Без иллюзий

Ну, а Таня все никак не хотела разделить уверенность Михаила в возможностях своего сына. Она боялась себе это позволить. Наверное, Илья своими прежними метаниями уже выбрал у нее весь лимит ее прямых надежд, и теперь она соглашалась просто плыть по течению, наблюдая за проявленными действиями Ильи и ничего не загадывая насчет потенций, пока что не проявляющихся. От подобных мыслей ее отвлекало и постоянное исполнение долга перед слабой здоровьем матерью, перед внучкой и внуком от разных браков Ильи, перед Колиными друзьями (а потому и ее тоже), которые вошли в возраст, когда у людей все меньше здоровья и все больше болезней.

И лишь Виточка из всех людей, находившихся в поле зрения Михаила, оставляла лично для себя меньшую долю своей собственной жизни, чем Таня Кочергина. Она была женой троюродного брата Михаила Марика по линии мамы. Марик являл собой яркую и многосторонне развитую личность. Он с детства занимался акробатикой, великолепно владел своим телом и, несмотря на то, что был на четыре года моложе, вызывал искреннее восхищение у Михаила. Он и умом был подстать своему прекрасному физическому развитию. Как и Михаил, Марик сначала сделался инженером, а уж потом параллельно посвящал себя призванию писателя. Еще обучаясь в Московском авиационном институте на моторном факультете, он завоевал себе общеинститутскую известность выступлениями на студенческих вечерах со своими юмористическими произведениями. Даже известный потом всей стране и за ее пределами сатирик Михаил Задорнов, выпускник того же моторного факультета МАИ, уже став известным человеком, первый здоровался с ним при встречах как с мэтром в своем жанре. И хотя Марик и сожалел, что под влиянием своего очень понимающего в жизни, в том числе в математике, химии и инженерии отца поначалу выбрал не ту специальность для которой, как потом оказалось, был рожден, он оставил весьма заметный след и в инженерной науке, став, по сути дела, одним из мировых пионеров в области гибридных ракетных двигателей, то есть двигателей, работающих на твердом топливе и жидких окислителях. Работая в ведущем научно-исследовательском институте страны в области газовой динамики и ракетных двигателей, Марик стал не только теоретиком и практиком по тематике гибридных двигателей, но и счастливым человеком. Туда же поступила после развода с первым мужем Вита, которая после второго курса оставила Московский энергетический институт в связи с рождением сына и лишь потом возобновила учебу уже на вечернем отделении самолетного факультета МАИ. Михаил не знал подробностей их с Мариком знакомства, так как в старшие школьные студенческие годы почти не встречался с Мариком. Однако мама из семейных клановых чувств не уставала напоминать Михаилу о троюродном брате и рассказывала о его житье-бытье. Когда они вновь случайно встретились, Марик уже тоже стал инженером. Михаил сразу узнал его, а Марик не узнал, и потому Михаил вынужден был объяснять ху из кто, и кто кому ху. А потом, спустя несколько лет, желание мамы осуществилось – Марик с Михаилом сблизились, притом не по причине маминых уговоров, а потому что общение стало взаимно интересным.

Михаил еще до этого слышал от мамы, что Марик женился на сотруднице своего института, женщине с ребенком, но очень хорошей. Мама была права. Вита была подстать Марику по всем статьям. Он хорош – она тоже. Он умен – она не хуже. К тому моменту, когда Михаил и Марина познакомились с ней, она уже была не только опытным инженером с дипломом МАИ, но и активным научным работником, кандидатом наук, притом по заслугам, без малейшей натяжки. Она могла бы защитить свою диссертацию даже много раньше, чем сделала это, если бы пошла навстречу желанию должностного лица, разрешающая подпись которого была необходима. Но это лицо заявило: «Поедешь со мной в отпуск в Прибалтику – подпишу». Она повернулась и ушла. Минула пара лет, когда этого начальника на том же посту сменил другой, более порядочный. Вита часто превращалась не просто в экспериментатора различных опытных установок, но и в организатора взаимодействия разных институтов, конструкторских бюро и предприятий, участвующих в решении одной проблемы. Нередко ее включали в состав комиссий, выясняющих причины аварий и неудач в запусках новых объектов. На первых порах в мужских составах комиссий, как правило, ее встречало оскорбительное высокомерие, покуда она не доказывала, что права она, а не эти напыщенные индюки, больше озабоченные вмешательством представительницы женского пола в дела, которые не касаются женщин по определению, чем выяснением действительных причин неудач. Иногда доходило и до истерик: «Уберите женщину с полигона!» – это видите ли, дурная примета, как и присутствие женщины на борту боевого корабля! Женщину удаляли, ракета благополучно взрывалась, а потом эта же женщина указывала на причину взрыва, и умники вынуждены были соглашаться и исправлять собственную ошибку. Вита обладала таким изобилием энергии, что начала удивляться этому только через десятилетия. А до этого она носилась по институту и командировкам, защищала диплом, а затем и диссертацию, родила вместе с Мариком дочку, вела все домашнее хозяйство и растила двоих детей. Марик в этом участвовал, но немного, и Виту это устраивало, потому что она его любила, а собственной энергии ей без особых изнурений действительно хватало на все, даже на «культурную программу», то есть на чтение, театры, концерты, кино. Для любого обычного человека, даже для обычной советской женщины такое было бы чересчур, но она жила и не тужила. Потом дети выросли, закончили школу и институт. Детей не заводили ни сын, ни дочь. Правильно пела с эстрады Алла Пугачева: «Мода на детей совсем пройдет». Однажды Михаил не совсем осторожно поинтересовался у Виты, сколько лет ее дочери Арине. Оказалось, уже за тридцать. «А рожать она пока не думает?» – «Вроде нет». – «А не опоздает?» – «Может,» – со вздохом сожаления отозвалась Вита. Они поговорили и забыли. Но оказалось – забыл один Михаил. Как-то при встрече Виточка сказала, что Арина согласилась на семейное воспроизводство. Это согласие она облачила в следующую форму. – «Если хочешь, я рожу тебе ребеночка». Пообещала и родила, но действительно не себе, а матери. И на первых порах – еще и отцу. Вита и Марик получили внука Валерия в свое полное распоряжение. Арина считала, что свое обязательство по договору выполнила полностью, а дальнейшее уже не ее дело. Ей надо работать, а как работать журналистом, если ребенок вяжет мать по рукам и ногам: его и корми, и прогуливай, и купай, и носись с ним на руках, когда он орет, а не спит, тогда как ее и утром, и днем, и вечером ждут с материалами в редакции. Аринушка была любимым дитем, и она со своей стороны тоже любила маму уже никак не меньше большинства взрослых дочерей, живущих самостоятельной жизнью на этой Земле. Ей дали понять, как мать ждет внука или внучку, потому что им обеим уж столько лет, что им можно и не дождаться – дочери, потому, что может прекратиться натальная способность, а матери – потому что до их появления не доживет – и вот она прониклась этим и родила, а это тоже не так просто, особенно если самой не очень хочется ходить с пузом и мучиться, пока не разрешишься еще неведомо как и кем. Дочь действительно исполнила долг женщины по продлению рода. Виточка хотела, чтобы Арине свободно работалось в газете, потому что там ей было лучше, чем в книжном издательстве. Живой характер Арины побуждал вести динамичный образ жизни. Недаром и спорт она выбрала для себя нестандартный, причем требующий смелости – скачки с препятствиями – конкур. И по всему получалось, что растить и воспитывать внука придется именно ей, Вите, Валеркиной бабушке, с некоторой помощью дедушки.

Обязанностью Марика было взять на себя заботу о внуке после его пробуждения. Покормив его тем, что приготовила перед уходом на работу Вита, он катил внука на коляске гулять. Как только Валерка начал бегать, за ним уже стал абсолютно необходимым неусыпный контроль. Этот чертенок, едва поднявшись с колен, начал лезть в окно, в аквариум, в компьютер, в горку с хрустальной посудой. Чуть зазеваешся – все: он уже подготовился для рывка в неведомое. Такого живчика в лице Валерки никто не ожидал найти. Марик даже не жаловался, скорее продолжал изумляться, когда говорил Михаилу: «Понимаешь, как только он открывает глаза, я уже не могу делать ничего. НИ-ЧЕ-ГО», подчеркивая произнесением последнего слова свою абсолютную, прямо-таки кандальную привязанность к внуку, потому что иначе он или вылетит из квартиры через окно, или уйдет с головой в аквариум, или его где-нибудь ударит током, или случится еще что-то такое, чего наперед и представить нельзя. Когда Вита, сделав кое-что на работе, возвращалась домой, Марик получал временный отпуск и приступал к работе над книгой. Он писал детектив. Потом Вита опять уходила по своим делам, и Марик снова поступал в распоряжение внука, – так до вечера. Но даже такой образ жизни был возможен лишь потому, что и он, и Вита были уже пенсионерами. Их бы охотно выставили из института совсем, если бы не скудные зарплаты научных сотрудников. Молодежь на такую зарплату работать не шла. Те немногие, кто на это соглашались, лишь отрабатывали свой долг по распределению, а затем уходили кто куда. Профессиональная преемственность знаний пока еще как-то сохранялась только благодаря продолжающим работу пенсионерам, и они пользовались этим, чтобы выторговать себе льготный режим присутствия на службе. Марик делал институтские дела в основном дома, равно как и свою работу по призванию. Вита должна была присутствовать в институте гораздо чаще. Так они вдвоем дорастили Валерку до возраста двух лет с небольшим, когда Марик внезапно умер. Сердечный приступ произошел с ним по дороге на дачу, когда он был за рулем. Он успел остановиться до того, как ему стало окончательно плохо. Кто-то из проезжавшего мимо и остановившегося рядом автомобиля вызвал скорую помощь. Она приехала быстро и довезла Марика до больницы, но там смерть поставила последнюю точку на его жизни еще до того, как за него всерьез принялись врачи.

Марик внешне сильно изменился с тех пор, как он перестал активно заниматься акробатикой, в которой он достиг квалификации кандидата в мастера спорта. Он не потерял живости в движениях, мог, как и прежде, делать сальто на месте, но он сильно располнел, а соблюдать диету, понятно, ему совсем не хотелось. Зачем? Он и так чувствует себя вполне дееспособным, а лишать себя такого удовольствия, как еда, приготовленная руками и душою его жены, было вообще за пределами смысла. У него и раньше случались неприятности со здоровьем, приводившие на больничную койку, но он каждый раз выбирался из серьезных положений и в целом был готов продолжать жить так, как привык жить.

Виточка осталась одна. Любовь мужа, довольно мало помогавшего ей по дому (по крайней мере, до появления Валерки), все-таки давала ей столько сил, что она могла со всем справляться одна. Теперь это ОДНА превратилась в абсолют. Дома ОДНА, с Валеркой ОДНА (смерть отца ничего не изменила в образе жизни Арины, потому что мать-то еще Слава Богу жива), в постели ОДНА, зарплата и пенсия у нее тоже ОДНА. Участие окружающих, как водится, быстро сошло на нет. Все промелькнуло быстро: похороны, поминки, сборище на девять дней, еще одно на сорок дней – и все. Дальше только отдельные визиты время от времени. Нельзя сказать, что у Виточки не было возможности покончить с одиночеством. Давние ухажеры и даже бывший супруг, женившийся было во второй раз, но опять пребывавший в разводе, предлагали свою помощь немедля, а кое-кто звал ее и замуж, но ее не тянуло ни к кому. Марика не хватало ни в доме, ни в мыслях. Виточка взялась завершить подготовку к изданию книги, которую они с Мариком и еще с парой коллег написали по тематике гибридных ракетных двигателей. Теперь эта книга тоже должна была стать памятником мужу, ушедшему в другой мир, чтобы о нем не забывали оставшиеся коллеги. Дел на нее ежедневно наваливалось выше крыши – отвести Валерку в детсад, ехать на работу, ехать за Валеркой после работы, кормить его ужином, следить за тем, чтобы он совсем уж не утонул в компьютерных играх, куда он склонен был уходить с головой, купать его и укладывать спать – и после этого она уже просто валилась с ног, а надо было еще стирать, убирать и готовить, и на все на это она была одна, одна, одна…Михаил стремился хоть чуть-чуть облегчить ей жизнь вниманием и добрым словом, а получилось, что еще больше обременил. Виточка вызвалась обеспечить ему на работе с помощью своих «девочек» набор на компьютере его романа – Михаил, вопреки веяньям века, писал по старинке, рукой. Нельзя было сказать, что это сильно отягощало Виточку, но ведь все равно – сколько-то занимало. Еще за несколько лет до смерти Марика Михаил подарил ему и Виточке экземпляр своего философского труда, набранного на компьютере Светой. Марик не стал сразу читать его, и это пришло ему в голову только однажды ночью, когда никак не удавалось заснуть. Вот тогда он и вспомнил, что есть чем заняться – как был уверен Михаил, – только потому, что рассчитывал на чтение философской работы как на снотворное (как обычно и случается при знакомстве с ними даже среди бела дня), но, сев за стол, прочитал все залпом до конца единым духом. Кроме того, и он, и Вита прочли и первую повесть Михаила, и вот теперь Виточка хотела прочесть его роман, ожидая от него еще больших впечатлений, чем от прежних работ, которые она высоко оценила.

Михаила радовало, что он способен хоть чуть-чуть поднимать Виточкино настроение – слишком уж многое ее угнетало и слишком немногое радовало. Внук, собственно синего ореола вокруг чела которого окружающие не замечали, явно принадлежал к числу детей-индиго. Он был очень разумен, в ясельном и детсадовском возрасте прекрасно овладел компьютером, стал разбираться в причинах сбоев порою лучше взрослых специалистов, был крайне своеволен и настойчив в достижении своих целей (главной из них было неограниченно долго заниматься на компьютере), не любил гулять и практически не нуждался в детском обществе, да и во взрослом, пожалуй тоже, если не считать бабушки Виты.

После смерти Марика Валерку пришлось отдать в детский сад. Ему там не очень нравилось, а у Виты появилась новая обязанность отвозить его туда и забирать оттуда. Ей некогда было думать о себе кроме тех дней, когда ее почти совсем приканчивала сильнейшая головная боль, и она не знала, дойдет ли она до детского сада или не дойдет. Спасали – и то не всегда – очень сильнодействующие таблетки, уступавшие по силе только наркотикам.

Михаил с самого начала знакомства с Витой убедился в правильности маминой оценки – ОЧЕНЬ хорошая женщина. Она была хороша и лицом, и фигурой, и движениями. В ней прямо-таки искрилось чарующее сочетание силы и нежности, воли и способности следовать чувству. Он был рад за Марика, который обрел Милостью Божьей такую жену, как радовался за себя, что Милостью Божьей нашел Марину и соединился с ней. Будучи непохожими внешне, Марина и Вита имели много общего в своих характерах и убеждениях. Они были неизменно благородными и честными женами, верными своим Любовям. Обе представлялись Михаилу причастными к сонму лучших представительниц женского пола, каких только можно встретить на этом свете, однако Марина по-прежнему была для него любимей и желанней всех. Да, он любил и Виточку, хотя его любовь не имела, если так можно выразиться, явного сексуального наклонения. Оказывается, и такая любовь была возможна. Просто душевная теплота и радость при встрече, безграничный обмен мыслями без опасений, что тебя не поймут и из-за разности взглядов на житейские проблемы или государственные дела положат конец общению. Нет – это им не грозило и не изменилось в ней даже со смертью Марика. Было ясно, чего ей в жизни без мужа должно было не хватать. Но времена законного левирата, когда уцелевший по жизни брат получал право и даже имел обязанность удовлетворять в постели жену покойного, давно миновали. Михаил и не мыслил своего поведения с Виточкой в категориях левирата, сознавая, что Марина нашла бы в этом ущерб для себя, а это по всем статьям было недопустимо. Вита точно то же признавала насчет себя – для нее было неприемлемым портить жизнь Михаила, ставя его в двойственное, само по себе действительно очень опасное положение, так же как ронять себя в глазах Марины. К тому же по мононастроенности своего духа и души она была бы неспособна делить любимого с другой женщиной вообще, даже если бы он исправно перепархивал из одной постели в другую. Это было ясно и Михаилу, и Виточке почти без слов. Им достаточно было каждому обрисовать свое отношение к своим Любовям почти без слов. Ни на что более ценное, чем на полное взаимопонимание и готовность быть друг для друга душевной опорой, они пойти не могли – и не собирались. И такой их любви ничто не мешало.

Нельзя было сказать, что Марина ничего не замечала, Михаил чувствовал, что ей не очень нравятся их долгие телефонные разговоры с Витой и даже то, что он очень редко называл ее даже за глаза, иначе, чем Виточкой, хотя виделись они по-прежнему редко, и Марина всегда была в курсе встреч, которые происходили без нее. Но, видно, не стоило требовать от природы женщины больше того, что она способна чувствовать и делать с тем устройством, какое было заложено в ее самую глубину Творцом. Для Марины тоже было неприемлемо делить любимого с кем-либо еще. И хотя статус – кво в отношениях не нарушался, прозрение угрозы многолетнему счастливому союзу было вынесено из глубины на поверхность и доведено до сведения Михаила в форме, которая прямо никого не задевая, обрадовать не могла. – «Ты меня больше не зови вместе с тобой к Виточке. Я ей неинтересна, а быть там просто при тебе я не хочу». Михаил только и нашелся тем, что сказать: «Я только твой и другим не буду». Никакого ответа на свое утверждение – обещание он не получил. Когда после этого разговора приблизился очередной день рождения, и Марина спросила, как он хочет его отметить, Михаил сказал, что никак. Видеть Виточку она не хочет, а ему устраивать сборище и не позвать ее будет стыдно. – «Нет, почему же, – возразила Марина, – зови». И они отметили его в обществе Виточки, Тани Кочергиной (которую он тоже любил спокойной и ровной любовью, притом же считая ее сына Илюшку отчасти еще и своим) и кузена Сережи Горского, младшего из всех трех его двоюродных братьев со стороны отца и единственного, кто еще оставался жив. Их связывало нечто более прочное, чем чувство кровного родства, которого, кстати сказать, и не было – ведь Михаил был усыновлен родным дядей Сергея, а сам Сережа после ранней смерти его родной матери Вали, а затем родной тети Нади, которая растила его как мать, надолго остался сиротой.

Но уже во взрослые годы Михаил вместе с Сережкой прошли три сложных похода, не говоря о многих непродолжительных в майские дни. К любви и искреннему участию друг в друге общее походное прошлое прибавило еще и взаимное признание тех ценных качеств, которые позволяют преодолевать долгие пути, препятствия и невзгоды ради простого вознаграждения знания, что ты со своими спутниками на самом деле прошел все то, что выпало пройти, и за это каждый обрел память о том, какие красоты и люди ему открылись. Когда они ходили вместе, рядом с Михаилом была Лена, и Сережа нежно любил ее. Когда Михаил обрел другую жену, Сергей понял, что двоюродный брат обрел в лице Марины не меньшее, а даже большее для себя и в смысле мужского счастья, и в смысле походного участия. Пожалуй, ничуть не разочаровавшись в Лене, он полюбил Марину еще преданней и нежней, чем Лену, хотя он с Мариной ни разу не ходил. Сам Сережа женился поздно, считая, что торопиться незачем, да и зацепить его серьезно ни одна из знакомых женщин так и не смогла. Даже такая редкостная представительница прекрасного пола как Вера Соколик, полюбившая его, не удержала его при себе, хотя он тоже ответил ей удивившим его самого чувством. Сережка был красив мужественной красотой восточного человека – не то кавказца, не то кого-то еще. Из всех братьев Горских более или менее ровесников Михаила – он один, притом больше всех, походил на деда Григория, отца своей матери, младшей из четырех детей полковника ветеринарной службы еще царской армии. Он окончил Дерптский университет (ныне Тартуский), куда вместе со своим родным братом сумел поступить ценой принятия православия, что заодно открыло ему путь и к женитьбе на Вере Александровне, бабушке Алеши, Володи и Сережи Горских – а номинально еще и Михаила. Он был единственным блондином среди темноволосых братьев, но их это не смущало. Сережка, конечно, был смуглее и темнее всех, пока не поседел. Он едва на всю жизнь не стал летчиком бомбардировочной морской авиации (с возможным продолжением в роли пилота гражданской авиации), если бы Хрущев не ликвидировал ряд военных училищ, в том числе и то, которое уже заканчивал Сергей Горский. После сокращения из вооруженных сил ему довелось перепробовать всякое – быть и фрезеровщиком на почтовом ящике, и дозиметристом в Курчатовском институте, и лаборантом в вакуумном институте, пока он не закончил вечернее отделение Московского инженерно-физического института (в котором когда-то учился Михаил – под названием Московского Механического, пока его полфакультета не перевели в МВТУ) и он не стал инженером-физиком. Последним местом его работы стал институт космических исследований – гражданское лицо и витрина всей засекреченной и управляемой военными отрасли.

Вера Соколик не умела любить иначе, чем полностью посвящая себя объекту своей любви. После ее сближения с Сережей в походе по Пане, Варзуге и Стрельне на Кольском она до такой степени окружила его своей требующей такого же ответа опекой, что Сережка был просто напуган, до такой степени его, вольного искателя женских прелестей и удовольствий, лишали хоть какой-нибудь свободы оставаться привычным самим собой. Вера переиграла, передавила, перестаралась, потому что не могла, не умела ограничиваться нужным уровнем вхождения в его внутреннюю, всегда в какой-то степени обособленную глубоко личную область самовосприятия и самоутверждения, в которую она устремилась своей таранной женской мощью и красотой. Этого Сережка перетерпеть не мог. Связь распалась. Михаил и Лена так и не породнились с Верой Соколик, хотя уже казалось, что могли. Потом у него были другие женщины, много женщин, из которых Михаил видел только одну, которую Сережка представил родителям Михаила, в которых он видел самую близкую себе родню. Валя Михаилу понравилась. Казалось, кузен вот-вот женится на ней, но почему-то не женился, хотя девушка тоже хотела этого. Они как раз тогда вернулись из «свадебного» похода по Топ-озеру и Поньгоме, куда ходили на байдарке вдвоем. А потом он долго еще никак не мог определиться. Посещая маму Михаила, Сережка постоянно слышал от нее требовательное: «Сережа, тебе давно пора жениться. Почему ты не женишься?» – на что она слышала столь же постоянный ответ: «Теть Зин, жениться, конечно, можно, можно жениться, только на ком?» – Услышав дежурную фразу, тетя Зина взрывалась. Это происходило столь постоянно, что напоминало игру, в которой оба персонажа играли роли, приносившие им вполне ожидаемое и даже желаемое взаимное удовольствие. И вдруг Сережка решился. Его избранницей стала Ира, программистка из Центрального института прогнозов погоды, с которой он тоже сходил в поход по Приполярному Уралу. Она не настаивала на том, чтобы он на ней женился, она вообще ни на чем не настаивала. Она была рада его любить без всяких претензий, а когда забеременела и решила, что Сергей ее в связи с этим бросит, сказала ему, что все равно родит. И родила сына. Это было то, чего ему раньше не доставало, чтобы перешагнуть черту между холостой и женатой жизнью. Он переселился к Ире, которая жила вместе с матерью, работавшей в том же институте прогнозов, только на куда более значимой должности – Нина Николаевна считалась одним из лучших метеорологов страны. Она была волевой и не склонной к компромиссам женщиной, но Сережка ухитрился «обломать» и ее. Обе дамы – мама и бабушка – уже договорились, как назвать новорожденного мальчика. Услышав это, Сергей вознегодовал:

– Толик? Какой Толик? Филипп!

И его сын действительно стал Филиппом, а не Толиком, хотя отец еще не решил формально жениться на его матери. Это произошло, когда Филя уже в буквальном смысле слова «ходил пешком под стол». Мать Иры Нина Николаевна, будучи главой экспедиции на научном судне, бесстрашно направляла его к центру тропического урагана, но она едва не пришла вслед за дочерью в отчаяние, когда в утро посещения ЗАГС»а Сережка не мог найти второй носок к парадному костюму, и женщины предложили ему надеть другие, а он заявил, что в других носках расписываться не пойдет, они не знали, что делать. К счастью, это не был формальный предлог для того, чтобы уклониться от уз Гименея. Носок нашелся, брак состоялся. Михаил сам видел, как Нина Николаевна перевела дух, когда на нее, наконец, перестала давить упрямая воля и непредсказуемость поведения зятя. Женившись, Сергей не изменил образа жизни. Он не считал нужным ставить Иру в курс своих дел, мог пропадать неведомо где с утра до вечера, возвращаясь домой только для того, чтобы спать. Но Ира оставалась верной себе. Она не могла не догадываться, что Сережа не зря тратит время где-то на стороне, однако предпочитала в подробности не вникать и даже вообще не входить – и, видимо, только этой броней защищала свой семейный союз от распада, а муж поневоле научился ценить такую жену, хотя, конечно же, среди его женщин тоже находились такие, которые были непротив завладеть им совсем. Не будучи шибко сентиментальным, Сережа все-таки очень полюбил сына, которого грубовато, но с искренней радостью звал дома Филимоном. Филимон с самого раннего возраста, когда начинает проявляться личность ребенка, показал себя умным и настырным парнишкой. Благодаря шмоткам, которые Нина Николаевна привозила из поездок за границу, мальчик выглядел американцем, а то, как он разговаривал со взрослыми, выдавало в нем логичного мыслителя, старающегося и умеющего быть неприятным. Михаил ожидал, что таким он и вырастет. Сергей думал о сыне иначе, и ему рисовалась в мозгу будущая значимая карьера Филиппа, ибо Бог его действительно умом не обделил. Сын принес огорчения папе с другой стороны. Уже учась в Московском университете на философском факультете, который выбрал сам, он вместе со своим приятелем – сокурсником влюбился в одну девушку, а она выбрала приятеля, а не его. Это было очень огорчительно не только для Филиппа, но и для Сережи, не привыкшего терпеть фиаско на сексуальных полях сражений. Но это было бы еще ничего в сравнении с тем, что ему пришлось испытать при продолжении этой истории. Девушка, отказавшая было Филиппу, прожив несколько лет с приятетелем в браке и родив сына, разошлась с мужем, и Филипп поспешил жениться на ней, будто она его уже однажды не забраковала, будто вообще без нее в мире не нашлось бы куда более душевных и привлекательных женщин, чтобы не жениться именно на той, которая, по соображениям старшего Горского, того не стоила. Да, настоящему мужчине еще, может быть, и имело бы смысл воспользоваться ею в постели, чтобы получить сатисфакцию, но жениться на такой он просто никак не был должен – это опрокидывало все представления Сережи с ног на голову – как так? Неужели Филимон мог мириться про себя с таким позором? Но Филипп о позоре не думал. Он думал о семье, о приемном сыне и собственной дочери, которая вскоре появилась. На вопрос Михаила, любит ли он внучку Соню, Сережа пожал плечами и сознался, что почти равнодушен к ней. Видимо, такое отношение было следствием его представлений о негодном предприятии, устроенном его сыном, и теперь он переносил свою неприязнь с жены сына даже на ее дочь от собственного любимого дитяти. Михаил был на четыре года старше Сергея и думал, что тот всегда будет моложе его по крайней мере внешне. Но оказалось не так. Когда Сережа перешагнул через рубеж в шестьдесят лет, стала заметна не только седина, но и какое-то общее увядание. Михаил и Марина с болью констатировали это. Оставалось только надеяться, что Сергей еще будет взбрыкивать ногами, как старая цирковая лошадь под звуки бравурного марша, но пока что он больше жалел, что не тогда родился, что перестройка застала его нищим и поэтому не на что было развернуть дело как частному предпринимателю. Чем он хотел бы заняться в постсоветское время, Михаил не спрашивал, зная, что Сережка действительно способен на многое. Если уж он при советской власти построил легковой автомобиль своими руками, включая оригинальный корпус, на свой более чем скромный бюджет, то мог осилить и что-нибудь попроще и понадежнее. Но еще больше он страдал из-за Филимона. После перестройки кормиться за счет одной философии стало почти невозможно, хотя в отличие от многих своих прежних коллег он занимался не научным коммунизмом и диалектическим материализмом, а трудами Хайдеггера в оригинале. Имея двух детей и требовательную жену, Филипп устроился грузчиком на мясокомбинат. Когда жить стало несколько легче, он закончил бухгалтерские курсы и стал работать бухгалтером сразу в пяти фирмах. Так поступали многие интеллектуалы, занятые прежде научной работой. Но Филипп и тут доказал, что он не такой как все. В отличие от многих других, кто ради денег навсегда расстался с наукой, он занялся ею, правда, уже не философией, а экономикой. Он поступил в университетскую вечернюю аспирантуру и успешно защитил диссертацию на соискание ученой степени кандидата экономических наук. Руководитель его диссертационной работы считал, что ему надо идти дальше. Но пока все тормозила проклятая занятость в бухгалтериях пяти фирм, так как найти высокооплачиваемую работу экономиста без личных знакомств в этой сфере оказалось невозможно. А в том, что голова у Фили работала очень хорошо, Михаил убедился сам в ходе продолжительной беседы с племянником. Ему не понравилось только, что Филипп говорит так тихо, что приходится сильно напрягаться, и это очень снижало комфортность беседы, что раздражало, надо думать, не только дядю, но и тех работодателей, к которым он пробовал наниматься, понижая тем самым и без того малые шансы на получение денежной должности. Михаил поделился наблюдением с братом. Сергей сказал, что они с Ирой тоже говорили сыну об этом недостатке. Тихую речь многие расценивали как показатель нехватки энергии и уверенности для того, чтобы делать бизнесс с таким сотрудником. Помогло ли мнение Михаила усилить воздействие родителей на Филю, чтобы убедить его расстаться с милой привычкой тихо говорить ради того, чтобы заставить собеседника внимательней себя слушать, дядя так и не узнал. Однако сам Михаил понял, что племянник оказался много выше его ожиданий и зауважал как за способность выживать, перешагивая через въевшиеся вовнутрь стереотипы, так и за преданность влечению к научным занятиям в условиях, когда другие сдаются.