Цена моего «Да»

Я отложила вилку.

– Мы не говорили, что…

– Ты не говорила. – Он перебил, голос стал чуть резче. – У меня на работе люди находят время и для семьи, и для дел. А ты каждый вечер приходишь с этим лицом, будто тебе должны за то, что ты живёшь здесь.

– Потому что я ничего не просила, – сказала тихо, не поднимая взгляда. – Ни дома, ни этой жизни. Это всё было твоим выбором.

Он резко стукнул по столу. Стекло на столе звякнуло.

– Осторожнее с тоном, Бриэль. Я всё ещё твой муж. И ты живёшь за счёт меня, как бы тебе ни хотелось думать иначе.

Я сжала салфетку в кулаке. Ничего не сказала.

Он взял бокал, залпом выпил.

– Мне надоело смотреть, как ты с утра до вечера отрабатываешь свои комплексы перед пациентами, будто это что-то значит. У тебя есть дом, муж – а ты всё ещё играешь в самостоятельность.

– Это не игра, – тихо сказала я. – Это единственное, где я чувствую себя собой.

Он с силой поставил бокал. Стекло треснуло – тонкая полоска по краю, как паутина. Но решил не продолжать и вернулся к еде.

Я доела почти в тишине. Разогретое ризотто с лососем – как всегда, идеально. И как всегда, безвкусно, потому что каждое слово, каждый взгляд за этим столом уже вызывали напряжение в теле, будто мышцы сами знали – сейчас начнётся.

Антонио положил нож и вилку на край тарелки, откинулся назад, оглядывая меня долгим, тяжёлым взглядом.

– Ты хотя бы могла переодеться, когда пришла домой. А не сидеть здесь, будто это столовая для персонала.

– Я переоделась. Это платье – хорошее.

– Оно на тебе висит. – Он отпил вино и добавил уже тише: – Или ты стараешься быть как можно менее привлекательной? Удобная стратегия, если хочешь, чтобы от тебя отстали.

Я не ответила. Просто отпила воды, опуская взгляд. Секунда. Потом другая.

– Опять молчишь? – усмехнулся он. – Вечно из себя жертву строишь. Я, значит, монстр, а ты несчастная. Хотя я, между прочим, тебя спас. Без меня ты бы ночевала под ментовкой вместе со своими родителями и братом.

– Знаю, – тихо, как можно спокойнее.

– Знаешь? А ведёшь себя так, будто у тебя всё само по себе. Работа, статус, дом, карьера. Кем бы ты была без меня, милая? Сестрой пьяницы, врачом на ставку? Да кому ты вообще была бы нужна?

Он наклонился ближе. В голосе появилась насмешка, почти ласковая.

– Кроме меня тебя никто бы не захотел. Ты сложная. Холодная. Слишком умная для простых мужчин и слишком гордая для богатых. Но не забывай, куколка, я тебя принял. Люблю. Дал тебе всё.

Я сжала вилку. Глубоко вдохнула, не поднимая взгляда.

– Это не любовь.

– А что это тогда? – Он наклонился ближе, шёпотом. – Ты же сама согласилась. Вышла замуж. Или тебе нравится играть в жертву? Удобно, да?

Я поднялась со стула и хотела уйти – просто дойти до лестницы, до комнаты, до тишины.

Но он оказался рядом раньше.

Резко.

Как всегда.

Его рука легла мне на талию, будто случайно притягивая ближе, чтобы моя спина касалась его груди. Пальцы скользнули чуть ниже, слишком уверенно. По телу пробежались мурашки.

– Не убегай так быстро, – прошептал Антонио. Его дыхание скользнуло по моей щеке. – Мы же даже толком не поговорили.

– Мы говорили, более чем.

– Нет, ты молчала, как всегда. Ты умеешь только смотреть своими стеклянными глазами. Думаешь, это делает тебя загадочной? Это делает тебя скучной, Бриэль. Скучной и холодной.

Он сжал талию чуть сильнее, заставив меня развернуться к нему лицом. Ладони упёрлись в его грудь, обозначая границу.

– Не сейчас, Антонио. Я устала.

– Ты всегда устала. – Его голос стал жестче. – Может, тебе стоит взять отпуск? Или уйти с работы вообще. Тогда у тебя будет время на мужа.

Он нагнулся, его губы коснулись моей шеи. Я вздрогнула. Его руки скользнули по спине, ниже, к бёдрам. И резко попыталась отстраниться, но он перехватил за запястья больно сжимая, а в голове возникло понимание, что появятся синяки. Он всегда оставлял отметки, чтобы я не забывала, кто тут главный.

– Антонио, – голос всё ещё ровный, но внутри – дрожь, мерзкое ощущение, как будто вся кожа горит. – Я сказала: нет.

– А я сказал: хватит этих игр. – Его голос теперь тихий, но сдержанный гнев в каждом слове. – Ты моя жена. Я имею право прикасаться к тебе. Или ты забыла, где твоё место?

Он снова попытался поцеловать. Я резко отвернулась.

– У меня месячные, – выдохнула. – И я не хочу. Просто… не хочу.

Он застыл. Глубокий вдох. Сильная хватка за шею, и ожидание чего-то жесткого, но всё что он делает, – тяжело выдыхает и убирает руку.

А потом – шаг назад. Улыбка, но сжатыми зубами.

– Конечно. Как удобно. У тебя либо месячные, либо истерика. Ни ласки, ни страсти. Ты просто… тело. Холодное. Никакое.

Он выпрямился, поправил рукав.

– Иногда я думаю, что зря сделал тебе это предложение. Нужно было выбрать кого-то попроще. Ту, что умеет улыбаться. Ложиться рядом не как жертва, а как женщина.

Он прошёл мимо меня. Телефон зазвонил.

– Алло… Да. Я выезжаю.

Пауза.

Он остановился у двери, не оборачиваясь:

– Мы продолжим позже. И, надеюсь, куколка, ты к тому времени перестанешь себя вести как монахиня.

Хлопок двери. Тишина.

Я стояла, не двигаясь. Запястья всё ещё пульсировали.

Тепло его рук – будто ожог.

Поднимаясь наверх, медленно, будто ноги были ватными, старалась успокоить сердце, готовое выпрыгнуть из груди. В доме было тихо. Слишком. Даже часы в коридоре казались осторожными, как будто боялись нарушить хрупкое равновесие между тем, что было, и тем, что пыталась не чувствовать.

Зашла в ванную, щёлкнула по выключателю. Свет был мягкий, тёплый, почти уютный.

Повернула кран – вода потекла в глубокую белоснежную чашу, гулко наполняя пространство звуком.

Пара капель попала на кафель – странно, как тихо это тоже звучало.

Я подошла к зеркалу.

Остановилась.

Долго смотрела на своё отражение.

Высокая. Худощавая, но не болезненно – кость тонкая, ключицы острые.

Кожа – светлая, с лёгким персиковым оттенком. Волосы – до лопаток, тёмные – почти чёрные, сейчас собраны в низкий узел, выбившиеся пряди обрамляли лицо.

Глаза – серо-зелёные, спокойные, но сейчас в них было что-то чужое. Усталость, смешанная с какой-то бессильной злостью.

Люди в округе всегда говорили: “Ты красивая. Такая… утончённая.”

Но в этом отражении себя почти не видела. Только оболочку.

Я медленно расстегнула молнию на платье. Опустила ткань до пояса.

Левое плечо – синеватый след, похожий на размытое пятно краски. Уже не новый. Но ещё заметный.

Ниже – на внутренней стороне руки – два пятна, будто кто-то схватил слишком крепко. Потому что и правда схватил.

Я прикоснулась к одному из них пальцами. Не сильно. Но почувствовала: боль всё ещё там.

Каждый раз он говорит, что любит.

Каждый раз после – молчит.

А я… Просто надеваю платье с рукавом и иду на работу. Как будто ничего не происходит.

Развязываю волосы, что рассыпаются по плечам.

Снимаю бельё и вздыхаю.

Вода в ванне почти набралась. Пар лёгким туманом поднимался к зеркалу, стирая границы между мной и моим отражением.

Хотела раствориться в этом паре. Исчезнуть.

Хотя бы на час.

Пусть бы ничего не чувствовать.

Ни памяти тела. Ни памяти сердца.

Глава 2

Бриэль

Я открыла глаза резко, будто кто-то внутри меня закричал.

В комнате было уже светло.

Я резко повернулась к тумбочке, взгляд – на часы.

08:47.

Чёрт.

Сердце сорвалось вниз.

С работы не звонили, но уже точно должна была быть в больнице. Я всегда приезжала раньше – чтобы всё проверить, спокойно войти в ритм… А сейчас…

Сорвалась с кровати почти в прыжке.

Халат – в сторону, в шкафу выхватила тёмно-синее платье до колен. Волосы – быстро причесала, даже не глядя. Умывание – в ледяной воде.

Схватила медицинскую папку, сумку, ключи.

Сердце билось в горле.

Я уже бежала вниз по лестнице, когда услышала его голос:

– Доброе утро, красавица.

Антонио сидел за столом в белой рубашке, без галстука, чашка кофе в руке. Он смотрел на меня с той ленивой, самодовольной ухмылкой, которую я ненавидела.

– Ты не собираешься хотя бы позавтракать?

Я резко остановилась.

Глянула на часы в коридоре.

– Опаздываю, Антонио! Почему… почему не сработал будильник?

– Потому что я его выключил, – сказал он спокойно, не поднимая голоса. – Хотел, чтобы мы провели утро вместе. Без спешки. Без твоей вечной “работы”. Хоть раз.

Я застыла.

У меня даже не было слов.

– Ты что, издеваешься?

– Нет. Я твой муж и хочу проводить с тобой время. Это нормально, Бриэль. Ты ведёшь себя так, будто я враг, а не человек, который любит тебя.

– Любит?! Ты называешь это любовью? Выключать мой будильник, ставить под угрозу мою работу, мою репутацию? Это контроль. Это… это не любовь, Антонио, это – насилие.

Он резко встал из-за стола, чашка звонко ударилась о фарфор.

Лицо его стало другим – холодным, сдержанным, но с теми вспышками в глазах, которые я уже знала.

– Не перегибай. Ты бы вообще не работала, если бы я не позволил. Ты – в этом доме, в этой жизни, потому что я тебя сюда пустил. И мне плевать, сколько у тебя пациентов. Ты должна быть женой, а не просто квартиросъёмщицей с кольцом на пальце.

– Ты не дал мне выбора, – голос уже срывался на крик. – Ты сам всё решил. А теперь хочешь, чтобы я была благодарна за клетку?

– Лучше клетка со мной, чем свобода, где ты никому не нужна.

Я замерла.

Молчание. Только дыхание, горячее от злости.

Развернулась на каблуках, резко, почти ломая ритм шагов.

Дверь хлопнула так, что, кажется, зазвенели стекла.

Я ехала, прикусывая губу, чтобы не закричать. Чтобы не разреветься прямо за рулём.

Он украл даже утро. Даже тишину перед началом дня.

И каждый раз, когда он говорит: “Я люблю”, слышно лишь: “Ты – моя вещь”.

Сегодня был новый день.

Но я чувствовала себя так, будто проснулась в том же аду, просто в другой одежде.

Ворвавшись в больницу, как буря пролетела мимо медсестры на ресепшене, с коротким кивком вместо приветствия.

Переодевание – в спешке. Халат, карточка на груди, волосы в пучок поуже. Никакой косметики – стерильная версия себя. Только гнев внутри, свернувшийся плотным комком между рёбрами.

Список пациентов – на планшете. Первым в списке значился: Энцо Торелли, палата 208.

Я втянула воздух. Подняла подбородок.

И пошла.

Дверь открылась легко. Он сидел на кровати – уже одет, в серой хлопковой футболке, с книгой в руке. При моём появлении сразу отложил её и чуть приподнялся. Его лицо озарилось лёгкой, спокойной улыбкой.

– Доктор, доброе утро.

– Что в этом утре доброго? – вырвалось с раздражением, прежде чем я успела себя остановить.

Он чуть приподнял бровь. Улыбка осталась, но в ней мелькнула игра.

– Пожалуй, ничего. Особенно если судить по вашему тону, – он наклонил голову. – Я что-то сделал?

Я застыла, чувствуя, как пылает лицо.

Вот же… замечательно.

Срываюсь на пациента. На единственного, кто за всё утро не кричал на меня, и не требовал, чтобы я была кем-то ещё.

– Простите, – выдохнула, опустив взгляд. – Это не должно было звучать так. Просто… утро вышло напряжённым.

– Понимаю, – мягко сказал он, и вдруг в голосе появилась лёгкая насмешка:

– Надеюсь, виноват не кофе в больничной столовой?

Я подняла глаза и – впервые за утро – едва заметно улыбнулась. Совсем немного.

Он заметил это. И не стал давить, не стал спрашивать. Просто перевёл взгляд обратно на столик.

– Вам стало лучше? – спрашиваю, взяв планшет в руки. – Голова не болит, температура в норме? Анализы уже должны скоро прийти и, если все хорошо, вы можете отправиться домой.

– Всё отлично. Почти скучно. Даже жаль – мне кажется, я привык к вашему голосу.

Я чуть напряглась от этой фразы.

Слишком личное. Но не прозвучало грубо. Просто… неожиданно. Не в лоб, не с наглостью.

Просто факт, сказанный с лёгким оттенком тепла.

– Постараюсь не дать вам повода соскучиться, – произнесла уже спокойнее. – Но только в рамках терапевтической этики.

Он рассмеялся негромко, искренне.

И впервые за долгое время я почувствовала, как гнев внутри меня чуть сдулся. Как будто на секунду я дышала свободно.

Сделав отметки в планшете, бегло пробежалась по последним записям, машинально проверяя пульс на его запястье. Кожа тёплая. Ровное биение. Никаких отклонений. Всё в норме.

– Подозреваю, вы не относитесь к пациентам, которые начинают жаловаться на что-то новое, как только их хотят выписать.

– А вы – к тем врачам, которые скучают по жалобам? – улыбнулся он, чуть наклоняясь ко мне ближе. – Или просто хотите, чтобы я остался?

Я на секунду задержала дыхание.

Легко. Играючи. Без вульгарности.

Но прозвучало… слишком близко.

Хотя, может, это я просто слишком близко всё воспринимала.

– Я хочу, чтобы мои пациенты выздоравливали, – ответила сдержанно, отстраняясь. – Всё остальное – не моя компетенция.

– Жаль, – спокойно сказал он, не убирая взгляда. – Потому что кажется, вы единственный человек здесь, с кем действительно хочется говорить.

Я чуть напряглась, пальцы крепче сжали планшет.

– Я ваш лечащий врач. Не больше. Не стоит путать вежливость с чем-то личным.

– Но вы сейчас не вежливая. Вы – настоящая. И мне это нравится. – Он слегка пожал плечами, как бы извиняясь. – Простите, если сказал лишнего. Просто… вы очень красивая, когда злитесь. Хотя уверен, это опасно – говорить такое доктору.

Молча посмотрела на него секунду-другую, прежде чем отвернулась.

– Отдыхайте, господин Торелли. Я ещё вернусь позже.

И уже собиралась выйти, но услышала за спиной:

– Всё же вы больше похожи на кого-то, кто прячется, чем на того, кто злится.

Я замерла у двери.

Но не обернулась.

– Вы, вероятно, переоцениваете свою наблюдательность.

Я вышла из палаты Торелли, всё ещё ощущая в себе неприятное покалывание – от того, насколько легко он меня прочёл. Это злило. И пугало.

Но впереди был обход.

И десятки других лиц, забот, историй.

В палате 213 – Мили, девочка с астмой. Девять лет. Худенькая, с огромными глазами и мягкой игрушкой под мышкой, которую она ни на секунду не выпускала из рук.

– Как дышим, Мили? – Я села рядом, на краешек кровати. – Всё спокойно ночью?

Она кивнула, а потом неожиданно улыбнулась и прошептала:

– Я нарисовала вас. Хотите посмотреть?

Я рассмеялась и кивнула.

На клочке бумаги была кривая фигурка с халатом и огромным шприцем в руке. Подпись: “Доктор Бриэль – волшебница”.

Сердце немного отпустило.

Потом – палата 219. Пожилая пара, супруги Карли. Ему – 83, ей – 79. Он лежал с переломом шейки бедра, она не отходила ни на шаг. Плела ему носки из серой пряжи, прямо здесь, в палате. Когда я вошла, они оба улыбнулись.

– Моя любимая доктор, – сказала синьора Карли. – Хотите чаю? Я в термосе принесла.

– Только если с любовью, – улыбнулась, проверяя показания на мониторе.

– Другого не держим, – подмигнул старик, с трудом приподнимаясь.

Эти минуты были якорем.

Они напоминали, зачем я здесь. Зачем вообще всё это терплю.

К полудню я уже почти потеряла ощущение времени. Рука слегка дрожала от кофе на голодный желудок, голос охрип.

Зайдя в свой кабинет, прикрыв дверь, позволила себе выдохнуть.

Облокотилась на стол, прикрыла глаза. Две минуты тишины.

Стук в дверь.

Лёгкий, нерешительный.

– Да?

Вошла девушка – новая, я видела её мельком в ординаторской. Молодая, аккуратная, с мягким взглядом.

– Простите, доктор Харрис, можно?

Я вздрогнула.

«Доктор Харрис».

Это звучало слишком официально. Слишком близко к тому, что терпеть не могла.

Как напоминание, к чьей фамилии я теперь привязана.

– Просто Бриэль, – сразу поправила я. – Я прошу всех так.

– Конечно, Бриэль… Простите, – она улыбнулась немного виновато и протянула мне букет. – Вам передали. Курьер только что зашёл. Оставил на посту, сказав, что срочно.

Я взяла букет.

И как только дверь закрылась, медленно опустилась в кресло, положив букет на стол.

Запах был сильный. Слишком сильный для помещения – он будто насильно врывался в ноздри, заставляя сердце сжаться.

Белые лилии.

Я не любила их. Но он, кажется, не замечал.

Или замечал – вот что пугало больше всего.

Проведя пальцами по гладкой ленте, заметила маленький конверт, прикреплённый к зелёной проволоке в букете. Почерк – чёткий, мужской. Тонкий.

«Сегодня ночью хочу услышать, как ты стонешь моё имя.

И не говори, что у тебя ‘болит голова’ или твои вечные женские штучки.

Ты моя.

Не забывай.»

– А.

Карточка упала на стол.

В горле запершило.

Воздух стал густым, липким. Букет вдруг начал казаться похоронным. Или… нет. Как будто он стоял на алтаре перед жертвой.

Я встала и отодвинула стул так резко, что он скрипнул.

Подошла к умывальнику в углу кабинета, включила холодную воду и плеснула себе на лицо.

Словно это могло смыть всё – ощущение, что кто-то снова вторгся в мою кожу, лишив даже собственного тела.

Ты моя.

Не забывай.

Он мог обнять меня вечером, поцеловать в висок, положить руку на бедро – всё снаружи выглядело бы нежно.

Но за этим всегда был контроль. Владение. Приказ. И счёт, который я, как ему казалось, до конца жизни должна оплачивать телом.

Желудок скрутило. Я схватилась за край раковины. Сделала несколько глубоких вдохов.

Ты – на работе. Здесь ты – Бриэль. Врач. Живая. Не вещь.

Стук в дверь.

– Доктор Хар… то есть, Бриэль, – это снова была та медсестра. Голос робкий. – Простите, вас пациент просил зайти. Энцо Торелли.

Я выпрямилась.

Подошла к зеркалу.

Вытерла лицо.

Поправила волосы.

– Скажи, что зайду через пять минут.

Я пыталась собрать мысли в кучу, стараясь не думать о букете и записке, оставленных за закрытой дверью моего кабинета. Это сейчас – не про меня. Сейчас – работа.

Когда подошла к палате Торелли, на выходе столкнулась с медсестрой Мариной – та держала в руках планшет с результатами анализов.

– Доктор, вы как раз вовремя. Последние показатели по крови Торелли. Я бы на вашем месте оставила его ещё хотя бы на пару дней. – Она понизила голос, заглянув в лист. – Повышены некоторые маркеры воспаления. Возможно, скрытый процесс. Лучше не рисковать.

Я кивнула, забирая планшет.

Энцо сидел, раскинувшись на кровати, на лице – спокойствие, почти умиротворение.

Он бросил на меня взгляд, будто мы вчера ужинали вместе, а не пересекались утром в полуприкрытом состоянии раздражения и злости.

– Вы как? – сказал он, слегка приподняв бровь. – Я уже начал думать, что вы решили избегать меня после сегодняшнего «утреннего шоу».

Я опустила глаза в планшет.

– Это не шоу. Это работа. И по ней – вы здесь ещё останетесь.

– Даже так? – Он подтянулся, сел ровнее. – Ну, значит, завтракать будем вместе ещё пару дней. Только прошу, без ваших колких утренних “доброе утро”, а то сердце не выдержит.

Ответить было нечего.

На секунду задержала взгляд на нём, прежде чем сухо заметить:

– Воспалительный процесс. Возможно, начальная стадия. Завтра пересдадим. А пока – никаких попыток сбежать. Ни через окно, ни с помощью обаяния.

– Понял, доктор. Обаяние отключаю. – Он слегка усмехнулся, но в этот раз без вызова. Больше – с осторожностью. Как будто не хотел снова провоцировать.

– Всё ещё злая? – тихо добавил он.

– Не злая. Уставшая.

– Тогда постарайтесь сегодня отдохнуть, Бриэль. Вы себе это явно давно не позволяли.

– Итак, пока вам надо находиться в покое, и, надеюсь, завтра вам не будет хуже.

– Как заботливо, – отозвался он без насмешки. – Вы беспокоитесь?

– Я выполняю свою работу, – строго сказала и сделала пару шагов к монитору, чтобы скрыть, как лицо на секунду дрогнуло. – Моя задача – не выпускать пациентов раньше времени, чтобы потом их не возвращали в реанимации.

– Ну, значит, мне повезло, что вы – моя лечащая. И я не против ещё немного пожить в этой роскоши, – он откинулся на подушку. – Кровать мягкая. Медсёстры милые. И вы иногда заходите. Прямо курорт.

Я чуть закатила глаза, но уголки губ сами дрогнули.

Он замечал слишком много.

А я позволяла себе слишком часто забывать, что не имею права улыбаться в этой палате.

– Вы серьёзно? – спросила, снова глядя на него. – Вам правда здесь комфортно?

– Честно? – Он чуть наклонился вперёд, сцепив пальцы. – Комфортнее, чем там, откуда я приехал. А ещё здесь меня не ждут с угрозами, не звонят каждые полчаса и не диктуют, как мне жить. Так что да. Здесь… дышу свободнее.

Я на мгновение замерла.

Это прозвучало слишком… знакомо.

Словно в зеркале.

Опустив взгляд, делаю отметки.

– Ещё два дня, не думаю, что вам потребуется больше времени, чтобы задержаться тут.

– А если я снова “случайно” покажу воспаление? – спросил он с лёгкой улыбкой.

– Тогда назначу вам капельницы, строгую диету и запрещу флиртовать с персоналом. – Я бросила на него взгляд из-под ресниц. – Вы не представляете, как быстро я могу испортить вам здесь отдых.

Он рассмеялся – по-настоящему, легко, тепло.

И это звучало как что-то невозможное в моей жизни. Человеческое.

Я поспешила выйти, пока снова не начала чувствовать себя живой.

А живым здесь было опасно быть.

После выхода из палаты Энцо задержалась в коридоре чуть дольше, чем стоило. Смотрела на белые стены, на бегущих по делам медсестёр, на мелькающие за стеклом капельницы, как будто во всём этом был смысл, которого мне сейчас отчаянно не хватало.

Но работа не ждала.

Следующей была детская палата.

Я зашла с лёгкой улыбкой, сразу вспомнив, как одна из девочек – Лара, семи лет, с опухолью в голове – вчера спрашивала, «почему у тёти Бриэль такие усталые глаза».

Сегодня она меня встретила с плюшевым зайцем и робкой улыбкой.

– Смотри, он выздоравливает, потому что ты ему таблетки дала, – сообщила она, протягивая игрушку.

Присев рядом, я кивнула серьёзно:

– Значит, работает лечение. Отличная новость.

Я поправила Ларе подушку, спросила про аппетит и настроение. Потом была ещё пара детей, каждый – со своей историей, со своими страхами. И каждый – как напоминание, почему до сих пор держусь.

Следующей была палата для пожилых.

Там я задержалась дольше всего.

Старик по фамилии Эльван – один из тех, кто не терял достоинства даже в халате и с капельницей. Он знал, что у него рак, но не говорил об этом ни с кем. Только со мной.

Сегодня он держал в руках старую фотографию своей жены.

– Сегодня пятнадцать лет, как её нет, – сказал он, не глядя на меня. – Знаете, Бриэль… Она бы вас очень полюбила. У вас глаза такие же – будто сразу видят всё.

Мне не нашлось, что ответить. Только мягко улыбнулась и поправила его плед.

Часы тянулись, как мёд.

Я зашла в ординаторскую, подписала истории болезни, просмотрела назначения, сверилась с графиком. Бумаги – это был мой способ зацепиться за рутину. Если контролирую хотя бы документы – значит, всё ещё существую не как вещь.

Около шести я открыла шкафчик, переоделась, сложила всё в сумку. Привела в порядок волосы. Провела помадой по губам, чтобы не выслушивать что выгляжу как серая мышь. Лицо в зеркале было спокойно-отстранённым. Таким я научилась его делать.

Почти семь.

Время ехать домой.

А внутри – глухой, мерзкий ком.

Не хочу туда. Не хочу этого ужина. Этой роли. Этой клетки.

Но всё равно пошла.

Потому что, если не вернусь вовремя – звонок. Потом второй. Потом холодное лицо. Потом крепкие пальцы на запястье.

А значит – нужно ехать.

Нужно быть «женой».

Двор утопал в полумраке. Фонарь возле ворот мигал, будто тоже хотел исчезнуть. Я заглушила двигатель, но не вышла сразу. Просто сидела в машине, руки на руле, пальцы побелели от напряжения.

Вдох. Выдох.

Дом. Как сцена, где каждый вечер – один и тот же спектакль.

Открыла дверь и вышла. Сумка на плече тянула вниз, словно вместе с ней я несла собственную усталость.

Ключ щёлкнул в замке.

Я переступила порог – и сразу ощутила запах алкоголя. Виски, крепкий, резкий. Смешанное с его одеколоном.

Он был дома.

– Милааяя, вот и ты… – голос раздался с глубины гостиной. Я даже не успела снять пальто, как он появился в дверном проёме.

Рубашка расстёгнута до груди, волосы чуть растрёпаны, глаза мутные, но весёлые. Опасно весёлые.

– Почему так долго? – Он пошатывался, но подошёл быстро.