Надвигается буря

– Господин граф, – поспешил он сказать, – если мне не дадут возможности оправдаться, умоляю вас испросить для меня аудиенции у ее величества, прежде чем она обратится с этим к королю. Или, может быть, по крайней мере, вы и ваши друзья воспользуетесь первой же возможностью пересказать ей мою историю, как я рассказал ее вам вчера вечером, и просить ее смилостивиться надо мною.

– Увы, мой бедный шевалье, – отвечал де Водрей, печально качая головой. – Де Куаньи, де Линь и я сам уже просили за вас сегодня ее величество, но она не хочет нас слушать. Она даже строго отчитала нас за то, что мы защищали вас, так как мы, дворяне, вопреки королевской воле продолжаем считать поединок единственным выходом для человека чести, если он полагает себя обиженным. Не могу выразить, как огорчает меня необходимость разрушить ваши надежды, но она неколебима в своем мнении, что вы совершили очень серьезное преступление и должны быть сурово наказаны.

Глава 4

Испанка

Желая выразить пленнику свое сочувствие, де Водрей высказал предположение, что прогулка на свежем воздухе, возможно, отвлечет его от мрачных мыслей, и сказал Роджеру, что, доверяя его честному слову, он готов отпустить его без сопровождающих, если только тот не будет покидать территорию дворца. Затем, взяв длинный хлыст для верховой езды, за которым и приходил, он удалился.

Роджер, видевший теперь будущее настолько пессимистичным, насколько прежде оно было полно надежд, не чувствовал никакого желания прогуливаться и остался, погрузившись в унылые раздумья.

Если не будет суда, вполне вероятно, не будут извлечены на свет документы, относящиеся к делу, значит, не будет представлена и обещанная графом д’Адемаром просьба о помиловании. По-видимому, королева сочла его собственное признание, что он – тот самый человек, который навязал графу де Келюсу дуэль и убил его, вполне достаточной причиной, чтобы король приговорил его к любому наказанию, какое в тот момент покажется им подходящим. Он полагал маловероятным, чтобы его приговорили к смерти, но живое воображение уже рисовало ему черную громаду Бастилии, разинувшую свою пасть, чтобы поглотить его; а оказавшись внутри этой огромной каменной крепости, будет исключительно трудно выбраться оттуда.

Казалось, единственный путь к спасению теперь заключался в том, чтобы обратиться к британскому послу, герцогу Дорсетскому. В обязанности его светлости входило защищать интересы всех британских подданных, проживающих или путешествующих во Франции. Он мог через министра иностранных дел попросить короля об отмене lettre de cachet или, по крайней мере, о более тщательном расследовании, если будут веские основания полагать, что произошла судебная ошибка.

Но Роджер с ужасающей ясностью понимал, что, хотя он мог бы ссылаться на судебную ошибку, если бы его приговорили за убийство, но никак не сможет сделать этого, если его заключат в тюрьму за дуэль. В сферу деятельности любого посла определенно не входит защита своих соотечественников, сознавшихся в нарушении законов той страны, где он аккредитован.

Оставался еще один выход. Он мог через посла отправить письмо мистеру Питту и умолять его вмешаться. Если премьер-министр пожелает сделать это, он может поручить посланнику предпринять по своему усмотрению необходимые действия для освобождения пленника. И герцог Дорсетский, и его весьма талантливый первый секретарь, мистер Дэниел Хейлс, знали, что Роджер – тайный агент, и могли прибегнуть к крайним мерам. Дорсет мог объявить Роджера своим новым сотрудником, которого ему только что прислали, так что он еще не успел быть официально представлен по прибытии во Францию. Затем он потребовал бы для Роджера дипломатического статуса с полагающейся при сем неприкосновенностью. Дипломатическая неприкосновенность не распространялась на тяжкие преступления, но дуэлянтство никогда не считалось таковым. Можно не сомневаться, что король предпочтет отдать Роджера послу, дабы не нанести обиды двору Святого Иакова; но в то же самое время он наверняка известит Дорсета, что его новый сотрудник является персоной нон грата в Версале и должен немедленно быть выслан в Англию.

При одной мысли о подобном унижении кровь бросилась Роджеру в лицо. Как сможет он посмотреть в глаза мистеру Питту после того, как все испортит таким образом? Что его арест – не вполне его вина, не может служить оправданием, так как он сам подверг себя этой опасности, а премьер-министр вправе ожидать, что его агенты в состоянии самостоятельно выпутаться из неприятностей, не поднимая шумного дипломатического скандала. Ему не дадут больше никаких заданий, никогда больше он не будет допущен к завораживающим тайнам высокой политики и не сможет наслаждаться путешествиями в образе богатого английского милорда, которые он успел полюбить. Вместо этого он, как говаривал его отец, адмирал Брук, «осядет на берегу» в возрасте двадцати одного года, с доходами, совершенно недостаточными, чтобы поддерживать ставший для него привычным стиль жизни, стиль человека, не обученного никакой профессии и не имеющего выгодного занятия.

Роджер быстро пришел к решению, что ничто, кроме непосредственной опасности для жизни, не заставит его бежать за помощью к мистеру Питту. Лучше уж, если не останется другого выхода, отсидеть какой-то срок в тюрьме, предоставив Дорсету или Хейлсу добиваться его освобождения, когда они сочтут, что прошло достаточно времени и король Людовик готов смягчиться настолько, чтобы даровать Роджеру помилование на общих основаниях. Но учитывая, что король едва ли согласится на это раньше чем через год, будущее представлялось далеко не в розовом свете.

Еще почти два часа Роджер пытался заставить себя снова заинтересоваться книгами де Водрея, но заметил, что прочитанное не доходит до его сознания, а со страниц встают жуткие образы толстых каменных стен, увенчанных железными решетками. Поэтому он решил воспользоваться разрешением графа и пойти прогуляться.

Какое-то время он бесцельно бродил по величественным парадным комнатам и коридорам, но сегодня их богатая обстановка и искусно вытканные гобелены не привлекали его, и, проходя по галерее Генриха II, он даже не взглянул ни вверх, ни вниз, чтобы полюбоваться тонкой работой давно умерших мастеров, создавших при помощи инкрустации редчайших разноцветных пород дерева на паркете зеркальное отражение рисунка на потолке – королевского герба Франции, переплетенного с монограммой любовницы короля, прекрасной Дианы де Пуатье.

Наконец он повернул назад, несколько минут угрюмо стоял на балконе, где мадам де Ментенон уговорила Людовика XIV подписать указ об отмене Нантского эдикта, поставивший вне закона всех протестантов Франции, затем спустился по главной лестнице и вышел в сад.

Все еще ничего не замечая вокруг, он забрел в Фонтанный двор и рассеянно отметил, что в открытом конце двора группа дам собралась у пруда, забавляясь кормлением карпов. При его появлении одна из дам обернулась, заметила его и, оставив своих спутниц, пошла ему навстречу. Даже на таком расстоянии он с первого взгляда узнал иссиня-черные волосы дамы и ее удивительные брови: то была сеньорита д’Аранда.

Когда между ними оставалось несколько ярдов, она присела в грациозном реверансе, прошелестев пышными юбками лилового шелка, а он сорвал с головы треуголку и едва не коснулся земли, взмахнув ею параллельно выставленной вперед ноге. В тот же миг, как он узнал ее, его острый ум заработал, прикидывая, дурные или хорошие у нее новости и как бы ему извлечь выгоду из этой случайной встречи, учитывая ее близость к королеве; поэтому, только подняв приветственно склоненную голову, он обратил внимание на странную маленькую фигурку, остановившуюся в нескольких футах позади сеньориты.

Это был мальчик лет десяти, но такого мальчика Роджер в жизни своей не видел. Глаза и волосы ребенка были так же черны, как и у сеньориты, нос с еще более заметной горбинкой и такие же высокие скулы, но на этом сходство заканчивалось. У него были толстые губы и кожа густого красновато-коричневого оттенка. Он был одет в юбку и мантию, богато расшитую странными, причудливо-разноцветными знаками, на голове у него был убор из ярких перьев, а за раззолоченный кожаный пояс заткнут остро отточенный, зловещий на вид топорик. Хотя Роджер впервые видел представителя этого племени, он сразу догадался по виденным раньше картинкам, что парнишка, должно быть, один из американских индейцев.

– Добрый день, господин де Брюк, – проговорила сеньорита, глядя на него с усмешкой. – Вы, кажется, совсем растерялись при виде моего пажа. Вы не находите, что он – красивый малыш?

Действительно, в чертах узкого, с орлиным носом лица мальчика и в его гордой осанке сквозило чувство собственного достоинства. Опомнившись, Роджер поспешно ответил:

– Вы совершенно правы, сеньорита. Надеюсь, вы простите меня за то, что я так разглядывал его, но я никогда прежде не видел людей этой расы, и меня удивило, что у такой дамы, как вы, столь необычный спутник.

Она пожала плечами:

– У мадам Дюбарри есть чернокожий мавр, так почему же у меня не быть индейцу? Хотя мне кажется справедливым, что ее Замур – вульгарный маленький чертенок, а мой Кетцаль – ребенок с прекрасными манерами и сын ацтекского принца.

Обернувшись, она заговорила с мальчиком по-испански, приказывая ему поклониться красивому господину.

Вместо того чтобы ответить поклоном, Роджер на английский манер протянул мальчику руку. После минутного колебания Кетцаль вложил свою маленькую красную ручку в большую руку Роджера и что-то сказал своей госпоже по-испански.

– Что он говорит? – спросил Роджер.

Испанка рассмеялась низким, грудным смехом.

– Он говорит, сударь, что восхищен вашими синими глазами и хотел бы иметь драгоценные камни такого оттенка, чтобы прикрепить их к своему головному убору.

– Скажите ему, прошу вас, что, на мой взгляд, бархатная чернота его собственных глаз уступает лишь вашим карим очам, сеньорита.

Ее оливково-смуглое лицо слегка вспыхнуло, когда она стала переводить его слова. Затем она сказала Роджеру:

– Счастливый случай свел нас здесь, сударь, потому что всего десять минут назад я просила господина де Водрея найти вас и привести ко мне.

У Роджера захватило дух.

– Сеньорита, умоляю вас, не испытывайте моего терпения. Возможно ли, что ее величество сжалилась надо мной и вы принесли мне эту счастливую весть?

Она покачала головой:

– Мне жаль разочаровывать вас, сударь, но ее величество ничего не поручала передать вам. Я хотела видеть вас только потому, что наша вчерашняя встреча пробудила во мне глубокий интерес.

Он поклонился, скрывая разочарование, но оно все же прозвучало в его голосе, когда он ответил:

– Я поистине счастлив, сеньорита, что сумел пробудить интерес столь прелестной дамы.

Прикрыв кружевным веером вновь зарумянившееся лицо, она сказала с некоторой надменностью:

– Боюсь, я еще не совсем владею французским и плохо выразила свою мысль. Я имела в виду интерес к вашему рассказу, сударь.

Роджер подавил улыбку, ибо знал по опыту, что интерес женщин к тому, что он рассказывал о себе, и к нему самому, как правило, был неразделим. Он еще раз критически окинул взглядом ее черты и решил, что она совсем не красива. Мягкие темные глаза были велики, но не сверкали, как у Джорджины, волосам тоже не хватало блеска, да и во всем остальном она уступала той. Недоброжелатели могли бы назвать ее цвет лица нездоровым; губы, хотя и полные, были не чувственной формы, зубы – слегка неровные, а широкие брови вряд ли можно было считать украшением: хотя они и придавали ее лицу большую выразительность, но вблизи выглядели немного устрашающе.

– Я не настолько тщеславен, чтобы принять ваш интерес на свой счет, – заявил Роджер, чтобы избавить ее от смущения, – но я весь к вашим услугам, сеньорита.

Затем, жестом предложив ей опереться на его руку, добавил:

– Прогуляемся, пока будем беседовать?

Она легко коснулась пальцами его руки и позволила увести себя прочь от группы остальных молодых дам, которые все это время потихоньку наблюдали за ними гораздо внимательнее, чем за карпами. Обогнув угол придворного театра, они вышли в цветник, который разбил для Людовика XIV его знаменитый садовник Ле Нотр.

После недолгого молчания сеньорита сказала:

– Ваш рассказ о бегстве из дома особенно заинтриговал меня, сударь, потому что в Испании подобное происшествие совершенно невозможно. Я, разумеется, хочу сказать, что мальчик из хорошей семьи не мог бы сделать ничего подобного. У нас к детям относятся несколько по-иному, чем во Франции, но все же их воспитывают очень строго и не оставляют без присмотра, пока молодые люди не достигнут возраста, достаточного, чтобы выйти в свет, а девушки – чтобы выйти замуж. Должно быть, в Англии все иначе, но я мало знаю о ваших обычаях. Прошу вас, расскажите о них.

Эта тема была совершенно безопасна, и Роджер охотно пустился рассказывать о системе частных школ и о том, какого рода жизнь вели мальчики из высших классов, когда приезжали домой на каникулы.

Сеньорита с большим интересом и пониманием выслушала все, что Роджер мог рассказать, а после того навела его на разговор о его собственном доме и семье; затем, узнав, что его отец выдавал ему всего лишь 300 фунтов в год, осведомилась, почему он не поступил на королевскую службу и не попытался сделать карьеру.

Не желая, чтобы у нее сложилось впечатление, будто он – никчемный бездельник или, хуже того, авантюрист, Роджер сказал ей, что питает страсть к перемене мест и знакомству с новыми людьми, поэтому, насколько позволяют средства, путешествует для собственного удовольствия; но, чтобы обеспечить эти средства, одновременно потакая своим вкусам, он иногда, от случая к случаю, брался за роль правительственного курьера по особым поручениям, доставляя важные послания в Прибалтийские страны и в Россию.

Этим она заинтересовалась еще больше и спросила, не было ли его возвращение во Францию связано с поручением такого рода.

Он ответил отрицательно: если бы не арест, он некоторое время мог быть сам себе хозяином, и без запинки солгал, что, получив весьма приличное наследство от тети, решил несколько месяцев, не торопясь, поездить по великим городам Франции, осматривая исторические памятники.

К этому времени они обошли вокруг восточной части огромного дворца и вступили в сад Дианы, расположенный с северной стороны. Роджер знал, что апартаменты королевы выходят в этот сад и из них наверняка виден городок, раскинувшийся сразу за стенами. Такой выбор удивлял его, пока ему не рассказали, что все апартаменты с окнами на юг и на запад в то или иное время занимали любовницы прежних королей и что королева предпочла менее солнечную сторону, потому что была слишком горда, чтобы поселиться в комнатах, где безнравственные женщины принимали своих августейших любовников. Теперь же, бросив взгляд вверх, на окна второго этажа, Роджер с горечью заметил:

– Как бы то ни было, у ее величества, как видно, другие планы на мой счет.

Его спутница чуть сильнее сжала его руку:

– Не отчаивайтесь, сударь. Если бы я верила, что вы совершили то гнусное преступление, в котором вас обвиняли, не сомневайтесь, я не была бы сейчас здесь. Могу вас уверить, хотя Мадам Мария Антуанетта иногда действует под минутным влиянием и может показаться несколько жестокой, на самом деле она – одна из самых мягкосердечных женщин на свете. Когда у нее будет время все обдумать, не могу поверить, чтобы она обошлась с вами слишком сурово.

– Молю Бога, чтобы вы оказались правы, – ответил Роджер с сомнением. – Но, если не ошибаюсь, несколько ее дворян пытались сегодня утром замолвить за меня словечко, но она не стала их слушать.

– Это правда, я сама была тому свидетельницей. Но в тот момент она была очень занята другими делами, ведь завтра двор покидает Фонтенбло и возвращается в Версаль. Боюсь, я сейчас должна оставить вас, потому что мне еще многое нужно сделать.

Роджер проводил ее до лестницы, ведущей к апартаментам королевы, поблагодарил за то, что она на время отвлекла его от тревожных мыслей, получил от нее пожелание перемены к лучшему в его судьбе и направился в обратный путь к жилищу де Водрея.

Эта неожиданная встреча немного приободрила его. Роджер чувствовал, что приобрел еще одного друга в окружении королевы, который, если возможно, постарается помочь ему. Но он опасался, что приближающийся переезд двора может неблагоприятно повлиять на исход дела. В суматохе у королевы не будет времени спокойно все обдумать, и по своей привычке действовать импульсивно она может отказаться от мысли обсудить дело с королем и просто черкнет записку начальнику полиции, поручив ему заполнить бланк lettre de cachet с тем, чтобы заключить господина де Брюка в тюрьму, вплоть до дальнейших распоряжений его величества.

Так часто делали вместо того, чтобы назначать определенный срок заключения. Одна из основных причин недовольства буржуа как раз и состояла в том, что в результате такого приговора часто случалось, что люди, оказавшиеся в тюрьме из-за какого-нибудь мелкого проступка, не имея влияния при дворе, бывали забыты и оставались гнить в камере на долгие годы.

Остаток дня Роджеру отнюдь не скрасил тот факт, что болтливый слуга де Водрея разбирал и упаковывал вещи в гостиной. Затем, после обеда, вместо того чтобы наслаждаться веселым обществом, составившим ему компанию накануне, Роджер остался наедине со своими тревогами, потому что в тот вечер должна была состояться еженедельная карточная игра у королевы.

«Игра королевы» была давно заведена при французском дворе, и королевам предоставлялись на это особые денежные средства. Кроме самой игры этот обычай давал им возможность выказать особое расположение знатным гостям: иностранным послам или кому-либо еще, кому они хотели оказать честь, усадив их рядом с собой. Мария Лещиньска, жена Людовика XV, не позволяла поднимать ставки, чтобы игроки не страдали от больших проигрышей; но несколько лет спустя после восшествия на престол Людовика XVI Мария Антуанетта пристрастилась к игре, возможно, чтобы отвлечься от мыслей о своем несчастье – неспособности произвести на свет французского наследника.

Заразившись игорной лихорадкой, она стала играть каждый вечер, все повышая ставки, и к концу 1777 года проиграла 21 тысячу франков сверх своего дохода и была вынуждена просить мужа оплатить ее долги. Сумма была незначительная по сравнению с тем, что проигрывали раньше за карточным столом королевские любовницы, но враги королевы невероятно раздули историю о ее проигрышах. Потому-то, когда французские финансы оказалась на грани банкротства, народ обвинил ее в опустошении казны и окрестил оскорбительным именем Мадам Дефицит.

После рождения детей ее характер изменился. Она так долго напрасно мечтала о них, что, когда они наконец появились, посвятила им все свое внимание, забросив остальные удовольствия. Она перестала посещать шумные сборища придворной молодежи, сократила расходы на свой гардероб и в карты теперь играла реже и с гораздо меньшими ставками.

И все же она любила игру, да и придворный церемониал требовал продолжения официальных карточных вечеров, поэтому в тот вечер Роджер, оставшись в одиночестве и зная, что игроки едва ли разойдутся раньше десяти вечера, решил пораньше улечься спать.

Он надеялся, что сон избавит его от тревог, но этого не случилось, и он лежал с открытыми глазами, вспоминая свой сегодняшний разговор с испанкой. Хотя ее нельзя было назвать красивой, он признался себе, что она была не лишена своеобразного тонкого очарования, и, поразмыслив, пришел к выводу, что заключалось оно преимущественно в ее голосе. Голос у нее был удивительно нежный и мелодичный, его обаяние еще усиливал немного неправильный французский с испанским акцентом. Возможно, национальность тоже придавала ей привлекательности, потому что Испания, отделенная от остальной Европы Пиренеями, все еще оставалась почти неизведанной территорией, а неизвестность сама по себе притягательна. Очень немногие иностранцы побывали в Испании; в рассказах путешественников она представала страной ослепительного солнца, где среди обширных бесплодных пустынь разбросаны виноградники, зреют оливки и цветут апельсиновые деревья и где убогая нищета соседствует со сказочным богатством. Роджер надеялся, что когда-нибудь странствия приведут его туда и он увидит фиесту и бой быков, которыми славится Испания.

На этой мысли он снова попытался уснуть, но, увы. Раздался громкий стук в дверь гостиной. Затем уже в самой гостиной послышались шаги, и кто-то постучал в дверь его спальни. Не успел он крикнуть: «Войдите!» – как дверь отворилась и в падающем снаружи свете Роджер узнал одного из вчерашних гостей. Это был господин де Безанваль, начальник гвардейцев короля.

– Сожалею, что пришлось побеспокоить вас, шевалье, – сказал де Безанваль с сильным немецким акцентом, – но я выполняю приказ ее величества. Я должен просить вас встать, одеться и следовать за мной.

Приход де Безанваля подтвердил опасения Роджера, что его могут осудить, не выслушав, и отправить томиться в крепость. Он был уверен, что, если бы королева решила дать ему возможность оправдаться, она послала бы за ним не полковника гвардии, а де Водрея или кого-нибудь еще из своих приближенных дворян.

Едва слышно выразив свою покорность, он вылез из кровати и, одеваясь, принял решение переносить несчастье по возможности стойко. Де Безанваль снова вышел в гостиную, и Роджер через несколько минут присоединился к нему. Войдя в комнату, он увидел, что полковника сопровождают двое крепких немецко-швейцарских солдат, которые стояли у двери по стойке «Смирно!», вытянув руки по швам. При одном взгляде на них последняя надежда Роджера угасла, но он улыбнулся де Безанвалю и отвесил изящный поклон, прежде чем занять место между двумя гвардейцами.

Полковник отдал приказание, и маленький отряд, выйдя из комнаты, двинулся размеренным шагом по коридору. Де Безанваль замыкал шествие, а его люди, по-видимому получившие инструкции заранее, молча миновали первую лестницу, обогнули с внутренней стороны Овальный двор и направились в галерею, ведущую к королевским приемным.

Только что закончилась игра у королевы, и несколько дам и кавалеров как раз выходили от нее, собираясь разойтись по своим комнатам. Все они оглядывались на Роджера, когда его проводили мимо, и несколько знакомых мужчин приветствовали его вежливым поклоном.

Оказавшись в этой части дворца, Роджер вновь начал надеяться, что все-таки предстанет перед королевой, но эта надежда угасла, едва зародившись. Конвой повернул прочь от высоких двустворчатых позолоченных дверей, и Роджера повели вниз по противоположной лестнице. У входа дожидался экипаж, запряженный парой лошадей. Один из солдат взобрался на козлы рядом с кучером, другой вскочил на запятки; де Безанваль усадил Роджера в карету, сам сел рядом с ним и задернул занавеску. Карета тронулась.

Несколько минут прошло в молчании, потом Роджер спросил:

– Позволено ли мне будет узнать, господин барон, куда вы меня везете?

– Сожалею, сударь, – отвечал пожилой швейцарец, – но мне приказано не разговаривать с вами, если этого не требуется для выполнения моих обязанностей.

Предоставленный собственным мыслям, Роджер решил, что, скорее всего, его везут в Париж и что, поскольку арестантов благородного происхождения обычно держали в Бастилии, туда, вероятнее всего, они и направляются. В этом случае им предстояло проехать около сорока миль, так что они приедут в столицу не раньше рассвета.

Теперь, когда он находился под стражей, слово, данное де Водрею, больше не связывало его, и он быстро перебрал в уме свои шансы на спасение. Единственная возможность бежать представится, когда они будут менять лошадей, а это им наверняка придется сделать несколько раз за время пути. Поскольку де Безанваль не запер дверцы кареты, если во время остановки он выйдет размять ноги, ничто не помешает пленнику выскользнуть из экипажа с другой стороны. Но в ту же секунду, как пленник ступит на землю, ему будет грозить опасность, ведь два швейцарца на козлах и на запятках вооружены мушкетами и сто шансов против одного, что в него будут стрелять при попытке к бегству.

Взвесив все «за» и «против», Роджер решил, что, даже если представится такая возможность, было бы слишком рискованно изображать мишень для двух мушкетов на близком расстоянии, лучше примириться с пленом, по крайней мере на время.

Он устроился поудобнее в уголке кареты и задремал под мерный стук колес и лошадиных копыт. Уже почти два дня его терзало беспокойство и, внезапно перестав хоть ненадолго гадать, что ему предстоит, он расслабился. Его окутал благословенный сон, который он тщетно призывал всего лишь час тому назад.

Неожиданно он проснулся. Карета остановилась, но Роджер был уверен, что проспал не долго. Де Безанваль, вылезая из экипажа, бросил через плечо:

– Окажите любезность следовать за мной, сударь.