Без иллюзий

В сложившейся ситуации Полкина посчитала этого «духовного отца» терминологов института слишком ничтожной фигурой, чтобы смущаться его присутствием или ждать с его стороны какой-то отпор. Поэтому, ничуть не церемонясь, она переписала методики Сухова в свою диссертацию и приступила к процедуре ее официального продвижения к защите.

В полном соответствии с практической необходимостью, она тем больше усилий посвящала нужным знакомствам и их закреплению, чем меньше была способна породить хоть какую-то собственную мысль, и вот на этом поприще конъюнктурного интриганства она была действительно весьма сведущим специалистом. С любезной улыбкой и холодными глазами, которые один из сотрудников отождествил с увиденными на Кубе глазами барракуды, она делала свою работу в этом смысле вполне по правилам: ей тоже улыбались, когда очень любезно, когда нет, и тоже изучали ее реакцию на себя холодными глазами по принципу «ты мене, я – тебе». Однако Николай Константинович Сухов в этой корпоративной ритуальной игре участия не принимал, а делать подарок Полкиной тем более не собирался. Единственным обязательным местом, где ей нельзя было разминуться с Суховым, если не исключить его участие в обсуждении своей диссертации каким-либо обманом, был научно-технический совет своего «родного» института. Тут-то Николай Константинович и обвинил ее в плагиате, в научном и литературном воровстве, в чем был несомненно прав.

Однако Полкина вопреки нормальной практике научной дискуссии и не подумала как-то ему отвечать, равно как и не кинулась вон из зала заседания, где ее публично заклеймили позорным клеймом воровки. Она и бровью не повела – словно ровным счетом ничего и не услышала. Это уже было в традиции советской науки. Если кто-то, поддерживаемый властью, вдруг сталкивается с убийственной критикой, то, естественно, плохо от этого должно стать только критику, а не критикуемому. Болденко, директор и председатель совета, играл на ее стороне – он тоже не подумал побудить ее к ответу («сам такой!» – лишний раз убедился Михаил). Хорошенькая получалась вещь – наглая баба без смущения лезла в науку, не имея за душой даже такого багажа, какой в свое время был у Бориспольского – невредность характера и способность сочинять наукообразный текст на общедоступном материале!

Этого спускать ей было уже нельзя. Михаил знал Полкину достаточно давно, с того времени, когда они оба параллельно подвергались психопатическим атакам Титова-Обскурова, то есть уже минимум пятнадцать лет. Тогда она даже делилась с Михаилом своим опытом поведения с шефом во время его нервических приступов. Она нашла довольно простое противоядие против стандартных предлогов для выволочки. Кабинет Титова-Обскурова был отделен от комнаты, в которой она сидела, тонкой перегородкой, поэтому, когда тот начинал бушевать у себя, она сразу вооружалась набором необходимых защитных средств – доставала план технической учебы сотрудников отдела, социалистические обязательства и всякую другую бумажную дребедень, которую полагалось иметь при подведении всевозможных итогов. Как только Титов вызывал ее к себе и начинал орать насчет распущенности сотрудников и неготовности к должной отчетности, она начинала ждать момента для своего торжества. – «Где у вас план технической учебы?!» – «Вот, пожалуйста, Виктор Петрович». – Секунду он пробегал бумагу глазами – должно быть, развил способность к партитурному чтению – затем требовал другую: «А как выполняются в этом квартале соцобязательства?!» – «Вот, Виктор Петрович. Это сами соцобязательства, а это – справка для профкома об их выполнении». – Титов тускнел и вскоре затихал. Полкина уходила восвояси, исполненная чувством тихого, но вполне заслуженного торжества. С тех пор они были «на ты», и хотя Михаил хорошо представлял, что она такое с точки зрения способностей к научным занятиям, поводов для стычек с ней у него не было. До тех пор, пока Михаил не написал статью и с помощью директора Болденко в качестве соавтора не опубликовал в «Международном форуме по информации и документации». В этой статье он подверг детальному сопоставительному анализу лексическую и семантическую информацию, используемую в определениях терминов и в статьях лексических единиц информационно-поисковых тезаурусов и на этой основе пришел к логическому выводу о целесообразности проведения работ по стандартизации терминологии и дескрипторизации в тезаурусах унифицированными методами. В частности, дескрипторами из числа синонимов в тезаурусе предлагалась считать стандартизированные термины, если таковые среди них находились, а в определениях терминов в качестве опорных терминов использовать родовые дескрипторы из тезауруса, в то время, как для поясняющих признаков использовать дескрипторы видового и ассоциативного ряда из статьи заглавной лексической единицы, совпадающей со стандартизируемым термином Полкина тотчас проявила достаточно живой интерес к этой статье и даже пришла к Михаилу узнать, нет ли у него еще каких-то материалов на этот счет. Он дал ей почитать еще несколько документов, развивающих идеи статьи, она пообещала их вскоре вернуть. Однако шла неделя за неделей, а Полкина ничего не возвращала. Встретив ее на лестнице, Михаил велел ей вернуть материалы немедленно, на что она, глядя ему прямо в глаза – и при этом явно беззвучно смеясь – ответила, что отдать не может, потому что потеряла. Вспыхнувшую было ярость Михаил сумел подавить, но оставил при себе. Баба, которая всю жизнь делала карьеру на бумагах, была образцовым канцеляристом, у которой не то что план технической учебы всегда находился у нее под рукой, но и менее значимые бумаги никогда прежде не пропадали, теперь с открытым вызовом заявляет, что она их потеряла – дескать, а что ты мне за это сделаешь, как заставишь меня их вернуть – достаточно бездумно (или самонадеянно?) перешагнула допустимую черту. Теперь она собралась стать царицей терминологии, обворовав не только его, даже не столько его, сколько своего прямого учителя Сухова! Михаил и раньше собирался воздать ей за наглую ложь, но теперь надо было, пока не поздно, пресекать и более хамские действия.

Когда вполне гладкое, никем после Сухова неомрачаемое обсуждение полкинской диссертации близилось к концу, Михаил взял слово. Сначала он выразил удивление по поводу того, что в диссертации даже не упомянуты ни первые организаторы работ по стандартизации терминологии – создатель института Беланов и первый руководитель терминологического направления Титов-Обскуров, ни их труды, Михаил затем сосредоточился на главном: если верить диссертантке, у нее вообще не было предшественников, а все, чем до сих пор питается и руководствуется терминологическое направление, исходило и исходит только от нее. Старожилам института хорошо известен автор основных начальных методик, которые до сих пор являются прямым руководством к действию – это Николай Константинович Сухов. И когда его обвинения Полкиной в плагиате не вызывают с ее стороны никакой реакции, это можно считать только одним – ей нечего сказать по существу обвинений. Коль скоро так, то выступать в поддержку диссертации, построенной по способу плагиата, недопустимо.

Настала гробовая тишина. Полкина сидела за большим столом, молча глядя перед собой в столешницу. Никакой краской стыда ее лицо не пылало, никакого желания защищаться вслух она по-прежнему не проявляла. Болденко спросил, есть ли еще желающие выступить. Таковых не было. Тогда он поставил на голосование проект решения, который был заранее роздан членам НТС. Собственно, это было все, что требовалось Полкиной. В том, что оно будет принято в предложенном ею виде, она ничуть не сомневалась. – «Кто за?» – спросил Болденко. Руки почти всех членов хорошо дрессированного совета взметнулись вверх. – «Кто против? – прежним голосом спросил Болденко. Поднялось всего три руки: Сухова, Горского и еще одного из начальников отдела в информационном фонде стандартов – Еганяна. – «Кто воздержался?» – в третий раз возгласил Болденко, и на сей раз поднялась всего одна рука, но достаточно знаменательная. Она принадлежала «своему человеку» в команде председателя Госкомитета, имевшему непосредственный выход на него, которого всегда безоговорочно поддерживал основной покровитель Полкиной – заместитель директора института по общим вопросам Лютиков – а именно начальнику отдела дизайна, мужу Ламары Ефремовой. Михаил мгновенно просек, что все, кто был изумлен этим жестом неявного протеста, увидели в нем только одно – этот человек не хочет ссориться с начальником его жены из-за Полкиной.

На самом деле причина протеста была в другом, и Михаил давным – давно о ней знал еще от своей милой Нины Тимофеевой – начальник отдела дизайна приходился племянником Беланову и прекрасно помнил, как именно дядя ратовал за развертывание работ по стандартизации терминологии, и что именно он для этого очень много практически сделал. Его до глубины души возмутила наглость этой суки, ни единым словом не воздавшей благодарности действительному зачинателю дела, еще при нем получившего большой размах, и к которому прежде относилась так подобострастно. Но он тоже был членом команды, к которой причисляла себя Полкина, и потому, сдерживая гнев, был вынужден прикинуться ни в чем не убежденным нейтралом. На следующее утро Ламара сообщила Михаилу, что Полкина сразу после заседания вцепилась в руку мужа. Тот, брезгливо отведя ее локоть от себя, ответил, что ПРОТИВ нее ничего не имеет, однако при обсуждении ее диссертации были упомянуты факты, о которых он сам хорошо знает, а на этот счет он никаких объяснений не услыхал. Полкина, по словам Ламары, так ему и не поверила. – «Нет, вы все-таки что-то имеете против меня», – твердила она, не допуская и мысли о том, что еще и еще раз оскорбляет добрую – и на этот раз вполне заслуженную – память о первом директоре, которой она тоже по дурости и жадности ухитрилась нанести ущерб, руководствуясь мыслью, что тому уже ничего отсюда не нужно, а вот ей это как раз очень даже необходимо, так что Беланов прекрасно перебьется на том свете. М-да, Полкина решила, что индульгенция на все дела у нее в кармане, что иначе и быть не должно, тем более, что она это давно заслужила – кто стал главным, тот и прав. А главной в терминологии она видела именно себя, а не какого-то жалкого Сухова. Горский в ее представлении был поумнее и опаснее – однако и он дурак: за ней СИСТЕМА, а за ним – одно чистоплюйство, которое СИСТЕМЕ ни к чему. И действительно, афронт ей не грозил ни в своем институте, ни в том, в котором имелся ученый совет с правом проводить защиту диссертации – у нее и там все было заранее схвачено. Тем не менее, выводы она для себя сделала: в дальнейшем необходимы величайшие конспирация и осторожность. Горский не должен знать, когда и где будет проводиться защита. Более того, в день ее защиты он должен быть намертво привязан делами к другому месту. Ради этого ей пришлось потрудиться, но она доказала, что как организатор своего успеха она на голову превосходит тех, кто пытается ей помешать. Как докладывала Михаилу добровольная агентура, Полкина видела свою главную задачу в одном: «мне бы только до ВАКа добраться, а там!..» Да, а там, по сведениям все от той же агентуры, «дожать вопрос» должен был звонок от одного из провинциальных членов политбюро ЦК КПСС, с племянником которого она жила во время наездов последнего в столицу. И хотя Полкиной не терпелось поскорее стать обладателем ученой степени, она твердо решила не спешить, дабы начисто исключить риск возможных осложнений. Процедура выхода на защиту из-за этого затягивалась, а в институте в этот период одно за другим происходили важные изменения, с которыми ей приходилось считаться. Во-первых, Климов из совершенно откровенного врага Горского, о чем Полкина не могла не знать, превратился в последовательного его сторонника. Это было полной неожиданностью для нее и, надо сказать, очень неприятной. Дело заключалось в том, что Климову наряду с классификацией и автоматизацией поручили руководить и стандартизацией терминологии. Знакомясь с новым для себя направлением, он вдруг обнаружил, что при существующем подходе к стандартизации терминов достаточно полный охват практически используемой терминологии стандартами не может быть достигнут никогда. Этот вывод, кстати сказать, был абсолютно верным – весьма объемные классификации вроде Общесоюзного классификатора продукции, с которыми он имел дело, создавались гораздо быстрее, чем стандарты на термины и их определения, а главное – покрывали все направления промышленности и техники, тогда как стандартизованная терминология охватывала лишь незначительную часть прикладного лексического универсума. Возможно, он и сам бы понял, в чем коренится такая диспропорция между результатами работ по классификации разных объектов и стандартизации их определений (а перед ним была поставлена задача добиться согласованного и по возможности синхронного движения по обоим направлениям), но тут в довольно случайной беседе с Горским он вдруг уяснил для себя, в чем секрет. Климову предстояло присутствовать, на заседании, проводимом заместителем председателя Госкомитета, с которым он прежде никак не контактировал. У этого заместителя была репутация умного и делового человека. Поэтому Климов в порядке подготовки к совещанию решил не ограничиваться консультациями у Полкиной и Маргулиса, а еще и узнать, что думает о перспективах стандартизации терминологии всегда готовый к опасным выходкам против существующего положения вещей Горский. Они говорили вдвоем без посторонних. Выслушав, чем предстояло заниматься шефу на совещании, Горский вдруг заговорил об интересующем Климова предмете в гораздо более общем плане, но благодаря этому сразу объяснил все его подозрения и недоумения насчет того, как идет стандартизация терминология, и почему в том виде, в каком она «развивается», требуемых результатов не будет получено никогда. Вкратце соображения Горского состояли в следующем. Число понятий, которыми активно оперирует прикладная наука и техника, по меньшей мере на два порядка больше числа лексических единиц естественного письменного и разговорного языка, который используется и для общения специалистов любого профиля. Отсюда проистекает высокая степень многозначности слов в естественном языке и невозможность запрещения применения этих слов в иных значениях, кроме того, которое стало «законным» после их стандартизации. Пока же выбор тем для стандартизации терминологии производится на случайной основе – кто-то на общем фоне безразличия возникает со своей инициативой такого рода и по праву «пионера» столбит в стандартах за собой те значения слов, которые ему нужны или выгодны. При таком подходе универсальность стандартных терминов принципиально недостижима. Но это лишь одна сторона дела. О другой нынешние терминологи просто помалкивают, а она еще более важна с точки зрения достижения конечного успеха. Из-за нехватки слов естественного языка людям приходится в основном оперировать многословными словосочетаниями, логическое сочетание которых и приводит к пониманию того, о чем в каком-либо конкретном случае идет речь. Иными словами, на практике выход из положения, связанного с многозначностью слов естественного языка, люди находят не на уровне слов – атомов, а на уровне фактически назывных фраз – молекул. Но ведь на примере химии хорошо видно, что из примерно сотни наименований элементов таблицы Менделеева образуются десятки или сотни миллионов названий индивидуальных химических веществ. А как стандартизуется номинативная лексика на примере машиностроения и приборостроения? В качестве объектов стандартизации по преимуществу выбираются именно эти трех, – четырех – пятисловные сочетания – не термины, не атомы, а молекулы, производные от нескольких основных терминов, логическое пересечение которых и передает смысл понятия. А вот определением этих основных терминов – атомов – никто и не стремится заниматься. А благодаря тому, что основные, опорные понятия остаются без определений, нет никаких препятствий для того, чтобы вести нескончаемую работу по дефинированию производных словосочетаний. Этим можно заниматься бесконечно. В этом же кроется причина очень малой степени совпадения дескрипторов тезауруса по стандартизации со стандартизованными терминами, что на самом деле плохо. Во время изложения Михаилом его позиции Климов несколько раз в глубокой раздумчивости согласно кивал головой. Можно было предположить, что мысли Михаила падают в подготовленные гнезда – как семена в лунки на огородной гряде. Впрочем, Михаил не торопился с принятием такой догадки на веру, однако весьма скоро обнаружилось, что все именно так и произошло. В том, что отношение Климова к Горскому изменилось радикально, сомнений больше не было. Человек, который просто – ни с того, ни с сего – руководствуясь слухами или антипатией к чужому внешнему облику, сначала хотел как можно скорей выставить его с работы под любым предлогом, теперь рассматривал как свою идейную опору, полезный генератор идей – и даже больше того – как открывателя способа на деле согласовывать и взаимно обогащать результаты «тезаурусостроения», классификации и дефинирования терминов. Соответственно изменилось и обращение с Горским – оно стало подчеркнуто уважительным, внимательным и даже, как ни странно, искренним. Конечно, так все преобразилось не в один миг. Но все-таки достаточно быстро. Началось с того, что однажды на вопрос директора о том, как ему работается с Климовым, Михаил, наперед зная, что в конфликте Болденко с большей охотой поддержит своего заместителя, нежели его, всего-навсего зав. отделом, все-таки напрямик ответил: «Плохо. Не знаю, с чьей подачи, но ему очень хочется избавиться от меня».

– «Ну, я так не думаю», – возразил Болденко. – «Я тоже не вижу серьезных оснований для столь сильной неприязни, но это не значит, что ее нет».

– «А вы попробуйте пойти ему навстречу», – серьезно посоветовал Болденко.

– «В чем?» – спросил Михаил.

– «Ну, не знаю сейчас, в чем конкретно. Но он на новом месте, с новым кругом обязанностей и забот. Не надо думать, будто для него все просто. Какое – то дело, в котором ему может понадобиться ваша помощь, наверняка найдется».

И оно действительно нашлось, Михаилу даже не потребовалось предлагаться. Климов сам полупросительно обратился к нему за поддержкой. К тому моменту заведующий отделом системных разработок, в который был от Михаила переведен сектор Бориспольского, на способности которого возлагалось институтским начальством так много надежд, успел полностью разочаровать в себе Климова. Близился срок сдачи одной работы, а по теме не было сделано ничего. Видимо, и до Климова доходили какие-то сведения насчет того, что Горский умеет выбираться из сложных положений. А здесь только и требовалось, что написать алгоритм автоматического индексирования наименований государственных стандартов. Михаил и без того уже прикидывал, как для этого можно использовать уже созданный в его отделе тезаурус. Его лексика заведомо включала не только все лексические единицы из наименований, но даже и из текстов ГОСТ»ов, а для обеспечения распознавания омонимов Михаил решил использовать в алгоритме обращение к классификации в указателе государственных стандартов – к трехступенчатой иерархической системе, индекс из которой имелся у каждого стандарта. Это разрешало последнюю трудность.

Михаил вспомнил совет Болденко и согласился сделать работу за чужой отдел. Это был его первый шаг навстречу Климову, а беседа о путях стандартизации терминологии стала вторым и на сей раз решающим шагом. Сближение с заместителем директора и доверие с его стороны привели к тому, что Климов передал функции научно-методического руководства стандартизацией терминологии из отдела Полкиной в отдел Горского, где был создан новый сектор из сотрудников терминологического направления во главе с Прилепиным, который был этим в высшей степени доволен. Он вернулся в совершенно привычную и в чем-то милую ему сферу, да еще и в круг давно знакомых людей. Прилепин изо всех сил старался показать Михаилу, что тот может на него положиться. Единственное, чем в новой ситуации Прилепин был недоволен, так это тем, что работы по тематике технического комитета ИСО номер тридцать семь «Терминология» еще оставались в ведении Полкиной, но Михаил пообещал ему, что постарается разобраться и с этим в самом скором времени. И действительно разобрался, но уже после перехода Болденко из института с повышением в госкомитет на должность начальника технического управления, в ведении которого была вся идеология стандартизации, а также все стандарты общетехнического характера. Новое назначение отрывало Болденко от непосредственной хозяйственной деятельности, имевшей место в институте, благодаря которой и сам директор и в особенности его заместитель по общим вопросам Лютиков могли отстроить и содержать в порядке собственные дачи и приобретать «изношенные» автомобили за полцены. Но, видимо, этот изъян новой должности с лихвой перекрывался тем, что от нее к должности полуминистерского уровня, а именно к должности заместителя председателя Госкомитета – оставался всего один шаг, а для Болденко карьерный рост был самым главным фактором во всей его деятельности – на этот счет Михаил не испытывал ни малейших сомнений. Бывшему директору, а ныне начальнику технического управления очень кстати пришелся выход в свет книги под его именем вместе с именем Горского, и теперь он в качестве полноценного автора преподносил экземпляры монографии нужным высокопоставленным людям. Это было забавно представлять на расстоянии, но оно же выглядело куда менее весело при рассмотрении по существу. Кандидат технических наук Болденко наверняка понимал не все, что было написано в «его» книге, хотя без него эта книга никогда бы не увидела свет. Теперь он мог, нарастив свой интеллектуальный потенциал именно за счет этой книги, когда-нибудь при новом случае, в очередной высокой должности, претендовать и на получение степени доктора наук в подведомственных коллективах, где всегда можно найти кого-то, кто вынужден будет (или сам захочет) сочинить, обобщить, подвергнуть анализу и выдвинуть предложения относительно чего-то, чему можно придать форму вклада в современный научно-технический прогресс. И можно будет снова написать на титуле две фамилии вместо одной и за счет этого простейшего действия обогатить мировое научное сообщество своей номенклатурной персоной, а уж удастся ли нечто подобное другому соавтору, это не его дело, лишь бы этот второй (хоть и подлинный) автор особенно громко со своим авторством не возникал.

В начале времен цивилизации докторами объявлялись действительные основатели крупнейших учений о мироустройстве, а доктринами служили по-настоящему жизнеопределяющие идеи для целых народов и континентов. А потом? А потом с ускорением хода техногенного и хозяйственного развития (но не духовного, нет), докторов появлялось все больше, пока их не сделалось до неприличия много, так что даже почти каждый более или менее видный политикан считал себя в какой-то степени раздетым, если он не обзавелся за деньги или услуги титулом доктора неважно каких наук. Лидер партии, глава банка или корпорации – все они обзаводились знаками, пусть уже и не очень сияющими, своей принадлежности к высшим знаниям, ибо как можно предводительствовать людьми, если тебе нечем убедить, что ты действительно знаешь и видишь предстоящий путь? И уже не Моисеи, Августины, Лютеры, Магометы и Будды рядились в тоги высшей мудрости, а куда более простенькие люмпены от науки начинают всерьез воображать, что место не то, что на научном Олимпе, но и вообще на Эвересте человеческих знаний принадлежит именно им, причем по скрупулезно документированному праву. И там нет и НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ места для людей НЕ ИХ УРОВНЯ, какими бы способностями и заслугами в области прогресса мысли те ни обладали. На упомянутых выше вершинах должны обитать действительные вершители судеб отдельных (простых, разумеется) людей, целых народов и стран, всей планеты Земля, наконец. А кроме НИХ, узурпаторов власти, денег и даже ученых званий, других вершителей судеб среди людей НЕТ. Такова реальность, такова се ля ви. Как тут не вспомнить афоризм неизвестного автора, кажется, поэта, ставший известным благодаря тому, что его откопал популярный сатирик Александр Иванов и затем возгласил с эстрады: «Жизнь такова, какова она есть – и больше НИКАКОВА!» На что в такой ситуации рассчитывать – нет, даже не рассчитывать, а лишь надеяться – людям, одержимым тягой к неведомому, готовым вею свою жизнь положить на постижение тайн и обогащение знаниями ИНТЕРЕСУЮЩЕЙСЯ части человечества? Ведь контроль узурпаторов ВСЕХ СЛИВОК общества над любыми талантами и гениальностями и без того вынуждает их жить так, как их заставили – и в первую очередь потому, что эти угнетенные и бессовестно эксплуатируемые появились на свет зависимыми и подчиненными. А потому надежда у них может основываться только на одном, очень отделенном от практики жизни, предельно абстрактном, но абсолютном точном знании – над этими раздувшимися от спеси клещами рода человеческого, «властителями», существует несравненно более могущественная власть. И хотя бы по этой причине честным научным работникам, искателям ключей к тайнам Вселенной просто по статусу надлежит веровать в Бога, у которого, конечно же, есть множество причин покарать не только узурпаторов, но заодно и тех, чьи права и возможности они узурпировали, поскольку последние позволили до такой степени обобрать, унизить и социально, даже научно, свести себя до уровня бесправных управляемых подонками и серостями, грабителями и вралями подданных, словом, всех тех, которые и не думают – при своих-то возможностях! – попытаться сделаться в чем-то лучшими, чем они есть!