Без иллюзий

Людина стратегия напоминала Михаилу поведение биржевого игрока, постоянно играющего на повышение (это полностью соответствовало и советской ментальности). Однако то, что на первых порах приносило хорошие дивиденды, с какого-то времени начало предопределять сплошные потери. Даже в Советском Союзе, руководители которого давно и безнадежно заболели гигантоманией, не получалось без конца осуществлять гигантские всесоюзные проекты. Власть не позволяла убирать их из планов развития народного хозяйства, чтобы не давать противникам коммунизма конкретных доказательств, свидетельствующих о том, что социализм не способен решать все жизненно важные проблемы общества, но зато и катастрофически недофинансировала проведение работ для их разрешения, и в итоге они не решались ни в одну пятилетку, ни в другую, ни в третью. Люда шагала в ногу с ритмом, задаваемым старцами из политбюро ЦК КПСС. Но это только им казалось, что они, а за ними и все общество, идет летящим шагом, сказочным семимильным шагом вперед, а на деле выходило не столько как в сказке, сколько так, как пел Владимир Высоцкий – «бег на месте», при котором «первых нет и отстающих – бег на месте общепримиряющий».

Однако в распоряжении у власти еще были кое-какие резервы для выживания. У Люды их не было. Михаил не сразу насторожился, почему она перестала появляться у него или звонить ему на работу. Мелькнула было мысль, что уже все наладилось, однако потом он все-таки позвонил ей на последнюю службу. Там сказали, что ее нет. Так повторялось еще два или три раза. Объяснений отсутствия никаких не давали. О том, когда будет, не говорили. Творилось что-то непонятное и зловещее. Кто-то из сотрудниц пожаловался, что и по домашнему телефону до Люды уже давно не удавалось добраться. Домой к ней Михаил не звонил, чтобы у Люды из-за этого не было неприятностей. Возникли подозрения, что она серьезно больна и оттого недоступна. Михаил делился ими с коллегами, добром вспоминавшими Люду, но дальше подозрений дело не пошло. И только год спустя кузен Михаила Володя, работавший в одном почтовом ящике с Людиным мужем, спросил однажды, знает ли он, что Люда Фатьянова умерла? Выяснилось, что она действительно долго болела и умерла от какой-то опухоли мозга. Привело ли ее к фатальному концу постоянное пренебрежение собственным долгом использовать свои немалые творческие способности именно для творчества, а не для показухи или туфты, теперь никто не смог бы сказать – мир ее праху.

С тех пор Людин пример всякий раз вспоминался Михаилу, когда он думал о законах Кармы. Обаятельная, энергичная, красивая, умная женщина – на что она растратила все свои дарования? На любовь? Нет, определенно не на нее. На познание неведомого? Если да, то очень немногое для своего потенциала. Кандидатская диссертация не в счет. На так называемую «общественную деятельность»? Да, на это – да, хотя какая это деятельность? Собирать партийное бюро, проводить собрания, участвовать в распределении классных мест среди победителей в соцсоревновании? Разве от этого обществу становилось лучше? Смешной вопрос! И ей, если не считать собственных маленьких побед на этом поприще, общественная работа тоже добром не обернулась. Эрго? Не то ты делала, Люда, не то, что от тебя вправе были ожидать и ты сама, и люди, и Небо, от которого ты получила много выше среднего, да промотала по-глупому на мелочевку. И безнаказанным это не осталось Мыслительные способности экранировались заботами о процветании в служебном и материальном смысле. А его-то она достигла? Отчасти. Квартира была, машина была, дочь была и осталась. Счастья не было, радоваться удавалось только по мелочам, мечта о крупномасштабных свершениях не реализовалась. Была ли в этом виновата система, которой она старалась услужить и одновременно сделаться в ней заметным менеджером? Конечно, была. Но ведь в той же системе не раз и не два появлялись люди, занятые делом по призванию, а не карьерой и востребованной системой туфтой. Сладко им не было, это точно. А счастливы они все все-таки бывали. И временами их подхватывала и возносила, как на крыльях, радость от тех самых свершений, для которых они явились на этот свет. Чьему примеру стоило следовать, догадаться было нетрудно. Но Люда Фатьянова была совсем не одинока в своем выборе жизненных целей. Более того, она шла в основном потоке, в том самом main streaḿ́e, который составляют люди, недовольные своим положением, доставшимися от родителей и обстоятельств жизни, кто думает, что знает, что от него требуется для успеха и достижения того состояния, которое он смеет приравнивать к счастью, слишком долго не замечая того, что оно отдаляется от него все дальше, подобно горизонту по мере подъема на новую высоту над ним.

Глава 9

Михаил Горский присматривался как к старым, так и – особенно к новым сотрудникам, которыми его наградила судьба. В основном были филологи, которых привел в институт Саша Бориспольский по родству душ и общности образования. После проверки боем во время аврала в конце года и окончания целой пятилетки нельзя было сказать, что они чем-то порадовали Михаила. Да, по большей части они принадлежали к кругу приятных в обращении интеллигентов. Да, они имели все основания рассматривать свою работу в институте как вынужденное занятие: всем требовались деньги на жизнь, некоторым еще и ученая степень. И этим они в худшую сторону ни от кого не отличались. На работе им импонировала только свобода общения друг с другом по посторонним темам, в чем также не было ничего необычного. Что касается их работы по должности, то ее можно было точнее всего именовать словом «равнодушие». Видимо, широко известная сентенция Паскаля насчет того, что все, что имеет смысл делать, имеет смысл делать хорошо, не находила у них никакого отклика. Исключение составляла, пожалуй, только Елена Михайловна Сморгунова, молодая женщина с добрым и умным лицом, кандидат филологических наук – в отличие от Саши – явно всамделешный. Она участвовала в нескольких экспедициях для поиска и приобретения в российской глубинке старинных книг, а также работала в коллективе, возглавляемом профессором Зализняком, создавшим обратный словарь русского языка – весьма ценный инструмент для работы всех русистов-филологов. Лена охотно рассказывала об экспедициях, однажды даже принесла фотографии, сделанные где-то в Пермском Приуралье. Среди них была одна, особенно запомнившаяся Михаилу. Рядом с Леной и ее подругой-начальницей экспедиции, читавших старинный фолиант, стоял в облачении старый священник (дело было в церкви) и как мальчик внимал тому, что говорили молодые ученые дамы. А дамы и впрямь были очень ученые, и кроме живых европейских языков знали еще и латынь, и греческий и, что особенно редко, при том же еще и иврит. Сельский батюшка и в епархии не видывал таких специалистов по прочтению, трактовке и объяснению родным естественным языком священных текстов.

Однажды отдельскую вечеринку устроили на Лениной квартире. Ее муж Юра, врач-психиатр, старался быть предельно любезным по отношению к гостям своей жены, но Михаил отчетливо распознавал в том, что он изрекал как интеллектуал, безусловное превосходство его представлений о жизни общества над взглядами собеседников, предопределенное его уверенностью в том, что он знает обо всем больше и лучше, чем люди не из его круга. Выяснилось, что его хобби – это поэтика Мандельштама, что он читает лекции и пишет статьи на данную тему. Михаил понял, что дочь Лены и Юры названа Надей не просто так, а в честь жены Мандельштама Надежды Яковлевны. Снисходительность Юры к непосвященным слегка смешила Михаила. Значительность речений при отсутствии даже намеков на неуверенность и самоиронию выглядела немного карикатурно, хотя сам Юра этого не замечал. На фоне мужа Лена выглядела более спокойным и терпимым собеседником, но и в ее словах (возможно даже – за ее словами) сквозила та же уверенность, что и у Юры, что ее нравственные позиции выше, чем у тех, кто позволяет себе не знать или не замечать то, что знала и отчетливо видела она. Что это было за превосходство позиций, Михаил понял спустя несколько дней, когда перед самым концом рабочего времени ему позвонил заместитель директора по кадрам и режиму Плешаков и потребовал, чтобы Михаил лично проконтролировал приход Сморгуновой завтра утром на работу. – «Хорошо,» – ответил Михаил, даже не пытаясь выяснить причину странного беспокойства героя невидимого фронта. Лену на месте он уже не застал и поэтому вечером позвонил ей домой. – «Плешаков требует, чтобы вы завтра утром непременно присутствовали бы на работе. Не знаю, в чем причина, но мне показалось, что он боится не за кого-нибудь, а за себя. Понимаете, в случае организации проверки дисциплины в отделе с его стороны, ваше отсутствие его только порадовало бы, потому что он спит и видит уличить меня в том, что я распустил сотрудников и совсем не забочусь о том, чтобы дисциплина была на высоте, а потому мне не место в роли заведующего отделом. Так что уже от себя прошу придти заблаговременно, так как не знаю, чего ожидать от него еще». Лена обещала прибыть, когда надо.

На следующее утро, едва Михаил успел сесть за свой стол, раздался звонок местного телефона. Было заранее ясно, кто звонит. Едва представившись, Плешаков задал вопрос: «Сморгунова здесь?» – «Здесь,» – сказал Михаил. – «Это точно? Вы сами ее видели?» – наседал Плешаков, знающий, что Лена сидела в другой комнате. – «Сам видел, – подтвердил Михаил и добавил: – сейчас я ее к вам пришлю.» – «Нет, что вы! Не надо!» – испуганно прокричал в трубку Плешаков.

Происходило что-то невероятное и ненормальное. Плешакову во что бы то ни стало была нужна Сморгунова, но видеть ее он категорически не желал, пожалуй, даже боялся.

– Лена, зайдите, пожалуйста, ко мне, – сказал Михаил, когда она взяла трубку в своей комнате.

Усадив ее рядом с собой, он спросил: «Вам что-нибудь ясно в этой истории? Плешаков уже узнавал, здесь ли вы, но на мое предложение прислать вас к нему ответил отказом, который я бы назвал окрашенным в испуг».

Лена слегка смутилась, но, видимо, тут же приняв про себя какое-то решение, ответила: «Дело, наверное, вот в чем. Вчера я разговаривала по телефону со своей приятельницей, Еленой Боннэр. Она сказала мне, что сейчас уезжает в Ригу на один процесс.» – «Вот оно что!» – отозвался Михаил.

Елена Боннэр была женой академика Сахарова, уже сделавшегося правозащитником и абсолютно неприемлемым оппонентом для власти. Свои рассуждения Михаил продолжил уже вслух: – «Выходит так. Ваш разговор с Боннэр прослушивался, сами знаете кем. И они решили, что сообщая вам об отъезде в Ригу, она приглашает вас присоединиться к ней. И они тут же приказали Плешакову принять меры к тому, чтобы в Риге вас сегодня не было. Так?» – «Так!» – подтвердила Лена. – «Вот почему он настолько струхнул! Боялся не угодить органам!» Лена молча кивнула в знак согласия. Она и так полагала, что Михаил ей не враг, но теперь не знала, изменится ли его отношение к ней в дальнейшем. Ведь знакомство с диссидентами само по себе уже приравнивалось к диссидентству. Михаил не думал, что в своих симпатиях к противникам режима Лена зайдет слишком далеко, как, например, та же Боннэр или Лариса Богораз. Что-то в ней говорило в пользу того, что она не положит маленькую дочку Надю на жертвенный алтарь во имя свободы личности и общественных свобод. К тому же у нее не было мужа с таким защищающим от полного уничтожения именем, как у Елены Боннэр. А это значило, что где-то, причем очень скоро, ей придется затормозить перед последней чертой, пересечь которую, не понеся очень тяжких потерь, было бы уже невозможно. На всякий случай он решил предупредить Лену от дальнейших промахов. – «Теперь вы понимаете, что Плешаков не оставит вас своим вниманием?» Лена снова молча кивнула. Потом добавила:

– Я хотела просить вас по другому делу. Меня опять зовут в экспедицию за книгами. Вы меня отпустите? Вернее – можете отпустить?

– Судя по всему, не должен бы. А когда и на сколько дней вас зовут?

– Буквально завтра. На неделю.

– Далеко?

– В Вятские края.

Михаилу тотчас вспомнилась Бажелка. Люся, Саня Подосинников, другая жизнь в сравнении с Московской, Ваня Абатуров и Викто́р.

– Не скажу, что нам с вами будет легко, – сказал он, немного подумав. – Но давайте попробуем. Напишите мне заявление об отпуске за свой счет на пять рабочих дней. Лучше даже пять заявлений на каждый день. Я своей властью просто не могу давать вам больше дня. Попытаюсь не передавать заявления в отдел кадров сразу. Все достаточно рискованно, поэтому постарайтесь не задерживаться с возвращением, как бы ни хотелось. От этого зависит слишком многое. Обещаете? И никому ни слова.

– Да.

Лена поблагодарила, поднялась и ушла, подбросив к его и без того нелегкой ноше еще пять камней. – «Весело быть начальником отдела с поднадзорными.» – пронеслось в голове, но тут же возникло и вполне здравое возражение: – «А кто тебе сказал, что ты сам не на подозрении? Вон как вокруг тебя Плешаков все роет и роет. Ведь не зря же старается. Если даже приказа насчет тебя у него пока нет, он все равно готовит подлянку по своей инициативе. Надеется отличиться своей бдительностью и чутьем. Это ему безусловно зачтется в заслугу. Эх, кабы не моя любовь к русскому языку и словесности! Отказал бы я тебе, Лена, если б не она, эта самая любовь, безо всяких сомнений. А тут еще образ сельского старичка-священника с фотографии из головы не выходил. Сколько еще со мной будут играть в кошки-мышки прежде чем выгнать к чертовой матери с волчьим билетом? Ведь всяко лыко – и мое, и чужое – Плешаков старательно вплетает в составляемое на меняя досье. Тут тебе и постоянные проверки присутствия, и история с Зоськой, и вот теперь проверки на диссидентство Лены, а с нею и меня. Не многовато ли? Пока что история с Зоськой дала Плешакову самый выгодный для него материал. Дело заключалось вот в чем.

Едва Михаил с Мариной прилетел домой из первого отпуска, который заработал после возвращения в институт, раздался телефонный звонок. Звонил Бориспольский.

– Ну, Слава Богу, Михаил Николаевич, что вы вернулись! Тут последние десять дней такое творится! В отделе стоит сплошной бабий крик!

На время отпуска исполняющим свои обязанности он оставил Сашу. Теперь явно предстояло расхлебывать что-то серьезное. За него и за кого-то другого. Господи, до чего хорошо без всего этого было в Саянах, хотя сплав по Кантегиру потребовал много нервных сил! Но ведь там это другие нервы!

– Из-за чего крик? – спросил Михаил.

– Понимаете, Зоська ездила в ГДР по приглашению к кому-то в гости – ну, вы помните. Так вот, из отпуска она вышла с опозданием на двенадцать дней. Представила в оправдание справку, немецкую справку или бюллетень, статус бумаги на немецком понять мне трудно, что якобы была больна гриппом. Наши бабы не поверили и нашли способ узнать, когда она вернулась в СССР. Оказывается, еще до того, как «заболела» в ГДР. Тут уж они довели дело до сведения кадров. Мария Васильевна, сами знаете, с каким рвением взялась за такую работу. Словом, все эти дни идет сплошной скандал. Зоська кричит, что у нее все в порядке и по закону. Я боялся, что она дозвонится до вас раньше меня и вы ей что-нибудь по незнанию обстановки пообещаете.

Только выпалив свое сообщение о неприятностях из-за Зоськи, Саша осведомился:

– Как прошел ваш поход? Ко всем нашим волнениям Сашка Вайсберг добавил еще одно: что вам вдвоем такой маршрут не пройти. Сам он там не был, но кое – с кем из побывавших там говорил.

– Прошли, – сухо ответил Михаил. – Довольны. Все как будто в порядке, если не считать четырех оверкилей.

– Ну, Слава Богу! – повторил с облегчением Саша.

Он, наконец, удостоверился, что теперь ему есть на кого переложить непосильный груз.

Михаил шел на работу в ожидании крупных неприятностей, которыми открывался второй год его пребывания в институте. Но все оказалось даже хуже, чем он ожидал. Зоська (ее полное имя было Зося, хотя, если следовать польской традиции, оно являлось уменьшительным от Зофьи, только ее никто за глаза и Зосей не звал – только и не иначе, как Зоськой) была принята на работу в отдел Людой Фатьяновой по рекомендации – кого бы вы думали? – Нины Миловзоровой – той самой, которая протянула ему с Мариной ключ к счастью! Сама Нина, работая с Людой в ее прежнем отделе, была о начальнице очень хорошего мнения и вряд ли могла ей сознательно рекомендовать какую-то заведомую дрянь. Расспросив Нину, Михаил выяснил, что с Зоськой она познакомилась, подрабатывая летающим гидом в выходные и праздничные дни в туристских перелетах в разные города Советского Союза. Зоська тоже подрабатывала гидом. На этой почве они немного сошлись. Как-то Зоська спросила Нину, может ли она помочь найти ей новую основную работу. Нина пообещала узнать. Люда взяла ее в свой отдел еще до перехода на тематику информационных языков, а потом прихватила с собой и туда. Что в ней было ценного как в работнике, Михаил так и не узнал на первых порах, однако заметил и другое – среди ловкачей насчет того, как поменьше и пореже бывать на работе, которыми изобиловал отдел, Зоська несомненно была чемпионом. Как только Михаил занял Людино кресло, она сразу подсела к нему для более близкого знакомства и явно захотела понравиться. Нельзя было сказать, что она напрашивается к нему в любовницы – нет, просто она, как подруга Нины Миловзоровой, хотела бы увидеть его у себя в гостях с кем он пожелает. На первый взгляд это выглядело действительно как будто бы так, как и в случае с Ниной Миловзоровой, но на самом деле в достаточной степени иначе. Нина была для него без дураков близким человеком, едва не любовницей, а, кроме того, хорошим спутником и честным открытым человеком, в то время как Зоська, совершенно не зная Михаила, с ходу предлагала ему квартиру для свиданий – и наверняка не просто так. Это насторожило Михаила, но не более. Встреч на стороне с какими-либо женщинами он не искал, а если бы и искал, то трижды подумал бы, причем очень основательно, ради чего Зоське хочется затащить его к себе. Зоськины отлучки, если и превышали установленную Михаилом «норму» – один день в неделю, то только в тех случаях, когда она через заместительницу Михаила Тину Александровну Зеленко доказывала, что у нее есть отгулы за работу в колхозе или на стройке загородного дома отдыха (бордельчика, как называл его Михаил) Госкомитета, которому подчинялся институт. Как раз со стройкой бордельчика был связан еще один случай в биографии Зоськи. Однажды, когда она с несколькими другими сотрудниками отдела ехала туда в институтском микроавтобусе, внутри салона вдруг что-то загорелось, и Зоська еще до полной остановки машины, распахнув на ходу дверь, выпрыгнула вон. Приземление было не очень удачным – она довольно сильно ударилась головой, хотя каких-либо наружных травм у нее не было заметно. Однако Люда Фатьянова сразу настойчиво посоветовала Зоське оформить акт о несчастном случае на работе – все-таки это не что-нибудь, а голова, тут с последствиями травмы не все становится ясно в ближайшее время, а потому лучше проявить осторожность на всякий случай. Зоська ее проявила и стала обладательницей акта, своеобразной охранной грамоты, которую пыталась в дальнейшем использовать на радость не только себе, но и Плешакову. Время от времени она приносила из поликлиники бюллетени, где в графе диагноз болезни значилась вегето-сосудистая дистония. Сама пострадавшая неизменно подчеркивала, что это у нее следствие производственной травмы.

По возвращению из Саянского похода Михаил был вынужден с головой уйти в разбирательство новых происшествий с Зоськой и вокруг нее. Прежде всего он подозвал к себе заместительницу Зеленко, которая в его отсутствие подписала табель с указанием двенадцатидневного заболевания Зоськи. Заместительница представляла собой даму с крупными тяжелыми формами тела что спереди, что сзади и слишком сильно размалеванным лицом с пустоватым взглядом, усугублявшим не очень приятное впечатление от ее лица. По профессии она была учительницей литературы и русского языка, прежде работала в отделе Титова-Обскурова, где стала его любовницей, а когда Лидию Басову из заместителей Горского возвели в заведующую отделом УДК, Титов вместо нее поставил Тину. Толку от нее в отделе по основной тематике не было ровным счетом никакого, хотя образование позволяло ей и без дополнительной подготовки приносить некоторую пользу при обработке словарной информации, однако она предпочитала не делать ничего, ограничиваясь минимумом действий организационного порядка. Михаил сильно подозревал, что ее может волновать только секс, но проверять гипотезу у него не было ни надобности, ни охоты. Зеленко постаралась подробно объяснить, что с Зоськиным бюллетенем, а, следовательно, и с табелем все правильно. – «Тогда чем вы объясните, что по штампу погранслужбы в ее заграничном паспорте она пересекала границу, вернувшись в СССР еще до начала болезни по немецкому бюллетеню?» На этот вопрос Тина побоялась ответить – самым явным образом побоялась. Апломб в защите Зоськи как ветром сдуло. Михаил пристально смотрел Тине в глаза и видел, что говорить ей больше нечего, если она не хочет увязнуть во вранье еще сильней. Но все-таки она выдавила из себя, хотя и не самым твердым тоном, еще одну ложь. – «Михаил Николаевич, ответственной за ведение табеля в отделе является Наталия Викторовна Меркулова-Седова. Она проставила Юдиной дни болезни согласно ее бюллетеню, я только его подписала.» – «А вы не находите, что ваша работа в отделе, которая сводится к мелким организационным вопросам и без того не столь обременительна, чтобы перекладывать ее на кого-то еще? Допустим, вы поверили немецкой бумаге, но когда выяснилось, что это липа, почему вы не сделали ничего для выяснения истинного положения вещей? Почему вы позволили скандалу принять такие масштабы? Ведь Юдина с вашей помощью могла бы выйти из пикантной ситуации более приличным образом.» – «Каким?» – «А вы не догадываетесь? По крайней мере испросить отпуск на две недели за свой счет, а не пытаться представить прогул рабочими днями.» – «Но ведь было уже поздно.» – «Поздно стало после того, как по вашей с ней милости дело дошло до отдела кадров. Ведь шум начался сначала здесь – и лишь потом достиг ушей отдела кадров.» – «Я исходила из того, что нельзя так подставлять свою сотрудницу, как это сделали другие работники отдела.» – «А в результате подставили и меня, и себя, и весь отдел в угоду безмерной наглости Юдиной. Вы что, не понимаете до сих пор, как это возмутило людей?» – «Все равно подставлять своих – это не дело.» – «Об этом мы еще поговорим.» – пообещал Михаил, обрывая разговор.

Зеленко отплыла от его стола с видом оскорбленного достоинства. Затем Михаил приступил к поголовному опросу сотрудниц, предупредив предварительно всех, что слушать сразу весь греческий хор он не желает. Первой он подозвал Наташу – ту самую Наталию Викторовну Меркулову, на которую пыталась переложить свою вину Зеленко. Михаилу было известно, что она приступила к работе в отделе после окончания Историко-архивного института в последний день заведования отделом Михаила Петровича Данилова. Следовательно, с Людой Фатьяновой ее не связывали какие-либо особые отношения, по крайней мере – до поступления.

– Наташа, расскажите, какова была процедура заполнения злосчастного табеля.

Эта молодая, очень скромно, но достойно державшаяся замужняя женщина сразу же после первого знакомства с ней вызвала у него полное доверие.

– Я впервые столкнулась с подобной ситуацией, Михаил Николаевич. Тина Александровна молча передала мне немецкий бюллетень, и я спросила ее, что мне с ним делать. Она недовольно спросила: «А вы не знаете?» – «Не знаю,» – ответила я. – «Внесите дни ее болезни в табель.» – «А как мне отмечать в бюллетене время ее выхода на работу? Я – по-немецки не понимаю.» – «Вы проставьте дни болезни в табеле, а об остальном пусть думают в кадрах.» Я проставила, как она сказала, и дала ей на подпись. Она посмотрела и подписала.

– Понятно, – сказал Михаил. – А еще мне бы очень хотелось понять, какую это политику в пользу Зоси вопреки всем интересам отдела за моей спиной проводит Зеленко, и почему? Вы могли бы объяснить мне хоть что-то?

Михаил видел, что Наташе не очень хочется отвечать на прямо поставленный вопрос, но что в то же время она знает некий ответ на него. Поколебавшись немного, она все-таки высказала свое мнение.

– По правде говоря, в отделе уже давно, еще до вашего прихода, ходили слухи о том, что она предоставляет свою квартиру для свиданий кое-кому из начальства.

Не сомневаясь, что это так, Михаил подтверждающее кивнул. Наташа продолжила. – Упоминались Титов-Обскуров и Тина Александровна, а также Людмила Александровна Фатьянова и ее друг Тувин. Вы его, наверно, не знаете.

– Нет, как раз немного знаю. Не столько его, сколько о нем, – сказал Михаил. – Кажется, он уже давно уехал за бугор.

– Да, где-то лет пять назад, – подтвердила Наташа.

– Но вы полагаете, что и Людмила Александровна, и Зеленко до сих пор сидят на Зосином крючке?