Внутреннее и внешнее

Поул разговаривал, улыбаясь светло, но немного отстранённо, внимательно смотрел на дорогу. Множество автомобилей проезжало мимо нас, множество тревожных водителей, постоянно гонящихся за чем-то, множество людей, пытающихся почувствовать момент жизни, но у которых не получается, потому что они не могут остановиться, уносилось далеко от нас. Их движение казалось мне ложным, бессмысленным. Сейчас они поймают время, а завтра упустят его. До того времени, как наступило лето, у меня не было ничего, что могло заставить меня мчаться к себе на полной скорости.

Казалось, Роберт хотел рассказать мне что-то, но не имел на то разрешения. Чувство, что я попал в какую-то странную игру, раздражало меня.

– Наша цель на горизонте? – спросил я, шагая по широкой улице и узнавая великое здание About The Sound Company. «Да», – коротко ответил Роберт, когда человек в чёрном костюме вдруг выбежал из-за дверей. Он спешил, и из его прямоугольной сумки вываливались листы бумаги. Он не сразу заметил пропажу листов, но, оглянувшись, побежал обратно и поднял каждый из них с каменного тротуара. «Смотри, это Дэйв Роф – директор компании, главный редактор, знаменитый писатель и просто отличный человек», – представил его Роберт.

Меня смутило выражение «отличный человек» без сопутствующих ему интонаций, лишь с нотками сарказма. Я накануне думал о нашем человеческом беге, и вот передо мной предстал бегущий человек, который должен был ждать меня, чтобы поговорить со мной о работе в компании и составить контракт. Через несколько секунд он исчез за высокими офисными зданиями на улицах города. Мы находились в чистом, красивом месте: слева сиял парк, справа растянулось широкое авеню, редкие машины прокатывались тихо по ровным дорогам, всё застыло в спокойствии. К тому же, после того как во время нашего пути с неба попадало несколько капелек воды, тучи уплыли, и всё вокруг осветилось в лучах солнца. Стоя в тени на лестнице перед главным входом, я видел пустую площадь, где начинался парк с его высокими деревьями, одетыми в ярко-зелёные кроны. Тем временем Роберт достал сигареты.

– Хочешь? – предложил он.

– Нет, спасибо.

– Послушай, Тоби. Мне пора. Ты можешь пойти со мной, и я покажу тебе редакцию. Или ты можешь остаться здесь и подождать, пока Роф не вернётся.

– Я останусь. Ты знаешь, куда он побежал?

– Наверное, на вокзал. Его сестра должна покинуть город сегодня. Что ж, я пошёл.

Он поднялся по ступеням и скрылся за дверью. Как это обычно бывало, я остался в одиночестве. Я решил спуститься в парк и подождать там. Я вышел из тени, перешёл пустую дорогу и скрылся среди деревьев. По краям гранитной дорожки стояли скамейки, я присел на ту, что была освещена солнцем, с которой был виден вход в здание. Я крайне не любил ждать, но мне нравились такие моменты, когда не нужно было никуда спешить. Лёгкий ветер играл с листьями, июньские лучи солнца уже грели; они светили на меня, человека с жалкой жизнью, которую он до того переломного момента начинал ненавидеть.

Я устал от неё. Не скрою, иногда она была интересной, но мне нужен был смысл или хотя бы какая-нибудь стоящая цель. Я понимал, что и смысл, и цель мне негде искать, кроме того мира, который образовался внутри меня; и где же ещё? Тогда я не осознавал, что там меня ждала мечта, и мне стоило разглядеть её внутри себя, чего я не делал это и не пытался сделать. Люди появились на земле и теперь живут вместе, со своими порядками и правилами, ищут смысл в неизведанном, там, где смысла вовсе может не быть, или, конечно же, ничего не ищут. Но смысл есть лишь в самих нас, мы живём по его принципам. Мысли мои снова качались, тогда я размышлял и о том, что все мои жизненные повороты были когда-то пережиты предками, другими людьми; что человеку порой не по силам подчинить себе все условия жизни для достижения своих целей; что, с одной стороны, если мы заглянем в жизнь людей глубже, то обнаружим огромное множество линий, влияний одних событий на другие, множество условий, которые либо позволяют событию произойти, либо не позволяют, и у нас нет власти над ними; что, с другой стороны, если посмотреть свысока, мы увидим один ход человечества, подчиняющего себе условия мира, и тогда человеку остаётся только побороть себя и начать биться за достижение своих целей, чтобы не оказаться в течении или чтобы плыть туда, куда считает нужным плыть. Поэтому я всегда сражался за то, к чему, бывало, стремился. Однажды я выбрал смысл и цель. Мой молодой разум когда-то решил, что смысл существования его хозяина состоит в сохранении и развитии знаний, моральных принципов, совести, доброты, то есть всего того, что позволяет человеку творить, создавать для людей, взлетая выше и выше. Всё это я осознавал на своём скудном чувственном уровне, и примечательно, что этим-то развитием я не занимался, а жил согласно ощущениям. Все те стремления существовали во мне до знакомства с реальностью и её противоречиями, но о них я не желал думать, не желал также принимать их. Противоречия; вся молодость в них, а также в скитаниях, вопросах, неизвестности, требованиях точных выводов и заключений; хотя – что молодость? – вся жизнь состоит в этом!

Что касается цели, то я долго выбирал её. В разное время важность цели выглядела по-разному, но, в конце концов, я решил одно: искать правду и истину и итоги своих поисков излагать на бумаге, – поэтому, выбрав её, я стал писателем. Передо мной раскинулось неизведанное, и я не мог не окунуться в него, не испробовать, не нарисовать его. Мне захотелось встретить в своей жизни всё, что казалось мне тем, что изменит меня в лучшую сторону. Я много размышлял о том, чем же это может оказаться, но при рассуждениях голова снова утопала в боли, которая немного успокаивалась, когда я писал или сочинял; в таком безнадёжном положении я окончательно увидел себя пишущим человеком.

Смысл и цель уже тогда были очень туманными и едва ли разумными. Такой же туман образовался в уме моём в тот сладкий момент в парке. Солнце садилось, деревья оставляли тени, и в этих окаймлённых золотом тенях я погрузился в сон.

IV

В десять часов вечера Роберт обнаружил меня в парке и, предварительно разбудив своего будущего коллегу, отвёл меня в офис мистера Рофа. Отворив большие стеклянные двери, мы оказались в светлом и красивом холле, где отыскали лифт и вошли в его кабину. Она была пуста, вдвоём мы домчались до девятого этажа; между стеклянными перегородками не было людей: видимо, в тот час все уже были в своих уютных домах. Мы шли по коридору этажа, где всё окружение застыло в стиле: стеклянные окна, столы, часы, компьютеры, печатные машинки – и создавало приятную и интенсивную рабочую атмосферу. Никого не было, поэтому большинство стеклянных стен скрывали свои комнаты за жалюзи. Мы подошли к центральной двери. «Входи, мой друг, а я поплетусь домой. Всего хорошего…» – прошептал усталый Роберт.

– Можно войти? – спросил я, истинный англичанин, приоткрывая дверь.

– Да, конечно! – ответил мне кто-то весьма молодым голосом. Я удивился: директор оказался ещё совсем молодым привлекательным человеком невысокого роста со светлыми волосами и короткой стрижкой. Я посмотрел в его серые глаза, подумав, что ему не больше двадцати пяти лет и что мы почти ровесники. Он поднялся из-за стола, на котором лежали ручки, карандаши, стопки бумаги, кейсы, документы, и вяло протянул мне руку.

– Я искренно извиняюсь, Тоби. Слишком неуважительно с моей стороны было заставлять тебя столько ждать, – произнёс он тихо.

– Не волнуйся, всё в порядке, – сразу перешёл я на «ты»; впрочем, как и он при моём появлении.

– Однако я бы хотел отложить наше знакомство и отпустить тебя до утра, но, видимо, не могу этого сделать, потому что придётся поручить тебе работу уже завтра.

Он показал мне контракт, я внимательно пробежал глазами его строки, снова удивился, так как условия были превыгодными даже для журналиста высокого уровня, не то что для меня. Я не требовал огромных денег, но в тот момент они сами готовились лезть в мои карманы, и это и настораживало меня, и было несколько противно мне. Минут десять мы обговаривали условия, показавшиеся мне вполне адекватными: поездки, встречи, работа в любом месте и, главное, готовые статьи в указанный срок. Нет статьи, следовательно, нет публикации, а значит увольнение; всё было справедливо. Однако я не ожидал получить задание сразу же после подписания контракта:

– Так что за работа?

– Ты слушал Blue Flying? – быстро спросил Роф.

Blue Flying… Настоящий пронизывающий space-rock, весьма неизвестный в наше время, с которым меня связывали путешествия по просторам вселенной с музыкой этой потрясающей группы. Я любил их музыку, которая, имея в своих звуках мощь, заставляла чувствовать одиночество, холод, и любовь, и тепло в широких и жестоких пространствах неба, полей, пустынь, океанов и вселенной. Яркие образы складывало их и живое, и мёртвое звучание. Я подумал: «Сейчас я жду нескольких слов, которые сделают меня…»

– Да, мне нравится слушать их, – наконец-то ответил я, очнувшись.

– Отлично! Несколько часов назад мы узнали, что Фред Нианг возвращается в музыку.

– Серьёзно?! – такие сведения и обрадовали, и удивили меня.

– Верно, Тоби, это чистая правда. Так что вот: ты должен увидеть его и задать несколько вопросов; наверное, ты представляешь, какие это должны быть вопросы. Я тороплю тебя, поэтому, если ты сомневаешься, что не знаешь, о чём спросить, то мы подготовим вопросы к восьми утра. Короче, сделаем всё; но идти должен ты. В четверг, то есть завтра ночью, Фред улетает в Испанию, чтобы завершить там работу над альбомом. Да, он записывает новый альбом, и это спустя сколько там лет? Сложно поверить, учитывая длительность его отсутствия, но это случилось. – Роф говорил быстро, желая покончить со встречей.

Музыкант, с которым мне пришлось встретиться, не очень известен даже на своей родине, в Англии; но его группа внесла огромное влияние в мир музыки в конце прошлого тысячелетия, и вот теперь он вернулся. Когда я слушал его музыку и его голос, он становился мне другом, как часто становится другом автор читаемой кем-либо книги; поэтому встреча с ним была для меня волнительным событием. Сложно представить, во-первых, такое совпадение, что он здесь, что он знаком мне, что некому, кроме меня, по-видимому, с ним поговорить, и, во-вторых, представить встречу с одним из верных друзей, с которым я никогда не виделся и не общался, вследствие этого я уже тогда влюбился в мою новую компанию.

Тем временем солнце пряталось за городом, становилось темнее минуту за минутой. Мне казалось, что новый босс (как же я ненавидел это слово!) был заинтересован в работе, но говорил вяло и, очевидно, уже очень устал. Его веки закрывались, руки падали на полки шкафчиков с книгами в новеньких красивых обложках, пока он выговаривал слова. Я решил упростить своё положение:

– Мистер Роф… – начал я.

– Просто Дэйв, прошу, – возразил он.

– Дэйв, уверяю, мне не нужны вопросы от тебя; я многое знаю о Blue Flying, поэтому знаю также, что должен спросить у него.

– Ясно. Вот одна из множества причин, почему я отдал эту работу тебе. Я читал некоторые твои статьи, в одной из которых ты писал об этой группе, и… Прости, я не могу больше говорить об этом сегодня. Итак, оформи интервью до конца недели; как умеешь, не позже воскресения.

– Конечно, будет сделано. Когда нужно будет увидеться?

– Увидеться… Да, прости, но мне всё же нужно будет от тебя вступление завтра. Приходи утром, к семи. На выходных можешь принести набросок, мы его отредактируем, ¬– при этих словах я подумал о том, что ни в коем случае не принесу наброски, но в моём окрылённом разуме и мысли не пробежало о том, почему я очутился здесь, почему мне предложили контракт, выгодные условия, несмотря на то, что я был так неопытен. Дэйв продолжал кратко:

– Такси ждёт у входа. Как я и обещал, ты будешь жить на Южном Берегу. Вот адрес Нианга.

Я взял карточку и, попрощавшись, вышел из комнаты.

Путешествовать на корабле было тяжело; последствия круиза в виде моего качавшегося тела и туманного взора напоминали о долгом плавании, отчего я проклинал Дэйва за такое «расширение кругозора». Со своим чемоданом я одиноко передвигался по чужому городу, в чужой стране, на чужом континенте. Тот день сделал меня счастливым (или, скорее, радостным) ненадолго. Я совсем позабыл о головной боли; она спряталась где-то внутри меня. Действительно, в движении, особенно если оно ускоренное, можно позабыть о проблемах, движение отстраняет их, отвлекает от них, замораживает их. Нет, они не исчезают, когда человек убегает, забывает или отвлекается, но они ждут момента, когда у него кончатся силы и он остановится, и тогда они воплотят в жизнь своё незабываемое возвращение. Для меня оно было подготовлено на завтра, а сейчас я дремал в машине, улыбаясь сонно и просто, как ребёнок. У меня появилась классная работа, которую с трудом назовёшь работой, скорее скажешь, что она есть площадь для искусства, которая открывает следующую главу в книге моей жизни.

Мои глаза открылись, когда мы мчались по высокому мосту, освещённому фонарями. Я увидел слева залив, в котором должен буду жить, он носил имя Южный Берег, там стояли дома богачей, там жили важные лица. Машина двигалась быстро, её окно, как и новая глава книги, как и мои сонные глаза, было открыто, и свежий холодный ночной ветер дул мне в лицо. Не понимая почему, я не просил закрыть его. Всё внутри и всё вокруг открылось этой удивительной чёрной ночью, под объятием которой играл свет ламп, прожекторов, окон высоких домов.

Вдруг я услышал слева резкие звуки, похожие на треск, хлопок или маленький взрыв, затем увидел огни фейерверков. «Снова… Мистер Кампай снова веселится, – едко произносил сонный водитель. – Не встречайтесь там с ним, если не хотите сломать голову!» Но я хотел сломать голову.

Мы подъехали к небольшому, но элегантно-красивому домику. Молодая девушка открыла двери, свет из-за которых показал зелёные растения, яркие спящие цветы, ровную дорожку и каменный забор; она подбежала ко мне и сказала: «Здравствуйте, мистер Офори. Я покажу вам дом. Идите за мной». Я попытался разглядеть её лицо, что мне удалось: необычные черты, острые брови, тонкие губы, ярко-голубые глаза, – а затем и её прямые ярко-русые волосы, гибкий стан, нежную женственную фигуру; и та девятнадцатилетняя девушка тогда показалась мне самой красивой на свете!

Изменения опьянили меня; я хотел слышать её твёрдый голос, похожий на пение птицы на закате. «Я знаю, вы должны вставать рано, не волнуйтесь, я провожу вас наверх, в спальню. Пойдёмте, вам нужно отдохнуть. Я разбужу вас в шесть, хорошо?»

Ну конечно хорошо!

V

Она разбудила меня в шесть, действительно.

– Я сварила кофе.

– О, спасибо.

Пока время позволяло, мы разговаривали за столиком на кухне. Я ощущал неловкость, но старался не выдать её:

– Как тебя зовут?

– Аннет.

– Красивое имя…

Но не только имя её было красиво, а вся она, и мне сильно хотелось сказать ей об этом, но, право, вышло бы глупо. Невысокая девушка глубоко всматривалась в мои глаза, её слова и движения были переполнены силой молодости и в то же время твёрдостью и строгостью; она не боялась себя и требовала от меня уважения, что мне безумно нравилось в ней.

– Куда тебе нужно будет идти? – спросила Аннет.

– Точно. Сначала в редакцию, а затем… – я нашёл карточку с адресом, – Южный Берег, 12. Это неподалёку?

– Совсем близко, я покажу тебе, как дойти туда. Хочешь, пойдём на берег?

Я ещё не успел осмотреть все комнаты моего нового стильного дома, как она взяла меня за руку, – от её прикосновения я чуть ли не поплыл – и мы вышли через заднюю дверь. Она рассказала, что здесь каждое утро происходят захватывающие дыхание восходы солнца. Мы стояли на террасе и смотрели на океан, допивая кофе. Мы чувствовали холод утреннего ветра, колыхавшего прибрежные деревья и волны. Огромная ширь неба простиралась от ледяной лазури до ванильной воды, от поверхности которой тёплые лучи солнца отражались и горячо падали на моё каменное сердце. Я любил моменты, когда что-то могло разбудить чувство в моём сердце. Природа как союзник чувства, воюющего с разумом внутри, нравилась мне. Я не знал, о чём задумалась Аннет, но и её лицо было серьёзным, и она наслаждалась тишиной.

Я старался никогда не терять контроль над эмоциями, которые могли сбросить меня с пути жизни. Но тогда я ощутил что-то толкающее: мне необходимо было уходить на встречу, но какое-то чувство удерживало меня. Я спрашивал себя, не любовь ли это, так ярко воспеваемая в искусстве. Прошли первые взгляды, первые слова, первый восход солнца… Я сомневался и думал, что это могла быть влюблённость. Нет, нужно было закрыть сердце, не смотреть на неё, контролировать себя. Мне лучше было идти, но что-то происходило, и я был неподвижен; мы ничего не ждали, стоя вместе в тишине.

Её телефон зазвонил.

– Тоби, такси ждёт тебя. Увидимся позже.

Время было упущено, и без каких-либо записей и вступлений я отправился к главному редактору. Солнце поднималось выше, город потихоньку просыпался, люди в разгоне рабочего четверга заполняли улицы. Любой мог увидеть вертевшихся вокруг здания About The Sound журналистов из парка, где я спал прошлым вечером. Я поднялся наверх и увидел самый обыкновенный будний день, в котором люди крутились, добиваясь результата, в котором сильно нуждались. Они бегали туда, обратно; вверх, вниз по этажам; разговаривали друг с другом, находя общий язык или непримиримо ругаясь; передавали документы, смотрели на экраны своих ноутбуков. Словом, работа кипела, и в ней состояла реальная жизнь, в стремительный бег которой я тогда вовлекался. Дэйв Роф в круглых чёрных солнцезащитных очках с золотой оправой уже дожидался моего появления:

– Добрый день! Что ж, сделаем быстро: покажи вступление и отправляйся к Ниангу.

– Мне оно не нужно… Дэйв, можешь довериться мне? Я поговорю с Ниангом без шаблонов, по душам, и уже потом сделаю всё, как надо. Так будет лучше, я знаю себя! Позволь мне погрузиться в работу целиком.

В то утро Роф несколько преобразился: передо мной был активный, деловой лидер, неспособный устоять на месте.

– Без проблем! Послушай, делай, как знаешь, но соответствуй уровню. Надеюсь, у тебя всё получится. Мы все должны беспокоиться о музыке, не забывай об этом, – быстро проговаривал Дэйв, пока я улавливал его слова на фоне шелеста бумаг, телефонных звонков, горячих разговоров за дверью. – Отправляйся к нему и заставь его быть честным, но сам будь аккуратен. Он рыбка, ты рыбак, а твои вопросы – твои сети. В итоге я хочу видеть у себя на столе шикарно приготовленное блюдо. Это главное. Опять же, не волнуйся; делай то, что считаешь нужным, – на его столе зазвенел телефон, кто-то постучался; Роф помахал рукой, нахмурив брови, поднял трубку и, произнеся: «Позже!», положил её обратно, заканчивая свою речь, – я просто хочу убедиться, что ты, действительно, готов к работе.

– Я как никогда готов.

– Превосходно! Слушай и говори; никто не сделает этого лучше, чем ты, запомни мои слова. Итак, поехали! Обещаю, тебе понравится; вперёд!

Я покидал офис, когда из-за закрывавшейся двери он крикнул: «И помни, всё в твоих руках!» Я хотел спросить, зачем он поучает меня, но уже был половиной сознания на Южном Берегу, а также хотел спросить, зачем ему очки от солнца в помещении, но, думаю, он либо с глупой улыбкой ответил бы что-нибудь невнятное, либо уволил бы меня за странные вопросы.

И снова нужно было возвращаться на Южный Берег. Головная боль напомнила о себе. Я поймал такси.

Условия жизни и работы в таком месте были великолепными настолько, что я чувствовал какой-то нежданный конец всего. В чём была проблема? Всё шло хорошо, но мне казалось, что раздражение вот-вот нагрянет, что что-нибудь неприятное произойдёт; я не боялся потерять то, что приобрёл за последние дни, но не могли ведь неприятности позабыть о моём существовании? Но я старался отбрасывать подальше подобные мысли.

Когда я общался с людьми, моя широкая душа открывалась неправильно, как я полагал. Красивые мысли не умели выговариваться мною так, как того желал бы я сам, отчего я не смог влиться в общительный мир. Такое положение послужило ещё одной причиной, почему я решил стать писателем и излагать мысли на бумаге. Однако в молодости из-под моего пера выходило что-то, что не нравилось мне. День за днём я всё меньше понимал, что я хочу сказать, сообщить; я всё меньше узнавал самого себя.

Однажды появился человек, который вскоре после рождения влюбился в музыку. Сначала он ради веселья изредка слушал глупую, как он потом выражался, несложную культуру, но то были первые шаги, оставшиеся почти незамеченными, а затем подрос, изменился, перестал общаться с друзьями и вообще со всеми людьми, и в один великий момент уловил красоту звука, с чем связано одно важное для него событие: в нём загорелось пламя; и у каждого влюблённого в музыку есть такой переломный момент, когда открывается её внутренний мир; у каждого оно особенное и ценное. Он, молодой слушатель, не знал, как менять направление жизни и стоит ли следовать убеждениям. Но в одном он был уверен точно: его любовь к разной настоящей музыке не имела границ, без неё пламя, горящее внутри него, сожгло бы его дотла. Он не умел, да и не хотел играть на инструментах, но любил вечерами, ночами лежать на кровати в наушниках, когда кровь его шевелилась быстрее, но без ускорения; его сердце билось сильнее, но без двигающих импульсов. Он был чутким на звуки, обожал в особенности самые тонкие из них и вскоре заметил, насколько широк его кругозор в области звучания инструмента. Он знал имена, страны, жанры, стили и времена. Бывало, придёт он домой после утомительных занятий, включит громкость динамиков на полную, и польётся жизнь, миры чувств, ощущений. Тогда он возьмёт воображаемую гитару, начнёт подпевать своим гениям и улетит далеко. Незнакомый прохожий мог обратить внимание на его чуть приоткрытое окно, из-за которого доносился приглушённый звук, словно далеко проходило большое выступление. То были моменты истинного чувства, особенно в первые дни знакомства с композициями, потому что потом эмоции начали пропадать год за годом, пока юноша черствел к окружающему. На шестнадцатый год жизни хорошие музыкальные станции реже стали появляться на холодных железных путях взросления, исчезали с горизонта и старые. Оставались память, впечатления, любовь, но его разум крепчал, а сердце слабело, и душа требовала нового и непременно содержащего значение, смысл. Он писал песни, статьи, переводил книги. Вскоре он написал свои первые рассказы и опубликовал их. К его сожалению (и слепой ярости), комплементов не было, однако их отсутствие и справедливая критика заинтересовавшихся лиц впоследствии возбудили в нём страсть и желание бороться.

И Тоби боролся, но его мнение, которое он всегда твёрдо отстаивал, постоянно менялось, и он лишь пытался сохранить в себе свои лучшие качества, присущие его характеру, с которым молодой начинающий писатель шёл рядом и вместе с которым познакомился с пером и бумагой.

И теперь я отправился к Южному Берегу.

VI

Линия богатых домов раскинулась по берегу Атлантического океана, и чем дальше она отдалялась от моего нового дома, тем больше и краше были строения с террасами и участки с садами. Они располагались чуть дальше от берега, где находился песчаный пляж. Южный Берег был прекрасным полуостровом, и я жил в самом его начале, откуда был виден мост, а за ним – город, которого он соединял с нашими территориями.

Я захлопнул дверь автомобиля, прошёл в дом, побродил по комнатам, убеждаясь, что в нём никого не было. Красота обстановки окончательно убедила меня в том, что About The Sound Company – престижная компания, способная предоставить такую роскошную резиденцию своему далеко не самому важному работнику, и в этом я серьёзно ошибся.

И раньше моя жизнь была роскошной: дом, семья, учёба; тогда я не осознавал это, но впоследствии не мог не признать, что имел твёрдую опору под ногами. Мне казалось, что жилось плохо, жизнь как контакты, как связь с другими людьми была тяжела для меня. Поэтому я ждал изменений, новых идей, реализаций и релизов, когда мне было семнадцать лет и когда смутная цель моего существования пряталась глубоко внутри меня.

Я был одинок, и так же одинок был Фред Нианг, я знал точно. Он жил высоко на холмах над берегом, однако с пляжа не виднелся его одинокий дом. Когда человек один, он думает, просто думает, что очень страшно. Он не может убежать от себя: он говорит только правду человеку, смотрящему на него в зеркале; и это может привести к ужасному, к поступкам, к которым приводит мысль, заключение, теория. Я ненавидел зеркала, как и правду, которой калечил самого себя; мне было невыносимо смотреть в чужие глаза, а в свои глаза я смотреть вообще не мог. Но, несмотря на ненависть к правде нашей жизни, я уважал её и ещё больше ненавидел ложь. Как бы ни была тяжела правда, я не боялся и искал её. Она помогала делать правильный выбор и совершать честные поступки, на которые я, «критическая атака», находил в себе силы.