Легко видеть

Именно в тот страшно тягостный для него период жизни, начало которому положил крах любви к Инге, Михаил сделал для себя первый важный философский вывод, который потом привел его к обретению второго – философского призвания. Жизнь человека для самого человека не имеет никакого смысла, особенно если исходить из соображения о конечности и краткосрочности земного бытия. Тем более, что человек появился на этом свете отнюдь не по собственному желанию. Тогда по чьему? От чьей воли зависело придание смысла человеческой жизни? Ведь если она была ему дана кем-то ИЗВНЕ, то явно не для того, чтобы он употребил ее только для своего преходящего удовольствия, или, по крайней мере, был нацелен только на это. Оставалось только думать и искать. Слабым-слабым путеводным лучиком в сознании Михаила оставалась только мысль о том, что любовь к женщине все-таки имеет прямое отношение к ответам на те вопросы, которые он собирался найти. То откровение, которое перевернуло или – вернее – открыло его душу, когда он впервые в жизни полюбил Ирочку, не могло быть ни случайным, ни ложным – в этом Михаил не сомневался, несмотря на все частичные или полные неудачи с девушками, производившими на него неизгладимое впечатление, даже если со временем оно несколько стиралось. Однако до полного расцвета всемогущего чувства любви дело у него никак не доходило. Для этого требовалась полная взаимосвязь, и Михаил жил надеждой на то, что когда-нибудь обретет такое счастье. Ожидание удачи в любви с новой силой вспыхнуло в нем после знакомства со Стеллой Сургучевой.

Это была обычная для атмосферы туризма случайная и вполне типичная встреча.

Стелла отдыхала на Сочинской турбазе после горного похода сбора инструкторов спортобщества «Буревестник», он – после горного похода сбора инструкторов спортобщества «Наука». Палатки, в которых они жили, стояли рядом. Однажды незнакомая девушка попросила посмотреть за ее добром, пока она куда-то отлучалась. С этого все и началось. Через несколько дней у них кончились путевки, а до начала четвертой смены в альплагере «Алибек» оставалось еще больше недели. Михаил получил приглашение от Стеллы и ее подруги Аси переехать с ними на турбазу в Хосту и прожить там несколько дней в их палатке. Уговаривать его не требовалось. Обе девушки были хороши, а отношения с ними складывались самым благоприятным образом. По их ответам на его вопросы Михаил понял. что они студентки Московского университета, учатся на философском факультете тоже на четвертом курсе, и специализируются по логике. Однако их будущая профессия не имела для него особого значения. Главное заключалось в том, что их молодость, заразительный Стеллин энтузиазм и загадочность Аси влекли к себе без особых рассуждений.

Михаил даже не сразу решил, какая из девушек ему больше нравится. В нежном облике Аси, в ее мягких формах, в том, что она даже в купальнике выглядела совершенно целомудренной и безгрешной, была несомненная прелесть, но вот энергии как-то недоставало. Стелла, напротив, казалась угловатей, в ее фигуре не чувствовалось законченной гармонии, зато в ней явно сквозила крепость и сила, причем сила не только тела, но и духа – и все это дополнялось таким жизнерадостным напором, которому не могло быть преград. И еще сексуальность, которая сглаживалась мягким обаянием у Аси, в Стелле проявлялась в явном виде. Нет, конечно Михаил не чувствовал в Стелле особой искренности – совсем нет, и все же она будоражила воображение явно сильнее, чем Ася. Этого-то и оказалось достаточно для того, чтобы именно Стелла, а не Ася приходила ему на память перед сном в холодные сентябрьские ночи в «Алибеке». Лежа в спальнике на топчане в палатке на четверых, Михаил вызывал Стеллин образ перед внутренним взором. Она всегда виделась ему в полупрофиль, серьезная, печальная, на фоне светящегося золотистым светом тумана вокруг головы. Откуда тогда брался светящийся ореол, Михаил не знал. Он его не заказывал, но, поскольку картина повторялась из вечера в вечер, он скоро привык к тому, что сияние окружало ее голову. Вдоволь насмотревшись, Михаил засыпал. Ему хотелось, чтобы его ждала такая девушка, и чтобы ей было грустно без него, но дальше этого он пока не разбегался.

Зато, вернувшись в Москву с заработанным значком «Альпинист СССР» 1-ой ступени, Михаил без промедления отправился в старое здание МГУ на Моховой, на философский факультет, где он рассчитывал если не сразу увидеть девушек, то, по крайней мере, узнать расписание занятий четвертого курса. Расставаясь в Хосте, ни Стелла, ни Ася не оставили ему своих адресов, сославшись на то, что снимают квартиры и где будут жить в следующий семестр, пока неизвестно.

Он встретил тех, кого искал, еще во дворе, рядом со зданием их факультета. Его план отыскать их по расписанию занятий четвертого курса вызвал у девушек взрыв хохота. Оказалось, что они были уже аспирантками третьего года обучения, и Михаил посмеялся над собой вслед за ними. Однако он и не подумал отступать. Стелла успела задеть, даже разбередить его воображение достаточно глубоко и серьезно, и при встрече в Москве она его снова ничуть не разочаровала. В тот год к началу учебы как раз сдали в эксплуатацию новое здание МГУ на Ленинских горах, и Стелла получила комнату в новом аспирантском общежитии. Такое было совсем внове. Размах стройки и неслыханные удобства в новом здании университета были уже притчей во языцех в студенческой среде, и многим не терпелось увидеть всю эту небывальщину своими глазами. Но недаром новый университет строила не какая-то гражданская контора, а величайший подрядчик строек коммунизма – Гулаг, который, как и везде, разбил всю громадную стройку на зоны, обозначаемые литерами русского алфавита. Не заказав пропуска через знакомых обитателей той или иной зоны, попасть туда было нельзя. Стелла жила в зоне «Б», и добраться до нее, пока месяца через три не ввели в строй новую университетскую АТС, представляло собой сложную задачу.

После нескольких визитов в здание на Ленинских горах, осложненных долгим стоянием в толкотне и очередях перед бюро пропусков. Михаил заметил, что Стелла далеко не всегда радовалась его появлению даже несмотря на то, что сама заказывала ему пропуск. А потому перед ним со всей остротой встала проблема проникновения в университет помимо бюро пропусков и независимо от благорасположения Стеллы. Проскользнуть в общежития через пропускные пункты в жилых зонах было явно невозможно – охрана там бдила на все сто. Зато в центральный высотный учебно-административный корпус ходили только студенты и преподаватели МГУ по своим пропускам, правда, несколько иного образца, чем был у Михаила в МВТУ, и к ним, как заметил поневоле наблюдательный Михаил, вахтеры не очень присматривались.

Обходя в морозные безоблачные дни вожделенный, но пока неприступный, как крепость, центральный университетский комплекс, Михаил чувствовал себя бесприютным скитальцем, которому нет места в лучшей части мира. Зоны, сиречь боковые пристройки, примыкающие своими громадами к высотному корпусу, словно вращались перед ним вокруг зримой оси – золоченого шпиля, который вонзался в безжалостную, убийственно холодную синеву неба. Михаил установил, что менее всего расположена рассматривать пропуска и студенческие билеты охрана заднего входа в высотное здание – со стороны отдельно стоящих зданий физического и химического факультетов. Там почти не ждали посторонних. Пристроившись вслед за парой университетских студентов, которые направились к вахтерам с настоящими пропусками, Михаил точно так же небрежно взмахнул перед охранником и своим раскрытым эмветеушным. Опыт удался. Главная преграда осталась за спиной. Остальное уже было делом техники, – изнутри связь между «зонами» он давно изучил. В переходах между корпусами охрана не стояла. Так он обрел свободу посещений аспирантского общежития на двенадцатом этаже зоны «Б» без спроса у Стеллы. Единственным препятствием перед Стеллиной комнатой оставалась бдительная дежурная по этажу, которой вменялось в обязанность проверять пропуска у всех выходящих на этаж из скоростных лифтов. К тому же она сидела в точке пересечения трех коридоров и могла видеть любого, кто входил «к девочкам» или выходил от них. Чтобы сразу не вляпаться в руки этой стервы, Михаил отверг для себя возможность вознестись к возлюбленной на лифте. Впрочем, что было для альпиниста СССР, хоть и всего первой ступени, взлететь по запасной лестнице на двенадцатый этаж? Его бы и сто двенадцатый не устрашил. Осторожно выглядывая из-за косяка двери с лестницы в Стеллин коридор Михаил улучил момент, когда дежурная заговорила с кем-то, повернувшись в сторону, и рванулся к Стеллиной двери. К счастью, она была ближайшей к лестничной площадке. Очутившись перед дверью, Михаил вжался в нишу, чтобы не быть замеченным и после этого постучал в дверь. С той поры нелегальный путь был освоен.

Обычно открывала дверь в крохотную прихожую или кричала: «Войдите!» – либо сама Стелла, либо ее соседка по блоку (туалет и душ на двоих) латышская аспирантка Люция. Иногда он заставал у Стеллы ее соседей и знакомых, в большинстве – аспиранток, но иногда среди них встречались и мужчины. Не все они были коллегами по кафедре или факультету, и это недвусмысленно говорило о наличии конкурентов. Медлить в такой обстановке не стоило.

В один из ближайших вечеров Михаил привычным способом прорвался к Стелле и застал ее одну. Стелла была грустна, и его приход тоже определенно не прибавил ей настроения. Тем не менее, Михаил решил действовать. Стелла сидела в кресле боком к столу. Подойдя сзади, Михаил положил ей руки на плечи и сказал первое, что пришло на ум, но оказавшееся самым важным из всех возможных для такого случая слов: «Стелла, я рвусь к тебе со страшной силой!» Она не ответила и долго сидела, не шевелясь. – «Не надо об этом», – наконец, сказала она. Михаил молча положил перед ней на стол то, что, томясь в ожидании любви, написал о ней.

Стелла начала читать. Отложив последний лист, она впервые после его признания посмотрела Михаилу прямо в глаза и сказала: «Ты пиши». – «Писать?» – переспросил он. – «Пиши», – подтвердила она. Ее истинное отношение к себе Михаил в тот раз так до конца и не уяснил. Выходило ни то, ни се. Говорить с ней о любви с глазу на глаз и, тем более, заходить в этом деле дальше разговоров ему не давали. Зато получать от него волнующие душу письменные отчеты о сжигающих душу страстях и неистовой тяге к ней готовы были без ограничений.

И вновь Михаилу пришлось ожесточиться и против себя, и против своей в очередной раз оказавшейся ненужной любви. Тем не менее, ему понадобился еще один визит, чтобы прояснить все до конца. Он снова приехал без приглашения или договоренности. И сразу понял, что оказался в высшей степени нежелательным посетителем, потому что Стелла сидела в том же кресле в халате и штопала прохудившуюся на спине кофточку, которую обычно носила под жакетом. Михаил застал ее за делом, которым она ни за что бы не занялась при посторонних. Но в блок его запустила Люция и, думая, что это кто-то из соседок по общежитию, Стелла после стука в дверь и не подумала скрыть свою работу. Ни до, ни после Стеллы Михаилу так и не довелось встретить людей, которые бы совсем не стыдились своей честной бедности, как бы ни уговаривали их сторонние доброхоты и даже сам Роберт Бернс. Правда, Стелла все-таки сделала вид, что ей это все равно, что она не стесняется, но все равно это было не так. Стеллину отчужденность он буквально чувствовал кожей. По существу все было сказано без слов. Он был ненужным, лишним – не просто незваным. Они обменялись вялыми, ничего не значащими в сравнении с проявившейся истиной фразами. Поддерживать пустой разговор не было никакого смысла. Михаил повернулся, в три шага достиг двери и прикрыл ее за собой. Уже закрывая вторую дверь из прихожей в коридор, он вроде бы услышал, что его зовут, но не замер ни на секунду. Что она могла бы ему сказать, если бы он вернулся? Ровным счетом ничего нового. Чтобы он продолжал писать ей О НЕЙ? Что хотя бы этим он ей все-таки нравится? Зачем? Все равно его любовь безответно зависла в воздухе, и это нельзя было поправить никакими словами – ни его, ни ее.

Радость от прошлого общения со Стеллой была отравлена вся до конца. Уж это-то он прочувствовал на себе в полной мере. Оказавшись в коридоре, Михаил привычно рванулся через площадку к лестнице и снова вроде бы услышал, как за его спиной начала открываться дверь из блока в коридор, но ноги уже сами легко понесли его по лестнице вниз – с марша на марш, с марша на марш, прочь еще от одной жизненной неудачи. И он еще не представлял, от какой.

Это выяснилось много времени спустя – времени, которое Михаил сумел – таки не потерять даром. Напрасное, на первый взгляд, знакомство со Стеллой на деле оказалось вовсе не напрасным. Через Стеллу Михаил познакомился еще с несколькими аспирантками философского факультета, и очарования одной из них он, невзирая на переживаемую неудачу, отнюдь не забыл. Это была Лена, его будущая первая жена. Она часто заглядывала в общежитие к подругам, хотя жила не здесь, а с родителями под Москвой. Вместе с Леной и Надей Михаил в каникулы после зимней сессии пошел в трехдневный лыжный поход на Истринское водохранилище, и там в селе Пятница, в избе, куда их пустили на ночлег, он в темноте на печке долго целовался с Леной, и это оказалось надолго, на целых шестнадцать лет, о которых он никогда не жалел. Но это достаточно продолжительное супружество было еще впереди, когда до Стеллы дошли не вполне определенные слухи, будто бы Лена собирается замуж за какого-то бауманца. – «Уж не за Мишу ли?» – тоном собственницы спросила Стелла у Нади. Та подтвердила, – да, точно, за Мишу, – и успела заметить слезы, на секунду выступившие из Стеллиных глаз. Правда, Стелла тут же овладела собой и передала через Надю пожелания счастья и ему, и Лене.

Искренним ли было это пожелание, или то была лишь попытка сделать хорошую мину при плохой игре, Михаил так и не узнал, да и не хотел разобраться. О Стелле до них с Леной изредка доходили отрывочные сведения. Она сменила одного за другим трех мужчин, причем каждый следующий был как будто выгодней предыдущего. Целью этих замужеств (или сожительств), по всей видимости, было устойчиво закрепиться в Москве и получить работу в каком-либо столичном учебном институте. Это соответствовало стандартному поведению провинциалки, вынужденной пробивать себе дорогу в столицу любыми способами (использование своих природных ресурсов нередко включается в их число). Далеко не всем мечтающим об удобствах и карьере, улыбается счастье родиться там, где существуют наилучшие возможности для этого. Стеллино поведение его не удивило. Заодно он лишний раз убедился в том, что в свое время Стелла не сочла его сколько-нибудь перспективной фигурой для достижения своей цели. Ну что ж, в этом она не ошиблась. И все же эта история имела неожиданные продолжения.

Однажды, лет через шесть или семь, Лена без предупреждения привела к ним домой неожиданную гостью. Михаил удивился, но отнюдь не был смущен. Если Лена еще и могла предполагать, что у него к Стелле что-то осталось, то сам он уже никак не мог. Сели обедать. Разговор за едой велся ничем не примечательный – ровно такой, какой и полагается поддерживать воспитанным людям, не испытывающим глубокого интереса друг к другу. Однако когда Лена вышла за очередным блюдом на кухню, Михаил, предчувствуя, что маска безразличия все-таки свалится со Стеллиного лица, в это время опустил взгляд к тарелке, одновременно незаметно скосив его вбок, чтобы видеть в стекле серванта отражение бывшей зазнобы. И тут же убедился, что сделал это не зря. Стелла, заранее озарив улыбкой все лицо, таки метнула на него зажигательный интригующе-предлагающий взгляд, рассчитанный на соответствующее восприятие бывшим претендентом на ее прелести. Это был выпад находчивой и хищной авантюристки, всегда готовой использовать любую случайную (а тем более и неслучайную) открывшуюся возможность в свою пользу.

Правда, не встретившись с ним глазами (а именно на это и был расчет) она тут же опустила свои, и мгновение спустя в ее лице не осталось никаких следов ни брошенного ему призыва возродить прошлое, ни разочарования оттого, что он не подумал его принять. Ах, как ей хотелось начать очередную соблазняющую игру – теперь вместе с ним и, разумеется, против Лены! Путь уже был выверен и размечен, но в результате – ноль. К возвращению Лены за стол Стелла была уже точно такая, какой хозяйка дома оставила ее.

Следующий контакт со Стеллой был уже через шестнадцать лет после женитьбы на Лене, точнее – почти сразу после того, как они разошлись. Лена однажды сообщила Михаилу при встрече, что случайно увиделась со Стелой Сургучевой, и та уже прослышала о разрыве между ними и по этому поводу заявила Лене: «Это никуда не годится! Я обязательно поговорю об этом с Мишей!» – «Так что жди», – с усмешкой предупредила Лена. В те дни ей еще хотелось насолить Марине.

Михаил сразу понял, насколько «случайной» была встреча Лены и Стеллы, и каковой на самом деле может быть заинтересованность бывшей пассии в примирении разошедшихся супругов. Стеллин звонок не заставил себя долго ждать. Начала она, конечно, с того, что была крайне огорчена и взволнована тем, как это двое таких ее добрых друзей перестали находить общий язык и расстались, что для этого у них не может быть серьезных причин. – «Значит, – прервал ее Михаил, – ты знаешь гораздо больше, чем я и Лена». Стелла уловила насмешку, но так и не поняла, как он относится к ее вмешательству. – «Ты сказала что-то насчет общего языка, – продолжил Михаил. – Так вот. Мы его не потеряли». После этого Стелла немного прикусила свой язык и отставила тему развода и свою посредническую миссию в сторону. Впрочем, ей так стало даже свободнее – можно было сразу перейти к делу без лишних слов. А дело, если отбросить словесную шелуху, заключалось в том, что она сейчас так же, и до аспирантуры, живет в Иванове, преподает в институте, все у нее в общем, неплохо, есть даже машина, не Бог весть какая, но все же…А еще ей приходится сотрудничать с московским институтом, но, к сожалению, ей из Иванова туда на кафедру крайне трудно дозваниваться. Не может ли он, Михаил, взять на себя труд помочь старой знакомой, когда она попросит что-нибудь передать туда?» – «Пожалуйста, запиши телефон», – продолжила она, словно он уже согласился. – «А почему ты не попросишь об этом Асю?» – перебил он ее. – «Знаешь, до нее тоже очень трудно дозваниваться. Если б это было реально, я бы не просила тебя».

Не веря ни одному ее слову и кипя негодованием на нее и на самого себя, он взял бумагу и карандаш и записал телефон, который продиктовала ему Стелла, вместо того, чтобы послать ее по очень дальнему адресу. После этого она снова очень весело заверещала, обещая повидаться с ним, когда снова будет в Москве. Вскоре она позвонила, чтобы передать ему свое первое поручение и начать осуществление своего гениального плана перебазирования из Иванова в Москву, в котором Михаилу, как он сам понимал, отводилась одна из двух главных, но все равно промежуточных ролей. Вторая, разумеется, выделялась заведующему той кафедрой, на которую она собиралась перескочить. Сценарий, а лучше сказать – алгоритм победоносного завоевания Москвы – был таков.

После пары – тройки звонков, которые Михаил должен будет транслировать на вожделенную кафедру, Стелла является в Москву и в благодарность приглашает его в ресторан и обязательно платит из своих денег, предварительно (как мило!) передав их ему, чтобы он не смущался в зале ресторана. Вариант – он отказывается идти, и тогда она, накупив вина и всяческой снеди, напрашивается к нему, что даже значительно удобней, ибо тогда отпадает необходимость перебираться из ресторана в любовное уединение. Потом – это уже в любом варианте – ему будет предложена запоминающаяся, нет – даже восхитительная – постель, и устоять он не сможет, даже если попробует сопротивляться – она знает, что можно сломить любое сопротивление, не стоит в этом сомневаться.

Да и то сказать, разве она могла разучиться обольщать, если год за годом только совершенствовала свое практическое мастерство? Нет, разумеется. И Михаил не станет исключением. Что он, действительно крепче других? Разумеется, нет.

Дальше. Близость в постели обязательно заставит его заболеть привязанностью к Стелле. Впрочем, тем же сладостным недугом должен будет заболеть (и заболеет) и заведующий кафедрой вожделенного Московского института, и проректор, если заведующего кафедрой окажется недостаточно для перевода в Москву, а если понадобится – то и ректор. После этого она для временного закрепления успеха выходит замуж за свежеразведенного Михаила и прописывается у него в Москве, и пока он будет наслаждаться ездой на ее автомобиле или заниматься починками, лежа под ним, она проходит по конкурсу на замещение нужной вакантной должности (если свободной вакансии не окажется, ее все равно обязательно сделают). Следующим шагом с ее стороны будет притупление любовной остроты в отношениях с Михаилом и обращение острия ее любви (можно сказать, и жала) в сторону более полезного человека, который в настоящий момент еще может быть ею не определен, но в скором времени будет непременно опознан и «приобщен». К телу и делу. Как только это случится, из фаворитов может быть разжалован и заведующий кафедрой и любые другие переставшие быть значимыми для ее судьбы лица – замена найдется любому. Тогда последует стандартная процедура разводов и расставаний, в которой она поднаторела не меньше, чем в технологии обольщения. Затем ее развернутую деятельность увенчает новый взлет на столичном небосклоне.

Представив себе алгоритм Стеллиного замысла, Михаил твердо решил, что больше пальцем о палец не ударит ради того, чтобы содействовать его реализации, пусть Стелла хоть сто раз считает себя его верной походной подругой. Дня через три Стелла вновь позвонила ему. – «Ты передал?» – «Нет», – «Почему?» – «А я не нашел бумажки, на которой записал телефон». На другом конце провода наступило молчание. Сбой никак не был запланирован, а тон, каким воспользовался Михаил, не оставлял никакого сомнения, что не позвонил он сознательно, и звонить не намерен, и что ему даже нисколько не стыдно за вранье. Словом, Стелла должна была понять, что ей придется играть в свои игры без него, и она поняла. Промямлив несколько слов сожаления, она попрощалась, не пытаясь навязать новое поручение. Больше Михаил ничего не слыхал о ней. Вспоминалась она ему тоже чрезвычайно редко. Он совсем не старался воздать своим нарочитым отказом за отвергнутую ею любовь (тем более, что он привел к женитьбе на Лене). Им даже не двигало чувство солидарности с другими мужчинами, ставшими настоящими жертвами ее далеко нацеленных интриг. До крайнего ожесточения и непреклонности его довело то, что эта провинциальная и на все готовая хищница посмела посягнуть через него на интересы и собственность Марины. Вот этого-то он и не пожелал ей спустить. И как бы Стелла ни была убеждена в неотразимости своих прелестей и чар, она, оказывается, не забыла его характер – иначе бы попыталась как-то наладить задуманную ею и внезапно застопорившуюся игру. Конечно, в общем плане Михаилу было немного жаль девушек, вынужденных идти на все, лишь бы вырваться из ненавистной им атмосферы провинциализма, из обстановки постоянной душевной угнетенности тем фактом, что лучшая жизнь оказывается не для них. И, коль скоро судьба не обделила их сексуальными ресурсами, им оставалось пускать в ход именно их в качестве таранной силы, пробивающей неприступную стену вокруг столицы. Да, они в этой жизни (неизвестно, правда, как в предыдущей) не были виноваты в том, что появились на свет в каком-нибудь Кашине, Абазе или Иванове и потому не чувствовали себя обязанными вянуть в них от тоски и скуки и пропадать. Но и становиться добычей этих будущих столичных жительниц – кто бы они ни были – преподаватели, научные работники, домашние хозяйки или проститутки – он отнюдь не собирался. Для него они могли представлять интерес (и то лишь теоретически), если бы они на самом деле любили его, а он любил их.

Казалось, переход всех его симпатий и душевных сил от Стеллы к Лене занял совсем немного времени – меньше одного семестра – чтобы в нем самом успела бы произойти какая-то серьезная перемена, определяющая иной ход всей его дальнейшей жизни, но, тем не менее, она действительно произошла. А причиной перемены было то, что в нем, наконец, вызрело окончательное убеждение – БОГ ЕСТЬ! Да, не догадка, не гипотеза, не объект сомнений – именно бесповоротное убеждение, которое почему-то называют только верой. Вся предшествующая жизнь, включая Стеллу, недвусмысленно свидетельствовала о том, что случайного нахождения счастья не бывает и в ПРИНЦИПЕ не может быть. Возможна лишь Небесная награда такого рода, даже если и не дано будет узнать или догадаться, за что она Дана. Да разве это было очень важно в сравнении с полученным бесценным даром? Куда важнее было заботиться о том, чтобы его не утратить, не распылить, не променять.

Да, именно в то время в его голове сомкнулось представление об отнюдь не только физиологическом происхождении любви, необходимой для продолжения рода – и даже о преобладании в ней несказанного и нематериального – с мыслью о ее непосредственном происхождении от Господа Бога. Это стало исчерпывающим объяснением чуда, озаряющего душу, сердце и ум, да, собственно – и всю жизнь после его дарования, нисхождения из неведомой Небесной Дали сюда, на грешную Землю.