта. Они только целовались и ни о чем не говорили. Разговоры у них начались потом.

Не раз, проводив Олю с работы до метро, Михаил прощался с ней и возвращался к институту за Милой. Они шли к метро той же дорогой и рассказывали друг другу о себе. Он услышал о ее очень серьезном романе с молодым человеком по фамилии Герцог. Знакомые уже называли ее герцогиней, потому что дело определенно шло к браку. В этом не сомневались и Мила с Герцогом. Он был от нее без ума, и она его, безусловно, любила за ум, красоту и его любовь. Он был единственным отпрыском на редкость состоятельной семьи. Однако, узнав, на ком хочет жениться сын, родители стеной встали против этого брака. Мила жила с одной матерью, очень простой, явно необразованной, но в прямом смысле естественно культурной женщиной, на которую дочь совершенно не походила. Когда Михаил сам познакомился с ней, Мария Георгиевна сразу напомнила его многолетнюю соседку по коммунальной квартире, почти родную тетю Мотю, ткачиху с Трехгорной мануфактуры, начавшую работать «в фабрике», как она говорила, с двенадцати лет. Учиться сверх церковно-приходской школы ей было некогда, а вот культурным человеком она безусловно была сама по себе.

Михаил и Мария Георгиевна сразу прониклись друг к другу доверием. Он не имел представления, кем она считает его – «женихом» или волокитой без серьезных намерений – отношение к нему Марии Георгиевны никогда не побуждало его думать об этом при ней. Бывая время от времени в их с Милой небольшой двухкомнатной квартире, Михаил чувствовал себя совершенно свободным от смущения и неудобства, потому что Мария Георгиевна неизменно бывала приветлива и никогда не старалась держать в доме дочь под своим визуальным контролем, дабы ничего «опасного» для Милы не произошло. Бывало, если во время звонка к Миле к телефону первой подходила ее мама, они с удовольствием разговаривали друг с другом, прежде чем она подзывала Милу. Кто был Милин отец, Михаил не имел никакого представления. Мила молчала, а он всегда придерживался принципа слушать, а не выспрашивать. И все же одна гипотеза на этот счет невольно возникла в его голове. Возможно, ее отцом стал некий высокопоставленный любовник Марии Георгиевны, который по какой-то невыразимой притягательности этой скромной и совсем не жадной женщины мог отводить душу только с ней одной. Это могло объяснить, каким образом совсем «непробивная» женщина оказалась владелицей двухкомнатной квартиры в хорошем новом доме. Таким богатством, почти счастьем, в то время могли похвалиться очень немногие. Да и приличную обстановку дома трудно было бы купить на одну Милину зарплату и пенсию Марии Георгиевны. Но это была не единственная загадка. В небольшой Милиной комнате на подзеркальнике перед трюмо Михаилу бросился в глаза очень богатый набор невероятно дорогих по его меркам французских духов, дарить которые могли только весьма денежные и потерявшие голову от любви кавалеры. Отдать две или три свои месячные зарплаты за один такой флакон ни один простой советский служащий безусловно не мог. А на подзеркальнике их стояло, наверно, на целых три годовых заработка Михаила. Однако его не очень занимало, кто именно приползал со своими подношениями к стройным и аппетитным Милиным ножкам. Его вполне удовлетворяло, что от него ничего подобного не требовали и принимали с радостью совершенно бескорыстно не только Мила, но и ее мать.

Вряд ли один только Герцог мог непрерывно забрасывать Милу сверхдорогими французскими духами – в конце концов, сколько их могла вылить на себя его любовь? Были ли у него конкуренты? Возможно, и были. Особенно после того, как Герцог вынужден был отступиться от своего горячего желания жениться на Миле, так и не вырвав у своих деспотичных родителей согласие на такой брак. Надо думать, у них имелись совсем другие матримониальные планы относительно сына. Партия, которую они могли бы считать подходящей для него, должна была обеспечить еще большую состоятельность и привести к еще более успешной карьере. А что в этом плане значила Мила? Ничего. Очевидно, на основании своего жизненного опыта они и мысли не допускали, что поступают неправильно, но им пришлось передумать. Отступившийся от своего намерения и обещания Герцог-сын места себе не находил. Родители с ужасом осознали, что не могут заинтересовать его НИКАКОЙ из предлагаемых ими потенциальных невест, хотя ему наверняка предлагали «все, что душа захочет». Но душа надежды всей семьи жаждала только Милы. Нет, он не ударился ни в пьянство, ни в разгул, он просто перестал как-либо интересоваться жизнью. Только это, наконец, всерьез испугало родителей и заставило их снять запрет на женитьбу на Миле. Но оказалось, что поздно. Мила отвергла повторное предложение своего бывшего милого и первого в жизни любовника, несмотря на то, что теперь она имела возможность диктовать семье Герцогов любые условия своего согласия. Наверно, старшие Герцоги не сразу поняли, что Мила глуха к любым соблазнам и выгодам, которые она могла извлечь для себя из новой ситуации. Но её бескорыстие им тоже пришлось признать как непреложный факт. К мольбам их сына о прощении Мила оставалась равнодушна. И тогда они были вынуждены уже сами ее умолять. Мила не поддалась. Что ж, они посеяли бурю в душе своего сына, им было и выводить его из пике. А вывели или нет, история в Милином изложении умалчивала.

Целоваться с Михаилом в своей комнате Мила была готова сколько угодно, но на большее при маме не соглашалась, а Мария Георгиевна никогда не покидала дома. Возможно, была чем-то больна. Но этого он так и не узнал. Встречи с Милой ничего не изменили в его отношениях ни с Олей, ни с женой. Она оставалась действительно очень милой, хотя вряд ли мечтала только об этом. Наряду с тем, что Мила привлекала его к себе как взрослая женщина. Михаил ощущал, что относится к ней еще и как девочке немного постарше своей дочери. И не то, что это могло бы целиком освободить его от желания обладать Милой – отнюдь нет! – но это лишний раз говорило, что Мила в полной степени не заменит ему ни Лену, ни Олю. Зачем же тогда было пользоваться такой приятной, душевно близкой ему красивой женщиной, готовой отдаться целиком без остатка, если он не мог ответить ей тем же? Рассматривать Милу только как даму для развлечения и разрядки он в силу взаимной симпатии просто не имел права. Жениться на ней было бы странно самому. Неполнота такого союза для его счастья была заранее очевидна. В отличие от Лены Мила совсем не увлекалась походами. Её сферой обитания был городской или курортный комфорт. А фигура у нее была не столь вызывающе сексуальна, как у Оли. Правда, Мила превосходила и нынешнюю Лену, и нынешнюю Олю своей искренностью в любви. Однако это не перевешивало. Поэтому, когда Мила мимоходом обмолвилась о том, что несколько человек сделали ей брачное предложение и ждут ответа, он сказал ей после нежного поцелуя: «Выходи!» – снова поцеловал, уже более страстно, но все равно еще раз повторил: «Выходи!»

Однажды Мила сказала ему, как подруга Неля спросила при встрече, не убила ли ее Ольга? – «И что ты ответила?» – «Нет!» – весело рассмеялась Мила. Оля действительно не догадывалась об их взаимной любовной симпатии, оттого и забрала с собой вместе с Таней Лосевой в другой институт, заверив, что Михаил вскоре тоже окажется там в качестве их начальника. Но еще до того, как обнаружился Олин обман, Мила при очередной встрече сказала ему: «Мишенька, я послушалась тебя!» – и показала на своем безымянном пальце золотое обручальное кольцо. Прежде Михаил никогда не задумывался над тем, как он отреагирует на выполнение своего совета. На деле же он почувствовал будто некий не очень тяжкий груз упал с его плеч. – «Правда? – спросил он ее. – Умница! Я тебя поздравляю! Кто он?» – «Алик, давно уже ходит за мной». – «Нравится тебе?» – спросить, любит ли его, язык не поворачивался. В ответ Мила пожала плечами: «Нравится, конечно, иначе бы не пошла. Но не так, как ты, дорогой!» В этом признании чувствовался легкий упрек. Что ж, он его заслужил. В следующий раз они увиделись после возвращения Михаила из Баргузинского похода. Она охотно пришла к нему на свидание, несмотря на уже очень заметную беременность. Впервые в жизни он встречался с любимой, беременной не от него, но никаких негативных чувств не испытал. Он был рад видеть её и еë нескрываемую радость от встречи, и они пошли в кино, а до сеанса и после он рассказывал ей о походе, о встрече с медведицей и медвежатами в верховьях ущелья Долсы, но больше слушал ее, думая, как хорошо, что по его милости она ничего от себя в жизни не упустила и у нее создалась своя семья. Но все равно она целовалась с ним, как раньше, как тогда, на станции метро «Маяковская», когда он прижал ее к колонне и все открывал для себя, что она ждет и любит его, и все открывал, и все открывал…

После рождения ребенка он виделся с Милой еще раза три. Она была по-прежнему трогательно расположена к нему и, кстати, ее мама тоже. Мужа он не видел ни разу, да и не хотел смотреть на него. Мила со своей стороны тоже не собиралась их знакомить. Муж наверняка бы догадался, кого больше любит его жена. А это было ни к чему ни Миле, ни Михаилу, ни самому этому мужу – больше всего, наверное, именно ему.

Но почему сейчас, после бурной ночи с Галей, ему пришла в голову Мила? Из-за того, что он с ней не спал – разумеется, не по причине собственного морального совершенства и стойкости, а всего лишь из-за недостаточной настойчивости, при которой «само собой» воспользоваться ею не получилось? Возможно. Контраст между тем и другим случаями был очень заметным. С Милой встречался, целовался, слушал ее, даже заботился о ней, но не лежал. С Галей, можно сказать, до минувшей ночи вообще не встречался – просто сталкивался три раза, зато переспал. Ни в том, ни в другом случае он не казался себе заслуживающим похвалы, но вспомнить о них было приятно. Что же до известной степени восстанавливало его в собственных глазах, особенно сегодня? Сознание того, что он еще «может»? Нет, не оно. Он и без этого знал, что еще может. Занимало совсем другое – сумеет ли он оправдаться за свое поведение перед Всевышним, получит ли от НЕГО милостивое прощение не совсем невольному греху, хотя и совершенному в слегка оправдывающих этот грех обстоятельствах?

Глава 21

До сих пор Михаила не беспокоило, правильно или неправильно он здесь себя ведет. Просто ему надо было хорошо делать то, что и полагается делать в сложном походе – думать, выбирать лучший путь, грести, маневрировать, смотреть по сторонам, ставить и снимать свой лагерь, готовить еду – всего столько, что дай Бог успевать за ходовой день. Вспоминать о своем прошлом он работой в полном смысле слова не считал, даже когда он, погружаясь в давние события, снова переживал за себя – и более того – давал себе порой безжалостные оценки. Это касалось той части его натуры, которую он, худо-бедно, прежде уже познал и постарался улучшить. Поэтому прошлое скорее назидало ему, но не угнетало, не растравляло душу.

Теперь же он чувствовал и знал – до самого конца пути и возвращения в Москву его будет неотступно преследовать вопрос, как он посмотрит в глаза Марине. Кончилось время, когда он считал себя почти неуязвимым для соблазнов. Пришла сексуально раскованная женщина – и вот, пожалуйста, «неуязвимый герой» тут же теряет стойкость, а в некотором роде и совесть, но все еще думает, что уступил этой даме не совсем неправомерно, а как бы даже из гуманных соображений, помогая ей разрешить проблемы, возникшие у нее по вине любовника-предводителя их команды. Оправдательные мотивы, которые сами собой лезли в голову, действительно, не выглядели только надуманными, однако и признавать их достаточными для того, чтобы успокоить пробудившуюся совесть, внутренней наглости не хватало. Гале было чем протаранить его добродетель, и у него оказалось достаточно сил, которые помогли ей уняться, но все же после того, как в его замечательной обороне была проломлена здоровая брешь, а не до того. Значит, не был застрахован бронею и зря слишком много воображал о себе. А теперь еще должен был воображать и Галины прелести. Они в самом деле впечатляли. Грудь – что надо. Бедра – великолепные. Зад превосходен. Темперамент, характер – вполне соответствующие ударному сексуальному облику. Суммарная мощь средств воздействия на мужское воображение – более чем достаточная, чтобы заставить покачнуться любого мужчину в возрасте, который Уильям Фолкнер, говоря о Юле Уорнер, определил словами «от восьми до восьмидесяти». Попасть в этот диапазон Михаил пока что попадал, но это не значило, что его поведение было столь же приличным, сколь и оправданным. Он и сам не знал, какую отметку надо себе поставить – то ли два с плюсом, то ли три с минусом. Прошли времена, когда он колебался, какая гипотеза верна насчет одного вопроса: допустимо ли ублажать нуждающуюся в ласках постороннюю женщину, если вполне удовлетворяешь в постели любимую и свою? Вразумления, получаемые им время от времени от самого Господа Бога, однозначно свидетельствовали: если своя женщина – воистину любимая, то нет, не допустимо. Иное было бы чревато утратой Высшего Небесного Дара и Блага – из-за погони за иллюзией, миражом и ерундой. Нельзя было безнаказанно рисковать подобной наградой, особенно зная, что второй такой не дадут – не дождешься. Ведь это самое редкостное счастье – хоть однажды в жизни получить долгую взаимную любовь, даже не ведая, за что его удостоился. Уж в чем – в чем, а в этом Михаил был убежден. Да и впрямь – рядом с Мариной ему никто не был нужен настолько, чтобы он не смог совладать со своими вожделениями и соблазнами со стороны других дам. И даже не только рядом с Мариной. Как ни хороша и молода была Галя, а сравниться с Мариной все равно не могла, в том числе и в постели. Кому-то такое могло бы показаться странным, но только не людям с хорошим вкусом и знанием жизни. Свой опыт в этом деле Михаил считал достаточно скромным, однако его уверенность в правоте подтверждал и такой признанный авторитет – знаток женских прелестей и умений – как Джованни Джакомо Казанова. Лучшей из всех своих любовниц он считал итальянскую принцессу, которой было семьдесят лет. А любовниц он имел, как говорится, «тыщу», а то и не одну. И молодых, цветущих и броских дам среди них хватало. Видимо, еще и по этой причине – из-за тотального превосходства Марины – Михаилу пока не было особенно стыдно. Галя не породила того особого, исключительного восторга, который, скорей всего, и мог бы считаться праздником измены, если не считать физическую близость главным показателем такого рода. Или время большого стыда еще к нему не пришло?