Властитель груш

– Вот как?

– Лили Серну, – спокойно сообщил Готфрид.

Кажется, даже имя Колёсного Дирка или самого канцлера империи не упало бы на пол так тяжело. Тревога нахлынула на широкие рожи женщины и евнуха, возопив: «Сукин сын не просто так её вспомнил!»

В глазах Агнетты, впрочем, мигнул проблеск надежды на простую случайность.

– Боюсь, сегодня она ушла погулять, Гёц, – хладнокровно посетовала она и хотела тут же что-то добавить, но делец не собирался давать ей и шанса.

– А завтра?

– И завтра тоже…

– А послезавтра? – вставил Альфи, не сводя с женщины глаз.

Краска сошла с её щёк, оттеснённая волнением к ушам. Тускло поблёскивавший фонарик надежды угас совсем.

– Мы ведь оба знаем, – медленно произнёс Готфрид, – что какой день не назови, её здесь не будет, да?

С минуту они молча смотрели друг на друга, насупившись, пока наконец Мамаша не повернула голову к Баклеру:

– Дорогой, позаботься, чтобы нас никто не отвлекал.

Толстяк мотнул головой и ретировался, тревожно потрясая на ходу щеками.

– Ну, ладно, поймал ты меня за руку, – проговорила женщина, бессильно откидываясь на спинку кресла. Её небольшие глазки, вмиг сделавшись враждебными и колючими, нацелились на Короля Треф. – Пришёл слупить с меня за молчание?

– Даголо ведь запретил посылать баб в трущобы, – упрекнул её Альфи.

– Всё было бы в порядке, если б тамошние пришибленные скоты вели себя как следует, – раздражённо прошипела она, в ответ сверкнув очами на шулера. – Не моя вина в том, что кое-кому за счастье девчонке кровь пустить.

– Только вот это была не простая девчонка, правда? – сухо заметил Гёц, спокойно выдерживая взгляд фрау Беккер. – Я знаю, что Старик к ней шибко привязался. Что он с тобой сделает, если узнает?

Она молчала, подняв глаза к портрету вельможи у них за спиной. Хороший вопрос.

– Честно говоря, я и сам не представляю, – делец сам же и ответил на него, пожав плечами. – Может, просто наорёт и заставит раскошелиться на шикарные похороны. А может, так взбеленится, что отправит за тобой Эрну с топором. Старик в последнее время непредсказуем. То перед смазливой мордашкой поплывёт, как пацан, то прирезать кого велит…

Сосредоточенное выражение никуда не делось с лица женщины, но буйная игра красок выдавала её с головой. С полнокровными пухлячками одно удовольствие играть в карты.

– Довольно неприятно, что за такой небольшой просчёт можно жизнью расплатиться, да?

Альфи нахмурился при словах о «просчёте», но в его сторону Мамаша теперь и не глядела. Тяжко вздохнув, она проворчала:

– Говори уже, к чему клонишь.

– Ты отвечаешь за праздник у Даголо.

– Допустим…

– Так оно и есть. Я хочу, чтобы ты устроила им такую гулянку, чтоб через пару-тройку часов половина парней совсем лыка не вязала. Особое внимание, конечно, нужно уделить вожакам – Старику, Карлу, Стефану, Дачсу. Пусть выпивка льётся рекой, пусть девки из них все соки выжмут. Запаси дурмана – кое-кто с радостью поставится.

– Что ты задумал? – проговорила Агнетта, заместо ладанки перебирая пальцами оправленный изумруд.

– Назовём это небольшим представлением.

– Я бы и так постаралась, но…

– Это не всё, – Готфрид прервал возражение на середине. – Мне нужно, чтобы в определённый момент вы позаботились о ребятах в карауле. Там наверняка будут Сик, Крюц и ещё пара скучных ребят, кто за отдельную плату ограничится одним стаканчиком и пойдёт присматривать за порядком. Их тоже надо чем-то занять.

– Это дело скверно пахнет, – женщина сильнее стиснула пальцами камушек.

– Тебе-то оно в любом случае ничем не грозит, – возразил Валет, непринуждённо болтая одной ногой. – Большой успех на скачках – все молодцы, заслужили хорошую пирушку, а ты и рада постараться. Случись что, про тебя никто и не вспомнит.

– Что случится?

– Это уж не твоя забота, – мягко отозвался Гёц, а Альфи молча усмехнулся. – Просто накачай их хорошенько и развлеки охрану.

Отняв руку от изумруда, фрау Беккер нервно почесала подбородок слегка подрагивающими пальцами. Поддержку Мюнцера Трефам обеспечивали его алчность и ненависть к Даголо. В случае Мамаши одного сребролюбия ни за что не хватит: слишком уж она боялась старого барона. Но пока, видать, не слишком верила, что даже за свою любимицу тот сделает с ней что-нибудь страшное.

– Так уж вышло, я узнал, где вы с ландскнехтами тело прикопали, – холодно произнёс делец, подталкивая её в нужную сторону. – Не шибко мне охота снова Серну тревожить, но я ведь не постесняюсь её из земли вынуть и к Старику притащить.

– Скотина ты безбожная, вот что, – процедила женщина сквозь зубы. – Сделаю я, как просишь. Но ты знаешь, сколько надо спиртного и дури, чтобы столько мужиков укатать?

– Знаю прекрасно.

Гёц Шульц, счастливый владелец второго по величине кабака в городе, утвердительно кивнул. Разумеется, это не поучение, а прозрачный намёк: страх страхом, а всё же неплохо бы подсластить пилюлю денежкой.

– Я возмещу половину твоих расходов. Остальное сама покроешь – ты же и так неплохо слупила за Серну с ребят Тиллера?

– Ладно, – пухлая ладошка потянулась к изумруду. Значит, и правда оттуда.

По лицу Альфи проскользнула гримаса омерзения, но и та уступила место нахальной лёгкой улыбке, когда Агнетта взглянула на него.

– Мессерам угодно что-то ещё?

Тон её потерял былую мягкость и любезность. Знакомая перемена: каждый второй раз примерно так её медовая личина и обращалась в нечто более откровенное и менее сладкое по мере того, как приходилось что-то уступать.

– Нет, мы довольно наговорили, – заметил Готфрид, поднимаясь со стула. – Альфи зайдёт к тебе позже, насчёт караульных.

Баклер как ни в чём не бывало сидел в кресле напротив Шикарной Комнаты и теребил перстень. Все детали разговора отпечатались на его лоснящейся харе наискось, от брылей до наморщенного лба.

– Баклер, дорогой! – позвал его Валет, прикрывая за собой дверь. – Слыхал, о чём мы толковали?

– Ну, так… – с видимой ленцой протянул евнух.

В отказ уходить всё равно без толку, а прямо заявить: «Само собой, я всё это время грел ухо на слуховой трубе, зачем я тут, по-твоему?» – чересчур прямо и смело для хитрожопого толстяка.

– Отлично, – Гёц подошёл ближе, чтобы звучать как можно менее уютно. – Если Мамаша вдруг засомневается, напомни ей о моей родне из Хафелена. Да скажи ещё, что Даголо всего двое, а Лахтсегелей – почти с десяток, не считая баб.

– Убедительная арифметика, – сипло отозвался Баклер.

Альфи издал последний смешок, мужчины коснулись пальцами беретов, отвечая отсалютовавшему им дворянчику, и вышли из борделя прочь.

Заведение скрылось за тем углом, что остался позади. Из-за другого угла в полусотне шагов показалась верхушка могучего портала собора. Сквозь витраж едва пробивалось мерцание – сам Святой Дидерик обращал к ним суровый рубиновый взор. На второй год в Кальваре Гёц привык и обычно просто туда не смотрел, но шулер не выдержал:

– Тебе не кажется, что в этот раз мы лишку хватили?

– Брось. Хватит с неё и половины.

– Я не о Мамаше и её тратах говорю, – сердито оборвал он на полуслове.

– А.

Гёц устало моргнул и опустил взгляд от осуждающих глаз Дидерика к мостовой – от возвышенных мыслей о том, не сам ли Святой-покровитель города снизошёл до них в лице своего тёзки Ткача, к тем делишкам, что тянули вниз.

– Это было нужно, чтобы прижать Мамашу, не больше и не меньше. Жаль девчонку, конечно, но кто-то всегда остаётся за бортом. В этот раз не повезло ей.

– В этот раз что-то чувствую я, словно дерьма наелся, – уныло протянул Валет.

Готфрид замедлил шаг, остановился и повернулся лицом к спутнику.

– А что, по сути, изменилось? Чем Серна отличается от того купчины, который до исподнего нам в карты проигрался, а потом повесился на вожжах? – Шулер отвёл глаза. – Большими глазами и упругими титьками? Это епископ тебе сказал, что-де душа в глазах и титьках заключена, а потому посягать на них больший грех, чем торгаша в петлю засунуть?

– Ну, да, теперь, когда ты меня пристыдил, всё стало гораздо легче и яснее, – проворчал Альфи. Заложив руки за спину, он побрёл вперёд, пиная на ходу камушек.

Подавив тяжкий вздох, Шульц поспешил следом.

– Если так уж тошно, сходи в церковь… Когда всё закончится. Или попробуй себя убедить, что это я во всём виноват. Хреновое утешение, но если повторить пару сотен раз…

– А к тебе, значит, грех не липнет?

Гёц пожал плечами.

– У меня будет время с Единым всё уладить. После того, как победим.

***

Что может быть лучше, чем с утра попозже окунуть рожу в бочку с прохладной водой, окатить ею череп, а после засунуть внутрь руки по самое плечо и выругаться, обнаружив ближе ко дну нечто, рядом с чем плескаться не так весело? Пускай даже для многих других это давно не утро.

Распрямившись, Эрна провела ладонью по лицу и вискам, смахивая остатки воды, шумно высморкалась в сторонку. Берт безучастно наблюдал, прислонившись к стене. Из других зрителей на заднем дворике Вихря – разве что свиные потроха, дремотная псина и верный меч на гвоздике. Человека, который раньше им владел, зрелище полураздетой плещущейся бабы равнодушным бы не оставило, но железяке-то всё равно.

Великан бросил отрез чистого полотна, которым мечница медленно вытерла голову и шею. Назойливая тупая боль в висках и мразотный привкус во рту никуда не делись, но теперь они как будто бы угасли. Можно мириться, можно попробовать прожить остаток дня.

– Ты в норме? – осведомился Берт.

Неподобающе высокий голосок сильнее обычного резанул слух.

– Может, внормее тебя, – фыркнула она, метнув в него скомканную ткань, и принялась натягивать чистую рубашку. – Проблеваться ещё ночью успела. У самого-то нога как?

– Пойдёт, – ровно отозвался великан.

От него это могло значить целую кучу состояний, от «мне каждый второй мать-его-шаг с мукой даётся» вплоть до «дерьмо вопрос, меня словно бы и не пырнули три недели назад до самой кости».

– Старик ждёт долю со Скобяного тупика. Сегодня к вечеру. Просил передать.

Эрна сплюнула и потянулась за дублетом.

– Старый хер мне теперь будет про каждое сопливое дело напоминать?

Берт молча пожал плечами.

– Туда сейчас и пойдём. К вечеру Сивый со своими, чего доброго, умотает куда-нибудь. А Мамаша никуда не денется.

– Угу.

Само красноречие, здоровяк сложил руки на груди. Половину её рассуждений вслух и вопросов он примерно так и комментировал. Не его вина, что большинство хоть кем-то да уважаемых людей покатывается со смеху, когда здоровенный мужик открывает рот и звучит ну прям как баба. Но они так долго бродили вместе, что нельзя было не привыкнуть к его молчаливости. Да и так много лучше, чем с трещоткой вроде Альфи Ренера.

– Пойдём, что ли?

Женщина обернула ремень с мечом вокруг пояса. Колокол собора как раз отбивал одиннадцатый удар. Самое время для деловой прогулки. Если повезёт, Сивый только-только начал думать о том, не пойти ли ему перекусить – а будучи голодным, не станет лишний раз выделываться, прежде чем отвалит плату.

– Надеюсь, надолго это нас не займёт…

– Сивый вроде кого-то выставил. Надо забрать долю.

– Тогда займёт, – изрядно помрачнев, Эрна ногой растворила парадную дверь «Вихря». К счастью, оскорблённых криков снаружи не последовало. – И ты, конечно, не знаешь, ни кого выставили, ни что взяли?

– Не.

– Ну, чудно. Обожаю после пьянки подробности налётов выпытывать.

Ей захотелось ещё раз сплюнуть, но запас злой слюны иссяк. Запоздало возникла мысль, что стоило захватить-таки с собой ковшик воды.

– Так зачем пила?

Женщина оглянулась. Далековато возвращаться. И после такого грозного пинка заходить обратно, смущённо прикашливать и осипшим пуще прежнего голоском выпрашивать немного водички… Ну уж нет.

– Да вот взбрело мне вчера побродить рядом с Прядильным квадратом и залепить камень в окно кому-нибудь из ткачей. А там на ночь глядя Гёц шастал.

– Зачем?

В отличие от Карла, вопросы о главаре Треф не вызывали у великана лихорадочного блеска в глазах или тряски в пальцах и коленках. Оттого и внимание они привлекали лучше. Если, конечно, ответы находились – а с Готфридом всё чаще сводилось к одному.

– За деньгами, вестимо, – буркнула она и решительно отвернулась от кабака в последний раз. – А ты чем развлекался?

– Рыбку удил.

Дорога много времени не заняла: Скобяной тупичок, территория Треф, винокурня Мюнцера у реки – все эти прелестные угодья составляли «западные марки» Грушевого Сада, раскинувшиеся вдоль границы с купеческим кварталом с севера на юг.

Просквозив через пару узких извилистых улочек от кабака в центре владений Шульца, Эрна и Берт обошли большой загруженный воз, совершенно напрасно оставленный без присмотра, перешагнули несколько подозрительных луж и оказались перед россыпью домов с лавками на первых этажах. На небольшом холмике в середине торчали самые старые строения, возведённые первыми скобянщиками Кальвара: так плотно друг к другу, что вошь в щель не протиснется.

В отличие от новостроя вокруг, старые дома образовывали глухой квадратный двор, как пикинеры, сбившиеся в огромную непоколебимую баталию. Ходила в городе байка о том, как в последний раз войско герцога Арлонского сумело ворваться в город лет семьдесят назад. Небольшой отряд рыцарей, опьянённых удачным штурмом, по неосторожности галопом заехал в Тупик, а засевшие там скобянщики и сапожники насовали им арбалетных болтов, камней, палок, железного лома и горшков с кипящим дерьмом по самые шлемы.

Даже глаз Эрны, несколько замутнённый с минувшей ночи, прекрасно видел: через такой проём рыцари могли бы залететь внутрь только верхом на свиньях. Но кальварцы очень любят истории о том, как их предки так или эдак отодрали арлонских нобилей.

– Кинем монетку? – предложил великан.

Писк раздался очень уж внезапно после продолжительного пути в молчании, и Эрна невольно вздрогнула.

– Нет, раз у Сивого добыча, сама к нему пойду.

Берт быстро кивнул и без лишних слов отправился к дому, нависающему над самой шикарной лавкой. Женщина же побрела прямо к Тупику.

О домах в центре заботится Гюнтер Сивый, о тех, что вокруг – Войцех Холемец; оба, так сказать, собирают налоги тут и передают Даголо, а если запаздывают, то Даголо посылает Эрну, или Карла, или Стефана, или… В общем, у Старика хватает тех, кого можно послать. И за каждым закреплён свой кусочек Сада.

По правде говоря, помнить о том, кто сколько в этом месяце не доплатил, совсем не его забота. Видать, после треклятых скачек ему почему-то взбрело в голову, что сама она всего в голове не удержит.

Оказавшись во дворике, мечница подошла к хозяйской двери (разумеется, на первом этаже – чтоб проще было туда-сюда добро таскать) и пару раз шарахнула по ней кулаком. Она выждала немного, прислушиваясь к паническим шорохам по ту сторону, и решительно дёрнула на себя ручку. Дверь подалась даже слишком легко.

– Кого там… – Сивый поднял на неё глаза, осёкся на полуслове и ухмыльнулся. – А, это ты. Отлично. А я как раз собирался послать кого-нибудь занести долю…

– Неужели?

Сипела она безбожно, но это всё равно много лучше, чем полчаса назад. Остатков вчера, застрявших поперёк горла, теперь стало как раз достаточно, чтобы говорить грубовато и неприветливо, но не жалко.

– Чего дверь не заперли? – добавила она и кивнула на стол с полуразвёрнутым рулоном ткани.

В углу валялся наполовину выпотрошенный тюк, из которого тоже торчало сукно. Выглядело всё подозрительно, но Эрна пока не спешила ругаться.

– Да на кой?

Гюнтер Сивый, плечистый мужик примерно одного с нею роста, фыркнул самым беспечным образом. К середине жизни он чем только не успел позаниматься, но преуспел лишь на ренте и грабежах по ситуации.

– Здесь ко мне никто без приглашения не сунется. А от тебя мне прятать вроде как и нечего, да?

– Угу.

Женщина ткнула пальцем в сторону тюка.

– Где взяли?

– У грисколького купчины, – хмыкнул Сивый, отечески приобнял детину с юношеским пушком над верхней губой, возившегося с тканью на столе, и небрежно взъерошил его соломенные волосы. – Эт’ племяш мой, Хюгел, тему нам надыбал. Грисколец-дурак припёрся со своим товаром. Приказчик Глауба хотел зелёным кушакам стукануть, но Хюгел тоже рядом крутился. Так что мы первые поспели.

Хюгел смущённо покраснел ушами, но зыркнул нагло и крайне самодовольно. Какой милый мальчик.

– Ладно, чего лясы точить, – Гюнтер отстранился от племянника, пошарил в сундуке у окна и вынул на свет божий кошель. – Вот, старикова мзда за месяц.

Она ловко поймала брошенный мешочек и подкинула его на ладони, недовольно хмурясь. Гёц как-то прихвастнул, что по весу мешка может определить сумму с точностью до талера. Её Господь обделил таким талантом, но тут недоставало столько, что и тяжёлая рука мечницы разницу уловила.

Не говоря ни слова, она развязала тесёмки и высыпала монеты поверх разворота ткани. Тут уж пришёл черёд Сивого рожу морщить.

– Остальное где?

– О-ох, ну, знаешь… – он взял небольшую паузу, громко почесал щетину на подбородке. – Скобянщики в этом месяце тоже не донесли. У нас же тут не трущобы, чтоб я им сразу пня давал, пришлось разрешить отсрочку…

– Я сюда пришла про отсрочки слушать, по-твоему?

– Да я вообще не знаю, чего ты пришла, – заметил вожак, скрестив руки на груди. – Я ж сказал Карлу, что через пару дней сам занесу, что должен.

– Какого хрена ты вообще к Карлу сунулся вместо меня?

– Ну-у, ты была так шибко занята…

Он нахально прищурился.

– С Трефами. На Кавальелле.

Эрна стиснула зубы, чувствуя, как свирепеет от этой ухмылочки, глубоко вздохнула и кашлянула, коснувшись пальцами горла.

– Дай горло промочить, – услышала она свой голос, чуть надломившийся по новой.

– Конечно – хочешь винца?

Удивительно, но вместо того, чтоб при словах о жажде схватиться за гульфик, Гюнтер потянулся к кувшину на окне. Женщина молча кивнула и отхлебнула из грубоватой глиняной кружки, глазами проследив поверх заднего её края за Сивым. Тот опустил кувшин на стол, повернулся к ней и подбоченился, чтобы из-за ссутуленных плеч не проиграть в росте.

Третий ворюга, чуть помладше Гюнтера, но с солидной плешью, скорбно вздохнул и занялся сбором монеток.

В мутноватой красной жидкости без труда угадывался плод тяжких трудов местных крестьян с местными чахлыми виноградниками, на вкус вязковатый и кислый. Горло тут же напряглось, размышляя, не выкашлять ли ему обратно то, что дрянная хозяйка задумала проглотить.

Сделав над собой усилие, она обуздала непокорную глотку и мужественно дошла до дна.

– Совсем жажда замучила? – сочувственно поинтересовался Сивый, демонстрируя неполный комплект зубов, когда Эрна сделала шаг ему навстречу и потянулась за кувшином.

С плотно сжатыми зубами она подняла глиняный сосуд со стола – и с огромным удовольствием раскрошила его вдребезги о голову вожака.

Хюгел и номер третий рыпнулись с обеих сторон стола почти сразу. Именно это «почти» и отделяло их от главной душегубки Даголо. Когда Сивый растянулся на полу и заревел от боли, левая рука женщины уже сжимала стилет, сияющий, как офицерская кираса.

Острие нацелилось на шею парня чуть пониже кадыка. «Тихо ты!» – мысленно цыкнула она мечу, свирепо гудящему с пояса: «Пусти кровь, давай!»

– Ну-ка брось эту штуку!

Плешивый, вооружившийся дубовой скамеечкой, недружелюбно засопел.

– Не то племяш кровью захлебнётся!

Скамейку покорно опустили на место. Хюгел застыл с разведёнными руками, пуча на неё разом испугавшиеся глаза и почти не дыша. Вот теперь точно хорошие мальчики.

– Сивый! Живой?

Эрна покосилась на Гюнтера, шарившего по полу вокруг себя в поисках опоры. Ни следа надлома в голосе не осталось – питьё, хоть и дрянное, всё же немного помогало. Прекрасная тошнотворная смазка для горла.

– С-сука… – простонал Сивый в ответ. Что ж, звук достаточно жизнеобразный.

– Тут кой-чего не хватает. Грошей на семь, если я считать не разучилась? Старик должен получить всё и сразу.

– Глюм, отсыпь ей… м-мать…

Плешивый Глюм медленно подошёл к сундуку, не спуская с неё глаз, достал другой свёрток с деньгами и украдкой принялся копаться в нём. Как будто она отсюда не видит, что там такая мошна припрятана, с какой можно целый сезон на боку лежать.

Держась одной рукой за голову, Гюнтер сумел отползти в сторонку и прислониться спиной к стене под окном.

– Глюм, у меня рука устала. Ты б не ковырялся там, как курица в дерьме.

Буркнув что-то неразборчивое, плешивый наконец вернулся к столу и демонстративно ссыпал обратно в кошель и то, что они поначалу хотели всучить, и «добавку».

– Отличненько!

Эрна резко отвела клинок от горла парня. Короткий алый штрих на коже тут же пустил скупую слезу.

Она обогнула стол и присела на корточки подле вожака. Кровь врезала по ушам недовольным гулом, но тихо клокотавший в груди гнев пока заглушал прочие позывы.

– Посмотри на меня, хер сивый, – негромко прошипела она, держа стилет наготове. Пальцы правой руки нетерпеливо постукивали по колену.

Сивый, перемазанный кровью и местным вином – поди разбери, что из этого дряннее, – медленно поднял голову. Один глаз залило, под кожей ходят желваки, правая ладонь сжалась в кулак так, что костяшки побелели.

«Давай, ударь меня», – раздался изнутри её другой голос; однако вслух она ничего не сказала, а Гюнтер без призыва и всего лишь с парой подпевышей дёргаться не стал.

– Если хочешь что-то перетереть, идёшь ко мне. Не к Карлу, не к Стефану, не к Старику или ещё какому фуфелу, а ко мне. Усёк?

– Усёк.

Он внимательно глядел на неё одним левым глазом. Смирением тут и не пахло, но оно ни к чему. Смирение только монаху на пользу.

– И в следующий раз, когда я сюда приду, я рассчитываю увидеть должное уважение, а не сраные девчачьи шпильки по поводу скачек и остального дерьма, усёк?

– Усёк…

– Славно!

Она занесла руку, чтобы напоследок расквасить Сивому нос, но за миг до удара передумала и похлопала зажмурившегося негодяя по щеке.

– Когда сбагришь сукно, я жду твою половину для Старика. Не заставляй меня за тобой бегать. Чем больше я бегаю, тем жирнее сбор.

Подхватив со стола мешок с деньгами, налившийся жизненными соками и подобающей тяжестью, мечница подошла к двери, только тут заткнула стилет за пояс и обернулась к троим мужчинам. Те дружно ответили ей взглядами, полными страха и ненависти.

Так и должно быть. Так, собственно, пару месяцев назад и было. Посмотришь – и душа радуется.

– Не налегали б на эту мерзость, – посоветовала она, так и не вспомнив, чем ещё хотела напутствовать их с порога, и постучала согнутым пальцем по виску. – Голова болеть будет.

***

С двенадцатым ударом соборного колокола Гёц спустился с Большого рёйстерского моста. От пяток до кончиков ушей его тут же объял воздух Красильного Угла, густо насыщенный запахами возгоняемого зелёного змия, нагретой мочи и дубильного состава из кожевенных мастерских в восточной части квартала. Столько денежных мест на одном маленьком пятачке, и каждое смердит так, словно там у Бёльса личный нужник.

Местный кабачок Лелой возвёл на холмике посреди зловонного района. Раньше тут жил ростовщик Брюггер – его вздёрнули ещё до приезда Готфрида в город. Видимо, смысл в том, чтобы в месте культурного отдыха уважаемых красильщиков и скорняков гулял ветерок и хоть немного разгонял миазмы.

Эффект не шибко впечатлял, но кальварцы любят говорить, что они хотя бы попытались.

В последний раз делец прокрутил в голове заход к соблазняющей беседе, ощупал кончиком языка верхние резцы и постучался в непривычно запертую дверь.

Приоткрылась она очень не сразу. В щели возникло смуглое лицо с серьгой в ухе, зато без половины носа. Харя амморийского разбойника, которого Лелой взял в подручные за полное отсутствие совести – такой просто так на двери не стоит.

– Ты, – спокойно заметил Диего Спанс и оглянулся куда-то внутрь зала. – Хотел чего?

– Лелой тут?

Спанс снова покрутил головой, вытянул губы в трубочку. Не слишком похоже на колебания. Скорее, на придуривание или страшный затуп. О пристрастиях полуносого амморийца Гёц не больно-то знал, но по крайней мере его зрачки сейчас имели нормальный размер.

– Заходи.

Перешагнув порог, делец обнаружил того, с кем смуглый играл в гляделки.

Джакомо Лелеотто собственной персоной стоял у противоположной стены, у самого входа на кухню, и замызганной тряпкой неторопливо тёр кровь на правой руке. Из-под окровавленного передника снизу выглядывали пёстрые чулки, сверху – простая рубаха и лицо, усталое и не слишком мудрёное.