Оплодотворитель

– Спасибо за понимание и до свидания, Родослав. – завершила коридорный разговор старший научный сотрудник и, звонко постукивая высокими каблуками по керамическим плиткам пола, легко с завораживающей грацией отправилась по своим делам.

– Всего наилучшего, Виктория Леонидовна! – оставалось, глядя ей в спину, ответить Муромскому.

***

Вечер в кафе «Радуга» проходил непринуждённо и весело. Вика и Род сидели вдвоём за маленьким столиком; ели необыкновенно вкусные салаты, пили грузинское вино, чередуя между собой сухое белое «Цинандали» и полусладкое красное «Киндзмараули»; наслаждались мороженным; говорили о каких – то забавных смешных историях; танцевали под музыку и песни вокально-инструментального ансамбля каждый раз, когда звучали медленные композиции и, пропуская ритмические. Объяснять подобную избирательность тем, что Родославу были противны африканские телодвижения современных танцев, означало бы вводить в заблуждение относительно его натуры. Напротив – иной раз он с большим куражом и вдохновением мог выдать такое хореографическое зрелище, которое восхищало мужскую половину компании и оставляло неизгладимое впечатление своей эротичностью у женской. Причина их танцевальных предпочтений лежала в другой плоскости. Сейчас, для звучащих в унисон душ Вики и Рода, экзотические па перед друг – другом казались неуместными и даже чуждыми.

У молодых людей возникло ощущение давнего знакомства. В обществе друг – друга здесь в кафе им было интересно, комфортно, по – особенному волнительно, а говоря одним словом – хорошо! Они не заметили даже момента, когда перешли на «ты». Вполне естественным проявлением взаимного расположения стали благосклонно принимаемые Викторией поцелуи её руки в знак благодарности за каждый танец. Многообещающей для Муромского стала податливость Вики с какой она отзывалась на его желание мягким надавливанием на талию привлечь во время танца партнёршу к себе настолько близко, что она, несомненно, не могла тактильно не чувствовать его сексуальное возбуждение. До закрытия кафе оставалась ещё масса времени, поэтому неожиданно для него вдруг прозвучали её слова о том, что, к сожалению, ей надо возвращаться домой.

– Хочу сказать тебе, Род, большое спасибо за чудесный вечер. Честно говоря, давно уже в моей жизни не было ничего подобного, но мне действительно пора…

– Может быть, ещё немного потанцуем.

– Нет, нет! Всё! Больше не нужно.

– Ну, хорошо, как скажешь. – Родослав, взмахнув рукой, позвал официанта, расплатился.

– Что ж, Вика, тебе тоже огромное спасибо. Я на долго запомню этот вечер в «Радуге» и тебя в этом милом платье. Пойдём. – Он галантно помог ей подняться из-за столика; она взяла его под ручку; и, входившие в кафе всего лишь знакомыми, они выходили из него уже близкими людьми.

– Давай немного пройдёмся, а потом я отвезу тебя на такси. Не возражаешь?

– Не возражаю.

Пешая прогулка действительно оказалась не продолжительной. Вскоре Род заметил зелёный глазок стоящего у тротуара свободного такси. Молодые люди сели на заднее сиденье, и, услышав адрес, водитель плавно тронул авто, быстро набирая скорость. Здесь в салоне такси произошло нечто важное этапное означавшее переход их отношений в фазу не просто близких, а уже интимных – они впервые поцеловались. Поцелуй был горячим, сумасшедше страстным, но не очень продолжительным. Вика Гессер вдруг отстранилась и, встретившись взглядами в зеркале заднего вида с водителем, смущенно проронила «Извините.»

– Ничего – ответил таксист – наше дело – таксисткое! Мы ко всякому привычные. И не такое у меня на заднем сиденье происходило по взаимности пассажиров – куда деваться!

От этих слов таксиста щеки у Виктории запунцовили, а у Муромского они вызвали новый прилив желания. Он снова потянулся к её лицу, но она остановила его порыв, прикрыв его губы своими нежными пальчиками.

– Не надо, пожалуйста, прошу тебя успокойся! – шептала она ему.

– Вика, ты просишь невозможного от меня. Быть холоднокровным рядом с тобой выше моих сил, но я могу оставить тебя, пока, в покое при одном условии.

– И что же это за условие?

– Вот оно: сейчас такси отвезёт нас не к твоему дому, а ко мне. У меня хорошая большая квартира, и живу я в ней вдвоём с мамой, которая будет только рада твоему визиту. Хотя, что же я вру-то? С мамочкой тебе, к сожалению, познакомиться не удастся – она у меня два дня как уехала в дом отдыха.

– А ты знаешь, Родослав, вообще – то я замужем!

– Вика, я знаю о тебе даже больше, чем мне хотелось бы знать. Просто некоторые твои сотрудники на удивление разговорчивые люди, и информация из них льётся, как из рога изобилия, даже если её и не требуют. Могу сказать в этой связи только одно: я уверен – сегодня, сейчас ничего из этого значения не имеет! Потом, конечно же, жизнь потребует принимать во внимание все её данности и обстоятельства, но сегодня ты и я будем ещё одним новым обстоятельством наших судеб. Я этого хочу, и ты этого желаешь! Ну, ведь ты же согласна со мной? – Погруженная в свои переживания и мысли, вызванные чувственной тирадой Муромского, Вика молчала. – Ведь согласна?! – Продолжал ни то спрашивать, ни то утверждать Родослав.

– Да! – наконец тихо и как будто не очень решительно вымолвила она, а потом ещё тише почти одними губами повторила, глядя в упор на него своим колдовским взором, – да, согласна.

Род, не отводя своего встречного горящего взгляда от рыже-карих глаз этой манящей женщины изменил первоначальный маршрут и уже через несколько минут таксомотор доставил их по названному адресу.

Войдя в безлюдный входной вестибюль, Род прижал Вику к себе, она, склонила свою голову к плечу Муромского, а левой рукой обвила его талию и уже единым силуэтом молча подошли к лифту. Лифт немедленно отреагировал на нажатую кнопку и гостеприимно открыл двери, предоставляя неярко освещённую тесную кабинку в полное их распоряжение, чем парочка не преминула воспользоваться, без промедления, слившись снова в страстном поцелуе, в котором, на этот раз Родослав дал полную свободу своим рукам, жаждущим исследовать точёную фигурку женщины, скрытую шелковистой тканью вечернего платья: узкую прямую спину, тонкую талию, полушария впечатляющих ягодиц, плавные выразительные обводы бёдер, небольшие упругие груди. Взаимное желание молодых людей было настолько сильным, что его удовлетворение могло состояться здесь же – в кабинке лифта, если бы дом Муромского оказался небоскрёбом, но дом был построен всего лишь двенадцатиэтажным, а квартира располагалась на десятом. По этой причине и второй сладкий поцелуй любовников прервался раньше, чем им хотелось.

Несколько шагов от лифта до входной двери они снова прошли молча. Не проронив не единого слова, открыли квартиру; закрылись на ключ, оставив ключ в замочной скважине; и, не включая свет, впились в друг – друга словно голодные хищники, готовые растерзать добычу. Почти не разрывая единения алчных ртов, стали порывисто не снимать – срывать одежду. Не добравшись даже до постели, сгорающая от любовной горячки пара скорее упала, чем легла на ковёр в гостинной и провалилась в бездну. Сразу же после того, как спина Вики коснулась ковра, Родослав оказался сверху между её ног, а готовый к бою его «гордый упрямец», встреченный и направленный рукой женщины, уверенно и мощно вошел в истомленную ожиданием плоть женщины. Уже через несколько мгновений соития, сопровождаемого непрерывными и усиливающимися стонами, они испытали первый одновременный оглушительный оргазм, не принесший, однако, любовникам ощущения насыщения. Напротив – первое удовлетворение страсти вовсе не погасило телесный пожар, а лишь чуть умерило языки его пламени, сохранив ровное жаркое горение. Не размыкая сплетения тел, они продлевали сладостное их единство на волнах ритмических встречных движений, пока ещё и ещё раз природа ни вознаградила их за усердие апогеями сладострастья. Тогда только к Роду и Вике пришло чувство нет не полного, а только частичного удовлетворения, которое позволило им хотя бы: чуть прийти в себя; принять освежающий душ, затем, завернувшись в большие махровые банные полотенца, пройти на кухню, чтобы выпить по чашечке кофе и потом, уже не лихорадочно, а спокойно, осмысленно, отдавая себе отчёт в своих намерениях, отправиться в комнату Родослава и устроиться на кровати, отнюдь не холостяцкой ширины. На этом хорошо приспособленном для любовных утех предмете мебели Род лёг под одеяло на спину, Виктория растянулась вдоль него рядышком. Приспособив удобно голову с взъерошенными после душа волосами у него на плече; левой рукой, протиснув её под сильной борцовской шеей, стала ласково теребить мужское жесткое ухо, а нежные пальчики правой руки одновременно приступили к возбуждающему путешествию сначала по рельефной груди, потом по бугристому животу и еще дальше к «упрямцу», который в момент встречи с трепетной разгорячённой путешествием ручкой желанной женщины ещё не вполне возгордился, оказавшись правда довольно весёлым, но всё – таки ещё не обуянным необходимой гордой радостью. Непродолжительного общения с тонкими умными пальчиками «упрямцу» оказалось достаточно, чтобы вновь налиться гордостью в полную меру.

Убедившись в боеспособности Муромского, Вика откинула одеяло и переместилась в положение наездницы. Проделывая все движения с удивительной ловкостью и грацией, она помогла наполненному горячей кровью «гордецу» найти своё, снова жаждущее встречи с ним, лоно и, используя собственные прижатые к торсу Рода голени, как опоры, начала головокружительную необузданную скачку, в которой она была сверху – повелительницей, владеющей мужской детородной плотью с желаемой полнотой соития. Безумство страсти продолжалось долго, пока обессиленные любовники, разъединившись в изнеможении, ни уснули.

***

После первой ночи с Родославом Муромским Вика проснулась первой. Спальня была обильно залита утренним светом. Они лежали неприкрытыми одеялом совершенно нагие, словно Адам и Ева до грехопадения; и Виктория не могла в такой момент отказать себе в удовольствии полюбоваться прекрасно сложенным телом Муромского, напоминающим своими пропорциями знаменитую античную статую юного Давида – победителя Голиафа, за исключением одного нюанса, подумав о котором она улыбнулась. Созерцание этого спящего телесного великолепия рождало в ней сейчас скорее эстетическое наслаждение, чем чувственное. Однако, Вики Гессер неизбежно и срочно надо было покинуть место своего грешного ночлега. Она на скорую руку оделась, привела себя в приемлемый вид и тихонько, но решительно направилась к выходу, оставив напоследок на телефонном столике коротенькую записку:

«Милый Родослав, созданное мной и тобой новое обстоятельство теперь оставит навсегда след в моей жизни и, думаю, в твоей памяти сотрётся тоже не скоро. Я благодарна тебе за вчерашний вечер, ночь и даже сегодняшнее утро. Но, мне кажется, что случившееся – только начало наших отношений, и какое – то продолжение может последовать. Сам встреч со мной пока не ищи. Виктория.»

***

Виктория Леонидовна приехала на работу за четверть часа до начала рабочего дня, что, вообще говоря, не входило в её привычки и, можно утверждать, противоречило правилу старшего научного сотрудника соблюдать небольшую трёх – пятиминутную начальственную задержку. Она прошла в свой кабинет и закрылась на ключ изнутри. Ровно в 9.00 раздался стук в дверь, и Вика услышала голос своего мужа и шефа Эдуарда: «Виктория Леонидовна, откройте пожалуйста. С вами всё в порядке? Это Эдуард Николаевич! Мне нужно с Вами поговорить.» Здесь следует пояснить: заведующий лабораторией Эдуард Николаевич Гессер в стенах института прилюдно позволял себе общаться с подчинённой ему по должности супругой только строго официально.

Преодолев усилием воли всё более нараставшие в душе смятение чувств и нерешительность, Виктория смело приблизилась на расстояние вытянутой руки к двери и после мимолётной паузы повернула ключ. Перед открывшейся дверью она увидела, естественно, сидящего на инвалидной коляске, Эдуарда с неестественным для него выражением лица ребёнка, обиженного несправедливым наказанием.

– Проходите пожалуйста, Эдуард Николаевич.

Пока шеф очень медленно и осторожно вкатывал себя в недостаточно широкий для инвалидной коляски дверной проём, Вике в голову пришли совершенно не ко времени мысли о этичности обращения к инвалиду – колясочнику с предложением «пройти» куда – либо. «В самом деле – подумалось ей – не воспринимает ли колясочник предложение «пройти», как издёвку. А если такое допущение правильное, то не лучше ли, не этичнее ли в подобных случаях предлагать «проехать». Нет, «проехать» тоже, пожалуй, неадекватно. Что же тогда? Может быть «вкатывайтесь», или «катитесь»? О нет! Это вообще ужасно!» Между тем Эдуард миновал, наконец, злополучный дверной проём, и Виктория Леонидовна прикрыла за ним дверь.

– Здравствуй, Вика. Что случилось? Ты где была ночью? Со школьной подругой решили расслабиться по-взрослому, переборщили с алкоголем и заночевали там – на даче? Опоздали на последнюю электричку? Ты же обещала, что вернёшься домой не позже одиннадцати вечера. Я переволновался! Не знал, что и подумать! Убили там вас, зарезали? Ну, что ты молчишь? Скажи что-нибудь.

Виктория слушала взволнованную сбивчивую речь мужа, не зная пока что ему сказать в ответ, то есть она не решила ещё для себя: надо ли озвучить сейчас наивную лживую, но щадящую психику Эдуарда и достаточно убедительную для него версию, объясняющую её ночное отсутствие, или, всё-таки, она должна рассказать правду о своей измене. Нет, она ещё не была готова к такой, по – любому нелёгкой для них обоих, исповеди.

– Эдуард, очень прошу тебя: давай отложим этот разговор до вечера. Я не очень хорошо себя чувствую. У меня болит голова. Обещаю дома вечером я тебе всё объясню. Пожалуйста!

– Хорошо, как тебе будет угодно. Тогда до вечера. И ещё мой совет: боюсь таблетка от головной боли тебе не поможет, а лучше бы принять что-нибудь от похмельного синдрома. Говорят, очень хорошо попить, например, огуречного рассола.

– Перестань! Ты что – уже записал меня в алкоголички?

– Нет конечно! Я просто искренне хотел тебе помочь. Ладно, всё, до вечера.

***

В квартире четы Гессер в этот вечер не было обычных, перемежаемых только раздельным чтением, разговоров на самые различные темы: из мира науки и, прежде всего, генетики; из сферы искусств, где преимущественное внимание супругами уделялось кинематографу, опере и театру; не чужда для них была и политика, в которой считал себя докой, разумеется, Эдуард Николаевич. Неудивительно поэтому, что беседы по политической тематике чаще всего сводились к пространным рассуждениям – лекциям Эдуарда с единственной, но благодарной слушательницей Викой, вставлявшей время от времени свои весьма уместные реплики, позволявшие лектору считать, с определённым основанием, свою политологию убедительной и логичной. Сегодняшний семейный вечер не располагал к обычности. Добравшиеся с работы домой, как это бывало нередко и раньше, раздельно и немного в разное время, супруги почти не общались, обмениваясь лишь редкими отдельными предельно короткими фразами в два – три слова. Ужинали, практически, молча, прекрасно понимая причину такой, несвойственной для них, немногословности. Эдуард не хотел инициировать начало предстоящего тягостного разговора, а Виктория всё не находила подходящего момента для обещанных и, значит, всё равно неизбежных объяснений с мужем.

Наконец, когда Эдуард Николаевич уже сидел перед телевизором, нарочито подчёркивая всем своим видом сосредоточенность на ежедневной новостной программе, Виктория подошла к нему со стороны спины и произнесла ключевые слова: «Эдуард, я обещала тебе объяснить вчерашнее.» Её несчастный супруг, ждавший этого момента и, как ни парадоксально, одновременно не желавший услышать какие-то «показания» жены по вчерашнему семейному казусу, едва заметно вздрогнул, и, не поворачиваясь к Виктории, сказал: «Ну, говори, слушаю тебя, Вика.»

– Может телевизор лучше выключить?

– Хорошо, давай выключим. – Подкатив коляску вплотную к телевизору, Эдуард нажал на кнопку. Телевизор отреагировал резким щелчком, затем агонизирующей вспышкой на экране и погас. В комнате стало вдруг настолько тихо, что стал слышимым мерный стук секундной стрелки на больших настенных часах.

– Знаешь, передо мной стоит очень непростой выбор: солгать тебе, или рассказать тяжелую для нас обоих правду. Солгать сейчас было бы нетрудно, ведь ты уже и сам нашел правдоподобную версию, объясняющую то, что произошло со мной вчера. Но тогда это означало бы для меня необходимость и дальше наматывать клубок лжи, а жить с ядовитым клубком в душе я просто не смогла бы. Поэтому я решаюсь на второе – на правду. Эдуард, я виновата перед тобой. Я обманула тебя с поездкой со школьной подругой на её дачу. Никакой подруги не было! На самом деле весь вечер и ночь я провела с мужчиной. Я изменила тебе с ним. Прости!

Эдуард Николаевич, слушая признания супруги, продолжал неподвижно сидеть в своей инвалидной коляске к ней спиной, лишь всё ниже склоняя голову к груди. Затем после её «прости», повернул коляску и, глядя на Вику каким – то потухшим взглядом тихо произнёс:

– Ну, спасибо тебе за правду, Виктория. Ты вот сказала, что не смогла бы жить с клубком лжи. Что ж, значит, у тебя на душе, наверное, впредь будет светло. А ты, случайно, ни задала себе вопрос – смогу ли я жить с этой твоей правдой? Что мне то теперь делать, скажи.

Вика, не отводя глаз от искаженного душевными терзаниями лица мужа, искала нужные слова и, не находила их. Она бросилась к креслу, и, прикрыв похолодевшими ладонями глаза и щёки, пылающие жаром от нахлынувших переживаний, стала маятником покачиваться из стороны в сторону. После непродолжительного пребывания в состоянии транса, ей удалось снова вернуть самообладание.

– Послушай, я отдаю отчёт в том, что у тебя сейчас твориться на сердце, но пожалуйста, возьми себя в руки. Давай всё-таки попробуем спокойно осмыслить произошедшее во взаимосвязи со всеми обстоятельствами нашей прошедшей и предстоящей жизни. В конце концов мы с тобой оба учёные, а, следовательно, можем и должны находить психологические опоры в доводах разума, а не в эмоциях.

Эдуард Николаевич, поставив локоть на подлокотник коляски и подперев рукой подбородок, смотрел куда – то в сторону и вниз, никак не обнаруживая своего отношения к рассуждению жены – изменщицы, к которой сейчас он испытывал чувство очень близкое к ненависти. Однако Виктория, расценив молчание мужа, как знак его внутреннего согласия с её посылом, уже несколько смелее продолжила свой покаянно-объяснительный монолог.

– Да, Эдуард, оказывается во мне очень сильно женское начало и мне не хватило сил противостоять силе инстинкта. Естество моё стремиться к материнству. Я хочу стать матерью. Поверь, с самого начала нашего супружества я желала от тебя забеременеть; и, хотя мы с тобой никогда не разговаривали о ребёнке, вспомни – я никогда не предохранялась и не требовала контрацепции от тебя. Несомненно, мы любили друг – друга и близость с тобой мне приносила глубокое удовлетворение. Как женщина, я была с тобой счастлива, но почему – то беременность не наступала; и мне стали приходить в голову мысли о своей детородной неспособности. Я ничего тебе не говорила о своих сомнениях на этот счёт, и в тайне от тебя прошла все обследования у специалистов. Вердикт врачей был единодушный и однозначный – детей у нас с тобой не было бы никогда! И причина тому не моя женская неполноценность, а твоё мужское бесплодие, обусловленное олигозооспермией – критически недостаточным количеством сперматозоидов.

– Подожди, а на основании чего, собственно, могло быть вынесено такое категорическое определение в отношение меня? Я, ведь, не обследовался!

– Личное присутствие мужчины требуется не всегда. В некоторых случаях достаточно сдать на анализ сперму. Поскольку твоё бесплодие могло не подтвердиться, мне казалось тогда правильным до определённого момента не посвящать тебя в эти мои деликатные хлопоты. Вспомни, иногда тебе очень нравилось оргазмировать, прижимаясь к моим ягодицам. Собранной в такой момент салфеткой спермы оказалось достаточно для исследования. К сожалению, предположение в отношении тебя подтвердилось; а вскоре с нами случилось несчастье.

На этом месте Вика, будто запнувшись, остановилась. Возникла довольно длительная тягостная пауза. Погруженные в пучину чувств и мыслей супруги Гессер сидели: она в кресле, он в инвалидной коляске и молчали, глядя не на друг – друга, а в собственные растревоженные души. Наконец Виктория, вздрогнув всем телом, сбросила оцепенение и вновь вернулась на путь откровений, невероятно трудных, но необходимых.

– Раз уж у нас сегодня такой вечер правды, сейчас я тебе скажу самое главное. И очень надеюсь, что ты сумеешь понять меня и отнестись к этому не эмоционально, а здравомысленно. Эдуард, я хочу, чтобы наша семья стала нормальной в полном смысле настоящей семьёй – я хочу, чтобы у нас был ребёнок, но – не из детского дома! Нет! Конечно, отсутствие желания взять в семью сироту добавляет в мою характеристику ещё одну дрянную черту. Пусть так. Тем не менее я сама способна и желаю зачать и родить от мужчины с безупречной наследственностью своего родного здоровенького малыша. А предчувствие мне обещает замечательного умного сильного сына, который наполнит новым важным смыслом нашу с тобой семейную жизнь!

Виктория, тщательно подбирая и выстраивая слова, произносила готовые фразы заметно медленнее свойственной ей манере речи, внимательно всматриваясь в лицо мужа в надежде увидеть на нём изменения, свидетельствующие об отношении к тому, что она говорила; но безуспешно, ибо ни один мимический мускул на закаменевшем лице Эдуарда Николаевича не выдавал хода его мыслей и чувств. Вика продолжала:

– Вероятно, у тебя появился вопрос. Откуда у меня такая уверенность в безупречной наследственности выбранного будущего биологического отца. Отвечу откровенно тебе и на этот вопрос. Мужчина, с которым я провела вчерашнюю ночь и который может стать…

Здесь в размеренной речи Виктории Гессер вдруг возникла заминка, в продолжение которой она искала нужное точное понятие, но таковое не находилось. Все известные понятия, обозначающие ролевые статусы мужчины по отношению к женщине: муж, друг, альфонс, любовник не были адекватными сути её новаторской социальной идеи. Всё же экстренная мобилизация ума помогла решить интеллектуальную задачу, и она продолжила изложение своего видения возможного будущего.

… может стать оплодотворителем – это один из привлечённых к участию в моей диссертационной работе добровольцев – Родослав Муромский, который был включён в условно здоровую группу, а дальнейшие исследования показали, что Муромский обладает редчайшей генетикой. Люди с такими показателями среди современных поколений, ты сам это прекрасно знаешь, встречаются не чаще, чем один человек на десять миллионов. Ты можешь взять уже подготовленные материалы по диссертации с данными по Муромскому и убедишься сам в его уникальной наследственности.

Я понимаю, Эдуард, что после моей женской измены, тебе трудно верить мне, но, всё-таки прошу тебя, ради всего совместно пережитого – радостного и печального, поверь мне: по – человечески я тебе останусь верна и не оставлю тебя никогда, если только ты сам меня не прогонишь. Клянусь: сын, которого я рожу, ни при каких условиях от меня не узнает кто его биологический отец и он будет считать своим отцом и любить только тебя. Обещаю тебе, что Муромский никогда не увидит рождённого мной своего биологического сына. Это всё, что я должна была тебе сказать, и объяснить, Эдуард.

Снова в семейном гнезде четы Гессер повисла тишина, но не благостная, не умиротворяющая, а наполненная волнами напряжения и тревожного ожидания. Наконец, Эдуард Николаевич поднял голову и, встретившись взглядами с Викторией, произнёс спокойно и бесчувственно охрипшим голосом, выдавшим всё же, глубину его душевного смятения, несколько слов, подводящих черту под безумно трудным диалогом.

– Я могу понять тебя, Вика, как женщину, которая хочет стать матерью, но пока не в состоянии для себя решить: надо ли мне быть твоим мужем и отцом твоего ребёнка. Сумею ли я найти нравственные силы принять всё это – не знаю! Дай мне время.

***

После признаний супруги в своей измене, её сложных объяснений причин и мотивов Эдуард Николаевич никак не мог уснуть. Растревоженное сердце не хотело покоя и неутомимыми мощными толчками гнало взволнованную кровь по артериям и венам, обильно орошая воспалённый мозг учёного, в котором вновь и вновь прокручивались эпизоды минувшего вечера, и синхронно с пульсом в голове звучали слова: материнство, оплодотворитель, сын. Уже далеко за полночь он подумал, что одному ему не найти ответа на поставленные самому себе извечные вопросы: кто виноват и что делать, а это значит одно – ему не обойтись без совета мудрого, авторитетного в семейных делах, человека. Таким человеком была, конечно же, его собственная мама. «Правильно: надо завтра же, нет – уже сегодня съездить к родителям. Заодно и проведаю как они там мои старички.» -Принял он для себя вымученное бессонницей решение и, наконец, уснул.