Вороний остров

Больше всего Ребекку смущал возраст телефона: она не сомневалась, что одетые с иголочки надменные засранцы, с которым Гарет имел дела по работе, сгорят со стыда, если их увидят с устаревшей, непрестижной и примитивной моделью. Да и из практических соображений такой телефон им не годился. Все, что Гарет делал по работе, включая результаты переговоров с клиентами и прочее, сохранялось в облаке. А найденный ею телефон интернет ловил с трудом.

Признав свое поражение, Ребекка вернула рабочий телефон Гарета на место и прокралась обратно в постель.

13

Ребекка посмотрела на валяющийся на земле висящий замок, почти не веря в то, что ей удалось его сбить, а потом толкнула дверь общежития и вошла внутрь.

Перед ней открылся пыльный коридор, куда еле пробивался свет из окон.

Она остановилась у первой двери и заглянула в комнату: две кровати, два шкафа и больше никакой мебели. Но на кровати лежали одеяла. Еще позавчера она бы не поверила, что один лишь вид таких простых вещей вызовет у нее огромное чувство облегчения. Ребекка перевела остановившееся от волнения дыхание, прежде чем посмотреть, что в шкафах. Там ничего не было.

Другие двери ведут в маленькие ванные комнаты, оборудованные абсолютно одинаково, а дверь в конце коридора – в простую кухню. В углу стоял генератор, но он выглядел так, словно его отключили на зиму: он был отодвинут от стенки, а задняя часть кожуха отсутствовала. Если бы он работал, она могла бы запустить его и принять горячий душ, но охватившее ее горькое разочарование скоро рассеялось. Ему было некогда предаваться: в шкафчиках на кухне нашлись чайные пакетики, кофе, консервные банки с куриным и говяжьим супом, был даже суп с морепродуктами и упаковка рутбира[9]. Она принялась укладывать свои находки в найденную тут же картонную коробку, чувствуя огромный прилив сил: даже эти скромные припасы в ее положении были настоящим сокровищем.

После того как она загрузила провизию в джип, она вернулась за одеялами, а потом сняла матрас с кровати из ближайшей к выходу комнаты и потащила его к машине. Когда матрас был загружен, ее посетила мысль: а как же Джонни? Ему ведь тоже нужно будет на чем-то спать…

Второй матрас никак не хотел загружаться в багажник, так как там уже было много габаритных предметов. Ребекка приложила массу усилий, чтобы впихнуть его туда в скрученном виде, но он только разворачивался и выскакивал наружу, как пружина. Более того, когда она, обессилев, прекратила прижимать его, из багажника вывалился и второй матрас, рухнув в мокрую траву.

А нужен ли ей матрас для Джонни? Есть ли шанс найти его живым?

Она решительно отогнала эту мысль и, забравшись под строптивый матрас и работая плечом, умудрилась протолкнуть его поверх подголовника и поместить на заднее сиденье.

Ребекка на минуту остановилась, чтобы отдышаться, а потом вернулась в общежитие и поднялась по лестнице на второй этаж.

Расположение комнат на нем почти точно повторяло план первого этажа. Ребекка осмотрела их одну за другой, а в последней заметила кое-что интересное – под одну из ножек кровати был подсунут сложенный в несколько раз лист плотной бумаги яркой печати.

Ребекка нагнулась, приподняла кровать и вытащила лист. Когда она развернула выцветший и покрытый многолетней пылью и грязью документ, оказалась, что это старая рекламная листовка для туристов, напечатанная еще в восьмидесятых годах, с картой на обороте.

Вот так находка! Пусть после урагана «Глория» топография острова заметно изменилась, но на расположение шоссе, пляжей, дюн, устьев ручьев и рек, болот и всего лесного массива, где она и Джонни в последний раз находились вместе, стихия повлиять не смогла.

Когда она вышла из общежития, прижимая к себе драгоценную добычу – помимо карты она обзавелась микроволновкой и электрочайником, – то впервые за сорок восемь часов смогла сказать себе избитую фразу о том, что «жизнь-то налаживается». Конечно, нужно было бы проверить и второе общежитие, но начало темнеть и следовало поспешить к месту ночлега с найденным скарбом.

Сегодня она добилась определенного успеха, и его требовалось закрепить.

В ней, возможно впервые, затеплилась надежда, что она сможет просуществовать на острове в течение нескольких дней, а может быть даже и недель. Надо только каким-то образом подать электричество в магазин, найти дополнительный источник питьевой воды, и тогда она сможет запустить отопление, вскипятить чайник, приготовить пищу в микроволновке и продержаться, пока не придет спасение.

Потому что спасение не может не прийти.

Ноэлла была ее лучшей подругой. С Гаретом они прожили двенадцать лет, и она была матерью его детей. Сейчас они, конечно же, уже заявили о ее пропаже.

Во всяком случае, Ноэлла точно заявила.

Она подумала о Гарете, о бурной истории их непростых отношений, о телефоне, который она нашла в джипе, и о том, куда в конечном итоге привело ее имя Уиллард Ходжес.

И тогда она спросила себя: а не будет ли Гарету проще, если она никогда не вернется домой?

Ранее

На следующее утро после ночной проверки рабочего телефона мужа, не выявившей ничего подозрительного, Ребекка отправилась к Ноэлле.

Повзрослев, Ноэ жила в том же районе, в котором когда-то обитала вся семья Мерфи, и даже некоторое время встречалась с Майклом, когда они учились в средней школе. Конец романа Ноэллы и Майкла не повлиял на дружбу с Ребеккой, и, когда та вернулась в Нью-Йорк, молодые женщины вновь много времени стали проводить вместе.

Для Ребекки Ноэлла была скорее как сестра, а не как подруга.

«Почему бы тебе прямо не спросить у Гарета про телефон?» – поинтересовалась Ноэлла.

Они стояли на крыльце дома, в отношении раздела которого Ноэлла вела длительную борьбу со своим бывшим мужем Томми, водителем в курьерской службе «Ю-Пи-Эс». Бывший муж Ноэллы был тот еще фрукт, и помимо противостояния с ним ей также пришлось бороться с тяжелым недугом: опухоли на обоих яичниках не позволили ей иметь детей, которых она всегда желала всем сердцем. Ребекке всегда казалось ужасно несправедливым, что Ноэлле пришлось пережить столь тяжелое разочарование. Она была бы прекрасной матерью, ведь с Кирой и Хлоей она отлично ладила. Мучительные прошлые отношения закалили характер Ноэллы, а неспособность иметь детей добавила твердости духа, но рядом с дочками Ребекки она становилась мягкой и нежной. Впрочем, сейчас она не собиралась менять тему разговора:

– Почему бы тебе просто не спросить его об этом? – настаивала Ноэлла.

– Мне нужна правда.

– Так тем более надо спросить!

– Я хочу знать больше, прежде чем спрошу его напрямую.

Ноэлла нахмурилась, ее голубые глаза сузились, а темные волосы трепал ветер.

– Так значит, ты боишься его? – спросила она, не сводя глаз с Ребекки.

– Нет, с чего ты взяла?

– Ты сказала, что он никогда не бил тебя.

– Он этого и не делал. Чего же мне бояться?

– Если ты его боишься, Бек, я пойду с тобой…

– Я его не боюсь, Ноэ, сколько можно повторять?

– Тогда для чего играть в детектива? Просто дождись, когда он придет домой, расскажи, что нашла телефон, и послушай, что он на это скажет. Проследи за его реакцией! Если он замешкается хоть на долю секунды перед тем, как выдать более или менее правдоподобную версию, значит у него точно рыльце в пушку. Поверь мне, изменники в большинстве своем не очень-то умеют лгать.

– А если он не будет лгать?

Ноэлла только пожала плечами:

– Ты никогда не узнаешь об этом, пока не спросишь.

– Хочу поймать его на лжи.

– Зачем столько сложностей?

– Я не собираюсь разрушать свой брак на основе одной лишь догадки, Ноэ.

– Бек, подумай сама. У тебя девять месяцев хранился этот телефон. Девять чертовых месяцев! Тебе не кажется, что пришло время узнать правду – и о нем, и о той женщине, с которой он встречается.

– Да, и мне нужно знать наверняка.

– Вот и спроси его! Взгляни правде в глаза, Бек. Гарет – симпатичный парень, уверенный в себе, обаятельный. Домой он заявляется полночь-заполночь, от него за милю несет виски и разит чужими духами. Конечно, он тебе изменяет. Ты это знаешь, я это знаю…

– Я этого не знаю. Во всяком случае, не точно.

Ноэлла посмотрела на Ребекку как на наивного ребенка.

– Бек, он возвращается домой посреди ночи…

– Я услышала тебя!

Ноэлла явно колебалась, не зная, следует ли продолжать этот разговор, а затем пожала плечами и ласково помахала малюткам на заднем сиденье джипа. – Просто пообещай мне одну вещь, – прошептала она, посылая улыбку Кире. – Если он изменил тебе, не прощай его!

– Не буду!

– Ну да, и я так когда-то говорила. Ты ловишь своего мужчину «на горячем», будь то переписка в телефоне или свидание со шлюхой в мотеле, и взрываешься как бомба. «Я этого сукина сына больше на порог не пущу!» – думаешь ты. И выгоняешь изменника. А через некоторое время, когда тебе становится чертовски одиноко, он появляется в вашем с детьми доме, плачет, умоляет простить его, и ты думаешь: «А может, он в кои-то веки говорит правду. Может быть, он изменился». На этом этапе ты снова говоришь ему «нет», но червь сомнения тебя уже гложет. И когда, девочки, – она указала на джип, – просыпаются в два часа ночи с температурой и ты валишься с ног, ухаживая за ними, то готова поспорить, что любая поддержка – особенно от того, кто детям знаком и с кем им комфортно – будет весьма и весьма желанной. И ты снова впускаешь его в свой дом, в свою жизнь, веришь в его чудесное изменение, а он ведет себя так, как будто бы ничего не случилось, но это не так. Случилось! И если это произошло однажды, Бек, это случится снова.

– Я понимаю, Ноэ. Обещаю.

– Ты не знаешь, как это трудно.

– Могу только догадываться.

– Я не о том, что этот негодяй тебя обманывает.

– Так о чем же?

– Я говорю о том, что выживать одной, надеясь только на свои силы, очень тяжело.

II

Разрыв

Ранее

Впервые Ребекка заявила отцу, что хочет стать врачом, когда ей только-только исполнилось пятнадцать лет. Ответ Генри Мерфи был вполне предсказуем: он не скрыл от дочери, что предпочел бы для нее службу в полиции, потому что, по его словам, «она ничего не боится и любит задавать вопросы, чтобы докопаться до сути». Сам он видел в работе полицейского свой единственный выбор после выхода в отставку из армии. Как представлялось Ребекке, за те семь лет, что она провела в разлуке с отцом, он подзабыл, на что способна его дочь, и, возможно, посчитал, что у нее не хватит целеустремленности и терпения, чтобы выучиться на врача. А еще отец ее обожал и не хотел, чтобы она испытала то разочарование, которое выпало на долю Джонни.

Насколько Ребекка помнила, Джонни всегда хотел стать писателем и в его комнате вечно громоздились старые книги в бумажных переплетах, которые он читал от корки до корки. Он любил научную фантастику и мистические триллеры, но главной его страстью была история: образцами для подражания для Джонни стали Джеймс Миченер и Кен Фоллетт, а любимым романом – «Столпы земли» последнего. После школы Джонни пошел учиться в Бруклин-колледж по специальности «английский язык и литература», а когда вернулся домой, то сразу же взялся за написание своего собственного «великого американского романа». Он творил на веранде их нью-йоркского дома, и результатом его трудов стало эпическое повествование на семьсот страниц, действие которого происходило в 1624 году, когда первые переселенцы из Голландии высадились на южную оконечность современного Манхэттена. Написав роман, Джонни уже видел его в списке бестселлеров, а себя – путешествующим по стране и подписывающим его бесчисленные экземпляры восторженным читателям. В результате вместо очередей в книжных магазинах он получил внушительную стопку писем с отказами от издательств. Мечты Джонни обернулись крахом: через полтора года после окончания работы над романом он сложил листы рукописи в коробку, пинком ноги отправил ее пылиться под кровать и устроился продавцом в магазин электроники в Бэй-Ридже. Выручка этого заведения за год составляла примерно столько же, сколько сеть «Радио Шэк»[10]зарабатывала за час. В то время Ребекка часто задавалась вопросом, как ее отец воспринимает происшедшее с Джонни, но, когда сама стала матерью, поняла простую истину: мы хотим самого лучшего для наших детей, когда они вырастут, – любимой работы, идеальной личной жизни, – но боимся, что на этом пути их подстерегают разочарования, и стремимся защитить их от крушения юношеских надежд.

Надо сказать, что Ребекка отца отнюдь не разочаровала и успешно выучилась на врача.

Через год после того, как она познакомилась с Гаретом в баре на Мэдисон-авеню, ее приняли в знаменитую Нью-Йоркскую школу медицины. Спустя четыре года она поступила в ординатуру Нью-Йоркской пресвитерианской больницы, а в ближайшее Рождество Гарет пригласил ее в шикарный ресторан с видом на Централ-парк и сделал ей предложение.

Их помолвка продолжалась целых пять лет. В течение всего этого времени постоянно звучали разговоры о том, что пора бы назначить дату свадьбы, но оба были так заняты собственным карьерным ростом, что все время ее откладывали. И только гибель Майка в автокатастрофе заставила их наконец-то принять решение перед лицом «великой неопределенности», с которой они так внезапно столкнулись в жизни.

Они поженились в католической церкви – той, что в Дайкер-Хейтс. Отец Ребекки всегда настаивал на том, что он настоящий ирландский католик. Это заявление соответствовало истине только в той части, что фамилия у него была Мерфи и что его дед и бабушка были родом из Донегала. Но дома об ирландских корнях Генри не слишком-то вспоминали, а все родственники Фионы (исходя из подслушанного Джонни разговора его отца по телефону) по своему вероисповеданию были Свидетелями Иеговы из Эссекса.

Но даже с учетом всего этого проведение церемонии по католическому обряду обрадовало не только Гарета и его семью, но и сделало отца Ребекки по-настоящему счастливым. Тогда Ребекка не задумывалась об этом, но, когда отец вскоре заболел, она поняла, насколько ему было важно повести свою дочь к алтарю «по всем правилам». Возможно, что он подсознательно уже чувствовал в себе болезнь, которая тихо сжирала его изнутри, а может быть, он внезапно осознал, что смертен, и его возвращение к вере и обычаям предков приобрело для него первостепенное значение.

– Давненько я сюда не захаживал, – тихо сказал он в день свадьбы Ребекке, когда они подъехали к церкви на машине, – Надеюсь, он меня простит.

– О ком ты говоришь, папа? – с недоумением пробормотала она, искоса глядя на отца сквозь фату.

Он не ответил, но она проследила за его взглядом, устремленным на фасад церкви, и все поняла. С высоты на них взирал Христос – статуя над входом в храм.

Значит, имелся в виду «Он» с большой буквы.

– Об этом не беспокойся, – заявила Ребекка, сжимая руку отца и думая, что у того просто разыгрались нервы. – Тебе не за что просить прощения, папа.

В этот момент она поняла, что на самом деле не знает, так ли это. Она понятия не имела, скольких он убил во Вьетнаме, скольких застрелил, будучи полицейским. Конечно, ни то ни другое не доставило ему ни малейшего удовольствия и он не считал нужным распространяться о таких вещах дома, пока его дети росли. Он резонно полагал, что того, что он рассказывал им о вьетнамской войне и о работе полицейского, будет достаточно для удовлетворения их любопытства, а большего им знать не следует, ведь им предстояло жить с осознанием того, что мать их бросила. Кстати, правда о супружеской жизни ее родителей была еще одной большой тайной. Ребекка спрашивала себя: а вдруг причиной бегства Фионы стал Генри – ее муж и отец ее детей, – но никаких доказательств этому не нашла. Отец всегда твердил, что решение Фионы стало для него полной неожиданностью, и Ребекка полностью возложила вину на мать. Так ей было проще жить…

Возвращаясь к свадьбе, нельзя было не признать, что она прошла великолепно. Перед гостями отец произнес удивительно искреннюю и теплую речь, которая всем понравилась и благодаря его ирландскому юмору совсем не звучала напыщенно. Генри редко выступал публично, и Ребекка порадовалась, как естественно звучал его голос. Он был в меру остроумен и в меру трогателен, шутки, пусть и достаточно предсказуемые, были произнесены с любовью. Он упомянул Фиону, но только вскользь, что Ребекку вполне устраивало, а когда они садились за праздничный стол, Гарет повернулся к ней, поцеловал в щеку и произнес: «Как же мне повезло стать частью вашей семьи!»

В те времена, произнося такие вещи, Гарет отнюдь не лукавил. Он хорошо ладил со своими родителями, хотя его отец бывал иногда весьма суров и требователен, но с Генри у него установилась по-настоящему крепкая связь. Когда гости разошлись, именно Гарет нашел отца Ребекки сильно захмелевшим, утомившимся и спящим в углу и именно Гарет помог ему дойти до машины и проследил, чтобы тестя довезли домой в целости и сохранности.

Когда брак Ребекки и Гарета стал рушиться, ей было бы проще считать, что таких моментов в их отношениях вообще не было. Но, как ни крути, они были, и каждый из них воспринимался как краеугольный камень прочного и надежного фундамента.

А потом в этом фундаменте завелась гниль.

И только тогда Ребекка осознала, что совсем не знает, каков Гарет на самом деле.

14

Вернувшись в магазин, ставший ее пристанищем, Ребекка минут десять потратила на то, чтобы открыть входную дверь изнутри. Она больше не хотела лазать в окно. Когда у нее это получилось, она втащила внутрь матрасы, внесла одеяла, чайник и микроволновку и с удовлетворением отметила про себя, что с потолка больше не капает.

Растянувшись на матрасе, Ребекка почувствовала прилив гордости за то, как ей удается справляться с ситуацией: у нее было где спать, были припасы, выстроившиеся в ряд на прилавке, ей удалось найти работающую водопроводную колонку в поле за магазинчиком рыболовных принадлежностей, и еще до заката солнца она смогла наполнить водой ведро, позаимствованное в магазине.

Но до того как Ребекка заснула, эйфория закончилась вместе с адреналином в ее крови и в голову снова полезли навязчивые мысли – сначала о дочерях, а потом о Джонни, – и она снова начала погружаться в отчаяние. Заканчивался ее второй день в одиночестве и полные третьи сутки пребывания на острове. Прошло две ночи с тех пор, когда она видела хотя бы одну живую душу. Никто не пришел ей на выручку. «Если бы на остров отправили спасателей, они бы уже были здесь, – подумала она. – Получается, что я в ловушке».

Ребекка встала и подошла к двери. Поверхность океана блестела и переливалась в ночи, а все прочее вокруг нее тонуло в полной темноте. Потом ей показалось, что где-то вдали она увидела свет – короткую вспышку, а потом еще одну – и она целый час простояла в дверях, вглядываясь во тьму, но ничего подобного больше не повторилось.

Мысль о том, что где-то рядом с берегом или по проливу может проходить судно, не оставляла ее, поэтому она взяла фонарь и вышла на улицу. Джонни рассказал ей, что электричество в дома на Мейн-стрит и в гавань подавалось от центральной линии электропередач, построенной еще в семидесятых годах, когда на острове массово принимали туристов. Были даже планы охватить централизованным электроснабжением всю территорию острова. Поэтому-то в магазине дизель-генератора не было. Электричество поступало из какого-то внешнего источника. Соответственно, Ребекке нужно было найти распределительный щит и включить рубильник.

Если ей удастся включить свет в магазине, она может оставить его на всю ночь, и тогда ее пристанище будет светить во тьме подобно маяку… Кстати, о маяке… Ребекка схватила карту и убедилась, что маяк на острове действительно есть и находится на восточном побережье. Он еще работает? Если нет, сможет ли она его запустить?

Потом она с сожалением отмела эту идею как бесперспективную.

В наше время большинство маяков управляется автоматически, и если бы маяк работал, Ребекка обязательно увидела бы его свет. На в основном плоском по своему рельефу острове ничто – даже вершина Нуйяши – не заслонило бы яркий луч маяка.

Ребекка зашагала в правую от магазина сторону, по направлению к гавани. Она оказалась на задворках магазина рыболовных принадлежностей. «Наверное, внутри найдутся удочки», – подумала она. Вообще-то она никогда не увлекалась рыбалкой и совершенно не представляла себе, как нужно ловить рыбу, но, когда у нее закончится еда, она должна будет этому научиться.

«Да уж, всего-то нужно будет научиться рыбачить в зимней Атлантике. Это же, черт возьми, так просто!» – мрачно подумала она.

Но прямо сейчас ей не нужно было беспокоиться о еде, и она сосредоточила все свое внимание на спуске в гавань. Территория перед пристанью была огорожена, но перебраться через забор было вполне возможно, однако Ребекка не стала этого делать, так как в свете фонаря не увидела ничего для себя интересного: за оградой была только пустая парковка, домик капитана порта и пандус на длинный причал.

Пришлось возвращаться назад по Мейн-стрит.

Ребекка решила, что распределительный щит должен быть где-то неподалеку. Она принялась светить фонарем во все стороны, но лучу явно не хватало мощности, и поиски в темноте становились бессмысленными.

Ребекка вспомнила, как вчера стояла в круге света на заправке и как услышала странный клацающий звук, и по спине у нее, как и в прошлый раз, от страха побежали мурашки.

«Не хочу здесь оставаться, ведь я совершенно беззащитна», – пронеслось в ее голове.

Она поспешно зашагала в сторону магазина, раз за разом повторяя: «Ненавижу эту темноту!»

15

Той же ночью она увидела сон.

Этот кошмар преследовал ее довольно давно и сейчас вновь проник в ее сознание, словно злобная тварь, скрывавшаяся какое-то время в узкой и темной щели, а затем выползшая на солнце.

Как и всегда, сон начался с того, что Ребекка почему-то оказалась в коридоре многоквартирного дома. Неизвестно откуда, но она точно знала, что над ней и под ней еще много этажей. Коридор был выстлан мрачноватым коричневым паласом, а стены покрашены в кремовый цвет.

Дверь в одну из квартир была открыта, а точнее чуть приотворена. Как и всегда, эта квартира находилась слева от Ребекки, а дверь была синего цвета. Из квартиры в коридор лился слабый свет, и она разглядела номер на двери – 127 (во всех снах он был один и тот же), составленный из отдельных цифр, причем цифра семь была прикреплена кривовато. Большинство людей никогда бы этого не заметили, но Ребекка такие вещи подмечала. Каждый раз в своем кошмаре, когда Ребекка подходила к двери и видела семерку, она думала: «Семь – счастливое число!»

Квартира была из дорогих, открытой планировки, огромные окна выходили на Манхэттен. Справа на второй уровень вела лестница из стали и стекла, под ней располагалась кухня в изысканной черно-белой гамме с блестящими хромированными деталями. Слева высилась стена из стеклянных кирпичей, за которой угадывался силуэт кровати.

Заиграла музыка.

И тут же все вокруг изменилось. Стоящую в дверях Ребекку сковал невыразимый ужас, словно она тайком пробралась туда, куда ходить ей было строжайше запрещено. Теперь ей не хватало воздуха и она не могла ни нормально сделать вдох, ни повернуть голову. Ее ноги увязли в ковре, ворс которого вдруг удлинился, обвился вокруг пальцев, полез вверх по щиколоткам и плотно припечатал ее стопы к полу.

– Ты должна остаться здесь! – раздался за ее спиной странный механический голос.

В каждом из кошмаров Ребекки она никак не могла определить, кому этот голос принадлежит – мужчине или женщине, а повернуть голову и посмотреть ей не хватало сил. Одно Ребекка знала совершенно точно: оставаться ей совсем не хотелось. Она принялась плакать, кричать и умолять отпустить ее, но голос был неумолим:

– Ты должна остаться здесь!

– Пожалуйста, отпусти меня, – закричала Ребекка через пелену сна и… проснулась.

Наступило утро. Она вспотела под одеялами и сбросила их в сторону – они высились горой на краю матраса. Ребекка оглядела помещение магазина, стараясь не вспоминать свой кошмар. Сегодня ей приснилась его наихудшая версия: более яркая, более грубая, более безнадежная, чем обычно, и она все еще ощущала на своей коже давление неведомой силы, не позволявшей ей сдвинуться с места. «Все кончилось, я проснулась», – сказала она себе, но эта мысль не принесла ей успокоения.

Ребекка знала, что рано или поздно кошмар вернется.

И тогда от него не будет спасения, она не сможет вырваться… точно так же, как и сейчас, она не в состоянии навсегда оставить за спиной этот проклятый остров.

Ранее

Еще пару дней после разговора с Ноэллой Ребекка ничего не предпринимала и не задавала Гарету никаких вопросов о телефоне. Бездействие ее угнетало, и она злилась на себя, что прождала целых девять месяцев, но стоило ей бросить взгляд на своих дочерей, – невинных крох, полностью зависящих от нее и от Гарета, – как она тотчас вспоминала, что не хотела рисковать и разрушать свой брак до рождения Хлои.