скачать книгу бесплатно
Калинич на несколько секунд запнулся, пытаясь ухватить ускользнувшую было мысль, но потом продолжил:
– Спасибо уважаемому академику Сермягину Кузьме Дементьичу за веру в скорое признание моих работ ученым миром. Кузьма Дементьич меня видит впервые, но я его по публикациям, а также выступлениям на симпозиумах и конференциях знаю уже лет тридцать. Приятно было слышать его столь оптимистичные слова. Но считаю необходимым вас заверить, что ни к каким наградам или премиям я не стремлюсь. У меня нет таких целей и планов. Называться лауреатом, доктором, профессором или даже академиком мне ни к чему. Это ведь ритуал, а я никогда и ни в чем не ставил ритуалы во главу угла. Фарадей в свое время отказался от дворянства. В ответ на предложение королевы Виктории принять титул графа в награду за огромный вклад в британскую и мировую науку он сказал, что, по его мнению, именоваться просто «Майкл Фарадей» будет не менее почетно, чем «его сиятельство граф Майкл Фарадей». А ведь он формально был всего-навсего переплетчиком. Моя цель на сегодня – это, в который раз повторяю, надежно закрепить за собой приоритет. А когда эта цель будет достигнута, тогда, я нисколько в этом не сомневаюсь, моя работа и без премий принесет мне огромные доходы, которые я постараюсь употребить на развитие науки и на оплату труда талантливых ученых и всех тех, кто им помогает и содействует. Чтобы они могли двигать науку в условиях комфорта, а не впопыхах, с трудом зарабатывая на пропитание. Ибо наука впопыхах – это не наука. В лучшем случае это номероотбывательство.
– А в худшем? – выкрикнул кто-то из рядов с ноткой сарказма.
– Не думал над этим. Но скорее всего – это прямой вред науке.
Калинич на несколько секунд замолк, чтобы собраться с мыслями, потом продолжил.
– Уважаемому профессору Пародову хочу ответить насчет предшествующих публикаций. Я с Вами не согласен – они были, уважаемый профессор. Стивен Вильям Хоукинг, парализованный гениальный ученый из Оксфорда, один из наиболее влиятельных в научном смысле и известных широкой общественности физиков-теоретиков нашего времени, работал в том же направлении, что и я. Он пытался создать «Теорию Всего Сущего», то есть – вывести Вселенские уравнения! Могущественный свод законов, которому подчиняется вся Вселенная от элементарных частиц до Метагалактик. Его публикации общеизвестны. Далее, «Теория струн» – это из той же оперы. Это, по сути, попытка создания «еории Всего Сущего». Так вот, мне удалось построить эту теорию, и я сегодня вам продемонстрировал одно из ее конкретных приложений. В заключение я обращаюсь к нашим ученым и всем присутствующим с единственной просьбой: примите или не мешайте! – сказал Калинич, сделав эмоциональный жест рукой.
Раздались не массовые, но довольно громкие аплодисменты.
– Спасибо, спасибо за поддержку, господа присутствующие! – смущенно улыбаясь, сказал Калинич.
Аня, призывая зал к тишине, взяла со стола указку и кончиком ее постучала по кафедре. Люди утихомирились, и она снова обратилась к аудитории:
– Тогда по результатам обсуждения доклада давайте примем какое-то решение.
Зал гудел, люди переговаривались между собой кто о чем, но предложений никто не высказывал. Аня вновь попросила присутствующих высказаться с предложениями возможных вариантов решения. И перед аудиторией снова предстал академик Сермягин.
– Решение, мне представляется, может носить только констатирующий характер: слушали сообщение господина Калинича, подкрепленное таким-то экспериментом. Присутствующие неоднократно собственноручно проверили возможность передачи различных предметов из одной емкости в другую, и никаких оснований подозревать автора в некорректности эксперимента не выявлено. Постановили – считать автора пионером в этой области и рекомендовать развивать эти работы далее в данном направлении. Пожалуй, и хватит. Вас устроит такое решение, Леонид Палыч?
– Вполне, – сказал Калинич.
Сермягин сел, а Аня спросила присутствующих:
– Другие предложения есть? Нет других предложений. Возражения? Поправки? Дополнения? Нет. Отлично. Тогда попрошу поднять руки тех, кто согласен с принятием такого решения.
Аня подняла руку, а следом за нею – большая часть слушателей.
– Явное большинство, – сказала Аня. – Я попрошу всех присутствующих, согласных подписать только что принятое решение, подойти ко мне по окончании семинара и сообщить свои координаты. Сегодня к концу дня решение будет отредактировано и отпечатано. Я созвонюсь с каждым и приеду к каждому по очереди в удобное для вас время, чтобы подписать его. Вопросы есть? Нет. Благодарю всех присутствующих. Все, семинар окончен.
XXV
В кабинете у Бубрынёва было жарко. Академик отчитывал докторов наук, как набедокуривших школьников. Те в ответ оправдывались, как могли, порой срывались на крик, сетовали на скудное финансирование научных исследований, на нехватку времени, на недостаточную квалификацию сотрудников, на плохое материальное снабжение, на устаревшую технику, на дурацкие законы и распоряжения министра, на нерадивость заказчиков. В общем, на все, чем только можно было оправдать отставание от плана. Бубрынёв так кричал на заведующих подразделениями, что посадил голос, и без конца пил воду. Досталось всем присутствующим, за исключением Калинича. Бубрынёв почему-то обходил его стороной. Высказывая претензии своим жертвам, он то и дело посматривал на Калинича, как бы прося у него поддержки. Калиничу порой рефлекторно хотелось поддержать академика, особенно когда его притязания были небезосновательны. Но он строго следил за собой и ни разу не кивнул головой в знак согласия и не опустил глаз, подавляя в себе рефлексы, заложенные от рождения.
Заканчивая совещание, Бубрынёв порылся в бумагах на рабочем столе и, взяв в руки листок с голубой министерской печатью, сменил строгую мину на непринужденное выражение лица и позволил себе, наконец, улыбнуться.
– Ну, а теперь о приятном. Вчера министр выделил нам крупное финансирование на поисковые работы. Так что теперь мы сможем заняться поиском новых научных направлений. Прошу всех здесь присутствующих подумать о тематике предстоящего поиска и… – генеральный придвинул к себе перекидной календарь и перевернул несколько листков, – и… ровно через две недели, в последний четверг текущего месяца доложить на очередном совещании в этом кабинете. Доклады должны быть обоснованы, так как мы собираемся в первую очередь развивать наиболее перспективные, актуальные работы прикладного плана. Я не стану утомлять вас чтением приказа министра – просто введу в курс дела. Если кто-то из вас или ваших подчиненных уже имеет какой-то конкретный задел, в особенности экспериментальные наработки, мы его с удовольствием поддержим и обязательно отметим крупной денежной премией, повышением в должности. Министр обещал за работы, могущие внести крупный вклад в народное хозяйство, присвоение докторских степеней и высших званий без защиты диссертаций – только по представлению нашего ученого совета. Официально, через ВАК. Подчеркиваю, через ВАК! Как у Сергея Палыча Королева в свое время! Допускаются, как говорится, вариации на эту тему. То есть, можно создать один поисковый отдел или в уже имеющихся отделах специальные поисковые группы. По этому поводу я хотел бы выслушать аргументированные мнения каждого из вас, так что прошу основательно подготовиться. Вот все, что я имел вам сообщить. Вопросы ко мне имеются? Нет? Общие объявления у кого-нибудь есть? Тоже нет.
Бубрынёв умолк, и его черные, как угли, глаза сверкнули ярким сатанинским блеском и проворно забегали из стороны в сторону в поисках желающих задать вопрос или сделать объявление. Но таковых не оказалось. Бубрынёв встал и едва заметно поклонился присутствующим, прощаясь.
– Что ж, тогда всем спасибо за участие. Сергея Михалыча Чаплию, Леонида Палыча Калинича и Веронику Никаноровну прошу на несколько минут задержаться. Остальные свободны. До свидания, господа.
Участники совещания непринужденно зашумели, поднимаясь с мест и разминая затекшие ноги. Заскрипели кресла, освобождаемые от тяжести тел и передвигаемые на свои прежние места. Открылась дверь, и все направились в свои отделы, оглашая институтский коридор оживленными комментариями недавнего совещания, приказа министра и прочими разговорами – как рабочими, так и праздными. Когда в кабинете никого, кроме самого Бубрынёва и приглашенных уже не осталось, он кокетливо обратился к секретарше, которая складывала ноутбук, готовясь запереть его в сейф:
– Вероника Никаноровна, проветрите, пожалуйста, помещение и приготовьте нам сего-того перекусить. А мы сейчас…
Бубрынёв отворил небольшую дверь в стене позади его рабочего кресла с левой стороны кабинета и жестом пригласил войти Чаплию и Калинича. За дверью оказалось небольшое помещение – курительная комната, как догадался Калинич, а за нею – комфортабельный туалет.
– Пойдем, мужички. Надо после совещания по сса-а-а-дику пройтись! – по-панибратски предложил Бубрынёв и нарочито громко расхохотался.
Его совершенно не волновало то, что все это слышит Вероника Никаноровна. Чаплия поддержал шефа развязным смехом, а Калинича от такого хамства основательно покоробило.
Тщательно вымыв руки и высушив под мощной струей горячего воздуха электросушилки, они вошли в кабинет, где на журнальном столике их уже ожидал импровизированный ужин и нераспечатанная бутылка коньяка с красивой надписью на этикетке: «Cognac CAMUS».
– Сергей Михалыч, не теряй времени, распечатывай и наливай. «Из Парижу» недавно привезли. У меня еще «Мартель» имеется. Устали ведь после напряженной работы за целый день. А я пока домой позвоню – предупрежу, что задержусь.
Чаплия взял бутылку и попытался прочесть надпись на этикетке и высказал восхищение:
– О! «Камус»!
При этом он сделал ударение на «а».
– Деревня! – упрекнул его Бубрынёв, щелкая клавишами телефонного аппарата. – Не «Камус», а «Камю»?! Во французском ударение всегда на последнем слоге. К тому же «эс» в конце слова не читается. Верно, Леонид Палыч?
Калинич не успел ответить на его вопрос, так как академик заговорил в трубку:
– Зиночка, привет, дочура! У меня полминуты всего – я с работы. Совещание затягивается, так что кушайте без меня. Все, золотце мое. Целую. Извини, меня люди ждут. Извини. Пока.
Он положил трубку и отключил связь. Вошла Вероника Никаноровна с дымящимся кофейником, источающим щекочущий ноздри аромат деликатесного кофе.
– Иван Лукьяныч, я Вам еще нужна? – спросила она, поставив кофейник на подставку.
– Нет-нет, дорогая. Можете идти. Спасибо за все. А может, перекусите с нами, а? – заигрывая, спросил он.
– Нет, Иван Лукьяныч, спасибо. Меня дома ждут. С Вашего позволения я пошла, – тактично ответила Вероника Никаноровна без тени улыбки на безукоризненно чистом лице и направилась к двери.
– Спасибо. До завтра. Не забудьте захлопнуть на замок дверь приемной. Чао, бьёнда! – сказал ей вслед академик.
Бубрынёв и Чаплия уже почти опустошили бутылку дорогого «Камю» и с аппетитом уплетали сырокопченую колбасу, швейцарский сыр, буженину и бутерброды с красной икрой. Калинич сидел и наблюдал за начальством, отпив из своей рюмки не более двух глотков и скромно жуя небольшой бутербродик. Всякий раз, когда раскрасневшийся Чаплия пытался дополнить его рюмку, он накрывал ее ладонью и отодвигал в сторону.
Говорили о том, о сем, о гастролях зарубежных артистов, о компакт-дисках с последними фильмами, об опере.
– Да наш оперный театр ничуть не хуже Большого, уверяю вас, – говорил Бубрынёв, высасывая сок из дольки лимона после очередной порции коньяка. – Артисты у нас классные. Марка только, этикетка не та! Но ничего, все придет со временем. Нужны лишь средства на раскручивание наших талантов, а их-то пока что очень и очень мало. К великому сожалению. Но город наш с будущим. С хорошим будущим. Промышленный потенциал – дай Бог каждому. Наука и образование у нас вообще самого высокого уровня. Только делать деньги наше руководство пока еще не научилось. Но ничего, новый губернатор свое дело знает, уверяю вас. Молодой, энергичный, а нюх на перспективные дела у него – собачий.
– Иван Лукьяныч, а проектировщики у нас тоже на высоте, верно? – вклинился было Чаплия.
– Не перебивай! Все скажу, погоди. Так вот, губернатор теперь у нас – деловой человек. По всем статьям деловой, говорю…
«И на кой хрен они меня пригласили? Слушать их пьяные разговоры? Как долго это еще продлится? Час? Два? А может, вежливо извиниться, да и уйти, сославшись на семейные обстоятельства или на самочувствие? На что лучше?» – думал Калинич, наблюдая, как начальники поглощают остаток коньяка.
Бубрынёв достал из бара еще одну бутылку. «Мартель» – отметил про себя Калинич. «Хватит, пора улучить момент, чтобы смотаться. Пусть сами пьют, и разглагольствуют пусть сами, а мне в этой компании делать нечего, тем более сейчас, когда у них уже языки заплетаются», – подумал Калинич. И Бубрынёв словно прочел его мысли. – Что-то наш Леонид Палыч заскучал! К рюмочке почти не притрагивается, не ест ничего. Что так, Леонид Палыч, а?
«Вот он, удачный момент, чтобы улизнуть. Надо его не упустить», – подумал Калинич, а вслух сказал:
– Благодарю Вас, Иван Лукьяныч. Не могу я больше. Возраст уже не тот, здоровье оставляет желать лучшего…
– Ну, что Вы, дорогой Вы наш Леонид Палыч! Возраст у Вас еще, как говорит мой отец, почти что юный. У Вас еще впереди творческой жизни лет пятнадцать, не меньше. А здоровье – поправим. Пошлем Вас в какой-нибудь «крутой» санаторий – бесплатную путевочку организуем, врачей пригласим именитых. И будете еще не один срок у нас трудиться. А пока главное лекарство – коньячок. После натуральных французских коньяков похмелья не бывает – уж Вы мне поверьте. Кардиологи рекомендуют настоящий коньяк как лечебное средство. Вы «Мартель» пробовали? – Не приходилось как-то, – смущенно ответил Калинич.
– Вот и попробуйте! Только «Камю» допейте, пожалуйста. Не выливать ведь добро такое, – смеясь, сказал Бубрынёв, распечатывая вторую бутылку.
– Нет, нет, с меня достаточно. Сегодня я неважно себя чувствую. Не забывайте все же, что мне уже пятьдесят восемь. Пенсионный возраст стучится в дверь. Я, наверное, пойду, а вы тут сами без меня, я думаю, решите все вопросы, которые Иван Лукьяныч на этот вечер наметил, – вставая из-за стола, сказал Калинич.
– Да что Вы! Что Вы, Леонид Палыч! – Бубрынёв схватил Калинича за локоть, пытаясь усадить обратно в кресло.
– Леонид Палыч, не спешите, пожалуйста, – вмешался Чаплия. – Сейчас кофейку попьем, поговорим о том, о сем. О деле, в том числе.
Будучи не в силах устоять против натиска двух начальников, Калинич снова опустился в кресло. Но рюмку с коньяком отодвинул. Бубрынёв тут же перелил ее содержимое в свою.
– Не пропадать же добру, – смеясь, сказал он и наполнил ее из только что распечатанной бутылки. – Я все же хочу, чтоб Вы «Мартель» попробовали.
Бубрынёв и Чаплия выпили, а Калинич чуть отхлебнул и поставил рюмку.
– Так вот, – пережевывая ароматную кружалку сырокопченой колбасы, продолжил разговор Бубрынёв. – Я оставил вас обоих после совещания, чтоб обсудить актуальный вопрос.
Генеральный замолчал и положил в рот ломтик душистой ветчины. Не прекращая жевать, он посмотрел сначала на Калинича, потом на Сергея Михалыча и, сделав очередной глоток коньяка, налил всем кофе в чашки, заблаговременно приготовленные заботливой рукой Вероники Никаноровны.
– Сахар, сгущенное молоко, коньяк добавляйте сами по вкусу, – продолжил академик, дегустируя уже немного остывший, но еще не успевший потерять аромат напиток. – Сергей Михалыч, что ты можешь сказать насчет этого приказа министра?
Чаплия как будто ждал этого вопроса. Он оживился и незамедлительно высказался:
– Я давно мечтал о том, чтобы у нас велись поисковые работы. Вот только направления поиска никак не мог нащупать.
– Давно мечтал! – передразнил его академик, доливая себе в кофе солидную порцию коньяка. – Да какой ученый о такой благодати не мечтает! А нащупать актуальное, при этом нетривиальное направление, да чтоб оно еще и выход дало весомый – это особый нюх надо иметь. Не каждого Господь Бог наградил таким нюхом, не каждого… Работать, когда все ясно: и что делать, и как, и для чего – это, Михалыч, не сложно. Это уже не наука, а ремесло. Тут только руки нужны, крепкая задница да квалификация, а талант ученого тут уже не обязателен. Я вот тоже мечтал о том, чтобы у нас в институте поиск велся. И не только мечтал, но еще и действовал в этом направлении. И, как видите, не безрезультатно – убедил министра, и этот приказ тому свидетельство. Мечтал я и о том, чтобы поисковые работы вели у нас наиболее талантливые ученые. Я хотел бы, чтобы талантливый ученый, который возглавит этот поиск, не занимался бы администрированием, хозяйством, финансами, снабжением и прочей белибердой, без которой, к сожалению, никак нельзя. Этим бы занимался способный зам, чтобы руки у научного руководителя были абсолютно свободны. И зарплату ему я бы назначил в исключительном порядке такую, чтоб он ни в чем не нуждался, и жилье ему выбил бы повышенной комфортности, с личным кабинетом, компьютером, факсом и прочей техникой. Своей персональной машиной бы с ним на равных делился. И реальная возможность обеспечить это у нас уже имеется! Ваш покорный слуга сумел-таки убедить министра, хоть и нелегко это было… Ох, как нелегко!
– Вот бы меня на такое место, Иван Лукьяныч, а? – кокетливо сказал Чаплия.
– Ну-у-у, Серега! От скромности не помрешь! Тебя на такое место – ха! Не потянешь, соколик, не потянешь! Хоть голова у тебя и варит, но варево ее не того плана, что тут нужно. Не обижайся только, я это так, между нами – здесь все свои. Понял? Ты, прости за прямоту, можешь идти только по проторенной дорожке. Наука у тебя движется по-настоящему, ничего не скажу. Движется. Ты не этот, как его… не наш Галкоев. У того вся наука не то что за уши притянута, а так – из пальца высосана. Ни с чего науку делает – как купец деньги. На подножном корму выживает. Живучий, как сорняк в огороде. Но он такой энергичный, что по этой части любого из нас трижды за пояс заткнет. Он и кандидатскую досрочно защитил. Там, я помню, все было так сыро да хлипко! Но он все же пробился на защиту и защитил с блеском. С блеском не потому, что работа того стоила, а потому что смог все блестяще организовать и обставить как нельзя лучше. Все продумал до мелочей, все подготовил. Так что ему оставалось только пальчиком махнуть, и машина сама заработала. На него заработала!
Чаплия снова наполнил рюмки, и академик автоматически хильнул, не чокаясь. Сергей Михалыч последовал примеру шефа. Они взяли по ломтику лимона и принялись их жевать, громко причмокивая. Чаплия съел свой целиком, а академик только высосал сок и остаток положил на тарелку. Утершись салфеткой, он продолжил:
– Вскоре он добился разрешения аспирантов вести, а потом докторскую сумел представить. Ни на чем сделал докторскую – на какой-то статистике по чужим данным, полученным еще тридцать лет тому назад! Напхал туда современной математики, сделал какие-то выводы, дал какие-то рекомендации, каким-то одному ему ведомым способом заручился поддержкой именитых ученых – и докторская готова. Эти, с позволения сказать, выводы, конечно, яйца выеденного не стоят, но работа проделана колоссальная, наукообразие соблюдено – все в духе времени, актуальность налицо, хоть и явно за уши притянута. А вот не подкопаешься никак. Да и выгодно это всем, почитай. Что ни говори, но докторская – это и показатель для института, и спецсовет должен непременно принимать к защите докторские своих сотрудников. Иначе на кой хрен он скрючился – такой хороший? Прикроют к едрене-Фене. И руководителю «галочка» без забот и хлопот. Как подарок на юбилей. И все у него всегда в срок, все своевременно. Вот это предприимчивость! Далеко пойдет. Такой ни перед чем не остановится. Но его нельзя на поиск ставить – формально у него все окей будет, но наверху-то не дураки сидят. Все поймут. А поиск – это должно быть нечто новое, неординарное, живое. Тут у руля настоящий ученый нужен! Со всеми его достоинствами и недостатками! Тут как раз тот редкий случай, когда достоинства мы обязаны поддержать, а недостатки всеми возможными и невозможными методами нейтрализовать, подстраховать, исключить. Игнорировать, наконец. Леонид Палыч, я сумел объяснить Вам главную идею?
Калинич спокойно ответил:
– Что же здесь объяснять? Тут все само собой разумеется. Такие и только такие ученые должны везде стоять у руля в любом уважающем себя НИИ или университете. Каждый должен заниматься своим: ученые – наукой, администраторы управлением, ремесленники исполнением своих заданий. И каждый незаменим на своем месте. Тут не должно быть главных или второстепенных – все вместе должны образовывать единый конгломерат, как в футбольной команде. Кто там важнее – форвард, защитник или голкипер? Каждый выполняет возложенные на него функции. Если один из них не справляется, команда неизбежно будет проигрывать. А если, скажем, центр-форварда заставить исполнять обязанности защитника или вратаря, то он не будет ни тем, ни другим, и команда неизбежно проиграет. Тот же принцип работает и в науке. Эту точку зрения я уже не раз публично высказывал. Так что же, простите, нового Вы нам, Иван Лукьяныч, только что рассказали?
Бубрынёв ожидал такого ответа и был во всеоружии. Его жгучие, агрессивно черные люциферовские глаза сверкнули, словно две фотовспышки, и он темпераментно заговорил:
– Нового – ничего. Но если бы все всегда было так, как мы с вами думаем, то мы жили бы в идеальном обществе, что невозможно априори. Не будем говорить, почему – пусть этим занимаются философы. Но поисковый отдел или секции в разных отделах – это особ-статья. Тут или так, как мы с вами думаем, или вообще никак. Верно? И результаты при этом могут быть, а могут и не быть. Я имею в виду положительные, конечно же. Тут бабушка надвое сказала. Но чтобы они были, мы должны все организовать так, как я говорил, и как это ранее не раз публично высказывали Вы, Леонид Палыч.
Академик налил в свой фужер газированной воды и залпом осушил его. Чаплия курил, откинувшись на спинку мягкого кресла, не решаясь перебить шефа ни единым словом. Он был сосредоточен на ходе беседы, которую, как ему представлялось, академик вел исключительно мастерски. Роль наблюдателя его вполне устраивала, но Бубрынёв внезапно лишил его этого статуса прямым вопросом:
– Сергей, как ты думаешь, нужно создавать поисковый отдел или поисковые секторы при каждом перспективном отделе?
Но у Чаплии ответ был готов заранее, поэтому он ответил незамедлительно:
– Как заведующий отделом, я бы хотел иметь поисковый сектор внутри своего отдела. Но, мысля в масштабах института, мне кажется, что более рационально иметь общий поисковый отдел, внутри которого можно предусмотреть секторы по разным направлениям поиска. И возглавить этот отдел может только один из всех наших ученых – это Леонид Палыч!
– Вот! Вот! – подхватил его предложение академик. – Только Леонид Палыч! Иначе на эту должность непременно пробьется Галкоев, который использует это кресло на свой лад. И мы ничего не сможем сделать – он применит всю свою энергию для достижения собственных меркантильных целей. И, чтобы ему хоть как-то противостоять, придется сосредоточиться только на борьбе с этим… ну… как бы его назвать, чтоб и не оскорбить заочно, и охарактеризовать как он того заслуживает… – Бубрынёв обратил взгляд на Калинича и завертел рукой, подыскивая нужное слово.
– Карьеристом, – подсказал Чаплия.
– Вот-вот, карьеристом, – закончил Бубрынёв, недовольный тем, что это сказал Чаплия, а не Леонид Палыч, как рассчитывал академик.
Калинич молча и хладнокровно посматривал поочередно то на Бубрынёва, то на Чаплию. Переглядываясь, они оба молчали в ожидании реакции Леонида Палыча. Но Калинич не реагировал никак. «Интересно, как они дальше повернут дело?» – подумал он и посмотрел на часы, чтобы ускорить ход событий. И это сработало. Академик снова заговорил:
– Так вот, Галкоев достойного результата не даст. Только атрибутику себе нарабатывать будет. Он поглотит всю нашу энергию, так как мы ничего больше не сможем делать, если будем ему противодействовать. Результат может дать только Леонид Палыч. Леонид Палыч, а что же Вы молчите?
Калинич смущенно улыбнулся и ответил только пожатием плеч. Он заметил, что под столом академик легонько толкнул Чаплию коленом, и тот незамедлительно вклинился в беседу:
– Мое дело, конечно, сторона. Это компетенция Ивана Лукьяныча. Но мне кажется, что если организовывать поисковый отдел, то только под руководством Леонида Палыча. А если создавать сектор при нашем отделе, то тоже только на тех условиях, чтобы им руководил Леонид Палыч. Ни с кем другим я по этой части работать не хотел бы. Но тогда львиную долю всех денег, отпущенных на поиск, пришлось бы выделить для этого сектора.
– Лично я мог бы принять оба варианта. Дело только за уважаемым Леонидом Палычем. Леонид Палыч, что Вы предпочли бы – возглавить поисковый отдел или крупный поисковый сектор в своем родном отделе?
Калинич ответил без обиняков:
– Я не хотел бы ни того, ни другого. Что лучше создавать – отдел или секторы, вы уж решайте сами, как решали прежде. Меня устраивает и мое нынешнее положение. Я человек без особых претензий, привык довольствоваться малым. И мне уже давно безразлично, кто кем будет командовать, кто какие титулы получит и тому подобное. Дайте мне спокойно доработать до пенсии и больше ничего.
– Что за позиция, Леонид Палыч? – деланно удивился Бубрынёв. – Вы же всегда были поборником разума, справедливости и целесообразности! Вы всегда выступали за энтузиазм, боролись против формализма и карьеризма в науке! Всегда, сколько я Вас помню, Вы искали себе достойного применения, горели в науке! И вот на вашей улице наступает наконец-то праздник, а Вы так пассивно его воспринимаете. Это непоследовательно с Вашей стороны. Не можете же Вы отказаться от долга ученого перед обществом!
От этих слов Калинич преисполнился отвращения и брезгливости и выпалил в лицо академику:
– Уважаемый Иван Лукьяныч! Давайте сразу расставим все по местам, чтобы впредь никогда к этому не возвращаться. А то у нас с вами получается, как в той бесконечной сказке в стихах: «у попа была собака». Да, раньше я горел, искал приложения своим знаниям, опыту, умению вести научные исследования и изыскания. Горел, искал, но тщетно. Вот и сгорел дотла, притом давно уже, потому что не смог их найти. Всякие там галкоевы и им подобные рвали буквально все из рук, вышибали почву из-под ног! А моих данных, моего научного потенциала никто из начальства тогда не замечал. Галкоевы были нужнее, выгоднее. У них всегда и все было в ажуре. Наука как таковая никому не была нужна, все только и смотрели, где бы побольше урвать под видом этой самой науки. За всю свою трудовую жизнь я устал, вернее, надорвался от бесполезной борьбы. Она, как вы только что очень образно высказались, поглотила всю мою энергию. Ни должности, ни степени, ни звания, ни деньги для меня давно уже не престижны. Кстати, знания тоже. Всему свое время – дорого яичко ко Дню Христову. От былого потенциала у меня сейчас, как поет исключительно мной уважаемый Саша Розенбаум, «остались только выправка да честь». Так вот, моя честь – это единственное, за что я пока еще в состоянии бороться. На этом все, господа. Теперь вам, я надеюсь, моя позиция предельно ясна.
Калинич сделал попытку встать, но Иван Лукьяныч снова усадил его в кресло.
– Да погодите вы, Леонид Палыч, не гневитесь, ради Бога. Не будьте упрямы, Христа ради, – сказал он непринужденно. – Разве можно так категорично разговаривать? Это не разговор, дорогой коллега. Вы возражайте, спорьте, выдвигайте свои конкретные требования, но не отвергайте все так огульно и категорично. Не по-мужски это! Вы спорьте, спорьте, Леонид Палыч! Можете матюкнуться в мой адрес, я не обижусь. По делу ведь. Мы же с вами жизненные вопросы решаем, а не в бирюльки играем. Речь не о нас с Вами, а об институте и о науке в нашем государстве! Давайте к этому вопросу подойдем философски. Обществу нужны всякие личности, галкоевы тоже. Такие могут быстро организовать необходимые структуры, что в определенное время исключительно ценно. Всякому овощу свое время. Ваше время настало именно сейчас!
– Да что Вы меня удерживаете, Иван Лукьяныч?! И с каких это пор Вы стали так печься о науке, институте и государстве? Как давно Вы начали ценить меня как ученого? До сих пор Вы отдавали предпочтение таким, как этот Ваш Галкоев, не так ли, а? – спросил Калинич с сарказмом.
Академик наигранно расхохотался и снова блеснул мефистофельскими глазами. Он не спеша достал сигарету, закурил, несколько раз пыхнул голубым дымом и положил ее на край пепельницы. Потом еще немного похохотал, снова посмотрел на Калинича, взял бутылку и налил коньяка себе и Чаплию. Рюмка Леонида Палыча стояла наполненная до краев с прошлого раза. Бубрынёв поднял рюмку и посмотрел на Калинича.
– Хочу выпить за Вас, дорогой Леонид Палыч. За Ваше здоровье, благополучие, удачу и успехи на научном и прочих поприщах! – произнес академик и, чокнувшись с Чаплием и стоящей на столе рюмкой Калинича, выпил все до капли единым духом.
«Тянет время, стервец, чтобы собраться с мыслями и обдумать, как меня здесь нагнуть. Ну, нет уж, хрен ему в кошелек, – подумал Калинич. – Скандалить не хочется, но смотаться все же нужно, и как можно скорее.»
Чаплия принялся чистить апельсин, а Бубрынёв вспомнил о сигарете, лежащей на краю пепельницы, и опять пыхнул дымом. Наконец, он снова заговорил:
– Ну что Вы, Леонид Палыч, такой едкий? Как щелочь! Спуститесь Вы, наконец, с небес на нашу грешную землю! Да, каюсь, грешен. Прежде всего, хочу Вас уверить, что о государственных делах, о науке и об институте я пекся всегда как только мог. Насколько позволяла обстановка. Да, до сих пор у нас процветали такие, как Галкоев. Таково было время. Нынче настали новые времена. Теперь ситуация предстает в ином ракурсе. От институтов, университетов, конструкторских бюро и предприятий государство и сама жизнь все настоятельнее требуют реального выхода. Иначе ведь государство перестанет существовать. Всюду жесткая конкуренция. Теперь на передний план выходят такие люди, как Вы. Так было всегда. В разные периоды в авангарде были разные категории людей. Как видно, для этого их Бог и сотворил. Я, как, впрочем, и Вы, до войны не жил. Но от родителей я знаю, что тогда тоже процветали не лучшие по нашим меркам люди, а те, кто умел хорошо прикрываться партийно-патриотическими фразами и демонстрировать свою идейность и преданность делу партии. Больше ни на что они способны не были, но все ведущие посты занимали преимущественно они. А талантливых ученых, инженеров, деятелей литературы, военных специалистов и прочий квалифицированный народ, чтобы они не указали им надлежащее место, упрятали в тюрьмы и лагеря, выгнали за границу или просто уничтожили. Но началась война, и эти «ведущие» люди, что называется, обкакались. Нужно было воевать – громить врага. Но пламенными, патриотическими, идеологически правильными речами и директивами стрелять не будешь. А враг жесток, не пощадит и этих самых – идейных руководителей! Тогда вспомнили о тех, кого по совести ценили повыше себя, так сказать. Кого из тюрем повыпускали, кого на высшие руководящие да командные посты из низов по достоинству выдвинули. Вот и пошла работа на победу. И на передовые позиции вышли такие, как маршал Жуков, авиаконструктор Яковлев, академики Королев и Капица и многие другие. Сами знаете эти имена. А окончилась война, и снова вверх полезли те, кто лучше локтями работать умел да по трупам шагать не стеснялся. Вот и всплыли эти самые галкоевы в соответствующей обстановке. Но теперь их время проходит – с ними денег институт и государство не заработают, а сейчас «без денег жизнь плохая, не годится никуда». Вы только представьте себе на мгновение наше с Вами сотрудничество – Ваши талант, знания и опыт плюс наши связи, вес и средства! Да Вас еще при жизни в бронзе отольют и на пьедесталы воздвигнут! Вашим именем назовут самые мощные в мире университеты и улицы в самых известных городах планеты! Под Вашим именем будут бороздить океаны самые комфортабельные лайнеры, и ракеты устремятся к далеким мирам! Вы будете ездить в шикарных «мерседесах» и жить на дорогих виллах! Вас будут во всем мире встречать и провожать с оркестром, парадом и почетным караулом! И мы ускорим этот процесс во много крат! Леонид Палыч, мы нужны друг другу, потому что один без другого не можем. Давайте сотрудничать! Предлагайте свои условия! Ну же!
Калинич с презрением посмотрел в глаза академика и нехотя буркнул:
– Не знаю, как вы без меня, а вот я без вас прекрасно обойдусь.
– Леонид Палыч, пожалуйста, не принимайте поспешных решений, – вмешался Чаплия. – Впереди еще есть время. Подумайте, взвесьте все как следует.
