Утопия о бессмертии. Книга третья. Любовь и бессмертие

Медленно согреваясь, я наконец-то расслабилась и, кажется, уснула.

Вода начала остывать, я взглянула на часы, ахнула и заторопилась, но потянувшись за халатом, коснулась взглядом своего отражения в зеркале и остановилась. «Ты сказал, я стала красивее… – я повертелась, рассматривая себя и так, и эдак и, не обнаружив изменений, с горечью отмахнулась: – Ах да ты же попросту забыл меня в бесконечной череде женщин! Это я помню всё, не затерев память образами других мужчин».

Спускаясь в гостиную, я удивилась царящей там безлюдности, время было обеденное, стол был сервирован, но не накрыт. Я пошла на кухню и столкнулась с выбегающей оттуда Ольгой.

– Ой! Простите, Лидия Ивановна! – извинилась она и побежала к задней двери дома.

Маша сидела за столом, о чём-то задумавшись и горестно подперев щёку рукой. Я дошла почти до острова, а она так и не отреагировала на моё присутствие.

– Маша… – тихонько окликнула я.

Она вздрогнула и вскочила на ноги, испуганно уставившись на меня.

– Что с тобой? – спросила я.

– Я это… жду, когда накрывать на стол… – она спрятала глаза и затеребила нитку кораллов на шее, – Максим Сергеич… когда скажет.

– А где все? Время обеда.

Маша пожала плечами.

– Макс в кабинете? – спросила я и, не дожидаясь ответа, повернулась и пошла обратно к двери.

– Нет, он… – замялась Маша, – Маленькая… Сергей Михалыч…

Я медленно повернулась к ней.

– Он… он не пришёл, Максим Сергеич пошёл к нему… потом туда Стефан со своим чемоданчиком побёг… и Катя.

«Серёжа!»

Я в первый раз со вчерашнего вечера подумала о нём не как об обидевшем меня человеке, а как о любимом человеке. Сердце сильно стукнуло, остановилось, опять стукнуло, опять остановилось… паузы между ударами росли. «Стучит как тогда, когда Настя уходила», – тупо отметила я.

– Маленькая, ты чего? – закричала Маша и бросилась ко мне.

Я с силой втянула в лёгкие воздух, приказала себе, как и тогда, много лет назад: «Потом! Потом со своими проблемами будешь разбираться! Сейчас Серёжа! – развернулась и побежала. Сердце заработало с удвоенной силой, и я машинально поблагодарила: – Спасибо!»

На террасе меня встретил Амур и, коротко взвизгнув, не стал требовать ласки, а, оглядываясь, побежал вперед, будто приглашая за собой, но поняв, что я бегу куда надо, пристроился рядом.

Я догнала Ольгу, услышав мой топот, она оглянулась и сошла с дорожки, пропуская нас с Амуром. Прямо на бегу я сбросила туфли, и охнула, когда камень ожёг стопы холодом. «Господи, далеко-то как! И зачем нужно было строить эти чёртовы домики так далеко?»

У Серёжиного домика я разглядела его машину и увидела стоявших друг против друга Макса и Стефана. Потом я увидела Катю, она сидела на скамейке, вытянув к мужчинам шею. Вокруг них крутились собаки, не лежали, а беспокойно суетились. «А Кинга почему нет?» – подумала я, но тут собаки одновременно повернули головы ко мне и всей сворой бросились навстречу. Стефан проследил за ними взглядом и, переменившись в лице, тоже бросился ко мне. Поймав на руки, он ругнулся вполголоса и принялся запихивать меня под полу своей куртки:

– Сумасшедшая! Раздетая, босиком!

– Стефан, что? – выдохнула я и вдруг увидела, что под курткой у него защитный медицинский комбинезон. – Почему ты?.. Стефан… Ну говори же!

Он перехватил меня, как ребёнка, под ягодицы, и пошёл назад к домику. Прижатая к его груди тяжёлой рукой, я только и могла что крутить головой. Заплаканная Катя смотрела на меня с укором, Максим и вовсе не смотрел, а разглядывал что-то у себя под ногами.

– Сынок, пожалуйста… – жалобно попросила я.

Он поднял на меня взгляд.

– Мама, у папы температура…

– Жив! – всхлипнула я и из глаз моих покатились слёзы облегчения. – Какие вы!.. Стефан, пусти!

Но он и не думал отпускать.

– Пусти! – я завертелась в его руках и закричала: – Пусти меня! Стефан!

– Хабиба, не надо… – гудел он, перехватывая меня руками и стараясь удержать, – я не знаю причину…

– Да что же это?! Стефан!

Краем глаза я увидела, что с крылечка домика спрыгнул Кинг и, угрожающе скалясь, направился к нам.

– Леди, не смей! – в тот же миг взвизгнула Катя.

Перестав брыкаться, я посмотрела вниз, среди собак готов был завязаться бой. Леди и Амур, злобно щерясь, рычали на Стефана, а против них, присев на задние лапы и ощетинив загривок, приготовился защищать хозяина Бо́ян. И тут раздался рык Кинга.

– Кинг, нет! Нельзя! – Максим шагнул навстречу псу, раскинув руки и закрывая собой Стефана. Такой непреклонной воли в голосе сына я до сих пор не слышала: – Спокойно, парень! Всё в порядке!

– Стефан, не удерживай меня! – взмолилась я, взглянув в его глаза, – чёрные, печальные, под насупленными бровями они были близко-близко. – Пусти, пожалуйста.

– Я потом не пущу тебя к детям, Хабиба.

– Потом не пускай! Сейчас пусти, Стефан.

Он двинулся мимо псов к крылечку домика. Кинг уже восстанавливал порядок, псы ещё скалились, но подчинялись. Стефан опустил меня на ступеньку крылечка. Перескочив ещё через одну, я рванула на себя входную дверь, в нос ударил запах спирта и каких-то инъекций. Пробегая через гостиную в спальню, я услышала голос Серёжи:

– О! Детка!

– Серёжа!

Он лежал на кровати голый, слегка прикрытый уголком простынки в области бёдер. Глаза были закрыты, а лицо искажала сладострастная улыбка. Я подошла ближе и с ужасом уставилась на его пах. «Температура и… Как это возможно?» Серёжа стонал, хрипло выдавая подробности соития.

– Он бредит, – буркнул за спиной Стефан.

– Зачем ты раздел его? – спросила я и тут же сообразила: «Он же спать лёг, а спит он всегда без одежды. Примет душ и, едва промокнув себя полотенцем, ложится в кровать, зачастую с капельками воды на коже».

– Я не раздевал, – вновь буркнул Стефан и продолжал: – Температуру не могу сбить. Сорок и пять. Опускается до тридцати девяти, а минут через десять опять вверх ползёт.

– Давай попробуем спиртом или уксусом обтереть.

Не веря в успех, Стефан безразлично согласился:

– Давай.

Наклонившись над Серёжей, я коснулась его лба губами, кожа была сухой и горячей. Я положила окоченевшую ладошку на его лоб – контраст температуры ошеломил.

– Серёжка, милый, не пугай меня!

Как только ладонь нагрелась, я сменила руку. Без жара его лба ладонь быстро остыла, и я вновь сменила руку. Он затих. Запахло спиртом, и я оглянулась. Стефан начал обтирать Серёжу. Он был в полной экипировке: на руках перчатки, на лице маска и защитные очки, на голове капюшон.

Я пошла в ванную вымыть ноги, но едва сняла с себя чулки, как услышала зов:

– Маленькая!

Рванувшись обратно, я застыла на пороге.

– Я выброшу тебя из памяти! Я забуду тебя… клянусь!

Мельком, искоса взглянув на меня, Стефан вылил на ладонь ещё одну порцию спирта.

Вернувшись в ванную, я тщательно вымыла ступни, насухо обтёрла их и вымыла руки. Шла назад под страстный Серёжин шёпот:

– Вот так… да-а, детка… о-о-о… да… ах какая грудка…

К счастью, он не двигался, только шептал и гримасничал. Я села в изголовье кровати, поджав под себя ноги, и вновь положила руку на его лоб. Он будто почувствовал меня.

– Маленькая, перестань мучить… нет сил… старуха, чёрт!.. Детка! детка, иди ко мне…

«Вот ты и рассказал, Серёжа, каким способом ты забывал меня», – подумала я.

– Через пять минут я сделаю ещё один укол, – излишне громко, видимо, чтобы перекрыть стоны Серёжи, уведомил Стефан, – если опять не поможет, вызову неотложку.

Я кивнула и попросила:

– Не говори никому.

Он задохнулся от возмущения, и я уточнила:

– Серёже не рассказывай.

– У тебя фигурка, Маленькая… – вновь заговорил Серёжа и восхищённо причмокнул языком, – ты когда в спортзал входила… в трико… чёрное такое… на тебя украдкой все смотрели… парни, преподаватели, студенты-практиканты… их двое было, они с вами, девочками, занимались. Когда ты на брусьях или на бревне работала, то один, то другой подстраховывал тебя. Один раз ты на бревне вдвое сложилась и сорвалась, тебя студент у самого пола поймал и к себе прижал. Я завидовал.

– Серёжка! – позвала я, прижавшись губами к его уху. – Серёжка, так нельзя, ты второй день говоришь о прошлом. Вернись, милый, вернись, пожалуйста, ты нужен мне. Я люблю тебя. Серёжка! – старалась я дотянуться до его блуждающего в прошлом сознания.

– А помнишь сдвоенный урок физкультуры? У другого класса преподаватель заболел, и их к нам в спортзал отправили. Мы играли команда на команду. Парни верзилы все, я обходил их, дразнил, не отдавая мяч, красовался перед тобой. Надо было бросок делать, а я пижонил, решил ещё одну обводку сделать и споткнулся, – Сергей тихонько рассмеялся, – мяч потерял! Мы проиграли. Я разозлился до слёз. А ты, выходя из зала, громко крикнула: «Серёжа, браво! Ты – лучший!», и скрылась за створкой двери. Назавтра я в школу пришёл пораньше, ждал тебя в коридоре, хотел подойти, поздороваться, придумал даже, что скажу, но ты появилась в окружении ребят, вы громко смеялись, и ты меня не заметила. Маленькая, я тогда слово себе дал – вырасту и стану как эти верзилы!

Рассмеявшись сквозь слёзы, я прошептала:

– У тебя получилось, милый! Ты и сейчас справишься, развеешь морок обид. За нас двоих справишься, только вернись из прошлого, Серёжа!

– Маленькая, я невинным был, я не думал о сексе, я просто любил тебя. Потом, в парке, помнишь? уже по-другому на тебя смотрел. Ты дочку родила, а нисколько не изменилась, такая же тоненькая, грудки маленькие проступают сквозь ткань сарафанчика. Ты смеялась, закидывая голову назад, а я смотрел на ямку между ключиц и ужасно хотел поцеловать венку. Ты загорелая была, сквозь бронзу кожи венки просвечивали. Красиво. Маленькая, – вдруг абсолютно здраво произнёс он, – ты не плачь! Я так долго мечтал о тебе, а сделать счастливой не смог.

– Серёжа, нет! – моё сердце опять стукнуло и затихло. – Не хочешь быть рядом, пусть! Пусть, что не любишь меня! Пусть у тебя будет сколько угодно женщин! Серёжа, только будь на земле, только, чтобы я знала…

– Мама!

Я не сразу сообразила, кто и откуда меня зовёт.

– Мама, выйди, пожалуйста, малые чудят! – повторил Максим из гостиной.

Я отняла ладонь от лба Серёжи, ладонь была влажная.

– Стефан, испарина! Температура падает! – и выбежала в гостиную.

Встревоженный Максим совал мне в руку телефон.

– Домой просятся. Это Андрей, поговори с ним.

– Какой Андрей? В школе Андрей…

– Мама, мама! – услышала я голос младшего сына и наконец поняла, о чём говорит Максим.

Секунду помедлив, я сглотнула слёзы и спокойным голосом спросила:

– Что случилось, сынок?

– Мама, мы всё утро звоним и Кате, и тебе, вы трубки не берёте! Саша говорит…

– Мамочка, мне домой надо! Домой, мамочка! – перебила его Саша.

Потом опять Андрей:

– Мама, мы из школы ушли, сейчас думаем, как домой добраться.

Максим охнул, выбежал из гостиной, и я услышала, как, открыв наружную дверь, он крикнул: «Катька!»

– Андрей, подожди, сынок, почему вы из школы… Саша… Сашенька, послушай…

– Домой надо… мама… мамочка-а-а… – кричала она, и крик её прерывался всхлипами: – Мама, домой… папа… он… а-а-а… – она заплакала в голос.

– Саша, успокойся, я с папой!

– Папа-а-а… к папе надо…

– Саша, детка, послушай меня… – настойчиво старалась я пробиться сквозь её плач, – Сашенька, вы сами долго домой добираться будете, быстрее Кати никто вас не привезёт. Саша, слышишь?

– Да-а-а…

– А папе ты можешь и на расстоянии помочь. Саша, попробуй…

– Не-е-ет… он уходит… уйдёт…

Максим вернулся и кивнул мне.

– Андрей, сынок, вернитесь в школу! Катя уже выехала. Ты знаешь, как быстро Катя водит машину. Ждите Катю на территории школы. Андрей, Саша, так будет быстрее всего!

– Да, мама. Саша, вставай! Мама, я справлюсь, ты иди к папе.

Спокойные и деловитые реплики Андрея не перекрывали Сашин плач:

– Мамочка… папа… он быстро уходит… мама…

– Мама, ты не волнуйся, с нами всё будет в порядке, – повторил Андрей, – мы будем ждать Катю.

– Спасибо, Андрей, – я отдала телефон Максиму, вернулась в спальню и сказала: – Стефан, благодарю за помощь. Сейчас уходи.

Он, видимо, не понял, а, может, не поверил тому, что слышит, и не двинулся с места.

– Стефан, милый, уходи, – повторила я, – пожалуйста, не упрямься! Ты не можешь помочь! – и поскольку он по-прежнему стоял столбом, я выглянула в гостиную – Максим ещё не ушёл – и приказала: – Макс, выведи его!

Потом я подошла к кровати, потрогала руку Серёжи, кожа была вновь горячей и сухой, и, закинув руки за спину, начала расстёгивать молнию на платье.

– Я поняла, Серёжа, Саша подсказала. Ты не болеешь, ты решил уйти. Я не позволю уйти без меня. Сейчас, Серёжа, сейчас я догоню тебя.

За спиной я слышала молчаливую возню, не знаю, при помощи какого приёма Макс вывел Стефана, но сделал он это быстро. Вслед я попросила:

– Сынок, пусть сюда никто не заходит.

Сняв платье, я аккуратно повесила его на спинку кресла, сняла бельё, отвела безучастную руку Серёжи чуть в сторону и заняла своё законное место – между его рукой и телом. Тесно прижавшись к горячему боку, я переплела свою ногу с его и, чуть-чуть подтянувшись, носом уткнулась ему в шею.

– Вот так. Замёрзла я, Серёжа. Согрей меня.

Я закрыла глаза, настраиваясь на ритм его сердца. Те части тела, которыми я к нему прижалась, стали согреваться.

«Туннель… странно… темно. А рассказывают, с одного конца должен быть свет. Куда идти?»

Я присела, прислушиваясь. В кромешной тьме закрыла глаза.

– Серёжка, ты говорил: «Ты моя навсегда». Пришла пора держать слово! Где ты? Я потерялась.

Услышав слабый шорох: «Ритм… Шаги? Слева!» – я усмехнулась.

– Могла бы догадаться, ты всегда выбираешь пути налево! – пробурчала я и побежала.

Да не побежала, а полетела – отталкиваясь кончиками пальцев ног, я взмывала вверх, потом плавно опускалась, чтобы вновь оттолкнуться. А рядом со мной словно бы летела Сашка.

– Саша, я чувствую тебя! Благодарю, девочка! И почему я не настраивалась на тебя раньше? Это так просто! – я рассмеялась, и туннель, кажется, засмеялся вместе со мной. – Теперь у меня появилась возможность понять всех моих детей! И Катю! Главное, Катю!

В полной темноте тусклым размытым пятном я увидела спину Серёжи. Он шёл медленно, словно с каждым шагом преодолевал препятствие. Я взлетела в одном огромном прыжке и, смеясь, рассчитывая как минимум удивить его, опустилась перед ним. Прикрыв глаза рукой, будто от вспышки света, он слегка отшатнулся, обошёл меня и пошёл дальше. Я растерянно позвала в спину:

– Серёжа…

«Не чувствует, закрылся от меня, так же как я вчера закрылась от него», – подумала я и, сунув ладошку в безучастную руку, попыталась согнуть его пальцы вокруг своих – пальцы безвольно разжались. Я повторила попытку и, признав тщетность своих усилий, крепко ухватилась за его большой палец. Пританцовывая рядом, потому что шаг его был слишком медленным для меня, я старалась найти слова, которые взломают барьер между нами.

– Ты соврал, Серёжка, бессовестно соврал мне вчера! Ты любишь меня! Как влюбился в школе, так и любишь с тех пор! А признаться боишься! Думаешь, признаешься и беззащитным станешь. Я понимаю твой страх, это как нерв оголить – пока спрятан в теле, не больно, как только обнажишь его, он на всё реагирует – на звук, на свет, на температуру. Для тебя любить, значит, потерять себя, я помню, ты говорил мне. Но ты любишь! И любишь ты меня! – и вдруг меня осенило. – О-о-о! Серёжа, я поняла! Ты боишься любить!

Поражённая открытием, я остановилась и выпустила его палец. Сергей продолжал идти, и я крикнула ему в спину:

– Ты – трус!!! Слышишь меня? Ты – трус! Ты любишь меня, и любил всегда! Если бы не любил, ничего бы не случилось! Не я одна, мы вместе вернули нашим телам молодость! Родили детей, когда я уже не могла рожать!

Он уходил. Осознав собственное бессилие, я заплакала:

– Как ты не понимаешь… без твоей любви я бы не справилась… я чувствовала твою любовь, хоть ты и не сказал мне ни разу: «я люблю тебя». Только один раз ты признался, немо признался, подарил браслет, спаянный из этих слов… Мы оба любили, Серёжа…

Двигаясь медленно, Сергей почему-то быстро удалялся. Я испугалась и, отерев слёзы, снова побежала догонять. Настигнув, забежала вперёд, и Сергей вновь болезненно сморщился, закрываясь от меня рукой.

– Посмотри в мои глаза! Ты говорил, мои глаза не врут, загляни в них! В них любовь. Серёжка, я люблю тебя! – я тянулась к нему изо всех сил: взглядом, телом, душой. Поток огня, рванувшийся из моей груди, разбился о его грудь, объял, окутал нас, омывая языками пламени. – Люблю тебя, люблю, – шептала я. – Единственный мой. Мой Бог. Люблю.

Он убрал руку от глаз и, уже не морщась, смотрел вдаль, поверх моей головы.

– Серёжка, обними меня, обними, я мёрзну без твоей любви.

Он отстранился, обошёл меня и побрёл дальше. Я совершила ошибку. Я просила то, чему он отказал в существовании. Я просила любви.

Я вновь догнала его и вновь уцепилась за его палец.

– Серёжа, мир устроен не так, как ты вчера говорил. Совсем не так. Любовь – основа мира. Любовь пронизывает мир. Именно любовь соединяет в структуру отдельные фрагменты от самых малых до самых больших, именно любовь сохраняет устойчивость структур. Любовь – это протоэнергия, первородная ткань мира. Именно любовью Дух-Творец творит. Священное Право Выбора человека, по сути, сводится к выбору между служением любви и её отрицанием. Служит человек любви и становится проводником божественной энергии, а не служит – искажает проходящий через него божественный поток, создавая те самые воронки или омуты, очаги боли и болезней, о которых мы говорили, как в своём теле, так и на общем теле человечества. Ещё хуже, когда человек и вовсе затыкает божественный поток пробкой страха или обиды. Тогда он постепенно ли или стремительно утрачивает образ Бога в себе, теряя и свою человечность, и смысл жизни. А ведь мог стать подобным Богу и приумножать любовь. Никто другой не обладает могуществом со-творения любви, только человек! – чувствуя усталость и уже признавая поражение, я всё же упрямо повторила: – Серёжа, слабые и беззащитные не те, кто смело любят, а те, кто боятся любить.

Но он всё так же шёл, уходя за пределы жизни. Я перестала сопротивляться и приняла его решение:

– Не хочешь возвращаться? Хорошо. Значит, пришла пора отдохнуть. Мы не дошли до триумфа любви, мы не дошли до освобождения из рабских оков Эго. Жаль, что наши страхи нас победили. Я с тобой пойду. Без тебя мне на земле делать нечего. С Настей наконец встречусь. Соскучилась! Как я по ней соскучилась, Серёжа! Обниму её, прощения попрошу. За тех, кого оставляю за спиной, я не беспокоюсь. Макс малых вырастит, и домочадцы под его присмотром свои дни кончат. И Катю Макс поддержит. Кате очень плохо. У Кати нет опоры. Я надеялась, что Ваня станет для неё опорой, но и он не стал. Она, как и я до встречи с тобой, любить не умеет, а любви жаждет, потому и требует её у всех. Жаль Андрэ. Ему я нужна. И Пашке. Точно так, как мне нужен ты, им нужна я, – я вздохнула, мысленно прощаясь с мужчинами, которые меня любили, и заметила, что мои движения изменились – я перестала пританцовывать, как только стала думать о том, что оставляла позади. – Пойдём, Серёжа, всё, что смогли, мы в этой жизни сделали.

«Всё ли? – тут же вопросила я себя. – Я так просила любви, а испытав боль, любить отказалась и сделала это столь легко, словно вентиль крана перекрыла! Не только Серёжу, но и дочь любить без условий оказалось для меня не под силу!»

Продолжая крепко держаться за палец Сергея – теперь мы оба брели, тяжело передвигая ноги, и отстань я, то вряд ли его догоню, – я обратилась к Кате:

– Катюша, детка.

Катя недоверчиво прислушалась и робко откликнулась:

– Мама…

– Люблю тебя, детка. Я бесконечно виновата пред тобой – считая тебя неправой, я старалась быть терпеливой вместо того, чтобы помочь. Я не хотела признать, что ты – творение уверенного в себе и сильного отца, можешь быть такой же неуверенной и зависимой, как я. Ты зачем-то хочешь быть похожей на меня, так вот, Котёнок, счастье это или беда, но ты – это я в моём далёком прошлом.

Катя потянулась ко мне в замешательстве противоположных чувств – недоверия и жажды любви, отчаянной надежды быть принятой и страха обмануться.

– Детка, не ищи любви к себе, люби сама, любовь наделяет силой и никогда не обманет. Ты найдёшь своё счастье, девочка! Ты такая славная, что заслуживаешь самого большого счастья! Позволь его себе!

– Мамочка, – Катя заплакала, – я очень тебя люблю.

– Я знаю, Котёнок.

Я потянулась к Максиму:

– Макс…

Он вздрогнул от неожиданности и неуверенно спросил:

– Мама?..

– Прости, сынка, я сегодня обидела тебя.

Я вспомнила слова, которые сама когда-то сказала применительно к Даше: «Каждый делится тем, что у него есть». Раньше я делилась любовью, а теперь обидой, всаживая её жало в самых дорогих мне людей.

– Я люблю тебя и горжусь тобой, мой взрослый сын. С раннего детства ты был моей опорой и защитой, благодарю за всё, милый. Очень, очень люблю тебя!

Младших своих детей я постоянно чувствовала рядом, они словно два ангела сопровождали нас с Серёжей.

– Андрей, Саша, я чувствую и вас, и вашу помощь. Спасибо, славные мои детки! Мне нечему вас научить, наоборот, это я училась у вас. Хочу лишь остеречь. Саша, детка, не позволяй слабостям других людей влиять на тебя, не позволяй перекрыть живительный поток Любви, идущий сквозь тебя! Андрей, ты – воин, ты пришёл с миссией на Землю. Сынок, люди всю свою историю воюют, воюют на полях сражений ради наживы, воюют в своих домах за право быть главным. Великих стратегов войны история знает много. Мало, а то и нет совсем, великих стратегов мира. Не развязать войну – вот славный подвиг! Быть может, сынок, твоя миссия и заключается в том, чтобы завершить войны на Земле? Подумай об этом! Сашка, прости, что свалила на твои плечи бремя поддержки семьи. Я люблю вас и восхищаюсь вами. Простите меня… пожалуйста, простите, – я закрыла себя экраном, и теперь они уже не могли дотянуться до меня.

«Сашка, мне не нужна энергия, у меня своей много. Всё дело в том, что ни я, ни моя любовь уже не нужны твоему отцу. Я опоздала».

Я брела и жалела о том, как мало времени я провела со своими младшими детьми, как мало времени я провела с внуком. «Ваню совсем не знаю. Не знаю, что он любит, чего боится». Катя и сама не занималась ребёнком, и моему вмешательству сопротивлялась, а я настаивать не стала, и Ваня попросту стал заложником плохих отношений матери и бабки.

Внезапно рука Сергея дрогнула, он крепко обхватила мои пальцы и остановился.

– Нет! – он повернулся ко мне. – Ты куда? Зачем ты здесь?

– Ты говорил: «вместе навсегда».

На его лице медленно проступало осознание.

Встретившись с его взглядом, я охнула и упала, не удержавшись на ногах. Отчаяние, отрицание себя, страх потери и раскаяние, гнев на меня, всё смешалось в один тугой узел, хлестнувший меня как кнут. И боль. Боль… как вой волка на одной ноте… пронизывающая, режущая, терзающая плоть и душу… боль от увиденного в моих глазах равнодушия, пустоты по отношению к себе, а следом моя улыбка и взмах рукой, предназначенные другому. «Это сегодня утром…», – не успела додумать я, как последовал ещё один удар – униженность и яростный, ослепляющий гнев… Николай… вновь униженность и боль предательства – лицо Карины, красивое, искажённое торжествующей улыбкой, сминается его гневом в комок… потом заплывший жиром лик старика… отёчные сверлящие глазки и снисходительная усталая усмешка патриция по отношению к плебею… опять униженность оскорблённого человеческого достоинства и опять яростный гнев…

Вдруг я провалилась в полумрак какой-то комнаты. Молодая женщина с мальчиком на коленях двух-трёх лет отроду плачет и кричит:

– Никогда не люби! Никогда, слышишь, сынок!

Неведомым образом я перенеслась в тело мальчика и почувствовала удушающий страх – спазмируя мышцы груди, страх не позволял сделать ни вдох, ни выдох. Вжимаясь в сотрясаемое рыданиями тело женщины, я цеплялась за её шею, боясь остаться одна… потерять её. Одновременно во мне рос гнев на непонятную причину её страданий, росло отчаянное желание защитить её и оберечь. В уши, перемежаясь со спазмами рыданий, лились слова-заклинания:

– Не верь никому! Никогда не люби! Любить очень больно! Лучше умереть, чем любить!

– Не-е-е-ет! – закричала я и затрясла головой, не желая слышать эти вопли. – Люби! Надо любить! Только в любви спасение!

А потом я опять охнула, словно от предательского удара в живот, лишь вскользь коснувшись отчаяния и отвращения подростка, узнавшего, что его мать изменяет его отцу…