Тайны Парижа

– Милостивейший государь, – спросил Арман, наклонившись к нему, – вы сказали, что вы неаполитанец?

– Да, сударь.

– Не знаете ли вы одного из ваших соотечественников, графа де Пульцинеллу?

Это имя произвело на маркиза действие электрического тока; он страшно побледнел и, в свою очередь, нагнувшись к Арману, сказал:

– А знаете ли вы, сударь, что за такие вопросы платят жизнью? Я буду иметь честь ответить вам после того, как выйду отсюда.

И маркиз снова начал метать.

XLVIII

Игра продолжалась. Майор Арлев, всецело погруженный в игру, казалось, совершенно не заметил, как итальянец и Арман обменялись шепотом несколькими словами, а также мертвенной бледности, разлившейся по лицу неаполитанца. Последний был все время в выигрыше; однако наступил момент, когда он проиграл и принужден был передать банк своему соседу. Молодой человек, не перестававший думать о любимой женщине, ради которой он затеял ужасную ссору, положил тысячефранковый билет перед собой.

– Держу, – сказал игрок. Арман повернул карту и выиграл.

– Ва-банк! – сказал, в свою очередь, неаполитанец. Арман снова выиграл.

В течение пяти минут сын полковника выиграл тридцать тысяч франков. Опытные старые игроки называют такой выигрыш человека, впервые ставшего за игорный стол, «приманкой».

Как бы ни был влюблен и озабочен человек, он в конце концов поддается опьянению, которое вызывает огромный выигрыш. Арман в течение часа играл с необычайным счастьем. Груды золота и бумажек, лежавших прежде перед неаполитанцем, перешли теперь к молодому человеку, глаза его горели: несколько капель пота выступило на лбу; он весь ушел в игру и, если не вполне забыл о своей любви, зато уже окончательно забыл о том, что привело его на улицу Тревиз.

Арману в течение часа до того везло, что его счастье привело в уныние его партнеров; как вдруг фортуна снова улыбнулась неаполитанцу. Он выиграл раз, затем другой, и вскоре к нему перешли все деньги играющих. Один Арман еще держался.

– Ну что же, милостивый государь, – насмешливо сказал ему итальянец, – мне предоставляется прекрасный случай пройтись по банку; только и остались мы с вами.

– Ва-банк! – воскликнул Арман, раздраженный насмешливым тоном противника.

Неаполитанец открыл карту и выиграл.

– Вы проиграли, – сказал он Арману, – передайте мне пятьдесят семь тысяч франков.

Молодой человек побледнел; но перед ним лежало немного более этой суммы, и он заплатил.

– Ва-банк! – сказал он еще раз дрожащим голосом.

– Отлично! – заметил граф.

Неаполитанец снова открыл карту и еще раз выиграл. На этот раз Арман увидал, что не в состоянии заплатить проигрыша.

– Ва-банк! – сказал он еще раз.

– Хорошо! – ответил неаполитанец и выиграл в третий раз.

Арман потерял голову.

– Сударь, – сказал тогда неаполитанец, – вы должны мне двести двадцать восемь тысяч франков; урок немного жесток, но вы, кажется, богаты, и, вероятно, этот проигрыш не разорит вас.

– Сударь, – пробормотал хриплым голосом Арман, – я ставлю двести двадцать восемь тысяч франков…

– Нет, – возразил неаполитанец, – я пасую. Арман побледнел как мертвец, и на лбу у него выступили капли холодного пота. Он взглянул налево, где за несколько секунд перед тем сидел майор, по всей вероятности, для того, чтобы занять у него денег, так как у самого Армана не было уже ни луидора. Но майор исчез. Он уехал, оставив Армана в разгар игры. Хозяйка дома межу тем, встав с места, сказала:

– Господа! Восемь часов утра! Будьте любезны разойтись, а то вы поставите меня в неприятное положение объясняться с полицией.

Арман, шатаясь, вышел из-за стола. Даже богатые люди, как он, проиграв двести двадцать восемь тысяч франков, чувствуют некоторую неловкость и смущение.

«Положим, мой отец богат, – рассуждал он сам с собою. – У него миллион, и он очень меня любит, но как я решусь сказать ему?..»

У Армана был дом, лошади, богатая обстановка, он вел образ жизни будущего миллионера, но у него не было еще капитала, который один делает человека вполне свободным в его действиях. Полковник тратил на себя десять тысяч франков, ему же давал четыреста тысяч. Но старик распоряжался своим капиталом сам, и для того, чтобы заплатить свой громадный проигрыш, Арману необходимо было обратиться к отцу.

– Сударь, – сказал молодой человек своему кредитору, – не будете ли любезны сообщить мне, где я могу заплатить вам свой долг в течение двадцати четырех часов?

– Виноват, сударь! – ответил неаполитанец. – Мне кажется, вы забыли…

– О чем?

– О том, что вы меня спросили, знаю ли я графа Пульцинеллу?

– Да, – ответил Арман, только теперь вспомнивший о причине, приведшей его на улицу Тревиз, и вопрос неаполитанца пришелся ему не по душе.

– Мне придется дать вам несколько неприятных для вас сведений, – возразил неаполитанец.

– Для меня?

– Для вас.

Надменная улыбка скривила губы молодого человека. Неаполитанец отвел его в угол залы, из которой понемногу гости начали расходиться.

– Сударь, – сказал он, – граф Пульцинелла был прежде разбойником и звали его Джузеппе.

– А! Ну, так что же? Мне-то какое до этого дело?

– Подождите. Бандит Джузеппе, разбогатев, переменил образ жизни, и так как он происходил из дворянского рода, то король вернул ему его права и титул, он вновь отстроил свой замок Пульцинеллу в Апеннинах и начал разыскивать в Париже женщину, которую очень любил. Ее звали Леоной. Граф Пульцинелла увез эту женщину в Неаполь и открыто женился на ней. Затем он сел в карету, чтобы отвезти ее в свой замок. Но, – продолжал неаполитанец, – в Париже в Леону был влюблен человек, которого она бросила и который поклялся вернуть ее любовь. Этот человек принадлежал к шайке разбойников, убийц, великосветских воров, главу которых звали… Ах! – прервал себя неаполитанец, громко рассмеявшись, – я убежден, сударь, что имя начальника этой шайки поразит вас.

– Посмотрим! – спокойно ответил на это Арман.

– Его звали полковник Леон.

Арман вскрикнул и отступил на шаг, глаза его горели, выражение лица было растерянное.

– Это был ваш отец! – докончил неаполитанец.

Но такое состояние Армана продолжалось недолго, уступив место гневу, и молодой человек, сделав еще шаг назад, снял перчатку и бросил ее в лицо маркизу де Санта-Крос, но последний поймал ее и спокойно сказал:

– Итак, сударь, между такими людьми, как мы, всякие объяснения излишни.

– Вы оскорбили моего отца!

– Нисколько. Я только сказал правду. Ваш отец был убийца и вор. Деньги, которыми он владеет и доходами с которых пользуетесь вы, приобретены ценою крови, и они достались ему после ликвидации дела ассоциации, главой которой он был и члены которой повиновались ему и убивали по его приказанию и под его руководством.

Маркиз произнес последние слова таким убежденным тоном, что сын полковника почувствовал, как вся кровь прилила у него к сердцу.

– Это мой отец! – повторил он хрипло. – А отец такого человека, как я, не может быть тем, что вы говорите. Вы заплатите мне за это вашей кровью.

– Меня зовут маркиз де Санта-Крос, – ответил неаполитанец. – И я живу на улице Тэбу, N 44. Я буду ждать ваших секундантов весь день.

– Они явятся к вам через час! – вскричал Арман вне себя.

– С двумястами двадцатью восемью тысячами франков, которые вы мне должны, я полагаю, – насмешливо заметил неаполитанец.

Арман побледнел.

– Потому, что, – прибавил маркиз, – вам прекрасно известно, что нельзя драться, не уплатив предварительно свой карточный долг.

– Вы получите его! – крикнул Арман.

Он вышел из залы бледный, с горящими глазами, со стесненным сердцем, как человек, которому нанесли кровную обиду.

Карета, привезшая молодого человека, ждала его у подъезда. Арман скорее упал, чем сел на подушки.

– Куда прикажете ехать? – спросил кучер. – На площадь Бово?

– Нет, нет, – пробормотал Арман, – в Пасси, на улицу Помп, к отцу.

Карета помчалась во весь дух и приехала в Пасси менее чем через час. Было около девяти часов утра. Полковник уже встал и тихими шагами прогуливался по саду. Уже с полгода старик, которого терзали нравственные муки его сына – его единственной привязанности на этом свете, его надежды, путеводной звезды – все более и более горбился, и шаги его потеряли свою уверенность, и он ходил, шатаясь.

Увидав сына, он вскрикнул от радости, но этот радостный крик тотчас же замер. Арман был бледен, расстроен, платье на нем было смято и в беспорядке, как будто он провел ночь в каком-нибудь грязном притоне. Заметив это, старик задрожал и отступил назад, дрожа всем телом.

– Отец, – хриплым голосом сказал Арман, – позвольте мне начать без предисловий; дело слишком серьезно, и я прямо буду задавать вам вопросы. Мне некогда.

– Господи! – воскликнул полковник. – В чем дело, дитя мое?

– Как велико состояние, которое вы мне завещаете, отец?

– Миллион, – ответил полковник. – Но…

– Можно реализовать эту сумму?

– Разумеется. Но… к чему?

– Бранить меня вы будете после, а теперь необходимо спасти мою честь.

– Честь! – вскричал полковник.

– Я проиграл двести двадцать восемь тысяч франков, – продолжал Арман. – Они нужны мне сейчас же, чтобы я мог уплатить свой долг…

– Ты получишь их, – печально, но без гнева ответил полковник.

– Уплатить и драться, – докончил Арман.

Слова эти имели действие гальванического тока на полковника. Старик выпрямился, точно так же, как некогда встретив на скале капитана Лемблена, глаза его вспыхнули.

– Драться! – вскричал он. – Ты хочешь драться? Но с кем? Кто оскорбил тебя?

– Оскорбили не меня, отец, а вас, – ответил Арман.

– Меня! Меня! – удивился старик.

– Вас, отец.

– В таком случае, драться буду я; я могу еще драться, могу…

– Отец, – перебил его Арман, – человек, которому я должен двести двадцать восемь тысяч франков, человек, которого я убью, заплатив долг, осмелился сказать мне…

– Ну? – с тревогой спросил полковник.

– Он сказал мне, – продолжал Арман, пристально смотря на побледневшего полковника, – что вы были начальником шайки убийц и что деньги, которыми вы владеете и которые я проиграл, были приобретены ценою крови и воровства. Неужели это правда, отец?

Слова эти поразили старика, как громом. Он отступил назад, поднял руки, глухо вскрикнул и упал на колени перед сыном, пробормотав только одно слово:

– Пощади!

– Ах, так, значит, это правда! – вскричал Арман.

И так как он не мог просить и не хотел осудить такого великого преступника, каким был его отец, то благородный молодой человек отвернулся и убежал.

– Я чувствую, что схожу с ума… – прошептал он.

XLIX

Арман, снова садясь в карету, был в таком состоянии, что кучер не осмелился спросить, куда ему прикажут ехать и наудачу поехал по дороге в Париж. Во время пути Арман был всецело поглощен мыслью:

«Заплатить маркизу де Санта-Крос, потом убить его и умереть самому»;

Но как заплатить? Разве маркиз не сказал ему, что состояние его отца было приобретено убийством и воровством? И когда Арман умолял полковника разубедить его, тот упал на колени, моля о пощаде, вместо того, чтобы гордо выпрямиться и гневно сверкнуть глазами, как честный человек, которого оклеветали. «Никогда! никогда! – решил он. – Такими деньгами я не могу платить своих долгов».

И несчастный молодой человек в отчаянии бился головою о стенки кареты, спрашивая себя, где бы ему достать ту огромную сумму, которую он задолжал, потому что он оставил уже мысль продать свой дом, лошадей, мебель и драгоценные вещи. Все это он получил от своего преступного отца, которого любил и уважал до сих пор, но все это запятнано преступлением.

У Армана было много друзей в Париже, но какой друг одолжит двести тысяч франков без гарантии платежа? А у Армана ничего более не осталось, он сделался бедняком с той минуты, как узнал о позорном происхождении своего богатства.

Карета продолжала мчаться, и кучер привез его на площадь Бово, думая, без сомнения, что молодой человек хотел приехать именно туда. Когда карета остановилась, Арман высунулся в окно, узнал отель Дамы в черной перчатке и только тогда, более чем через три часа, вспомнил об этой женщине, так безумно любимой им и бывшей первой причиною ужасного несчастья, разразившегося над ним. Он выскочил из кареты и вошел во двор:

«О, она спасет меня!» – подумал он.

Но привратник остановил его в подъезде:

– Маркиза уехала сегодня утром, – сказал он, – оставив мне письмо к вам.

Арман, почувствовавший, что ноги подкашиваются под ним, взял письмо, распечатал и, пробежав его глазами, бессильно прислонился к стене комнаты привратника.

Письмо заключало всего несколько строк:

«Друг мой, я уезжаю на три дня. Через три дня я поблагодарю вас".

Арман чуть не лишился чувств.

– Но, наконец, – спросил он, – майор Арлев дома?

И он подумал: «Майор казался моим другом, он спасет меня».

– Г-н майор уехал вместе с госпожой маркизой, – ответил привратник.

«О, как бы мне хотелось умереть!..» – подумал Арман, направляясь к карете и шатаясь, как пьяный.

– Куда прикажете ехать? – спросил кучер.

– Домой, в Шальо, – ответил Арман.

Во время переезда молодому человеку казалось, что им овладела галлюцинация. Он вообразил, что видел ужасный сон, и сказал себе:

«Однако я никак не могу проснуться».

Карета, лошадь которой изнемогала от усталости, въехала во двор маленького отеля, затерявшегося среди больших деревьев, где Арман провел столько счастливых и спокойных дней. Первое лицо, которое он увидел, был старый Иов, слуга, преданный ему до самопожертвования. На глазах у Иова блестели слезы; вид у него был сдержанный и серьезный. Он помог своему молодому барину выйти из кареты, не задав ему ни одного вопроса.

– Иов, друг мой, – сказал ему Арман разбитым голосом, – ты стар, разбит и заслуживаешь покоя и довольства до конца твоих дней. Но и тебе придется трудиться, начать снова жить, потому что твой хозяин беднее тебя и не может долее кормить тебя.

Иов на это ничего не сказал и не выразил даже удивления, а только поднял на Армана глаза, полные слез.

– Иов, – продолжал Арман, опираясь на старика, так как он чувствовал крайнюю слабость, – помоги мне дойти до моей комнаты и дай мне все, что нужно для письма.

Старик кивнул головою в знак того, что приказание будет исполнено.

Арман поднялся в свою спальню и, окончательно ослабев, упал в кресло.

Иов молча поставил перед ним стол.

Молодой человек и старик встретились взглядами.

– Мой бедный старик, – продолжал Арман, – если бы ты был сыном вора и убийцы, что бы ты сделал?

– То, что вы собираетесь сделать, господин Арман, – просто ответил солдат.

– Ах, ты догадался? – проговорил молодой человек, сдерживая рыдания.

– Да, – прошептал Иов, – я знаю все.

Арман взял перо и твердою рукою написал следующие строки:

«Дорогая моя Фульмен,

Арман живой, Арман, любимый вами, не может быть обязанным вам, но вы можете спасти честь и память этого Армана.

Фульмен, вы, любившая меня, но любовь которой я отвергал, я умираю, оставляя долг, священный долг – долг чести, долг карточный. Когда вы прочтете это письмо, меня уже не будет в живых. Соберите все, что у вас есть, обратитесь ко всем нашим друзьям, если понадобится, но уплатите мой долг…

Неблагодарный умирает, веря в вас, и молит простить его.

Арман».

Сын убийцы запечатал письмо и отдал его Иову.

– Ты отнесешь письмо, когда все будет кончено…

– Хорошо, сударь, – сказал старый солдат.

– А теперь, – прибавил Арман, – принеси мои пистолеты.

– Сейчас, – ответил Иов.

L

Прежде чем продолжать наш рассказ, объясним, как могло случиться, что старый Иов, которого мы видели накануне после исчезновения его господина у Дамы в черной перчатке, не выразил на малейшего удивления, увидав его возвратившимся, и нашел вполне естественным, что молодой человек хочет убить себя.

Час назад, то есть в то время, когда наш герой ехал из Пасси на площадь Бово, Иов встретил приехавшего полковника. Несчастный отец, разбитый горем, захотел в последний раз посмотреть на своего сына, который отрекся от него, узнав о его преступлении. Родительская любовь придала силы убитому горем старику, и он приехал в Шальо в надежде найти там Армана. Но Арман не являлся.

Увидав своего бывшего начальника, старый солдат подбежал к нему, чтобы поддержать, потому что старик шел, шатаясь.

– Полковник! – вскричал он. Но тот отстранил его руку, сказав:

– Иов, вы были доблестным солдатом и честным человеком; на вашей жизни нет пятен…

– Как и на вашей, полковник.

– Вы ошибаетесь, Иов, – пробормотал старик в припадке раскаяния. – Я уже не ваш полковник. Я уже не тот, каким вы видели меня на поле сражения среди пуль и пушечных ядер, сражавшегося во главе войска. Я подлец!

– Вы! – вскричал Иов вне себя, предполагая, что его старый господин сошел с ума.

– Иов, – продолжал полковник, – мое славное и непорочное прошлое запятнано двадцатью годами бесчестья и подлостей. Иов, я сделался преступным ради своего сына, которого я обожаю; желая сделать его богатым, счастливым, уважаемым, я сделался убийцей и вором.

И, склоняя все более и более свою седую голову перед другим стариком, который мог поднимать свою голову высоко, полковник глухим, прерываемым рыданиями голосом признался во всем… И солдат, оставшийся чистым, бившийся при Аустерлице и Иене, вдруг отступил от ужаса.

– Ах, – прошептал растерявшийся полковник, – и ты также осуждаешь и отрекаешься от меня… и ты также…

– Я прощаю вас ради вашего сына, – торжественно сказал Иов.

Полковник зарыдал.

– Сын мой! Сын мой! – вскричал он. – О, я пришел сюда для того, чтобы упасть перед ним на колени, чтобы взглянуть на него в последний раз и вымолить у него прощение. Иов, не отталкивай меня, будь добр и великодушен, проводи меня к моему сыну.

И старик с мольбою протянул руки.

– Вашего сына, – сказал Иов, – здесь нет, и я не знаю, где он…

Полковник вскрикнул.

– Господи! – проговорил он в отчаянии.

В эту минуту дверь дома отворилась, пропустив женщину.

– Я пришла сказать вам, где ваш сын, – обратилась она к полковнику.

Вошедшая была не Фульмен. Это была Дама в черной перчатке! Она подошла к полковнику, который смотрел на нее, почти ничего не сознавая.

– Идите, идите! – торопила она. – Следуйте за мною… я пришла сюда, чтобы сказать вам, где ваш сын.

Она взяла полковника под руку и потащила его за собою с лихорадочной энергией; старик собрал последние силы и последовал за ней.

Она ввела его в дом, в ту самую комнату, окна которой выходили одновременно в сад и во двор и которую Арман превратил в курильную. Молодая женщина закрыла дверь и вернулась к полковнику.

– Полковник Леон, – сказала она, – вы никогда не видали меня, не правда ли? Но вы должны были слышать обо мне.

И она указала на свою затянутую в перчатку руку.

– Я та самая женщина, которую преследовал своею любовью твой сын…

– Дама в черной перчатке! – вскричал полковник, опускаясь на стул и задрожав всем телом под пронзительным взглядом мстительницы.

– Полковник Леон, – продолжала она звучным и насмешливым голосом, – знаешь ли ты, что благодаря мне твой сын узнал о твоих преступлениях, что один из моих людей, человек, которого я сделала своим рабом, обыграл твоего сына на огромную сумму и затем сказал ему: «Ваш отец убийца и вор!»

Полковник растерянно смотрел на молодую женщину.

– Он явится, без сомнения, сюда, – продолжала она. – Он явится, потому что ты, негодяй, дал ему рыцарское сердце. А так как он питает отвращение к твоему золоту, о гнусном происхождении которого ему теперь известно, и не может достать огромной суммы, которую он проиграл, а жить, покрытый позором, он не может, если этот долг чести не будет уплачен, – то он убьет себя.

Хриплый стон вырвался из сжатого горла полковника. Он попытался собрать оставшиеся силы, но только бессильно опустился на стул, услышав стук кареты и увидав в окно Армана, бледного и обессиленного, вышедшего из кареты, опираясь на старого Иова.

Тогда мстительница сняла перчатку и показала полковнику свою руку. На руке виднелись красные пятна от запекшейся крови…

– О, я вижу, – сказала она, – ты спрашиваешь себя, кто я, полковник Леон? Ну, что ж! Взгляни на эту руку… Я вложила когда-то ее перед алтарем в руку человека, которого ты убил несколько часов спустя… И я поклялась не снимать перчатки и не смывать этих пятен крови до тех пор, пока мой муж не будет отомщен!.. Полковник Леон, меня зовут маркизой Гонтран де Ласи, и час твоего наказания настал!

LI

Последние слова Дамы в черной перчатке навели на полковника столбняк. В течение нескольких минут он сидел онемевший, неподвижный, с открытым ртом и глазами, устремленными на женщину, которая сказала ему свое ужасное имя.

– А, теперь ты понимаешь, презренный, – сказала Дама в черной перчатке, – почему я старалась, чтобы твой сын влюбился в меня!

Она расхохоталась, и ее смех, шипящий и металлический, наводил страх.

– Слушай, – продолжала она, – я уже погубила всех членов твоей ассоциации, а теперь хочу наказать тебя. Одного ты убил сам, на краю обрыва, восемь месяцев назад; это был Гектор Лемблен. Другой, шевалье д'Асти, умер, воображая, что жена его виновна. Третий умер для света, хотя он и жив, его жена и дочери оплакивают его, он прочитал свой некролог в газетах. Четвертый умер от удара шпаги. Я хотела помиловать пятого, но хотя я его простила, зато роковая страсть, овладевшая им, не даст ему пощады. Он игрок.

Она остановилась, холодно и насмешливо взглянула на полковника и продолжала:

– Я приберегала тебе высшее наказание, так как ты виновнее остальных, потому что ты явился когда-то к изголовью несчастного Гонтрана де Ласи и предложил ему свою гнусную сделку… Я сберегала тебя напоследок, полковник Леон, потому что ты был главою этих разбойников, их душою, их вдохновителем, ты сделал меня вдовою, прежде чем я сделалась женой, ты сменил мое венчальное платье на траур…

Полковник с помутившимся взором, по-прежнему неподвижный, слушал эту женщину, которая смеялась над его мукой.

– О моя месть! – продолжала она, – дорогая и приятная месть, которую я обдумываю каждый день… Знаешь ли ты, каждую ночь, когда мой взор смежался от сна, чей кровавый образ являлся у моего изголовья: образ Гонтрана! Знаешь ли ты, каждый день, каждый час, в уединении или среди шумного света, чей голос постоянно раздавался в ушах моих, крича мне: «Отомсти за меня». Это был голос Гонтрана! Знаешь ли ты, что каждый раз, когда одна из намеченных мною жертв падала под моим ударом и жалость овладевала мною и мне становилась противна моя ужасная месть, этот голос снова кричал мне: «Нет, твоя обязанность еще не кончена… надо продолжать мстить и мстить до тех пор, пока не погибнет последний!» Последний – это ты! Я хотела поступить, как палач. Понимаешь? Когда палач видит двух осужденных, поднимающихся по ступеням эшафота, он схватывает того, который моложе и наименее виновен, потому что молодости скорее простится преступление, и палач кладет его первого на роковую плаху, предоставляя старейшему любоваться кровавым зрелищем отрубленной головы, прежде чем упадет его собственная. Я поступила так же, как палач, полковник, и после того, как все уже погублены мною, я подумала о тебе…

При последних словах испуг полковника, казалось, победил его оцепенение. Он попытался встать и бежать… но мстительница схватила его за руку и толкнула обратно на стул, с которого он только что хотел встать.

– Подождите, полковник, – насмешливо сказала она ему, – ведь вы еще не знаете, какое наказание я назначила вам.

Полковник, подчиняясь ее властному голосу, надменному взгляду и движению, впал в прежнюю неподвижность, продолжая смотреть на нее помутившимся взором.

– Слушайте же, – продолжала она, – я знаю вашу жизнь и жизнь всех «Друзей шпаги» изо дня в день и из часа в час. На другой день после похорон моего возлюбленного Гонтрана я покинула Париж, захватив его дневник, который он вел втайне. В то время был жив мой старик отец, благородный дворянин, который должен был умереть с миром, не зная прошлого Гонтрана, мрачного и полного преступлений прошлого, которого ты был виною, негодяй! И хотя я обрекла вас всех своей ненасытимой ненависти, я оттягивала день своего возмездия, я ждала, когда мой старик отец сойдет в могилу. Итак, когда я вернулась в Париж, чтобы привести в исполнение свой замысел, я считала тебя еще молодым, потому что Гонтран пишет в своем дневнике: «Это энергичный и еще молодой человек, бессердечный и сильный, бандит со смелым взором, убийца с сильной рукою, взявший клятву с тех, которые должны всегда повиноваться ему». Я ошиблась. Ты обратился в старика, терзаемого угрызениями совести, которому наскучило жить, а смерть сделалась безразлична. Убить тебя уже не значило наказать, а скорее избавить от страданий…