скачать книгу бесплатно
– Твоя пара может быть только среди эльфов?
– Да.
– Но ты ведь теперь человек? – И как-то мельком обводишь меня взглядом. Словно один мой внешний вид полностью разобщает меня с эльфами.
– Да, – смиренно признаю. – Но мое сексуальное самоопределение из жизни в жизнь показывает, что я не потерял эльфийской природы.
– В плане чего?
– В плане асексуальности.
Это одновременно: как ты снова приподнимаешь брови и прядь волос упрямо выбивается ветром, спрыгивая тебе на лоб.
– Ты не испытываешь полового влечения?
– Все верно.
А я говорил, упрямый человек, тебе не понравятся мои истории. Для вас, людей, они слишком. Скучные.
– Совсем? – и сам мотаешь головой, спрашивая.
– Совсем.
Ты даже волосы уже не поправляешь, только смотришь на меня во все глаза с этим своим раскрасневшимся носом. Когда ты удивляешься, у тебя ужасно детский вид.
– Но, может, ты просто, – высвобождаешь руки из укрытия и вертишь ладонью в воздухе – подбираешь слово, – грейасексуален? Тебя не все может возбудить и тому подобное.
А я вздыхаю. Наверное, получается разочарованно. Плечи поднимаются выше, а потом резко опускаются. Я поддеваю рукой вторую лямку рюкзака и надеваю его полноценно.
– Знаешь, что самое интересное? – Шаг назад непроизвольно, команда телу – расстояние. – То, что я рассказал тебе о жизни, смерти и самоубийстве, а разговор все равно перетек к теме секса.
Ты мотаешь головой. Наверное, хочешь меня перебить, возразить, оборвать. Только я закончил, Чоннэ. Глазами. Вздохом. Тоном. Заканчивать несложно, когда нет начала.
У тебя получается даже моргать трогательно, растерян немного, возможно, думаешь, что сказал что-то не то, скатился, лажанул. Я вижу, как ты смотришь. Но откуда мне знать, что ты думаешь этими своими глазами? Этими ресницами и интервалами взлетов и падений? Этой азбукой Морзе собственной точки зрения.
Ты обворожителен, но дело ведь не в обаянии? Я достаточно мудр, чтобы не поддаваться таким чарам. Мне не очень по душе ваша разновидность любви с ее кратковременной дешевой магией. Она похожа на остатки конфетти на асфальте наутро после Дня Независимости.
– Если дело с самого начала было в желании со мной потрахаться, это твоя самая бесперспективная задумка. – Я разворачиваюсь к дверям, а ты молчи и слушай. – Делай лучше то, что делал. Клей первокурсниц, ходи с парнями в стрип-клубы и пачкай свои губы.
Уйти несложно. Нужно развернуться и скрыться.
– Итан, подожди!
Так и делаю. Оставляю тебя на холоде, который ты совсем плохо переносишь. Оставляю я. Решение принимаю я. Последнее слово – за мной. А чувство внутри – предатель. Скребет, оставляет полосы от ногтей, лезет к ушам по всем внутренним лестницам и шепчет то же, что и небо каждую ночь:
Ты
уже
убит.
6
Иногда мне все еще кажется, что времена вот-вот изменятся, повернутся другим углом и высосут ту часть свободы, которую я так ценю. Без которой я жил слишком много и часто.
Утром всегда немного страшно. Просыпаюсь и прислушиваюсь: что там. За стенами и окнами, какие правила, что за нравы. Вспыхнула революция последних, пока я спал? Надо ли теперь печься о выживании? Скрываться? Молчать? Стараться быть незаметным? Какие правила у этого дня?
Я все еще могу взять в руки умную машину и спросить все, что хочется? Сегодня мне очень хочется узнать, кто правил в Норвегии в тринадцатом веке. Потому что не знаю ответа.
В Норвегии никогда не был и за все жизни так и не выяснил, как дышала или задыхалась эта страна. Сколько в ней утонуло, сгорело, родилось заново. Кто стоял над людьми и давился под ними.
Утром я спрашиваю себя: у меня все еще есть возможность? Или «не знаю» опять означает смерть?
Если спросить, какое изобретение мне кажется величайшим за пределами медицины и важных для физического существования вещей, я, наверное, скажу «интернет». Скучно говорить о грязи и ерунде, появившихся впоследствии, пресно и истрепанно. Неинтересно. Самое важное – видеть плюсы.
Всегда видеть. Мне, возможно, их наблюдать проще, чем тем, кто не знал жизни без Всемирной паутины. А я вправе считать интернет магическим артефактом и думать о нем лучше и больше остальных. Сегодня, если ввести в поисковике «Кто правил в Норвегии в тринадцатом веке?», не получаешь с лету конкретного имени.
Это мне нравится больше всего. Выкрутасы истории человечества, в которых даже в век быстрой еды, ввода и реагирования все равно надо копаться. Мне нравится, что не на все есть запрограммированный короткий ответ. Такой, когда интересуешься, «как получить зеленый».
«Зеленая краска получается смешиванием желтого и синего цветов». Здорово.
«Кто правил в Норвегии в тринадцатом веке?» Вот ссылки, читай, понимай, думай.
Потому что в Норвегии в это время власть не ассоциировалась с одним человеком. Там все решали, толкаясь и конфликтуя, кто же должен выбирать королей – бог или люди. Делили, ворошили, провоцировали гражданские войны и никак не могли разобраться, кто же круче. Монархия – духовенства. Духовенство – монархии.
Сегодня мой понедельник начался с того, что и всегда, – я проснулся и посмотрел на соседа. Он, уже одетый, сидел на просторах интернета с ноутбуком на коленях и крупных наушниках на голове. Не знаю, чем он всегда там занят так рано, но занят, и это главное. Для меня это благое сегодня.
Поэтому я чистил зубы и думал о Норвегии.
На стекле в ванной комнате у нас тринадцать черных точек в основании. Это тринадцатый век. Моя попытка отвлечься от неприятных ощущений и искусственно расшуметься в собственной голове.
Шумы. В самом начале люди говорят тихо, но звучат громко – шумно: подсознательно всегда хотят, чтобы обсуждаемый слышал, что о нем думают.
А я слышать умею отлично. Так что знаю, что меня считают эгоцентриком, не способным допустить, будто есть еще чье-то мнение. Этим тут объясняют отрешенность и скупость во взаимодействии с окружающими.
На курсе социологии учится Майлз Элджо – парень по кличке Мерлин. Он покрывает гелем волосы, носит длинные черные плащи и красит губы блестящей черной помадой. Он занятный и очень, очень самодостаточный. Ему ничего не мешает иметь уйму знакомых со всего студенческого потока и вполне обозначенный круг друзей.
А Эльф с философско-психологического совсем другой тип.
Так они говорят. Bizarre. Самое частое слово в коротеньких разговорах за спиной, которое я слышал на языке этой страны.
Он чудаковатый.
С ним никто не общается.
У него отменная память.
Он дает емкие ответы.
Странно смотрит.
Повсюду бродит, как привидение.
Он повернутый толкинист.
У него татуировка на шее с правой стороны.
Это слова на искусственном языке эльфов, разработанном Толкиным, погугли!
Люди отчего-то очень любят думать громко. Во всеуслышание.
А мне нравится молчать, когда ничего не спрашивают. В народе у молчания гораздо больше шума. Но с годами я перестал молчать, и мне понравилось говорить, если и когда начинают спрашивать. Когда люди не понимают, кривят лица и больше не связываются.
Я избегаю ощущения превосходства, просто сохраняю статус-кво и привыкаю к расстоянию. Радуюсь, когда можно отпугивать рассказами и особенностями своей сути. И вопросам, которые заканчиваются быстро из нежелания знать ответы. У меня лишь истории о смерти и кратком миге рождения. Никаких увеселительных баек, бурных романов, жарких ночей или холодного пива по утрам. Я чудаковатый, но для людей все равно скучный.
У них шумная природа. Они любят тишину лишь условно. Для чего-то. Сна, работы, кино. Не условно – единицы. Маленький процент. Такие, как говорил отец, когда-то в прошлых далеких жизнях были эльфами. Не самоубийцами с вечной памятью, как я, а ушедшими в сильной тоске или скорби, погибшими естественной смертью. Теперь не помнят, кем были тысячи лет назад, но остатки эльфийской натуры всегда сохраняются в ростках и стеблях перерождающихся душ.
За все время я встречал таких очень и очень мало – чем громче мир, тем меньше тяготеющих к тишине. И это не естественный отбор. Всего лишь очередной пример того, как природа пытается заботиться о тех, кто живет с ней бок о бок.
Ты ведь тоже пример того, как она пытается заботиться. Не о человечестве – тогда бы она сделала тебя женщиной – а исключительно обо мне. Не знаю, учитывает ли она мое несогласие, мое отторжение, мое ощущение. Мою борьбу.
Понимает ли, что я думаю сегодня о Норвегии, чтобы не думать о тебе? Ты же олицетворение шума, Чон Чоннэ. Тебя все зовут Джей. Тебя зовут. Громко. Я много раз слышал. Ты зовешь других с тем же шумом и даже спишь так, что вокруг вибрируют воздушные вихри и появляется ощущение, будто гремят вагоны.
Гремят у меня внутри. Такой шумный человек рано или поздно устанет от тишины. Согласно наблюдениям, рано. И это хорошо. Мне хватает мудрости помнить, что это удача – закончить раньше, чем станет поздно.
Сегодня я сижу в библиотеке и читаю о Норвегии, чтобы напомнить себе, что единственное существо, которого никогда не будут утомлять мои ответы, это я сам.
«Riksmotene» означает государственное собрание, если верить сайту с подробным описанием всех этапов норвежской истории. Эти собрания возникли в одна тысяча пятьдесят втором году с одобрения и короны, и духовенства, чтобы стать местом утверждения законов, политических событий, внеш…
– Привет.
Разве это не предательство – когда тело реагирует перекатной волной сверху донизу от шести букв, разодетых твоей воздушной униформой? Очень похоже на чувство, которое сковывает в момент, когда мачта корабля-аттракциона поднимается на самый верх. Говорят, это называется «дух захватывает».
Красиво.
И страшно. Тело отдать – одно. Пустить к сути, сдаться без паролей и противостояния – другое.
– Привет, Чон Чоннэ, – щебечешь, наклоняясь совсем близко, кутаешь в палантин, сшитый из звуков и древесины одеколона, – которого все зовут Джей.
Наглец. Подсказываешь реплики, словно я их забыл.
А я не забыл. Я не хочу помнить! Что ты опять здесь делаешь? Это самый дальний из столов во втором отделе библиотеки. Зачем ты снова не соблюдаешь правила личного пространства? Впереди же, прямо напротив, три свободных стула, сядь и сиди! Не говори, делай что-нибудь. Живи. Меня не касайся.
Что ж ты никак не поймешь ничего?
– Что-то случилось?
Наверное, прочел по лицу. Случилось.
Ты.
– Итан?
И опять наклоняешься, чтобы заглянуть мне в лицо. Экран телефона давно погас без прикосновений, а я все гляжу в него, вижу отражение и все-все чувствую. Понимаю, что внутри опять гремят вагоны, пар и гудки, как у старых паровозов. Или кораблей, приходящих из дальнего плавания в порт под свист встречающих.
Это радость. Яркая и осознанная. Я был уверен, что ты больше не сунешься. Что закончил. Рано. Как и положено.
Я же знаю: ты любишь секс. Слышал, понимаю, чувствую. И говорю: я никогда не буду с тобой спать. Ни с кем не буду. И ты же услышал. Ты же в пятницу после разговора не поехал до Хингама, чтобы как обычно следовать за мной по пятам. Так почему ты сидишь тут? Почему ты еще не все!
Думаешь, мне хорошо? От этой щекотки в животе, пузырей в груди, от этой радости с ее желанием вырваться, показаться на поверхности – улыбкой, сиянием глаз, неусидчивостью, восторженной речью.
Быстрее говори, что хотел. И иди прочь, наглый суетливый человек.
– Итан? Эй…
– Зови меня как все, – это вырывается, пока я кладу телефон на стол. Прежде чем на тебя смотрю.
– Я не все. – Звучит очень серьезно. И, может, немного строго. Вынуждает посмотреть, повернуть голову.
А ты ловишь мой взгляд и улыбаешься. Победно.
У меня чувство появляется, будто… будто ты знаешь меня как облупленного. Это не так, но очень часто я смотрю тебе в глаза, а там как будто карта.
Карта всего меня.
– Ты занят?
– Да.
Осматриваешь стол, мой закрытый рюкзак на подоконнике:
– Чем?
Черные рваные джинсы, такого же цвета рубашка в серую клетку, заправленная небрежно и кое-как. Один край свисает, другой задыхается в плену крупного ремня.
У моих пальцев все то же самосознание – им хочется дотянуться и поправить, одернуть, чтобы было гармонично. Хочется потрогать ткань, узнать, какая она на ощупь, что ты чувствуешь кожей, когда в нее одет.
– Учусь.
– Ммм. – И поднимаешь свой рюкзак с колен, чтобы разместить на столе – располагаешься. – Ты тут уже больше часа сидишь, самое время передохнуть.
– Меньше, – спорю машинально. Еще ты будешь делать вид, что знаешь, где я, когда и что делаю. Не перегибай.
Вынимаешь смартфон из переднего кармана, слегка выгнувшись и откинув торчащий свободно край рубашки.
– Пришел в четырнадцать сорок, – жмешь на кнопку блокировки – подсвечиваешь экран, – сейчас шестнадцать ноль три, – и подмигиваешь с очередной победной улыбкой, – больше часа.
Уже был здесь, когда я пришел? Я спрашиваю глазами.
