Без иллюзий

После того, как Михаил на научно-техническом совете вслед за Суховым выступил против Полкиной, Феодосьев, предупредительно стараясь делать все в пользу последней, пытался превратить ее в некий противовес Горскому. Михаил откровенно, но без всякой злобы, смеялся над этим. Всякое лыко годилось в строку, лишь бы от этого проистекал какой-то ущерб ненавистному подчиненному. В ход шло все – исключение фамилии Горского из состава командируемых за границу – теперь по тематике Михаила туда ездил Феодосьев, и издание небольших статеек с перепевом мотивов Данилова, Влэдуца и Горского без упоминания последних, и даже особо гнусные разнарядки на сокращение штата отдела, когда он прямо указывал, кого надо уволить, не трогая при этом (закон не позволяет!) молодых специалистов, попавших в институт по распределению и не имевших ничего против своего увольнения. Разнарядку Михаил откровенно проигнорировал, пригрозив обратиться по этому поводу в госкомитет по науке и технике, где подобное самоуправство ни к чему хорошему для институтского начальства не привело бы. Но на парирование пакостей уходили и нервы, и время, к тому же Михаил понимал, что его не оставят в покое ни Пестерев, ни Феодосьев, пока не изведут. Валентин даже лез вон из кожи, чтобы по каким-нибудь формальным критериям засчитать Горскому невыполнение плана. По одной из малозначащих позиций квартального плана в качестве завершения работы предстояло рассмотреть результаты на секции НТС, где председателем был Феодосьев. Когда собралось заседание секции, он неожиданно по надуманному предлогу объявил вопрос неподготовленным и снял его с повестки дня. Замысел был понятен – объявить, что Горский не способен даже на такую малость, как подготовить рассмотрение работы на секции, а в результате не обеспечил выполнения плана.

Михаил не остался в долгу. Он немедленно написал докладную записку в адрес технического управления госкомитета, протестуя против проведения искусственного обвинения и вытеснения в off side и подписался своим вторым титулом – заместитель председателя секции НТС, каковым он и был утвержден госкомитетом. Михаил подозревал, что после подачи докладной через голову Пестерева будут приняты меры по исключению его из ранга заместителя председателя секции, но даже и он не ждал, что это произойдет так быстро. Это означало одно – к решению вопроса со всей энергией присоединился сам директор в поддержку своего заместителя. Впрочем, это все-таки произошло после того, как в техническом управлении отреагировали на докладную Горского и заставили Феодосьева рассмотреть вопрос в прежней степени готовности. План отдела по данной позиции, таким образом, торпедировать не удалось.

Однако в распоряжении Феодосьева был еще один инструмент, целиком находящийся в его руках. По целому ряду дел выполнение плана в отделе Горского зависело от того, будет ли своевременно сделано программное обеспечение для обработки лексической информации на ЭВМ. Сделавшись заместителем директора, Феодосьев оставил отдел программирования за собой, и теперь спокойненько позволял себе «забывать», что он что-то должен делать в интересах отдела Михаила. Всякий раз, когда забывчивость Феодосьева грозила несомненным срывом плана, Михаил обращался к Пестереву устно, оставляя при этом и докладные записки. Директор вызывал Феодосьева, спрашивал в чем дело, указывал на обязательность выполнения программных работ. Феодосьев оправдывался, нехотя уступал, но делал все крайне плохо, и тут Михаилу открылась еще одна сторона жизни Феодосьева, соответствующая устройству бытия вообще. Еще будучи в подчинении Григория Кольцова, который прежде был начальником отдела программирования, Валентин Феодостев считался весьма высокопроизводительным и успешным программистом. Этому способствовала природная память и умение быстро пользоваться всем хранящимся в ней. Но когда Климов уехал на Кубу, а Кольцова пригласили в главный вычислительный центр Госкомитета заместителем директора, вырвавшийся в дамки Феодосьев настолько радикально переориентировал себя в интересах карьеры, перспективы которой внезапно, как по щучьему велению, открылись перед ним, что крыша у него в голове несколько сместилась, и по делам его в части программирования стало видно, что это не прошло без следа. Его новые программы никак не удавалось довести до ума – он не мог понять, где ошибался. Дошло до того, что однажды, анализируя итоговую и очень странную, явно негодную распечатку тезауруса, Михаил понял, в чем дело, и указал на логическую ошибку Феодосьеву. Тот был явно задет, что из вражеского стана некомпетентное в программировании лицо указывает ему, в чем дело, тогда как сам он, профессионал, понять это оказался не в состоянии, но запираться было невозможно, и Валентин молча исправил программу. Но так не могло получаться постоянно – Михаил действительно не был сведущ в тонкостях программирования, а Валентин Феодосьев, ныне столь обделенный Небесами как программист, барахтался в привычных делах куда как непродуктивно против прежнего, и это была явная плата за выбор административной карьеры в качестве примата всей его жизни.

Глава 13

Примерно во время замдиректорства Климова Михаил обнаружил среди служащих госкомитета женщину, при мысли о которой у него на душе становилось светло и легко. Собственно, он познакомился с ней еще раньше, как только вернулся в институт из центра Антипова. Надежда Васильевна Катунцева была помощницей того самого первого заместителя председателя госкомитета, в любовницах которого прежде ходила Орлова и через которого она добилась должностной рокировки, ставшей причиной появления у Михаила новой профессии. Надежда Васильевна ведала делами так называемой научно-технической комиссии. В этой комиссии подверглись рассмотрению и предварительной экспертизе все более или менее крупные выходные работы всех институтов госкомитета. В прошлые времена подобной комиссии не существовало – это была новация. Среди начальников отделов института о зверствах Катунцевой в комиссии ходили легенды. Перед ней пластались, извивались, хитрили – дабы получить ее благорасположение и обеспечить своевременное выполнение плана. Ничего не помогало – Надежда Васильевна была непреклонна, неподкупна и требовала с них все, что полагается, а спорить с ней или жаловаться на нее заместителю председателя было бессмысленно – он чувствовал себя за ней как за каменной стеной. Когда первая редакция тезауруса по стандартизации была готова, Михаил представил Катунцевой вместе с тезаурусом все необходимые материалы, и сразу же был допущен на заседание комиссии.

Заместитель председателя госкомитета был человеком неглупым, а со времени своей связи с Орловой, из рук которой он прежде ел все представления о классификации и информационном поиске, еще и сильно поумнел (или просветился). По этой причине Михаил Горский был для него не очень удобным или приятным собеседником – ведь радоваться правоте или победе подчиненного в негласном споре начальству всегда неохота. Поэтому он набросал подряд штук пять замечаний, которые следовало учесть. По характеру они не были особенно серьезны, но Михаил в своих записях все их буквально воспроизвел. После заседания комиссии Надежда Васильевна сличила его записи со своими и затем взглянула на Михаила с явным удивлением – они совпали. Это могло означать только одно – обычно защитники своих работ хитрили, изменяли, смягчали начальственные формулировки, а то и «забывали» что-то воспроизвести. Горский оказался предельно точен. И тут Михаила осенило: Катунцева вовсе не изверг и никогда таковым, вопреки молве, не была – честная по природе, она и от других ожидала того же самого, а столкнувшись с обманами, скорее всего, не только на службе, остро возненавидела тех, кто строит свою жизнь и работу на лжи. Михаилу намекали, что она такая злая от того, что не замужем, и это было как-то странно: Надежда Васильевна была вполне пригожей женщиной с хорошей ладной фигурой, красивым и свежим лицом в возрасте около тридцати (плюс-минус три года), и если ее кто-то крепко обманул в любви, то можно было твердо сказать, что этот кто-то в первую очередь себя же и обворовал. В ее лице читалось и простодушие и доверчивость, но и то и другое отнюдь не портило ее – она была вполне искренней и такой, какой являлась на самом деле, ничего не корча из себя – ни интеллектуалку, ни любительницу поэзии и изящных искусств – зато могла быть восхитительной возлюбленной и верной добропорядочной женой в одном лице, чего Михаил мысленно ей и пожелал. Обмануть такую взрослую женщину было бы всë равно, что обмануть ребенка, а она тем более не заслуживала этого, потому что давно вышла из детского возраста, а прелесть его оставила при себе.

А потом она стала куратором ряда работ в институте, и они с Михаилом с взаимным удовольствием легко и без претензий общались с друг с другом. Он называл ее то Надеждой Васильевной, то Наденькой в зависимости от того, были ли при их встрече еще какие-то люди или их не было, но в любом случае, здороваясь, с удовольствием целовал ей руку, а потом щечку, и в ответ Наденька краснела от смущения и удовольствия, хотя наперед знала, что он не пустится во все тяжкие ради достижения служебного успеха – и это в то время, как с ней действительно могло быть хорошо, и она никого не разочаровала бы в постели.

А потом Наденька вышла замуж и из Катунцевой превратилась в Варламову, но между ней и Михаилом ничего не изменилось. Он не знал, впервые ли она теперь замужем, но какое это могло бы иметь значение? Раз уж вышла, значит, любила и надеялась на счастье. О чем тут спрашивать? Все ясно само по себе. И он, как прежде, с удовольствием целовал ей руку и щечку даже на глазах своего или ее начальства, а Наденька одаривала его благодарным взглядом.

Именно Наденька приняла меры по «возвращению в ум» зарвавшегося Феодосьева после получения техническим управлением докладной записки Горского. Она и во всех других случаях, когда могла, оказывала помощь Михаилу. Просто за его искреннюю симпатию и уважение она платила ему той же монетой. Пестерева же и Феодосьева она без всякой подачи с его стороны считала ничтожествами, потому что ее прямодушно честная натура всегда безошибочно распознавала фальшь, бессовестность и липу. От вида принужденно приветливо обращающихся к ней людей ее просто воротило. Еще одной доброжелательницей Михаила Горского в том же техническом управлении была Юлия Семеновна Рыбакова, скромно и достойно ведущая себя женщина, несколько более полная, чем нужно, но зато с внимательными и глубокими темными глазами. Она быстро вникала в суть любого дела, которое ей поручали, и с ней легко было находить общий язык. Муж Юлии Семеновны работал в аппарате ЦК КПСС, и это обстоятельство могло бы в ком-то другом вызвать развязность, бестактность, бесцеремонность – все это ей бы спускалось – но только не в ней. Юлия Семеновна делилась с Михаилом не только новостями о событиях в госкомитете, как и он с ней насчет происходящего в институте, но и мыслями о воспитании сына, который был на несколько лет моложе дочери Михаила Ани. Видимо, ей хотелось знать, как коллега поступал в той или иной характерной ситуации в своей семейной практике. О делах своего мужа она, как и полагалось, ничего не рассказывала, а Михаил и не спрашивал, но однажды Юлия Семеновна слегка проговорилась – об участии мужа в какой-то придворной охоте, откуда он явился с увесистым куском мяса отстрелянного лося – она призналась, что не знает, что с ним надо делать, и вообще – можно ли его есть. Михаил на основе собственного походного опыта заверил ее, что мясо превосходно по вкусу, слегка пикантному из-за особенностей питания зверя в тайге, что благодаря этому питанию, по литературным данным, оно полезней говядины по многим компонентам, а готовить его так же просто, как и говядину: можно жарить, варить, запекать, то есть делать все, что хочешь.

Однажды Михаила вызвали в госкомитет для ознакомления с документом для служебного пользования по его тематике. Речь там шла о позиции советской стороны в разработке международной информационной системы. По этим делам за границу всегда ездил начальник управления научно-технической информации госкомитета по науке и технике старый знакомый и полупокровитель Михаила Николай Багратович Арутюнов. В документе вскользь упоминалось, что по сообщению товарища Цуканова товарищ Арутюнов больше выезжать за границу не будет. У Михаила в средних классах школы – с пятого по седьмой – был одноклассник Володька Цуканов, который потом исчез из его поля зрения. Друзьями они не являлись, но услышав знакомую и довольно – таки редкую фамилию, Михаил решил узнать у Юлии Семеновны, кто этот человек – товарищ Цуканов документ-то был из ЦК.

– Кто такой Цуканов? – переспросила она. – Вы не знаете?

– Нет.

– Это зав. отделом ЦК. А почему вы спрашиваете?

– Да вот только что познакомился с документом насчет международной системы информации. И там упоминалась его фамилия.

– А в какой связи? – с особым вниманием поинтересовалась Юлия Семеновна.

– Он сообщил, что товарищ Арутюнов больше не будет выезжать по данной теме за рубеж. Это нынешний начальник управления научно-технической информации в ГКНТ.

– Да, я знаю, – быстро подтвердила Юлия Семеновна. – А как точно выразился товарищ Цуканов?

– Именно так, как я вам передал. Со ссылкой на состояние здоровья.

– Так, – со вздохом произнесла Юлия Семеновна и заметив вопрос в глазах Михаила, призналась:

– С Арутюновым буквально на днях договаривались о моем переходе на работу в его управление. А, оказывается, его вот-вот снимают.

– Там ничего не говорилось о его преемнике, – возразил Михаил. – Но даже если его заменят кем-то другим в связи с состоянием здоровья, это не значит, что в управлении откажутся от вашей кандидатуры. Жен работников аппарата ЦК там уважают. Я сам знаю там нескольких таких лиц.

Юлия Семеновна пожала плечами:

– Как знать, как знать?

– Но теперь-то у вас есть повод еще раз выяснить, какие там будут происходить изменения.

– Да, спасибо вам, теперь надо узнавать сызнова. А вы бы рекомендовали мне туда перейти?

– Зная ситуацию здесь и там – рекомендовал бы. Все-таки это в довольно сильной степени решающая инстанция, не то, что наш госкомитет, на который промышленные министерства смотрят свысока как на обслуживающий, второстепенный орган. Наш председатель у них не особенно в чести.

– Его, кстати, наверно, тоже вскоре заменят. – отозвалась Юлия Семеновна.

– Вот как? Значит, такая компания пошла?

Она кивнула.

– Ну, это ладно. Зная вас и ваш стиль поведения на работе, я думаю, что вы вполне придетесь там ко двору и будете работать лучше многих. А зарплата там вдвое выше здешней. Так что вам есть прямой смысл.

Но еще прежде, чем у Юлии Семеновны прояснилась ситуация с переходом в ГКНТ, она поделилась с Михаилом очередной новостью – на сей раз насчет Феодосьева.

– Понимаете, Михаил Николаевич, на международное совещание по стандартизации формата обмена данными в Финляндию советскую делегацию должны были представлять я и ваш Феодосьев. Но на днях стало известно, что деньги на командировку были урезаны, и потому в Финляндию посылают только меня.

– Ну, и правильно делают! Подумаешь, сложность – формат!

– Нет, я не об этом. Вчера ко мне явился Феодосьев, весь в расстроенных чувствах. Откуда-то узнал, что еду я одна, и сходу стал меня напористо убеждать, что мне там без него никак не справиться, что надо в подробностях принимать решения по программированию – и без него интересы страны не будут учтены.

– Без него как специалиста? – смеясь, спросил Михаил. – Это по согласованию формата и состава данных, которыми надлежит обмениваться? Ерунда!

– Ну, я тоже ему сказала об этом, но он просто из кожи лез вон, доказывая мне мою некомпетентность.

– Ну и болван, – усмехнувшись, подумал Михаил. – Ради успеха в дельнейшей карьере ему бы следовало, узнав о решении руководства, явиться к Юлии Семеновне с выражением согласия с именно ее представительством на совещании, и постараться со своей стороны как можно подробнее познакомить ее с тонкостями, пожелать ей успеха и хорошей поездки, а не атаковать даму с позиции своих амбициозных претензий, даже не зная, кто ее муж.

– Чего вы улыбаетесь? – спросила Юлия Семеновна.

– Так. Представил, как завтра же Феодосьев приполз бы к вам с самыми искренними извинениями за вчерашнее, если бы сегодня узнал, где работает ваш муж.

– Но вы же не скажете?

– Нет, конечно! А то бы хорошее было кино!

Юлия Семеновна Рыбакова спокойно выдержала психическую атаку борца за кровные интересы социалистической родины ВОПРЕКИ его личным устремлениям и благополучно выполнила свою миссию в Хельсинки. Долго ли скрежетал зубами от досады новоявленный записной патриот Феодосьев, Михаил так и не узнал. Как и не выяснил, являлся ли товарищем Цукановым, заведующим отделом ЦК (а это была фигура более крупная, чем министр) его одноклассник, или его отец, или дядя, или совсем никакая ему не родня. Да это и не имело никакого значения. Просто ключевое слово «Цуканов» открыло для него Юлию Семеновну еще с одной стороны.

То, что Полкина вот-вот выйдет на защиту диссертации в ученом совете смежного института, выяснилось совершенно случайно. Михаил готовил заседание главной терминологической комиссии госкомитета, и по этой причине пригласил для предварительной беседы коллегу из комитета научной и технической терминологии Академии Наук. Это был пожилой человек, кажется, полковник. Они уже закончили разговор о делах, визитер уже собирался откланяться, когда вдруг он сказал: «передайте Полкиной мои пожелания успешной защиты». Михаил с трудом удержался от возгласа изумления, как бы невзначай, спросил, когда должна состояться зашита. – «Где-то через неделю», – был ответ. Ничего не скажешь – конспирация была отменной. Обычно всезнающие источники на сей раз молчали. Надо было срочно готовиться к этому событию. И тут Михаилу неожиданно позвонил заместитель директора института по общим вопросам Лютиков. С ним Михаил имел дела крайне редко, но от Люси Кононовой слышал, что тот проворачивает крупные дела в интересах высшего начальства в госкомитете, обеспечивая ремонт и строительство дач этого начальства за счет ресурсов института. Это, собственно, и делало его непотопляемым, хотя и о себе он не забывал.

Лютиков, ссылаясь на то, что большой конференц-зал института на день, уже зарезервированный для заседания главной терминологической комиссии, неожиданно срочно понадобился госкомитету для другой цели, попросил перенести заседание на следующий день. Это было крайне неудобно, потому что приглашения с определенной ранее датой заседания уже были подготовлены к отправке, но Лютиков очень настаивал и даже обещал помочь отпечатать новые приглашения.

Не придавая этому принципиального значения, Михаил поддался уговорам. Новые приглашения уже были отправлены по адресам, когда опять-таки неожиданно выяснилось, что именно в день заседания комиссии, на которой Михаилу предстояло сделать основной доклад, состоится и защита диссертации Полкиной. С помощью покровительствующего ей Лютикова она виртуозно лишила Горского возможности присутствовать на своей защите. Конечно, это не на сто процентов исключало вероятность чьего-либо критического выступления во время защиты, однако делало его маловероятным. Сухов уже сказал Михаилу, что на защиту Полкиной не пойдет и будет использовать против нее другие средства, Прилепин, несомненный противник диссертантки, должен был присутствовать на защите, но уверенности в его решимости Михаил не имел. Прилепин вообще любил действовать чужими руками. Ничего не скажешь – класс конспирации и дезинформации был высочайший. Ему могли бы позавидовать даже профессионалы из КГБ. Яблочко для Полкиной должно было упасть на блюдечко с голубой каемочкой точно в центр и точно в срок, и помешать этому, даже чисто символически, не могло уже ничто. И тем не менее, Михаил не опустил руки. Еще перед прошлым своим выступлением на НТС своего института в пользу Сухова Михаил внимательно познакомился с текстом диссертации Полкина, но с тех пор прошло уже много времени, и Полкина вполне могла внести в текст диссертации изменения, не меняя содержания по существу, чтобы сделать неактуальным старые постраничные ссылки на те или иные положения. Не сомневаясь, что Полкина прибегла к такому средству запутывания следов, Михаил отправил в смежный институт свою доверенную сотрудницу Юлию Петровну.

Она могла лучше других справиться с заданием по сличению фрагментов из предварительной и окончательной редакции полкинской работы, поскольку сама была кандидатом наук и вообще ориентировалась в требованиях к диссертации. Юля вернулась из смежного института в недоумении – текст оказался столь сильно перетасованным, что найти соответствие между фрагментами ей никак не удавалось. К тому же изменилось и распределение текста по главам. Прежде их было три, стало четыре. Это свидетельствовало о том, что Полкина всерьез опасалась получить конкретные замечания по окончательному тексту – отсюда и стремление максимально запутать след, а с другой стороны это говорило о том, что Полкиной совершенно безразлично, сохранится ли при этом какая-либо логическая связанность текста. Значит, она была уверена, что в ВАКе ей обеспечена зеленая улица, и оценивать текст по существу эксперты не будут. Там уже действительно все схвачено, важно только не слишком замараться на подходах к окончательному утверждению перед выдачей диплома. А вот для этого-то как раз и требовалось исключить Горского из процесса на всех стадиях, где он мог возникнуть и предъявить счет вранью и пустозвонству. Юлин визит принес не только информацию о затруднениях с идентификацией ссылок на порочные места в диссертации. Выяснилось, что библиотекарь, которая выдала Юле диссертацию на прочтение в читальном зале, уведомила ее, что Полкина накануне справлялась, знакомился ли кто-нибудь с ее работой и даже осталась вполне довольна после оскорбительного по существу замечания: «Да кому она нужна!» На другой день Михаил прибыл в эту библиотеку сам, предъявил служебное удостоверение и принялся за дело. Прежде всего он решил выяснить, что содержит новая глава. Оказалось – ничего кроме совершенно не относящейся к какому-либо аспекту стандартизации и здравому смыслу вообще формулы, в которой неопределенно поименованные сомножители были призваны создать видимость научности оценкам и выводам. Михаил догадался, что таков был вклад в «научный инструментарий» Полкиной со стороны ее любовника, по слухам, не только племянника члена политбюро, но и физика. Разбирая формулу, Михаил подумал, что и любовник – примерно такой же физик, как и Полкина – оригинальный мыслитель в области терминологии. Аннигилировать смысл этой главы не составило никакого труда, поскольку ни физического, ни лингвистического смысла в формуле не было. Следом Михаил удостоверился в правильности своего предположения, что все равно одиозные места остались в диссертации, хотя и расположились по-новому. Он быстро уточнял ссылки на новые страницы в своем прежнем заключении и, завершив работу, все-таки не удержался от возгласа в полголоса: «Все-таки попалась, сука!» Библиотекарша вскинула на него глаза. Он не понял, расслышала она все слова восклицанию, но если и расслышала, то отнюдь не удивилась и не возмутилась. Значит, ее представления о Полкиной были верными и мало отличались от его взглядов на данную диссертацию. Ни одна душа во время работы Михаила не заглянула в библиотеку. Ни один член «ученого совета» и не подумал взглянуть на опус очередного претендента на кандидатскую степень. В библиотечном формуляре диссертации значилась всего две фамилии – Юли и Михаила.

В канун защиты Полкиной директор Пестерев совещался со своим заместителем Феодосьевым и начальником научно-методического отдела словарного обеспечения стандартизации Горским. Разумеется, речь шла о завтрашнем заседании главной терминологической комиссии, но затем разговор все-таки зашел и о Полкиной.

Феодосьев сказал, что с диссертацией все в порядке. Он одобряет ее основные положения, а отдельные изъяны считает незначительными. Время от времени он бросал взгляд на Горского, видимо, ожидая наткнуться на возражения, но Горский молчал. Когда Феодосьев закончил свой кисло-сладкий (как говорили в литературной среде) панегирик, Михаил, словно и не слышавший его, обратился к директору:

– А вы познакомились с диссертацией?

– Да, я ее просмотрел. На мой взгляд, кроме второй главы в ней ровным счетом ничего нет.

– А вторую главу вы находите верной? – спросил Михаил.

Это была та самая «новая глава», в которой фигурировала пустопорожняя формула.

– Ну, во всяком случае, в ней есть хоть что-то, – ответил Пестерев.

Получалось, доктор наук в очередной раз расписался в том, что он такой же научный работник, как Полкина. Рецепт был единым для очень многих соискателей – вставь в текст некую формулу, не имеющую ничего общего ни с идеей диссертации, ни с действительностью, и жди, найдется ли желающий вникать в отсутствующую суть, будет ли кому охота разоблачать туфту, или все проскочит благополучно мимо заранее настроенного в пользу диссертанта научного оппонента? Этот дешевый фальшивый трюк столько раз сходил соискателям с рук, что стал своего рода непременным атрибутом диссертаций «обычного качества». Для Пестерева было столь осмысленно и уместно использовать его, как и для Полкиной и ее любовника из одной национальной союзной республики.