Надвигается буря

Выбравшись из кареты, Роджер увидел, что они остановились у почтовой станции; но конюха, распрягающего лошадей, не было видно. Карета стояла посреди широкой, обсаженной деревьями аллеи, и, к своему изумлению, в конце ее Роджер увидел южный фасад дворца Фонтенбло, озаренный восходящей луной. Вдруг его осенило: в течение получаса они удалялись от дворца только затем, чтобы кружным путем тайно вернуться к нему же.

Сбоку от дороги деревья расступались, открывая тропинку, на которой виднелась женская фигура в плаще и капюшоне. Де Безанваль поклонился ей и, поманив к себе Роджера, прогудел:

– Шевалье, здесь мои обязанности заканчиваются. Я передаю вас на попечение этой дамы. Мое почтение.

Ответив поклоном на его поклон, Роджер шагнул вперед. Женщина в капюшоне протянула ему руку. Затем она сказала тихим, мелодичным голосом, который сразу выдал его обладательницу, сеньориту д’Аранда:

– Как вы поздно, сударь; прошу вас, идите скорее за мной.

На какую-то минуту, следуя за ней по узкой извилистой тропинке, окаймленной густыми кустами, Роджер подумал, что она устроила для него побег; но едва ли полковник швейцарских гвардейцев согласился бы участвовать в подобной затее.

На дальнейшие размышления у него не осталось времени, потому что они вышли на лужайку, посреди которой возвышался небольшой павильон. Между задернутыми занавесками виднелись узкие полоски света. Поднявшись по трем ступенькам на веранду, сеньорита потянула Роджера за собой, постучала в дверь и, открыв ее, втолкнула его внутрь.

На мгновение свет ослепил его; затем, потрясенный до глубины души, он понял, что стоит всего лишь в нескольких шагах от королевы. На ней была горностаевая накидка, наброшенная поверх декольтированного бального платья, бриллианты сверкали в высокой напудренной прическе. Рядом на столике лежала шпага, в которой он узнал свою собственную.

Роджер преклонил пред нею колено, она взяла шпагу в руки. Все еще ошеломленный неожиданным поворотом событий, он услышал ее слова:

– Шевалье, я всегда осуждала дуэли и в принципе не могу одобрить этот способ разрешения разногласий. Но я знаю, что в деле с графом де Келюсом вами руководили не какие-нибудь низменные соображения, но бескорыстная привязанность, которая делает вам честь. Поэтому я возвращаю вам вашу шпагу.

– Мадам! Мадам! Я… – залепетал Роджер.

Королева продолжала ровным голосом:

– В вечер вашего ареста я послала в Париж за вашими бумагами. Они прибыли сегодня утром, и вскоре после полудня я нашла время проглядеть их. Среди них я нашла рекомендацию пересмотреть ваше дело, присланную моим добрым другом графом д’Адемаром. Одного этого было бы недостаточно, чтобы оправдать вас, но я нашла еще отчет об этом деле, составленный господином виконтом де ла Тур д’Овернь. После его бегства в Бретань его величество направил ему приказ объяснить свое участие в этом деле. Выполняя этот приказ, он взял на себя ответственность за ваш поединок с де Келюсом; а господин виконт – один из тех дворян, чье слово все должны уважать. При таких обстоятельствах я считала бы себя невеликодушной, если бы осудила вас за сыгранную вами роль.

Когда она закончила свою речь, Роджер принял из ее рук шпагу, проговорив:

– Я всегда мечтал послужить вашему величеству и теперь так глубоко тронут вашим милосердием, что готов сделать все, что угодно, лишь бы доказать мою благодарность.

На мгновение она устремила на него задумчивый взор голубых глаз, затем сказала:

– Вы действительно так думаете, сударь, или это одна из тех пустых фраз, которые я слишком часто слышу при дворе? При том, как я обошлась с вами, было бы более естественно, если бы вы затаили на меня обиду, и мой порыв помочь правосудию доставил бы мне еще одного врага.

– Право, Мадам! – запротестовал он, не помня ничего, кроме ошеломляющего облегчения от своего чудесного спасения. – Вашим врагом я не мог бы стать никогда. Умоляю вас, только прикажите, и я докажу правдивость своих слов, хотя бы даже с риском для жизни, ведь ею я обязан вам.

На ее бледных губах появилась слабая улыбка.

– В таком случае, вы сами виноваты, если говорили необдуманно. Я, пожалуй, поймаю вас на слове и попрошу об услуге.

– Говорите, Мадам. Я весь внимание.

Поколебавшись минуту, она сказала:

– Сегодня я послала сеньориту д’Аранда выяснить о вас все, что только можно. Она сообщила мне, что вы большой любитель путешествий и на ближайшие шесть месяцев не связаны никакими обязательствами. Это верно?

– Да, ваше величество.

– Сеньорита также пересказала мне все, что вы рассказывали о своей юности и английском воспитании. Рассказанное вами подтверждает слова господина де ла Тур д’Овернь, что вы – не авантюрист, но благородный дворянин, на честь которого можно положиться. В настоящий момент мне крайне необходим такой друг.

Заключив из ее слов, что она готова считать его своим доверенным другом, Роджер едва верил своим ушам, но отважно заявил:

– Мадам, я не могу поверить, что при вашем величестве не найдется доброго десятка дворян, которые скорее пожертвуют жизнью, чем предадут вас, но если вам нужен еще один, то я – ваш.

– Мне нравится ваше прямодушие, сударь, – заметила она, теперь уже открыто улыбаясь ему, – и вы правы, но я должна объясниться. Действительно, к счастью, у меня есть друзья, которые, я уверена, готовы служить мне с опасностью для жизни, но все они хорошо известны моим врагам. Они – меченые, а вы, сударь, – нет.

Теперь Роджер понял ход ее мыслей, а интуиция, столько раз сослужившая ему хорошую службу, подсказала, что последует за этим.

Из ящика стола она вынула толстый конверт, который он подцепил на свою шпагу, когда она передавала его де Рубеку два дня назад:

– Вы узнаете этот пакет, который я собираюсь доверить вам, но прежде прошу вас, выслушайте внимательно то, что я хочу сказать, потому что я не хочу вручать вам его, не объяснив, насколько это важно для меня и, может быть, опасно для вас.

Она продолжала с той откровенностью, с которой всегда говорила с симпатичными ей людьми и которой слишком часто злоупотребляли:

– Вы несомненно заметили, в каком неспокойном состоянии находится Франция. Многие из бед, на которые жалуются люди, увы, приписывают мне. Это правда, что в первые годы моего царствования я иногда бывала легкомысленной и расточительной, но думаю, я никому не причинила большого вреда. А в последние годы я старалась, как могла, загладить свои прежние проступки и помогать королю экономить средства. Но народ ненавидит меня и называет «австриячкой». А какая-то часть дворян питает ко мне еще большую ненависть.

На ее глаза навернулись слезы, но она смахнула их и продолжала:

– Эти последние ни перед чем не остановятся, чтобы погубить меня, и даже во дворце, я знаю, есть шпионы, которые следят за каждым моим шагом. Вот почему я не решаюсь отправить этот пакет с кем-нибудь, кто известен как один из моих друзей. Если они прознают о содержимом этого письма, моего посыльного схватят и отнимут у него послание, не успеет он проехать и десяти миль.

Оказавшись перед этой дилеммой, я и подумала отправить письмо с посторонним, с этим де Рубеком. Его рекомендовал мне маркиз де Сент-Урюж. Как я теперь понимаю, он – один из многочисленных предателей, проникших в мое окружение. Я должна благодарить вас за то, что вы спасли меня от него; следовало бы послать кого-нибудь вчера вечером дать вам знать, что я не забыла об этом. Уверяю вас, сударь, даже если бы я не узнала правду, оказанная вами услуга смягчила бы любое наказание, которое его величество предложил бы применить к вам.

Роджер улыбнулся:

– Благодарю вас, Мадам. Хотя, зная де Рубека, я счел бы своим долгом защитить от него любую даму.

– И все же, сударь, этой дамой оказалась я, и вы оказали мне большую услугу. Но теперь о вас. Я нарочно послала сегодня за вами господина де Безанваля с его гвардейцами и приказала провести вас через галерею мимо моей приемной и усадить в закрытую карету как раз во время окончания карточного вечера. Весь двор, видевший ваш отъезд при подобных обстоятельствах, будет теперь убежден, что вы – в Бастилии и если даже позднее вы окажетесь на свободе, мои враги никогда не подумают, что вы – мой друг. Таким образом я попыталась обезопасить вас от их внимания и верю, что вам удастся без помех доставить это письмо к месту назначения.

Когда она передала ему пакет, Роджер, не увидев на нем никаких надписей, спросил:

– Кому я должен передать это, Мадам?

– Моему младшему брату, великому герцогу Тосканскому. Уже некоторое время я получаю из Вены известия о том, что мой старший брат, император, серьезно болен и не в состоянии интересоваться, как раньше, моими делами. Поэтому великий герцог Леопольд проявляет дополнительную заботу обо мне. Недавно он прислал мне письмо, в котором спрашивал, могла ли бы я сообщить ему подробности о кризисе, который угрожает нам, и как, по моему мнению, будут развиваться события. В этом пакете – все сведения, о которых он просил, вместе с моим мнением о господине Неккере и других министрах, которым доверился его величество. Мое мнение о некоторых из них отнюдь не благоприятно, так что излишне будет объяснять вам, как важно, чтобы этот документ не попал в руки моих врагов. Если это случится, он несомненно погубит меня.

– Ничего не бойтесь, Мадам, – решительно заявил Роджер. – Никто не отнимет его у меня, пока я жив, и его высочество великий герцог познакомится с содержимым письма, как только я окажусь во Флоренции.

– Благодарю вас от всего сердца, сударь, – вздохнула королева, и в глазах ее снова блестели слезы. Затем она сняла с пальца перстень с бриллиантами и сказала: – Возьмите это кольцо и продайте, чтобы покрыть дорожные расходы; или, если угодно, сохраните его на память о несчастной женщине.

Роджер взял кольцо и, опустившись на колени, поцеловал протянутую ему прекрасную руку.

Когда он поднялся и попятился к двери, королева позвала, повысив голос:

– Изабелла! Изабелла, дитя мое! Прошу вас, проводите господина шевалье до кареты.

В ответ на ее приказание сеньорита открыла дверь за спиной у Роджера и повела его вниз по ступенькам, прочь от павильона в темный сад.

– Вы согласились исполнить поручение ее величества, сударь? – спросила она своим нежным голосом.

– С большой охотой, сеньорита, – ответил он. – И не удивлюсь, если именно вы подали ей мысль оказать мне эту честь.

– Ее величество никак не могла найти посланца, которого не заподозрили бы ее враги. Мне пришла счастливая мысль, что вы не похожи на человека, который затаит обиду, и, может быть, согласитесь послужить ей.

Она быстро добавила:

– В этой карете вы за ночь проделаете первую часть пути на юг. Внутри вы найдете ваш чемодан и все ваши вещи. Господин де Водрей упаковал их для вас и сам принес сюда. Мне только остается, сударь, пожелать вам приятного и безопасного путешествия.

Разговаривая, они дошли до конца короткой тропинки и вышли на дорогу, где на расстоянии десяти ярдов их ждала карета. Остановившись, он на мгновение обернулся к ней в лунном свете. Ее смуглая кожа уже не казалась желтой, и густые черные брови не доминировали на продолговатом лице. Роджеру вдруг пришло в голову, что в ней есть какая-то своеобразная красота.

Он тихо проговорил:

– Как только моя миссия будет закончена, я возвращусь в Версаль. Могу ли я надеяться, сеньорита, что вы позволите мне засвидетельствовать вам свое почтение, ибо мне очень хотелось бы продолжить наше знакомство.

Она покачала головой:

– Боюсь, что этому не суждено исполниться, сударь, и что наша… да, скажем, дружба, ввиду тайны, которую мы разделяем, должна закончиться. Когда завтра двор двинется в путь, я покину его, оставлю Францию и вернусь к моим родителям, так что мы едва ли встретимся вновь.

Но рок переплел между собою судьбы этих двоих, и, хотя они думали, что прощаются навсегда, им было суждено повстречаться снова, и очень скоро. И тот же рок королеве Марии Антуанетте, верившей, что еще много лет она сможет наслаждаться семейным счастьем с мужем и детьми, предопределил никогда больше не увидеть захода солнца в Фонтенбло.

Глава 5

Недостойный священнослужитель

Осторожная попытка Роджера завязать роман с сеньоритой д’Аранда была продиктована минутным порывом, просто она показалась ему неотразимой при лунном свете. Не успела карета миновать аллею, как сеньорита покинула его мысли, он целиком сосредоточился на королеве.

Роджер начинал понимать, что в последние двадцать минут вел себя совершенно несвойственным ему образом. Отчасти это объяснялось ошеломляющим переходом от полного отчаяния к внезапному избавлению от столь реального длительного заточения. Но Роджер чувствовал, что было и нечто большее, что заставило его в таких необычайно сильных выражениях высказать свою преданность Мадам Марии Антуанетте и заявить о своей готовности немедленно выполнить ее поручение.

Едва он успел прийти к этому выводу, как экипаж остановился у ворот парка. Кучер приоткрыл окошечко в крыше кареты, и из темноты до Роджера донесся его голос:

– Куда прикажете доставить вас, сударь?

Это был приятный сюрприз: значит, кучер не получил определенных указаний; а Роджер ожидал, что его высадят в нескольких милях к югу от Фонтенбло и ему придется на следующий день самому добираться до Парижа.

– Вы можете отвезти меня в Париж? – спросил он.

– Разумеется, сударь, – ответил кучер.

Окошечко захлопнулось, и они снова двинулись в путь.

Мысли Роджера тотчас же вновь обратились к Мадам Марии Антуанетте. Признавшись самому себе, что ее необъяснимые чары были причиной тому, что он без оглядки поклялся в своей готовности служить ей, он с удовлетворением отметил, что все-таки не настолько потерял голову, чтобы позабыть об интересах мистера Питта.

Роджер не был для премьер-министра единственным источником информации о деятельности Генеральных штатов, о новых эдиктах двора, о замене министров или возобновлении сопротивления парламентов королевской власти. Все это и многое другое министр узнает из официальных донесений, которые герцог Дорсетский по крайней мере раз в неделю посылает герцогу Лидскому в министерство иностранных дел. Задача Роджера – собирать сведения особого рода, например о частной жизни и намерениях основных действующих лиц в предстоящей борьбе. Из них, очевидно, самыми значительными были король и королева; и если, предпринимая по поручению Мадам секретное путешествие, он мог рассчитывать по возвращении на ее полное доверие, то отъезд на несколько недель из эпицентра событий мог впоследствии с лихвой вознаградить его за упущенную мелкую рыбешку, которая попалась бы в его сети, останься он в Париже.

И все же он не был уверен, что смог бы отказать ей в просьбе, если бы от него потребовалось при этом поступить вопреки интересам своей миссии. Роджер надеялся, что у него хватило бы сил, но совсем не был в этом уверен. Он понял, что она просто околдовала его, пока он находился в ее присутствии. Красота королевы была бесспорна, и с тех пор, как Роджер впервые увидел ее издали несколько лет назад, он всегда думал о ней как об одной из самых красивейших женщин. Но дело было не только в этом. Он вспомнил, как однажды Хорейс Уолпол, приглашенный на обед в Эймсбери-Хаус, расточал ей хвалы, говоря, что она обладает властью внушать страстное и почти непреодолимое обожание. Роджер теперь понимал, что имел в виду столь выдающийся острослов и писатель; теперь он и сам подпал под власть ее чар и испытал на себе эту удивительную способность почти безо всяких усилий тронуть и взволновать душу мужчины.

При ее редкостном очаровании, порядочности и доброте было трудно понять, за что народ так возненавидел ее. Когда четырнадцатилетней девочкой она приехала во Францию в 1770 году, чтобы выйти замуж за дофина, который был всего лишь на пятнадцать месяцев старше ее самой, население просто обезумело, восхищаясь ее красотой. Большие и маленькие города состязались между собой, посылая ей богатые подарки, и при каждом появлении на публике ее встречали бурные овации. Но постепенно ее популярность сошла на нет, и теперь ее ненавидели больше, чем любую другую женщину в Европе.

Ее юношеские безумства и расточительство не стоили стране и сотой доли тех сумм, которые Людовик XV израсходовал на своих любовниц; и в политике она не играла никакой роли до самого недавнего времени, когда медлительность и нерешительность ее мужа угрожали погубить государство. И тем не менее все население, за исключением небольшого кружка ее друзей, возлагало на нее вину за прискорбное состояние дел во Франции.

Роджер мог объяснить это только тем, что ее поступки и поведение намеренно извращали те тайные враги, о которых она ему говорила; а он знал, что эти враги не были плодом ее воображения. За время, проведенное в Париже, он выяснил, что во многих случаях злобная клевета на королеву исходила от герцога Орлеанского, и был уверен, что этот кузен короля не остановится ни перед чем, лишь бы погубить ее.

Роджеру пришло в голову, что герцог, вероятно, знал о конфиденциальном письме королевы, которое он теперь вез ее брату. Она сказала, что де Рубека рекомендовал ей маркиз де Сент-Урюж, а он едва ли взялся бы искать для нее посыльного, не выяснив предварительно, куда тот должен будет ехать. Поэтому де Сент-Урюж, скорее всего, знал, что местом назначения де Рубека была Флоренция, а этого было бы для него вполне достаточно, чтобы угадать в общих чертах содержание письма. Может быть, он и не знал, что за человек был де Рубек, но Роджер сильно сомневался в этом; а если маркиз знал, это доказывало, что он – предатель. Знание того, о чем королева пишет своему брату, не могло понадобиться простому дворянину, но в руках его высочества герцога Орлеанского эта карта могла оказаться козырной, чтобы погубить ее.

Таким образом, если де Сент-Урюж хотел завладеть письмом, то только потому, что собирался передать его кому-то другому, а при данных обстоятельствах все указывало на его высочество.

Если предположить существование заговора с целью завладеть письмом, рассуждал Роджер, то, так как этот заговор потерпел неудачу, де Рубек к этому времени уже наверняка доложил о своем конфузе де Сент-Урюжу, а маркиз сообщил герцогу; но нет никаких причин ожидать, что они смирятся с поражением, так же как и королева не отказалась от намерения отправить свое послание. Она говорила, что окружена шпионами, так что, даже если она больше не доверяет Сент-Урюжу, в ее окружении могут найтись другие тайные слуги герцога Орлеанского, которые приложат все силы, чтобы узнать, кого она на этот раз выберет своим посланцем в Тоскану. Видимо, она опасалась чего-то в этом роде, поэтому и прибегла к стольким предосторожностям, скрывая свой новый выбор посыльного и его отъезд.

По мнению Роджера, она сделала это с большим искусством; едва ли кто-нибудь из придворных, видевших, как его уводят под конвоем, станет подозревать, что Мадам могла доверить ему что-либо. Но все же, чтобы передать ему письмо, ей пришлось поздно ночью выскользнуть из дворца, и, если среди ее придворных дам была шпионка герцога Орлеанского, та вполне могла проследить за королевой. В таком случае Роджера могли увидеть и узнать, когда он выходил из кареты поблизости от павильона, и тогда ее стратагема теряла всякий смысл, поскольку герцог скоро узнал бы всю правду.

Даже если это было так и враги королевы знали, куда он направлялся, маловероятно, чтобы они успели устроить ему засаду прежде, чем он достигнет Парижа, но Роджер чувствовал, что после этого он должен будет постоянно опасаться нападения, а значит, необходимо принимать все меры предосторожности, чтобы его не застигли врасплох.

Если бы он был сам себе господином, он вовсе не стал бы возвращаться в Париж, но некоторые дела в столице, связанные с его работой для мистера Питта, настоятельно требовали этого, прежде чем он сможет с чистой совестью отправиться в Италию. Но он решил, оказавшись в Париже, по возможности затаиться, на случай, если люди герцога нападут на его след. Те же, кто полагал, что он находится в Бастилии, не должны разувериться в этом.

Помня о принятом решении, Роджер, когда карета около четырех часов утра прибыла в деревушку Вилльжуиф близ Парижа, приказал кучеру не въезжать в город, а высадить его у какого-нибудь тихого, респектабельного постоялого двора в одном из юго-восточных предместий.

Хотя еще не рассвело и только чуть посеревшее небо на востоке предвещало близкий восход солнца, заставу уже открыли, чтобы пропустить вереницу повозок и фургонов, везущих продукты на рынок. Кучер, видимо, хорошо знал этот район, потому что, миновав заставу, он без колебаний проехал несколько улиц в глубь предместья Сен-Марсель и там высадил Роджера перед гостиницей напротив королевской фабрики гобеленов. Поблагодарив его, Роджер вызвал хозяина гостиницы, потребовал комнату и немедленно лег спать.

Когда он проснулся, был почти полдень. Первым делом он вынул из-под подушки пакет, доверенный ему королевой, и принялся рассматривать его. Еще прошлой ночью его начали беспокоить некоторые деликатные вопросы этики, связанные с этим пакетом, но он отложил их решение, считая, что утро вечера мудренее. Но вот наступило утро, и он уже не мог оттягивать разрешение весьма неприятной дилеммы.

Как агент британского правительства, которому среди прочего было специально поручено попытаться выяснить мнение королевы о возможном ходе дальнейших событий и о лицах, которые с наибольшей вероятностью будут играть важную роль в этих событиях, он, очевидно, был обязан вскрыть пакет и ознакомиться с его содержимым. Собственно говоря, он молился о чуде, которое помогло бы ему в достижении этой цели, и такое чудо было ему даровано. Бесценный пакет прямо-таки упал к его ногам: едва ли Провидение могло бы сделать для него больше.

С другой стороны, ему страшно не хотелось вскрывать пакет, ведь королева сама вручила его Роджеру, полагая, что он достоин ее доверия.

Более четверти часа он вертел в руках пакет и так и сяк, раздираемый противоречиями, затем, наконец, в голове у него немного прояснилось. Его первейшая обязанность – это долг перед своей страной, и, если бы прекрасная иностранная королева попросила его сделать что-то во вред Британии, он был уверен, что отказал бы ей. Более того, соглашаясь служить ее посыльным, он в какой-то мере думал о том, что это поможет ему завоевать ее доверие. Но для чего он стремился завоевать ее доверие? Единственно для того, чтобы передать ее мысли мистеру Питту. А здесь, в письме, были не просто случайно высказанные мысли, которые он мог бы позже услышать от нее, а ее тщательно обдуманное мнение. Что толку щадить комара, чтобы проглотить верблюда, – доставить письмо не вскрывая, затем вернуться в Версаль с обдуманным намерением шпионить за королевой.

Оставалось еще данное им слово защищать письмо ценой своей жизни от рук врагов. Но мистер Питт питает к ней самое дружеское расположение и, безусловно, не откроет содержимого ее письма никому из ее недоброжелателей. На всякий случай Роджер мог еще и написать мистеру Питту, рассказать, при каких обстоятельствах письмо попало к нему в руки, и просить никому не показывать копию послания. Премьер-министр слишком порядочный человек, чтобы не оценить деликатность этого дела и скрупулезно не выполнить подобную просьбу.

Выбравшись из постели, Роджер вынул из кармана штанов свой дорожный нож, зажег свечу у кровати при помощи огнива и нагретым в пламени острием ножа подцепил одну из тяжелых печатей, которыми было запечатано письмо. Через двадцать минут осторожной работы ему удалось снять три печати, не повредив их, так что теперь он мог отогнуть верх и достать из конверта содержавшиеся в нем двадцать или более исписанных листов. Одного взгляда на документ было достаточно, чтобы понять, что он зашифрован.

Роджер ничуть не удивился, так как подсознательно ожидал этого. Он знал, что члены королевских семей обычно вели всю частную переписку при помощи шифра. Но к шифрам такого рода, к счастью, сравнительно нетрудно найти ключ, и, хотя обстоятельства лишили его возможности узнать мнение королевы, он знал, что мистер Питт скоро справится с этим затруднением.

Положив бумаги в конверт, он засунул его в глубокий карман в подкладке своего камзола, затем оделся и спустился в кофейню. Там он заказал весьма плотный завтрак, который съел, не разобрав вкуса, но с большим удовольствием. Позавтракав, Роджер сообщил хозяину, что комната понадобится ему на одну или, может быть, две ночи, затем вышел на улицу и, зная, что найти в этом далеко не шикарном квартале наемный экипаж будет сложно, сел в первый же омнибус, направлявшийся к центру Парижа.

Он сошел у Нового моста, пересек оконечность острова Сите и, очутившись на северном берегу Сены, повернул налево, все время поглядывая по сторонам, чтобы не наткнуться случайно на какого-нибудь знакомого. Пройдя вдоль южного фасада Лувра, он оказался в саду Тюильри. Здесь он сорвал одиннадцать листиков и отломил прутик с нижней ветки одного из платанов, все вложил в конверт, принесенный специально для этой цели.