скачать книгу бесплатно
– Уже поздно, Анечка. Давай спать – утро вечера мудренее.
Он попытался встать из-за стола, но Аня снова усадила его на место.
– Сейчас пойдем. Через полчаса, Леня. Сон от нас никуда не денется. Тем более, что завтра выходной. Я мигом. Только принесу бумагу и авторучку. Давай начнем прямо сейчас. Начать – это главное. Лиха беда начало!
Она взяла прабабушкин империал и побежала в комнату.
XXVII
Они отправились спать около трех ночи. Калинич умостился поудобнее и закрыл глаза в надежде, что вскоре придет сон. Но спать никак не хотелось. Перед глазами проплывали бумаги, планы, формулы, конструкции электронных блоков, золотые червонцы, туманные образы Ани, Лиды, сыновей, а также Бубрынёва, Чаплии и прочих коллег. Они делали ему какие-то предложения, укоряли его, в чем-то обвиняли, хвалили, высмеивали на разные лады. Калинич с ними спорил, возражал, ругался и порой то в чем-то соглашался, то от чего-то отказывался, злился, расстраивался, досадовал. Он ворочался, пытаясь устроиться поудобнее, но это у него никак не получалось. Иногда ему удавалось занять такое положение, в котором он вроде бы чувствовал себя комфортно, но через короткое время ему снова хотелось лечь иначе. И Калинич опять переворачивался.
– Леня, почему ты не спишь? – спросила Аня бодрым голосом.
– Не могу, – ответил Калинич, с готовностью поддерживая беседу. – Думаю о предстоящей напряженной работе. Прокручиваю в уме разные варианты. А ты почему?
– Пытаюсь представить себе, как мы с тобой будем устраивать наши дела, когда заработает твой репликатор.
Аня придвинулась к нему поближе.
– Мы купим какое-нибудь солидное здание, желательно в центре города, отремонтируем его, устроим там тебе и мне по кабинету, а еще лаборатории, мастерские, конференц-зал. Ты пригласишь к себе на работу классных специалистов. Думаю о том, как побыстрее завершить задуманное, – мечтала она вслух.
– Э-хе-хе… мечты-мечты, где ваша сладость… – полушутя сказал Леонид Палыч. – Анюта, тут есть еще одно «но». Подумай, ведь если пустить в оборот средства, полученные с помощью репликатора, нами не могут не заинтересоваться налоговые службы. Любые доходы, тем более столь значительные, должны облагаться налогами. Иначе – это уже криминал.
– Заплатим, если надо будет. Наймем специалистов, юристов, адвокатов, бухгалтеров. Были бы только денежки, – оптимистично сказала Аня. – Тогда, я думаю, и Лида твоя, наконец, угомонится. Перестанет тебя третировать.
– Кстати, о Лиде. Хватит бы уже нам прятаться от нее да от людей. Пора, наконец, мне официально развестись с Лидой и переехать к тебе, чтобы юридически оформить наши с тобой отношения.
Аня прижалась к нему еще теснее и, как и раньше, ответила отказом на предложение Калинича:
– Леня, да зачем это нужно? Скандалы, слезы, упреки и еще Бог знает какие действия с ее стороны. Что, собственно, тебя не устраивает в наших нынешних отношениях?
Калинич обнял ее и нежно поцеловал. Ее тело, еще не утратившее упругости, было чуточку прохладнее, чем его, и он ощущал от этого особое блаженство, когда привлекал ее к себе. Он гладил ее по спине, по плечу, по шелковистым волосам, испытывая неповторимое наслаждение. Как он был бы счастлив, если бы они всегда были вместе! Он повернул к себе ее лицо, и она ласково улыбнулась.
– Анюта, дорогая, – заговорил он вполголоса, – наши нынешние отношения некоторые уже пытаются использовать для шантажа, для выставления в качестве причины семейных неурядиц и прочего. Кроме того, мне надоело придумывать дома всякие уловки. И, что самое главное, мне нужна твоя постоянная близость. А с некоторых пор нас еще объединяет и общая работа. Никак не пойму, почему ты так упорно противишься? Другие женщины в подобных случаях наоборот, требуют развода, хотят непременно узаконить близкие отношения. Странная ты, ей-Богу. Скандалы, слезы, упреки – это, конечно же, неизбежно. Но хирургических операций без боли не бывает. А развод – это своего рода хирургия. Боль терпеть неприятно. Согласен. Зато потом наступает облегчение.
В ответ Аня замотала головой и тихо прошептала:
– Нет-нет, я не хочу становиться твоей женой. Так время от времени я дарю себя тебе. А мне нравится делать тебе подарки, тем более – такие. Я вижу, что тебе они приятны. От этого я тоже чувствую себя счастливой. Но если ты на мне женишься, я стану твоей постоянной принадлежностью, твоей вещью, собственностью. И мне это не очень импонирует. Я тебе приемся, как черный хлеб, и лишусь счастья дарить тебе радость наших встреч. Кроме того, я так же, как и твоя Лида, насыщена недостатками, которые при постоянном общении неизбежно проявят себя, как подводные камни у тихого песчаного берега, и начнут тебя раздражать, что непременно приведет к отчуждению. А я так боюсь потерять тебя! К тому же, мне жалко твою Лиду…
Калинич перебил ее, не желая выслушивать дальнейшие возражения.
– Глупости, Анечка. Ты ж у меня такая умница, но сейчас городишь сущую чепуху. Когда человека любишь, то все его достоинства ставишь на первое место, а недостатки зарываешь поглубже или игнорируешь вовсе, не замечаешь их, и все. А просто так мириться с чьими-то недостатками – это так тяжело! Что же касается Лиды, то тут чувство жалости совершенно неуместно. Она и ее мудрейшие родители отравили всю мою молодость, перегадили мне, можно сказать, жизнь. Я только теперь, наконец, уразумел, что она никогда меня не любила. Никто из их распрекрасного семейства не видел во мне человека, не понимал, что все приобретения делаются со временем. У одних раньше, у других позже – в соответствии с индивидуальными способностями. Все реальные цели рано или поздно достигаются, если трудиться как следует. Но они хотели, чтобы я сразу же после женитьбы «сорвал весь банк»: обеспечил Лиду и квартирой, и дачей, и деньгами, и транспортным средством, и заграничными поездками, и всем, о чем только они помечтают. Как по щучьему велению. Это все равно, что родить ребенка и требовать, чтобы он сразу стал взрослым. От них я слышал только упреки, подковырки, презрительные насмешки, издевательские словечки. Это травмировало меня до глубины души, из-за этого я постоянно пребывал в состоянии стресса. И это несмотря на то, что рос я по работе тогда довольно-таки быстро. Ныне покойный академик Шилянский Кузьма Кондратьевич относился ко мне с симпатией и считал меня перспективным молодым ученым. Он помог мне получить жилье в тридцать два года, что они также восприняли с насмешкой – мол, слишком поздно. И моя зарплата кандидата наук казалась им слишком маленькой. Они наседали на меня, с тем чтобы я ушел из науки «туда, где платят нормальные деньги». Тесть даже предлагал устроить меня могильщиком для того, чтобы я сначала «зашиб там нормальную деньгу?», а потом шел «в свою науку или куда там еще». Лида вела себя соответственно. Было бы впору развестись, но дети… Потом, когда у нас уже было жилье, обстановка, машина, гараж и дача, они требовали, чтобы я сидел около жены, мыл полы, вытирал пыль, ремонтировал квартиру, копался в земле на даче, возился в гараже с автомобилем и так далее. При этом они хотели, чтобы я еще и где-нибудь подрабатывал. Особенно во время отпуска. Даже находили мне какие-то левые работы. «Халтуры», как любил выражаться ныне покойный тесть. Своими куриными мозгами они не в состоянии были понять, что работу нужно любить… Но у меня на уме всегда была только моя наука. В результате они и детей наших воспитали в отношении ко мне как к полному ничтожеству. Если бы была возможность, я предостерег бы всех холостых мужчин от упрямых и соблазнительных женщин. На что же ты хочешь меня обречь на весь остаток жизни? Я им не жертвенное животное, чтобы позволить положить себя на алтарь. Пойми, когда я встретил тебя, которая с первого взгляда разглядела во мне то, чего они так до сих пор и не увидели, я впервые почувствовал себя полноценным человеком. Уже только за то, что ты уважаешь во мне человека, тем более веришь в меня как в ученого, поддерживаешь в трудную минуту, вдохновляешь и побуждаешь к деятельности, я готов априори мириться со всеми твоими недостатками…
Аня ласково улыбнулась и закрыла ему рот своей маленькой ладошкой.
– Все, Леня, достаточно. Прекращаем. Разговор на эту тему портит нервную систему. Лучше давай подумаем, как нам поскорее построить репликатор. Лично я буду вкалывать день и ночь, чтобы сделать программы как можно быстрее. Рассчитываю и на твою активность. Ведь это же так заманчиво – добиться независимости от нынешней ужасной системы финансирования!
Она замолчала и, чувственно вздохнув, обняла и тепло поцеловала Калинича в шею. Потом перевернулась на спину. Несколько секунд они лежали молча. Калинич осторожно взял ее за руку и спокойно сказал:
– Желание легко разбогатеть, моя драгоценная Анечка, всегда заманчиво. Но я его почему-то опасаюсь. Ничем хорошим это, как правило, не кончается. Для меня же привлекательно проверить свою идею репликатора. Вот я и хочу его построить как можно скорее. Поверь, не меньше, чем ты. Но быстрее, чем это возможно, мы все равно не сделаем. Как говорил мой ныне покойный учитель и наставник академик Шилянский Кузьма Кондратьевич, из литровой банки больше литра воды не выпьешь. Так что гнать картину не будем – лезть вон из кожи нам ни к чему. Как успеем, так успеем. На кой ляд нам спешка? Она мне на работе ух, как за всю жизнь осточертела! Не знаю, как ты, а я помирать в ближайшее время никак не планирую. Поэтому спешить нам, Анюта, вовсе некуда. Хотя, кто знает?
– Леня, я, кажется, начинаю засыпать. Попробуем помолчать, – прошептала Аня, поворачиваясь на правый бок.
Калинич послушно замолк. Он с упоением слушал, как ее дыхание с каждым вздохом становится все глубже и ритмичнее. Минуту спустя она уже сладко посапывала во сне, а еще через четверть часа сон объял и его.
XXVIII
Время мерно отсчитывало мгновения, выстраивая их в цепочку секунд, минут, часов, суток, недель… Близилось лето. Калинич продолжал трудиться в институте. Бубрынёв и Чаплия держались с ним официально, соблюдая дистанцию. Ни тот, ни другой больше не возвращались к разговору о телепортации. Самостоятельного отдела научного поиска решили не организовывать. Но в трех существующих отделах, в том числе и в отделе Чаплии, были созданы поисковые секторы. От официального участия в поисковых работах Калинич категорически отказался. Заведовать новым сектором поручили молодому кандидату наук – толстяку Диме. И он рьяно принялся исполнять свои новые должностные обязанности. Направление поиска было «закрытым», однако Юра Шелковенко сказал Леониду Палычу под большим секретом, что Чаплия велел Диме бросить все силы на решение задачи телепортации. «Если старик Калинич это сделал, то решение существует, – говорил Диме Чаплия. – А эта информация – уже полдела. Сделал он, сделаем и мы. Чем мы, Дима, в конце концов, хуже? Нужна только соответствующая эрудиция. Так что нарабатывай ее, Дима! Нарабатывай! Теснее общайся с Калиничем, где только можно: в отделе, в курилке, на застольях, на отдыхе. Он свои тайны долго в секрете не удержит. Опыт охраны секретных сведений говорит, что это невозможно. И мы должны быть готовы воплотить их в жизнь тут же, немедленно. Нужно почаще привлекать его к участию в семинарах, к решению близких задач и тому подобному. Он очень честолюбив и рано или поздно проговорится, чтобы показать себя. Вот тут-то мы и схватим быка за рога! А потом он уже не сможет угнаться за нами, потому что у нас есть то, чего нет у него: госбюджетные деньги и штат квалифицированных сотрудников. И помни, что для победы все средства хороши!» Калинич только усмехнулся да пожал плечами.
– Дай-то, Боже, нашому телятi, та вовка з’iсти. Пусть стараются. А мы пойдем дальше своей дорогой, – прокомментировал Леонил Палыч информацию Шелковенко.
Все свободное от работы время Калинич посвящал созданию репликатора. Через полтора месяца один из боксов был уже полностью переоборудован, второй – почти завершен. Аня день и ночь корпела над программным обеспечением, последовательно отлаживая блок за блоком. Уйдя в работу, что называется, с головой, она перестала заниматься кухней и убирать в квартире, что было ей так несвойственно. «Запустим репликатор, – говорила она Калиничу, – закачу генеральную уборку, потом приготовлю отменный стол и созову кучу гостей!»
У обеих работа спорилась, как никогда. Калинич поделился с Аней сообщением Шелковенко и сказал, что он, узнав о намерениях Чаплии, немедленно удалил из своего рабочего компьютера всю информацию, сколько-нибудь касающуюся открытия. Аня предложила отвлечь внимание Чаплии дезинформацией. Она принесла свои старые объемистые рабочие программы и порекомендовала переименовать их так, чтобы у Чаплии, Бубрынёва и их приспешников не возникало сомнений в том, что они относятся к телепортации и ничему другому.
– Пока они будут разбираться, что там да как, мы уже сделаем репликатор и обретем финансовую независимость, – сказала Аня, и Калинич, как всегда, согласился с нею.
Примерно через месяц-полтора Калинич планировал завершить работу над репликатором. Дома он появлялся все реже и реже, не вдаваясь ни в какие объяснения с Лидой. Чтобы избежать упреков в том, что ему здесь готовят, дома он ел только то, что покупал в магазине. А стирку и глажку добровольно взяла на себя Аня. Наскоро поужинав, он клал в холодильник то, что осталось, смотрел вечерние телевизионные новости, а потом садился за свой ноутбук и работал до поздней ночи в таком месте, где он никому не мешал и где никто его не тревожил. Чаше всего на кухне.Была пятница, и Калинич пришел домой около шести вечера. В квартире не то, чтобы было накурено, но ощутимо пахло сигаретным дымом. Леонид Палыч не курил, а вот его старший сын Петя покуривал. Лида терпеть не могла табачного дыма и никому из гостей курить в квартире на позволяла, но Пете она никогда и ни в чем не могла отказать.
Сбросив в прихожей ботинки и повесив куртку на вешалку, Леонид Палыч, не найдя на месте своих шлепанцев, в носках прошел на кухню, откуда доносились приглушенные голоса. За столом сидели Лида, Петя, Гена и теща, которой, казалось, износу не было. При его появлении они смолкли, прервав разговор на полуслове. Гена сидел в его шлепанцах, а Петя – в его теплых тапочках, бесцеремонно примяв задники, чего Калинич терпеть не мог.
– Добрый вечер, – смущенно поздоровался Леонид Палыч.
– О-о-очень добрый, – с шамканьем пропела теща и, кряхтя, поднялась из-за стола. – Яви-и-ился, красавец. Видно, крупный слон в лесу подох, коль так рано домой пожаловал.
Несмотря на свои восемьдесят восемь, она еще бодро бегала по квартире, даже иногда протирала шваброй пол, кое-что готовила, самостоятельно ходила за покупками в ближайший магазин и люто ненавидела Калинича, как и тридцать лет тому назад. Опираясь на палочку и что-то бормоча себе под нос, она ушла в свою спальню, одарив на прощанье Калинича злобным ненавидящим взглядом.
Кроме тещи, никто не ответил на приветствие Калинича. Лида тихо всхлипнула и вытерла глаза носовым платком.
– Думали, ты опять не придешь, – сказала она тоном оскорбленной невинности. – Ну, раз пришел – садись. Поговорим по душам.
Калинич отодвинул стул, на котором только что сидела теща, чтобы исполнить ее просьбу, но сквозь носок ощутил на полу что-то мокрое, так как вступил в какую-то лужу. Калинича давно уже перестали шокировать остатки пролитой воды, чая, компота, супа и прочих кухонных жидкостей, которые ни Лида, ни теща не считали нужным вытирать ни на полу, ни на столе и вообще нигде. Лужи высыхали, а потом и пол, и стол делались липкими, жирными, шершавыми или скользкими. Давно уразумев, что просить о чем-либо жену или тещу абсолютно бесполезно, Калинич привык сам вытирать все пролитое. Но чтобы пол и стол были хотя бы в первом приближении чистыми, ему нужно было бы постоянно ходить за ними с тряпкой. Их обеих ужасно злило, если Калинич принимался что-либо вытирать, но он не мог переносить, когда обувь прилипала к полу или скользила по его жирной поверхности, и молча делал свое дело. Он и на этот раз брезгливо поморщился и направился за половой тряпкой.
– Куда же ты? Нет уж, садись, голубок. Дети хотят поговорить с тобой. В который раз уже приходят, а застать тебя никак не могут. У нас не папа, а какой-то неуловимый Ян, – сказала Лида с издевательской улыбкой.
Калинич остановился у кухонной двери.
– О чем говорить? Все уже столько раз говорено-переговорено, а воз и ныне там. Вот, сколько я просил вытирать пол, когда что-либо прольете, а вы никогда этого не делаете, разносите грязь по всей квартире и даже не замечаете этого. Я вошел сюда в носках и тут же вступил во что-то сладкое – приклеился к полу. Вам трудно вытереть – не вытирайте, но хотя бы не мешайте делать это мне, – с отвращением сказал Калинич и вышел.
– Вот так всегда! Каждый раз, лишь только он появляется, как ясно солнышко, тут же принимается пить из меня последнюю кровь, – рыдая, вслед ему сказала Лида.
Калинич сменил носки, разыскал в обувном ящике свои старые тапочки, обулся и пошел за тряпкой. Войдя в кухню, он вытер лужу у стола и хотел было отнести тряпку на место, но его остановил Петя:
– Да перестань хоть сейчас издеваться над мамой! Сядь – поговорим. Эти твои демонстрации у меня с детства вот где, – раздраженно сказал тридцатидвухлетний Петя, проведя ладонью по горлу. – Всех извел!
Калинич в раздражении швырнул тряпку в угол и сел на стул. Он с трудом взял себя в руки и спокойно сказал:
– Ты кричать на меня пришел? Может, и по физиономии съездишь? Зелен еще, милок. Посмотри на мои седины и вспомни, кем я тебе довожусь.
– Да с тобой разве можно иначе? Тут ведь железные нервы не выдержат! – раздраженно ответил Петя.
– А ты считаешь, что только у тебя нервы? У меня, по-твоему, их нет? Или как? – с деланным спокойствием спросил Леонид Палыч.
– Наверное, «или как»… – начал было Петя, но его остановил Гена.
– Петька, перестань. Мы не скандалить сюда пришли. Папа, мы хотим с тобой серьезно побеседовать, – сказал он.
– Только с тобой, Гена, здесь еще и можно беседовать, – уныло сказал Леонид Палыч. – У меня такое ощущение, как будто ты не младше Пети на пять лет, а лет на десять-пятнадцать старше. Говори, я слушаю.
Лида опять заплакала, и Петя обнял ее за плечи.
– Мамочка, перестань. Пожалуйста, мамочка. Мы с тобой. Мы не дадим тебя в обиду, успокойся, – сочувственно говорил Петя, поглаживая ее по вздрагивающей спине.
Она замолчала, вытерла глаза мокрым от слез носовым платком, высморкалась в него и, обняв Петю за талию, презрительно посмотрела на Калинича.
– Папа, почему ты в свои пятьдесят восемь рушишь семью? У тебя только начала налаживаться карьера, а ты от нее отказываешься. И маму огорчаешь к тому же, – удрученно спросил Гена.
– Видишь ли, Генчик, все обстоит совсем не так, как тебя информировали. Никакая карьера у меня не складывается. Просто такие проходимцы, как Бубрынёв и Чаплия, узнав о моем ноу-хау, захотели погреть на нем руки. Предлагают в обмен на соавторство должностной рост на старости лет. Такой обмен я считаю далеко не эквивалентным. Да на коей черт он мне теперь, этот должностной рост? Лишние хлопоты, только и всего. Болячка с чирячкой, – сказал Леонид Палыч с сарказмом.
– Ну, папа, так нельзя. Это уважение окружающих, хорошая зарплата, известность. Ты же не один живешь, в конце-то концов. А мама? А мы с Петькой? На нас тоже по-другому смотреть будут, если ты приобретешь солидный вес у себя в институте. Что ни говори, а детям авторитетных родителей карьеру делать легче. Ты это знаешь не хуже меня – сам мне когда-то говорил об этом. У Бубрынёва моща и сила, поэтому следует быть на его стороне. Воевать с ним опасно. Тут нужен какой-то компромисс, соломоново решение, – сказал Гена, завораживая отца своей теплой улыбкой.
– И маму так обижаешь! Если с ней что-то случится, мы тебе этого не простим, ты это понимаешь? – неуклюже влез в диалог Петя.
Калинич метнул на него гневный взгляд и нервно выпалил:
– Кто тебе сказал, что я кого-то обижаю? Никого я никогда не обижал! Вот ко мне относились и продолжают относиться неподобающим образом, так этого ты не видишь? Слепнешь в таких случаях, что ли?
– Ты параноик! Мама всю жизнь только и делала, что заботилась о тебе! А ты причины для ссор выискивал все время, сколько я себя помню! Вечно чего-то там от нее требовал! То пол тебе не так вытерли, то бутылку не закрыли! А сейчас еще и спутался с этой прошмандовкой! – выкрикнул Петя.
– Что? Что ты сказал? А ну-ка повтори, стервец! – разъяренно заорал Леонид Палыч, вскакивая со стула.
Петя тоже вскочил и, сжав кулаки, двинулся на отца.
– Папа! Петька! Прекратите! – закричал Гена, поспешно вклиниваясь между ними.
Петя сел на прежнее место и в сердцах хлопнул о стол ладонью с криком:
– Всех опозорил! Он меня сединами своими давит! Седина в бороду, а бес в ребро! Это точно о тебе сказано! Ты думаешь, мы не знаем, что ты дни и ночи пропадаешь у этой шкидры?!
– Не твое дело, сморчок зеленый! Ты, мерзавец, на отца кричать вздумал?! И не смей оскорблять эту святую женщину! Она спасла меня на старости лет! Это она помогла мне совершить эпохальное открытие! Рядом с нею я впервые почувствовал себя человеком! Это она поддержала меня в трудную минуту! Она единственная оценила мой интеллект, мой талант ученого и снисходительно отнеслась к моим недостаткам! В конце концов, она уважает меня как личность! Понял, негодяй?! – вскричал Калинич в исступлении и внезапно почувствовал, как у него за грудиной судорожно сжался тугой, тяжелый, жгучий ком.
Калинич бессильно опустился на стул, схватившись за грудь.
– Ладно, полно тебе играть, артист! Разжалобить хочет! Не выйдет! Да веди же ты себя как мужчина! Тоже мне – личность! – с презрительной усмешкой сказал Петя.
У Калинича от боли, обиды и возмущения застучало в висках. Глаза застлала красно-серая мгла, руки сделались тяжелыми, ноги ватными. Шум в ушах заглушил все окружающие звуки.
– Ну и негодяй же ты… – не сказал, а промычал Калинич, теряя сознание.
Он уронил голову на стол и начал медленно сползать на пол. Гена подхватил его под руки, пытаясь снова усадить на стул, но почувствовал, что тело отца обмякло и безжизненно съезжает вниз, словно мешок с песком.
– Да оставь его, Генка! Пусть поваляется, артист! Не мужеством, а жалостью берет. Ничтожество! – презрительно бросил Петя.
Но Гена закричал в испуге:
– Где нашатырный спирт?! Нашатырный спирт! Срочно! Скорую! Да вызовите же скорую! Труп отца будет на вашей совести!
Лида с каменным лицом медленно, очень медленно не подошла, а подплыла к аптечке и с олимпийским спокойствием принялась методично шарить в ней, неторопливо передвигая пузырьки туда-сюда. Демонстративно спокойной походкой она чинно продефилировала в комнату и вернулась с очками. Нарочито медленно она надела их на нос и стала, не торопясь, внимательно читать этикетки на пузырьках со снадобьями.
– Мама! Да ты дашь, наконец, нашатырный спирт?! Петька, скорую! Папа без сознания, не видите?! – надрывно кричал Гена.
– Тише, Геночка. Ради Бога, не кричи так – у меня голова болит. Не стоит он того. Он артист – Петя верно говорит. Притворяется, – медленно, как по нотам процедила Лида, протягивая, наконец, Гене долгожданный пузырек с нашатырным спиртом.
Петя подошел к телефону и тоже неторопливо набрал ноль – три.
– Алло, скорая? Тут вроде человеку плохо. Так, за сердце схватился, глаза закрыл и со стула падает. Калинич. Леонид Павлович. Пятьдесят восемь недавно исполнилось. Адрес…
Гена попытался вынуть из пузырька пробку, но она никак не поддавалась. Сломав ноготь, он схватил лежащую на столе вилку, откупорил, наконец, с ее помощью пузырек и поднес к носу отца. Тот неподвижно полулежал на стуле, откинув голову на спинку, никак не реагируя на резкий запах аммиака. Дрожа от волнения, Гена приподнял ему голову и снова поднес пузырек. Через пару секунд отец завертел головой и, отвернувшись от пузырька, открыл глаза.
– Папа! Папа! Понюхай еще! Ну, еще разок! Вот так. У тебя нитроглицерин есть?! Где у тебя нитроглицерин, папа?! – пытался до него докричаться Гена.
Калинич, не в силах произнести ни слова, похолодевшей и белой, как мел, рукой с трудом дотянулся до брючного кармана и едва заметно постучал по нему пальцами. Гена достал из него пробирку с крошечными таблетками и сунул одну в рот отцу. Через минуту Калинич снова потянулся к таблеткам, и Гена положил ему в рот еще одну.
– Папа, тебе легче? Дать еще? – мягко спросил он.
Калинич отрицательно покачал головой и попытался сесть как следует. Гена поддержал его за плечи и сказал:
– Папа, дыши. Глубоко дыши. Тебе легче? Держись, сейчас скорая приедет. Ну, пойдем, я тебя до кровати доведу. Дойдешь?
Гена помог ему подняться и, обхватив за талию, повел в спальню. Дойдя до кровати, Калинич в изнеможении повалился на нее в одежде.
– Лежи, лежи, постарайся как можно меньше двигаться. Я раздену тебя, папа.
– Спасибо, сын, – прошептал Леонид Палыч, с трудом ворочая пересохшим языком.
Гена снял с него одежду и накрыл одеялом.
– Тебя не знобит?
– Нет, – ответил Калинич, пытаясь улыбнуться.
Из прихожей донеслись аккорды звонка входной двери.
– Ну, вот – скорая приехала. Сейчас тебе сделают укол, и ты уснешь. Все в порядке, папа! Держись молодцом! – подбодрил отца Гена и улыбнулся своей широкой искренней улыбкой.
XXIX
В субботу Калинич проснулся необычно поздно – около восьми часов – и некоторое время лежал, с трудом припоминая события вчерашнего вечера. Голова была как чугунная, шумело в ушах. «Это от медикаментов, которые мне вколол врач скорой помощи», – подумал Калинич и сел на кровати. Домашней обуви рядом не было, и он побрел в прихожую, шлепая босиком по холодному полу. Под вешалкой среди беспорядочно расставленной обуви стояли и его шлепанцы – правый слева, а левый справа. Калинич про себя крепко выругался – он терпеть этого не мог. Сколько раз он просил и Лиду, и тещу не ставить так хотя бы его обувь, но они ни разу не удостоили вниманием ни единой его просьбы, в том числе и этой.
