Кровавый раскол. Пламя Веры и Страсти

– Что тогда? – лицо Киллиана напрягается, он смотрит то на меня, то на Гастона.

– Тогда… тогда ты женишься на ней. – король улыбается своей самой широкой, самой коварной улыбкой. – На этой служанке. Со всеми почестями, с благословением короля. Станешь образцовым семьянином, как Мартин.

Я с трудом сдерживаю смех, наблюдая, как лицо лорда вытягивается. Он явно в ловушке. Его глаза мечутся между нами, между ужасом и вызовом.

– Вы, ублюдки, – наконец бормочет он, отпивая большой глоток вина, его взгляд снова устремляется к двери, за которой исчезла служанка, – но я согласен, потому что такой же как и вы.

Киллиан, словно пружина, с задором вскакивает со своего кресла. Его глаза блестят озорством.

– Что ж, господа, ваш покорный слуга отправляется… приступать к соблазнению! – он подмигивает мне, затем бросает взгляд на короля. – Сегодня ночью наша маленькая служанка узнает истинное значение слова «страсть». – с последним театральным поклоном он выскальзывает из кабинета, оставляя за собой едва уловимый шлейф предвкушения.

Я отпиваю из своего кубка, а король Гастон, дождавшись, пока дверь за Киллианом закроется, тяжело вздыхает. Улыбка сползает с его лица, уступая место глубокой морщине на лбу. Он наливает себе еще вина, затем мне.

– Есть еще кое-что, Мартин, – начинает он, его голос становится ниже, серьезнее, – помнишь беспорядки, о которых я тебе рассказывал? То, что началось в Акропосте…

Я киваю. Акропост – это сердце веры, главная церковь континента.

– Там завелась… новая чума. Они называют себя Искупителями. Их секта «Огненные длани искупления». И они сеют террор. – Гастон делает паузу, поднося кубок к губам. – Они ловят тех, кого называют «грешниками». Не важно, настоящий ли это грех, или просто слухи, или неугодное мнение. Они судят их по своим, извращенным законам, и карают. Клеймят, калечат, а то и вовсе сжигают заживо на площадях, прилюдно, во имя «очищения». Сначала это были единичные случаи, но теперь это… это толпа. Целые отряды этих фанатиков рыщут по континенту.

Леденящий ужас медленно ползет по моей спине. Эти «Искупители» – это не просто бандиты. Это идеология, зараза, способная подорвать основы королевства изнутри.

– Почему бы просто не поймать их всех и не казнить? – задаю я очевидный вопрос.

– Если бы все было так просто, Мартин… – Гастон горько усмехается. – Они объявили себя борцами за чистоту душ, посланниками небес. Для многих простых людей они – герои, карающие «грешников», с которыми обычные суды не справляются. Они умело играют на страхах и невежестве народа. Попробуй я бросить против них армию, я рискую получить не только кровавое восстание, но и гнев Церкви, которая хоть и осуждает их методы, но не их цели. Многие из наших собственных вельмож, да и священников, тайно или явно симпатизируют их «богоугодным» целям. А казни? Каждая казнь лишь создает нового мученика, подливая масло в огонь их фанатизма.

Я смотрю на короля. Его лицо – это зеркало нашей общей беды. На нем лежит вся тяжесть этой ноши.

– Значит, нам нужно найти другое решение, – говорю я, больше себе, чем ему, – что-то, что не превратит их в мучеников, но остановит этот террор.

Король кивает, отпивает большой глоток вина, и мы оба погружаемся в молчание, каждый пытаясь найти хоть какую-то зацепку в этом клубке фанатизма и страха.

Глава 7. Кристоф

"Итак, будьте милосердны, как и Отец ваш милосерден."

Евангелие от Луки 6:36

Мои шаги гулко отдаются по каменным плитам Великой Базилики Святого Убежища, каждый шаг эхом множит тревогу в моем сердце. Свечи, расставленные вдоль коридоров, отбрасывают дрожащие тени на фрески, изображающие святых, которые, кажется, наблюдают за мной с осуждением. Или с сочувствием? Внутри меня все пылает от негодования, но я должен сохранять спокойствие, когда предстану перед Верховным Патриархом.

Я вхожу в его личные покои – скорее, это малая часовня, чем кабинет. Тяжелые бархатные портьеры пропускают лишь тусклый свет сквозь витражи. Запах старого ладана и пожелтевших пергаментов висит в воздухе. Патриарх Руперт сидит за огромным резным столом, освещенным единственным подсвечником. Его лицо, изрезанное морщинами, как старая пергаментная карта, абсолютно спокойно, глаза прикрыты. Он словно застывшая статуя мудрости, но для меня сейчас он – воплощение неприступной скалы.

– Ваше Святейшество, – мой голос звучит чуть более резко, чем я ожидал и я стараюсь взять себя в руки, – я пришел просить вас вмешаться. Искупители… их действия вышли за все границы.

Он медленно открывает глаза. В них нет ни удивления, ни гнева, только усталая, всезнающая печаль.

– Сын мой, епископ Кристоф. Снова эти Искупители? Я думал, ты уже привык к их… рвению.

– Привыкнуть к пыткам на площадях? К публичному бичеванию женщин за пустой взгляд, к повешению бродяг за кражу куска хлеба? К тому, как они разжигают страх, используя Имя Господа?! – я не могу сдержать дрожь в голосе. – Они называют себя «орудиями Провидения», но они – орудия жестокости, Ваше Святейшество! Люди боятся ходить по улицам, а приходы пустеют – не от неверия, а от страха, что их обвинят в грехе, о котором они и не помышляли!

Патриарх поднимает тонкий палец, останавливая мой эмоциональный порыв. Он берет небольшую, обтянутую кожей книгу – древнюю, потрепанную Библию – и листает ее страницы, морщась, словно от света.

– Послушай, Кристоф, что сказано в Послании Апостола Павла к Римлянам, Глава Тринадцатая, Стих Четвертый, – его голос звучит низко и размеренно, каждая фраза отточена тысячелетиями церковной догмы, – Ибо начальник есть Божий служитель, тебе на добро. Если же делаешь злое, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий служитель, отмститель в наказание делающему злое.

Он закрывает Библию с мягким шорохом и смотрит прямо на меня, его взгляд проникает, кажется, до самых костей.

– Эти Искупители, сын мой… они лишь зеркало греха, отражающее бездну, в которую погрузилось наше общество. Они – проявление Божественного гнева, который мы, пастыри, не вправе обуздывать. Церковь – это свет, а не тюрьма. Мы указываем путь к спасению, а не вмешиваемся в божественное возмездие.

– Но разве милосердие – не часть этого пути?! – я чувствую, как гнев поднимается в горле. – Разве мы не должны защищать паству от таких… «инструментов», которые приносят лишь боль и отчаяние? Истина не в кнуте, Ваше Святейшество, а в слове Божьем, в сострадании!

– Слово Божие порой сурово, Кристоф. И сострадание не означает попустительства греху. – Патриарх вновь прикрывает глаза, завершая наш разговор. – Они лишь напоминают людям о каре, которая неизбежна для тех, кто отвернулся от Света. Если мы вмешаемся, мы поставим под сомнение сам принцип божественной справедливости. Церковь не будет вмешиваться в эту часть Провидения. Иди, сын мой. Молись. Возможно, тебе откроется более глубокое понимание.

Холод проникает в каждую клеточку моего существа. Неужели это все? Неужели высшее церковное руководство так слепо к страданиям? Или так цинично? Он видит в этом лишь некий божественный порядок, а не хаос и боль, которые я вижу каждый день.

Я стою в тишине, не в силах вымолвить ни слова. Его лицо все так же спокойно, его решение непоколебимо. Я понимаю, что бессилен. Я – всего лишь молодой епископ, а он – Верховный Патриарх.

Я кланяюсь, чувствуя тяжесть мира на своих плечах и покидаю его покои, и эхо моих шагов теперь кажется не просто гулким, а погребальным. Я вижу улицы, кишащие Искупителями в их темных мантиях и масках, с кнутами, пропитанными солью. И теперь я знаю: я один в этой борьбе. И если Церковь не защитит свой народ, то кто это сделает? Может быть, спасение не всегда приходит с амвона. Иногда оно должно быть выковано в огне отчаяния.

Глава 8. Киллиан

"А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением (похотью), уже прелюбодействовал с нею в сердце своем."

От Матфея 5:28 (Мф. 5:28)

Выйдя из кабинета Гастона, я расспросил других служанок и оказалось, что к нам заходила Анна. Она недавно появилась в замке, но многие уже отметили её красоту и скрытность.

Прохаживаюсь по длинному коридору, наблюдая, как Анна снует, убирая пыль с гобеленов. Ее движения легки и незаметны, как у испуганной лани. Мой визит ко двору Короля затягивается, и каждая ночь здесь, в чужом замке, напоминает мне о пустующем месте рядом со мной. Но Анна… она другая. Не нахальная, не слишком смелая. Ее скромность, ее опущенные ресницы, когда наши взгляды встречаются, лишь разжигают мой интерес.

Первый день.

Я перехватываю ее у лестницы.

– Прекрасное утро, дитя мое, – говорю я, и она вздрагивает, словно пойманный зверек.

– Милорд, – шепчет она, отворачиваясь.

– Ты прекрасна, Анна. Жаль, что такая красота скрыта от глаз, – добавляю я, и она краснеет до корней волос, быстро скользнув мимо. Отказ, но какой прелестный.

Второй день.

Я нахожу ее в саду, собирающей травы.

– Не слишком ли холодно для столь нежного создания? – спрашиваю я, подходя ближе.

Она роняет корзину, и я нагибаюсь, чтобы помочь ей. Мои пальцы касаются ее, когда я передаю ей травы. Ее кожа прохладна, но от прикосновения я чувствую жар.

– Мне нужно работать, милорд, – бормочет она, и снова ускользает.

Третий день.

За ужином, пока остальные болтают, я ловлю ее взгляд через весь зал. Она прислуживает у соседнего стола, и наши глаза встречаются на долю секунды. Я подмигиваю ей, и ее щеки снова покрываются румянцем. Она поспешно опускает голову.

Четвертый день.

Я оставляю ей небольшой букетик полевых цветов на подоконнике в том месте, где она обычно прибирается. Позже я вижу, как она держит их, осторожно вдыхая аромат, но когда я прохожу мимо, она тут же опускает их и с поклоном спешит прочь.

Пятый день.

Мое терпение начинает истощаться, но ее непокорность лишь распаляет меня. Я останавливаю ее в коридоре.

– Анна, – говорю я, мой голос звучит мягко, но настойчиво, – зайди ко мне в покои этим вечером. Я хочу поговорить.

Ее глаза расширяются от страха.

– Я не могу, милорд. У меня еще много работы, – отвечает она дрожащим голосом, и почти бегом скрывается.

Шестой день.

Перехватываю ее, когда она несет белье. Я отстраняю служанку, которая идет рядом с ней.

– Анна, ты так мила, – шепчу я, проводя рукой по ее плечу.

Она вздрагивает, но не отстраняется. – Милорд, пожалуйста… – ее голос почти неслышен. – Я всего лишь хочу видеть твое лицо без этой вечной тени.

Она не отвечает, лишь быстро кивает и спешит дальше.

Седьмой день.

Я жду ее возле кухни, когда она выходит с пустым подносом.

– Анна, почему ты так избегаешь меня? Я не причиню тебе вреда, – говорю я, заслоняя ей путь. Она поднимает на меня свои большие, испуганные глаза.

– Я служанка, милорд. Я не гожусь для ваших милостей.

– Каждая женщина годна для моих милостей, если я того желаю, – отвечаю я, и на этот раз не даю ей уйти, пока не приподниму ее подбородок пальцем, заставляя посмотреть мне в глаза. В них я вижу не только страх, но и некую растерянность.

Восьмой день.

Мои мысли постоянно заняты ею. Я чувствую, как эта охота увлекает меня сильнее, чем обычные интриги двора. Я замечаю, что она стала чуть менее быстрой в своих попытках скрыться. Когда я прохожу мимо, она все еще отводит взгляд, но задерживает его на мне на долю секунды дольше. Я улыбаюсь, и она краснеет.

Девятый день.

– Анна, ты заставила меня ждать дольше, чем любая другая женщина, – говорю я, заходя к ней, пока она убирается в моей комнате. Анна роняет щетку. – Мои покои опустели без твоего присутствия, – я подхожу ближе, и ее дыхание учащается, – приди ко мне сегодня ночью. Я не буду спрашивать снова.

Я вижу колебание в ее глазах, смесь страха и чего-то еще, чего-то нового. Но она снова качает головой.

– Нет, милорд. Простите.

Десятый день.

Я иду по коридору, чувствуя легкое раздражение, но и возбуждение от этой затянувшейся игры. Я вижу Анну, она прислуживает другим гостям. Она несет поднос с вином. Наши взгляды встречаются, и на этот раз она не отводит его так быстро. В ее глазах я читаю что-то новое – усталость, смирение, может быть, даже любопытство, вызванное моей настойчивостью.

Я подхожу к ней.

– Анна, – говорю я тихо, чтобы никто не услышал, – сегодня ночью. В моих гостевых покоях. Ты придешь? Если ты скажешь мне «нет», я пойму и больше не потревожу тебя. Обещаю.

Она опускает голову, и я вижу, как дрожит ее рука, сжимающая поднос. Секунды тянутся. Я чувствую биение своего сердца. Потом, почти неслышно, она кивает. Один, едва заметный кивок.

Победа. Медленная, но сладкая.

Я жду ее после наступления темноты. Дверь моих покоев тихонько скрипит, и в проеме появляется ее силуэт. Она одета в простую одежду служанки, но для меня она выглядит величественнее любой придворной дамы. Ее глаза опущены, руки теребят подол юбки.

Я подхожу к ней, закрывая за ней дверь. Комната наполнена теплом от потрескивающего камина.

– Анна, – мой голос ласков. Я беру ее за руку. Она холодная и дрожащая. Я тяну ее к себе, и она ступает маленькими, неуверенными шажками.

Я наклоняюсь и целую ее. Сначала она напряжена, ее губы зажаты, но я настойчив. Мой поцелуй глубок и медленен, я даю ей время привыкнуть. Через мгновение я чувствую, как ее губы чуть приоткрываются, и она отвечает мне, несмело, но все же отвечает. Я углубляю поцелуй, мои руки обнимают ее за талию, прижимая к себе.

Ее тело сначала кажется таким хрупким, но потом я чувствую, как она подается вперед. Мои руки скользят к завязкам на ее платье. Я расшнуровываю его медленно, слой за слоем освобождая ее от грубой ткани. Сначала ее кафтан, затем юбка, потом нижняя сорочка. Каждый предмет одежды падает к нашим ногам, обнажая ее нежное тело в свете камина.

Ее кожа, казавшаяся столь бледной под тусклым светом коридоров, теперь светится в золотистых отблесках огня. Она розовая, гладкая, такая мягкая. Я касаюсь ее плеча, потом провожу рукой по ее руке, по ее груди. Она слегка вздрагивает, но не отстраняется. Ее глаза прикованы к моим.

Я подхватываю ее на руки. Она легка, почти невесома. Несу ее к своей постели, широкой и уютной. Опускаю ее на мягкие простыни. Ложусь рядом, нависая над ней.

– Ты прекрасна, Анна, – шепчу я, и она закрывает глаза, ее щеки снова покрываются румянцем.

Я целую ее шею, ключицы, спускаясь ниже. Ее тело дрожит под моими прикосновениями. Я слышу ее прерывистое дыхание, тихий стон, когда мои губы достигают ее груди. Она подается вперед, ее руки несмело касаются моей спины.

Я чувствую ее робость, ее невинность, и это лишь распаляет меня сильнее. Я знаю, что она никогда не испытывала такого. И это знание, эта власть, делают момент еще более захватывающим.

Мы занимаемся любовью. Ее сдержанные стоны, ее несмелые движения. Я веду ее, показываю ей, как это может быть. Я чувствую, как ее тело расслабляется, как она начинает отвечать мне с большей отдачей. Ее руки обхватывают мою шею, ее пальцы путаются в моих волосах. Я теряю себя в ее тепле, в ее запахе, в ее стонах, которые становятся все громче.

Это не просто похоть. Это триумф. Она моя. Наконец-то. И это чувство пьянит меня больше, чем самое лучшее вино.

Глава 9. Анна

"Змей был хитрее всех зверей полевых, которых создал Господь Бог. И сказал змей жене: подлинно ли сказал Бог: не ешьте ни от какого дерева в раю?"

Бытие 3:1 (Ветхий Завет)

Я тру руки, посиневшие от утренней воды, и тяжело вздыхаю. Солнце едва показалось над зубцами башен, а я уже на ногах, таскаю ведра, готовлю камин для завтрака лорда Киллиана. Обычная рутина, только сегодня… Сегодня все иначе. Каждое мое движение, каждый вдох пропитаны сладким, тайным знанием.

Мое тело ломит. Нет, не так, как обычно после целого дня уборки и готовки. Это другая боль, приятная, наполняющая, словно каждая клеточка моего тела помнит его прикосновения, его губы, его жар. Я прикусываю губу, чтобы не улыбнуться во весь рот.

– Анна, быстрее, лорд ждет свой эль! – кричит Маргарет откуда-то из кухни. Я киваю, словно обычная заспанная служанка, и поднимаю тяжелый кувшин. Но мысли мои далеко от кувшинов и эля.

Мой план. Он начал действовать.

Я помню тот вечер, словно это было вчера. Всего чуть больше недели назад. Я вышла из королевского кабинета и недолго думая, решила подслушать разговор знати. Король Гастон, лорд Киллиан, лорд Мартин. Они смеялись, их голоса были грубыми, пропитанными вином.

– Тогда… тогда ты женишься на ней. На этой служанке. Со всеми почестями, с благословением короля. Станешь образцовым семьянином, как Мартин.

– Вы, ублюдки, – услышала я голос Киллиана, – но я согласен, потому что такой же как и вы.

Сердце тогда упало в пятки. Женится? На мне? От страха и шока у меня закружилась голова. Я всего лишь служанка. Но потом… Потом пришла другая мысль. Отдаться знатному лорду ради хорошего будущего? Я была готова. Чего мне терять? Моя жизнь в деревне была сплошной борьбой за кусок хлеба. Стать его любовницей? Хорошо. Но женой…

И тогда я услышала короля.

– Прекрасно, лорд Киллиан. Пари заключено.

Вот тут-то меня и осенило. Свадьба. Если он проиграет, я стану его женой. Но какая свадьба без любви? С одной ненавистью к долгу пари, с унижением? Нет, я не хочу быть трофеем, который ему навязали. Я хочу быть той, кого он выберет.

И тогда я решила. Не Киллиан будет меня соблазнять, а я его. Все эти дни я была для него самым большим испытанием. Мои «нет», мои опущенные глаза, моя фальшивая робость, мои быстрые отстранения, когда он пытался прикоснуться. Все это было ловушкой. Каждый мой отказ только разжигал в нем огонь, заставлял его запомнить мой образ. Образ робкой, застенчивой, недоступной, но такой желаемой. Я знала, что он привык к легким победам. Я же была для него вызовом, игрой. И он ввязался.

Он думал, что добивается меня. Наивный лорд. Вчера ночью, когда он затянул меня в свои покои, я видела триумф в его глазах. Он думал, что победил в пари. Но на самом деле, это я одержала верх. Я позволила ему думать, что он соблазняет, пока на самом деле это я вела его к своей цели.

Мысли о вчерашней ночи заставляют меня снова чуть не улыбнуться. Он был так нежен, так настойчив. В его голосе была не только похоть, но и что-то большее. Восхищение? Желание? Что-то, что может стать началом.

Я ставлю кувшин с элем на стол в столовой. Лорда Киллиана еще нет. Я прохожусь по комнате, стираю пыль с деревянных панелей. Смотрю на свое отражение в начищенной до блеска бронзовой посуде. Лицо уставшее, но глаза горят.

Моя цель – стать леди. Его женой. Я буду и дальше соблазнять Киллиана. Заставлю его хотеть меня не только как любовницу, но как женщину, которую он захочет видеть рядом с собой всегда. Заставлю его забыть о пари, или же заставлю его понять, что этот выигрыш – это не просто золото, а нечто гораздо ценнее.

Но… Что если есть приз получше? Король Гастон. Он вчера тоже был там, в кабинете. Он видел меня. Он участвовал в пари. Король ведь лучше лорда?

Мои пальцы скользят по гладкому дереву стола. Король. Лорд. Дорога наверх только начинается. И вчерашняя ночь была лишь первым, но таким важным шагом. Я еще покажу им всем, кто здесь настоящая победительница.

Глава 10. Катарина

"Жестока ярость, и неудержим гнев, но кто устоит против ревности?"

Притчи 27:4

Покои наполнены привычным утренним разговором моих фрейлин, но сегодня этот шепот кажется мне острее, словно тысячи маленьких пчел жужжат о чем-то одном и том же. Они плетут кружева из слухов, нити которых тянутся к имени моей фрейлины, юной Кэтлин, а затем… О, какая дерзость! К имени моего мужа.

Они говорят, что Гастон, мой Гастон, проводит ночи не со мной, а в объятиях Кэтлин. Что ее смех слишком часто слышен у дверей его покоев. Что на недавнем пиршестве, когда он был «королем сердец», их танцы были чересчур долгими, а взгляды – слишком откровенными. Мое сердце, яростное и гордое, отказывается верить этой пошлой болтовне. Мой муж верен мне. Он не таков. Но я королева, и я не могу позволить этим ядовитым слухам пустить корни в моем дворе.

– Где лорд Киллиан? – мой голос звучит прохладно и отстраненно. Он лучший друг Гастона, его тень, его доверенное лицо. Если кто и знает правду, то это Киллиан.

Я не жду ответа, лишь киваю одной из фрейлин, идущих за мной.

Иду по коридорам, мои шаги решительны, а стук каблуков эхом отдается от гобеленов. Чем ближе я подхожу к покоям Киллиана, тем громче становится смех, который просачивается сквозь дубовую дверь. Смех, разделенный между мужчиной и женщиной, беззаботный и непристойный.

Я без стука распахиваю дверь.

Передо мной разворачивается картина, которая заставила бы большинство особ королевской крови покраснеть от возмущения или отвернуться в смущении. Лорд Киллиан лежит в своей постели, его торс обнажен, а рядом с ним – молодая служанка, ее волосы разметались по подушке, а щеки горят от румянца. Они смеются, их тела переплетены, и они, несомненно, только что занимались любовью. Или собираются продолжить.

Мой взгляд скользит мимо смущенной девушки, мимо смятых простыней и брошенной одежды. Я вижу только Киллиана, его глаза расширяются, когда он узнает меня. Он пытается прикрыть себя простыней, его улыбка исчезает, сменяясь смесью шока и неловкости.

– Моя королева! – восклицает он, его голос хриплый. Он садится, стараясь выглядеть хоть сколько-нибудь пристойно.

Я складываю руки на груди, мои пальцы сжимают шелковую ткань моего платья.

– Киллиан, —говорю я, в моем голосе ни тени улыбки, – мне нужно поговорить с тобой.

– Моя дорогая Катарина, я польщен вашим визитом, но, как видите, я… занят. – он пытается отшутиться, отмахиваясь рукой. – Неужели королева не нашла бы занятия поважнее, чем вторгаться в мои скромные покои в такой момент?

Его взгляд многозначительно указывает на молодую женщину, которая уже натянула одеяло до самого подбородка и смотрит на меня испуганными глазами.

Я не реагирую на его попытки. Мое лицо остается невозмутимым.

– Я не уйду, пока ты не ответишь на мои вопросы. – мой тон не оставляет ему выбора. – Как Кэтлин попала в замок? Как она стала моей фрейлиной? И что, ради Бога, произошло на том пиршестве, когда Гастон был «королем сердец»?

Лицо Киллиана мгновенно меняется. Шутки исчезают, уступая место смирению. Он вздыхает, кивает головой, словно признавая поражение.

– Хорошо, моя королева, – произносит он, его взгляд скользит по служанке, которая, кажется, пытается слиться с кроватью, – отец Кэтлин, лорд Мертон, был доблестным человеком. Он погиб, сражаясь за короля Гастона на северной границе несколько лет назад. Гастон был глубоко опечален и обещал, что не бросит его семью. У Мертона не было сыновей, только эта молодая, немного непутевая дочь, и, как вы знаете, к тому времени у Кэтлин уже был свой ребенок – маленькая девочка. Король привел ее в замок, чтобы обеспечить ей кров и защиту, как и обещал. Она была принята ко двору, а позднее, по моему совету, Гастон назначил ее вашей фрейлиной. Мы считали, что это лучший способ обеспечить ее будущее, а также присматривать за ней.

Я внимательно слушаю, чувствуя, как часть моего внутреннего напряжения ослабевает. Это звучит… благородно. По-королевски.

– А пиршество? – спрашиваю я, не давая ему уклониться.

– Катарина! Может вы все таки покинете мои покои, чтобы я предался плотским утехам?

– Пиршество.

– Пиршество, – повторяет он тихо, тяжело вздыхая, – они танцевали, Катарина. Только танцевали. Один танец, потом, возможно, еще один. Гастон любит красивых женщин, это правда, но его преданность вам неоспорима. Это был всего лишь невинный флирт, не более того. Придворные сплетни – это просто придворные сплетни, они раздувают каждую мелочь до скандала!

Я смотрю на него. Каждая часть моего существа хочет верить ему. И, странным образом, я верю. Киллиан лгал бы мне только в крайнем случае, особенно когда я стою здесь, в его постельных покоях, застав его в такой позе.

Он видит мой кивок, легкое расслабление в моих плечах. Лорд облегченно выдыхает.

– Теперь, когда все прояснилось, моя королева, – начинает он, возвращая веселый тон и смотря на служанку, – я уверен, у вас есть дела, а у меня, как вы видите, тоже есть свои… развлечения, которые ждут продолжения.