Тайны Парижа

После этого секретарь вышел.

Виконт и де Мор-Дье начали раздеваться. Секунданты вымеряли шпаги.

– Пожалуйте, господа, – сказал один из секундантов виконта.

Противники скрестили шпаги и стали нападать друг на друга с одинаковым ожесточением и ловкостью. Они оба были «Друзьями шпаги» и оба знали самые тонкие приемы этой ужасной науки, при помощи которой они искали счастья.

– Виконт, – сказал мнимый англичанин, заговорив вдруг по-французски и, видимо, рассчитывая на волнение и удивление, которое он произведет этим на своего противника, – помните вы полковника Леона?

Де Мор-Дье рассчитал верно.

Виконт так изумился, услышав, что человек, которого он принял за истого англичанина, вдруг заговорил с ним по-французски и произнес имя полковника, что сделал неловкий прием, вскрикнул и открыл себя для удара противника.

Барон вытянул руку, и секунданты считали уже виконта убитым, но тот внезапно отскочил, и хотя шпага противника коснулась его, но вместо того, чтобы проткнуть ему грудь, скользнула по боку.

– Ах, предатель! – прошептал виконт.

Он отпарировал удар и пронзил барона насквозь. Последний был так уверен в своем ударе, что и не подумал прикрыть себя.

Де Мор-Дье упал, пораженный насмерть.

– Виконт, – прошептал он, – мы должны были убить друг друга. Я барон де Мор-Дье.

– Мор-Дье! Вы? – вскричал виконт.

– Да, – пробормотал барон, причем на губах у него выступила кровавая пена. Потом он протянул руку и указал на бумажник, лежавший на столе.

– Это для молодой женщины, у которой вы убили возлюбленного, – сказал он.

Виконт с ужасом смотрел на человека, который был его другом и которого он не узнал.

– Но это невозможно! – вскричал он наконец. – Вы не барон де Мор-Дье.

– Я был им, – ответил барон, который счел забавным умереть, произнеся себе надгробную речь.

Губы его скривились в улыбку, и он испустил последний вздох.

XLI

Во время похорон барона де Мор-Дье в Гамбурге банкомет произнес на его могиле следующую странную надгробную речь: «Вот первый иностранец, который умер не вследствие неудачной ставки в „trente-et-quarante“.

Фульмен и лорд Г. находились в Париже.

Танцовщица уже вернулась в свой хорошенький маленький отель на улице Марбеф и вела однажды вечером беседу в зимнем саду, где мы уже видели ее однажды за роскошным ужином в начале нашего романа. У нее было двое гостей, двое собеседников, как говорят, лорд Г. и Мориц Стефан. Лорд Г., серьезный и, чем-то озабоченный, как действующее лицо в мелодраме, стоял, облокотившись одной рукой на мраморный камин, а другую положил на спинку кресла Фульмен.

Фульмен поставила свою маленькую ножку, обутую в красную атласную туфельку, на медный шар каминной решетки и погрузилась в глубокое размышление.

Мориц Стефан, наполовину потонув в большом удобном кресле, смотрел попеременно на своих собеседников, не будучи в состоянии понять, как и для чего он очутился здесь с ними.

Наконец танцовщица подняла голову, взглянула сначала на одного, а потом на другого и сказала:

– Держу пари, что вы не подозреваете, ни тот, ни другой, какая причина побудила меня пригласить вас.

Благородный лорд отрицательно покачал головой. Мориц, более общительный, ответил:

– Вот уже десять минут, как я ломаю себе над этим голову и ничего не могу придумать.

– Чтобы поговорить с вами об Армане. Лорд Г. вздрогнул.

– Как! – вскричал удивленный Мориц. – В присутствии милорда?

– Милорд – мой друг.

– Да, – горячо подтвердил англичанин.

– Даже… что касается Армана?

– Разумеется.

– Да, – подтвердил лорд Г.

– Впрочем, – пробормотал журналист, – я видел на этом свете такие вещи, особенно в Париже, что меня ничто уже не удивит.

– Меня также, – прибавил англичанин.

– Мой дорогой Мориц, – продолжала Фульмен, – вы слишком романист, чтобы верить в действительность некоторых романов…

– Черт возьми!

– Современные писатели, – продолжала танцовщица, – по-моему, делают большую оплошность, придумывая своих героев, вместо того чтобы искать их в действительной жизни.

– Действительная жизнь лишена поэзии…

– Вы ошибаетесь.

– И драмы…

– Подобное заявление можно услыхать только от такого скептика, как вы.

– Да, потому что единственная, абсолютная истина заключается в сомнении, – смеясь, сказал журналист.

Фульмен пожала плечами и продолжала:

– А если я вам расскажу ужасную и поразительную историю из действительной жизни, которая случилась вчера, сегодня, продолжится и завтра, две-три отдельные страницы которой знает лорд Г., вы же не знаете совсем, а я, напротив, знаю от начала до конца, и за достоверность ручаюсь клятвой, какую бы вы ни потребовали у меня…

– Честное слово! – вскричал Мориц Стефан, скептицизм которого поколебался убедительным тоном танцовщицы. – Я готов вам верить!

– Итак, – продолжала Фульмен, – около восьми, может быть, даже десяти лет назад в Париже жил человек, который был, по всей вероятности, смел, умен, словом, герой какого-нибудь романа. Этот человек однажды открыл книгу, известный роман Бальзака «История тринадцати», и, натолкнувшись там на блестящую мысль, имел смелость осуществить на практике то, о чем только мечтал знаменитый романист.

– Это был, надеюсь, не Арман? – прервал Мориц Стефан.

– Нет, – ответила серьезно Фульмен, – но слушайте дальше. Этот человек собрал шестерых других; все они были светские молодые люди, честь которых запятнал или какой-нибудь бесчестный проступок, или тайный упрек совести. Только один из них имел на совести менее ужасное преступление – любовь, которая грызла его сердце. Все они были искусные фехтовальщики; соединивший же их в одно общество и ставший главой, которому они поклялись слепо следовать, назвал их «Друзьями шпаги»…

– Эге! – вскричал Мориц. – Да это настоящий роман, Фульмен, но только взятый из действительной жизни.

– Да, мой дорогой.

– Продолжайте, Фульмен, – серьезно сказал лорд Г. Танцовщица продолжала:

– В течение четырех или пяти лет эти люди, которые по примеру бальзаковских «Тринадцати», по-видимому, не были знакомы между собой, держали в своих руках весь парижский свет. В одного из них была влюблена жена генерала; генерал был убит на дуэли, и он женился на его вдове. Другой был лишен наследства, но удар шпаги избавил его от счастливого соперника. В течение пяти лет эти неизвестные убийцы везде на своем пути сеяли печаль, приобретали наследства, достигали всего.

– Но ты рассказываешь нам сказки! – вскричал Мориц.

– Нет, истину, – ответила Фульмен.

– Пусть будет так! Я верю тебе. Продолжай.

– Но эти люди, – продолжала Фульмен, – у которых было столько жертв на стороне, имели жертву и среди себя. Один из семи – тот, который оставался все время чистым и дал нечистую клятву быть сообщником только потому, что ему обещали вернуть любимую и бросившую его женщину, овладел этой женщиной, но вскоре возненавидел ее и начал презирать; наконец, он убил ее и с этого дня стал бояться людей, с которыми он на всю жизнь и всецело связал себя в минуту безумия и отчаяния. Итак, этот человек обагрил свои руки кровью, но все же он раскаялся мысленно в своем преступлении, и Бог, без сомнения, простил его, потому что он снова полюбил, но уже не презренную авантюристку и не павшую женщину, которая стоила ему потери чести, но чистую и непорочную молодую девушку, не знавшую ничего из его позорного прошлого; полюбив его, она вышла за него замуж.

– И это случилось в Париже? – спросил Мориц.

– Да, конечно.

– Десять лет назад?

– Это забавно… Но каким образом тебе-то известно это?

– Подождите. В день свадьбы седьмой из «Друзей шпаги» явился на свадебный бал и сказал новобрачному: «Вы напрасно женились без нашего позволения, потому что интересы общества принуждают вас отправиться сегодня же. Вы должны ехать в Индию».

– Но, я думаю, – прервал Мориц Стефан, – что он не согласился уехать.

– Конечно, только его отказ стоил ему жизни. Один из параграфов тайного устава, подписанного всеми членами, гласил, что член общества «Друзей шпаги», пожелавший порвать связь с ассоциацией, принужден будет драться последовательно со всеми остальными.

– И он дрался?

– В тот же вечер, на пустынной улице, куда доносились звуки оркестра свадебного бала.

– И был убит?

– Через час он умер на руках своей молодой жены, передав ей шкатулку. В ней находилась рукопись, представлявшая собою не что иное, как описание его жизни и преступлений «Друзей шпаги».

– А… молодая жена?

– Она исчезла на другой день из Парижа, дав клятву преследовать ненавистью и местью шестерых «Друзей шпаги».

– А что же сталось с ними? – спросил лорд Г.

– Немного спустя после трагической кончины седьмого члена общества «Друзей шпаги» остальные собрались вместе и объявили ассоциацию закрытой. Все они добились своего. Один разбогател, другой приобрел громкое имя и т. д.

– А молодая вдова?

– Помните, полгода назад, в то время, как мы ужинали здесь, разговор зашел о бледной женщине, с роковым взглядом, которая рыскала по свету, и никто не знал, куда она направлялась и откуда приезжала?

Мориц Стефан вздрогнул.

– Эту женщину встретил один молодой человек в Италии и безумно влюбился в нее; это была она…

– Дама в черной перчатке?

– Да, – ответила Фульмен. – А знаете ли вы, почему она носит постоянно перчатку?

– Почему?

– Потому что у нее на руке запеклось несколько капель крови ее мужа, единственного человека, которого она любила, и она поклялась не снимать этой перчатки и не мыть руки до тех пор, пока не погубит всех шестерых «Друзей шпаги».

– Черт возьми! – прошептал Мориц. – Фульмен, если твой роман…

– Мой правдивый рассказ, должны были вы сказать.

– Пусть будет по-твоему! Если твой рассказ имеет развязку, то я напечатаю его.

– Развязка впереди, – ответила Фульмен. – И вот для этого-то я и просила вас прийти сюда, Мориц, так как вы впутали меня в эту страшную и странную историю.

– Каким образом?

– Как, неужели вы забыли? Неужели забыли, что именно вы указали мне на Армана и подействовали на мое эксцентричное воображение, внушив мне любовь к нему?

– Это правда, но разве вы полюбили Армана единственно за то, что этот безумец любит Даму в черной перчатке?

– Подождите, – остановила журналиста Фульмен. – Когда вы дадите мне клятву…

– Какую?

– Вы должны дать мне клятву, что не скажете никому ни одного слова из всего, что услышите.

– Клянусь, Фульмен.

– Вы честный человек, – обратился в свою очередь лорд Г. к Морицу Стефану, – и, я полагаю, сдержите свое слово.

– Разумеется, милорд. Фульмен продолжала:

– Дама в черной перчатке вернулась в Париж полгода назад, и четверо из «Друзей шпаги» уже умерли.

– Неужели? – удивился Мориц.

– Трое действительно умерли. Первый был убит на дуэли в Нормандии, второй – в Бадене, третий умер вчера в Гамбурге.

– Вчера?

– Его убили, как и двоих других. Мне сообщили об этом сегодня утром телеграммой…

– А четвертый?

– Этот, – сказала Фульмен, – похоронен с большою торжественностью несколько дней назад, хотя он не умер…

Мориц Стефан привскочил на стуле. Фульмен спокойно продолжала:

– Ему было предложено на выбор: или жить обесчещенным, презираемым женою и детьми, или уехать, причем они должны были считать его умершим, и оставить по себе благоговейную память.

– И он выбрал последнее?

– Пока клали труп в гроб, он уехал в Гавр и сел под чужим именем на пароход, отходивший в Ост-Индию, откуда он никогда не вернется.

– Честное слово, – пробормотал Мориц Стефан, – если все это правда…

– Я уверяю вас в этом честью.

– Однако все случившееся удивительнее любого романа Анны Радклиф.

– Остается погубить только еще двух «Друзей шпаги». К одному я отношусь безразлично, а другой…

– Кто же он?

– Это глава общества, тот, кто организовал эту ассоциацию.

– А!

– Тот, кто был его душою, заправилой, словом, тот, кто был причиною смерти мужа Дамы в черной перчатке, систематически мстящей за него всем его бывшим сотоварищам.

– Но кто же он?

– Это отец Армана, – сказала Фульмен.

– Полковник Леон?

– Он самый.

Англичанин и Мориц Стефан переглянулись с печальным изумлением.

– Теперь вы понимаете, – продолжала Фульмен, – что Дама в черной перчатке готовит ему самое ужасное, самое жестокое наказание, большее, чем для всех остальных, потому что он всех виновнее, и она приберегает его напоследок.

– В чем же будет состоять это наказание?..

– О, я догадываюсь, в чем: она хочет погубить его сына, его единственную привязанность, единственную надежду, цель его жизни!

Мориц вздрогнул.

– Потому что, – продолжала Фульмен, – этот человек, этот полковник Леон, некогда жестокий и безжалостный убийца, по приказанию которого проливалась кровь, теперь старик, терзаемый угрызениями совести и имеющий только одну безграничную привязанность, которой, по-видимому, посвятил всего себя; и чтобы вернее поразить его и причинить ему самые сильные страдания, необходимо погубить его сына.

– И вы думаете?..

– Я думаю, что Дама в черной перчатке поняла это, – сказала печально Фульмен. – Она долго колебалась. Два раза она сама сказала мне с гневом: «Увезите его подальше от меня, увезите на край света, если необходимо… Увезите его или он погибнет».

– Ну, и что же?

– Арман любит ее… Он остался около нее, как раб, как послушное орудие… он служил этой женщине и помогал ей мстить…

– Неужели? – удивился англичанин.

– И он не знал, несчастный, что будет последнею жертвой в драме, в которую он так неблагоразумно вмешался!

– Но нельзя ли ему раскрыть глаза, рассказать все? – спросил Мориц Стефан.

– Нет, – ответила Фульмен.

– Почему?

– Потому что страшная клятва связывает меня.

И Фульмен рассказала все, что произошло в Бадене в течение ночи, когда она, перескочив через забор сада д'Асти, с кинжалом в руке потребовала объяснения у Дамы в черной перчатке.

– И вот тогда, – продолжала Фульмен, – эта женщина рассказала мне свою историю, и мы заключили с нею странный договор.

«Поклянитесь, – сказала она мне, – что вы ничего не скажете Арману из того, что услышите от меня, и я предоставляю вам свободу действия. Попытайтесь отбить его у меня, боритесь со мною, если желаете, я не против борьбы, но помните, что, как только Арман узнает, кем был его отец и какую я преследую цель, он тотчас погибнет от неизвестной руки».

– Его необходимо вырвать из-под влияния этой женщины, – сказал Мориц Стефан.

– Я за этим-то и пригласила сюда вас обоих и прошу вашего совета, а также хочу поговорить с вами о своем плане…

– Его надо спасти! Спасти во что бы то ни стало…

– Мы спасем его, – сказал лорд Г. с британской флегматичностью.

Луч надежды блеснул в черных глазах Фульмен.

XLII

Два дня спустя после описанной нами сцены мы застали бы сына полковника Леона в его маленьком домике в Шальо. Арман сделался тенью самого себя. Когда-то пылкий, увлекающийся молодой человек теперь был бледен, изнурен и молчалив; развалившись на диване курильной, он устремил глаза на деревья сада, видневшиеся в раскрытое окно, и, по-видимому, погрузился в глубокую думу.

Вошел Иов. Арман поспешно поднял голову и взглянул на старого слугу с сильнейшим беспокойством.

– Ну, что, ну, что? – спросил он. – Застал ты ее?

– Да, сударь.

– Она прочла мое письмо?

– Иов утвердительно кивнул головой.

– И… она придет?

– Да, сударь.

Арман вскрикнул от радости.

– Ты не лжешь? – спросил он. – Ты не… обманываешь меня?

Иов вздохнул, и слеза капнула на его сморщенную, как старый пергамент, щеку.

– Неужели эта женщина так околдовала вас, мой бедный барин? – произнес он так печально, что молодой человек невольно вздрогнул.

– Я люблю ее, – пробормотал Арман.

– Ну, а я, – сказал старый солдат с грубою искренностью, – ненавижу ее…

– Молчи, Иов.

– Я ненавижу ее, потому что она измучила вас. Я ненавижу ее… потому что… о, господин Арман, простите меня, я старый солдат, старое животное, человек без образования, но, видите ли… у меня есть предчувствие…

– Какое? – спросил Арман, печально улыбнувшись.

– Я предчувствую… что эта женщина… Иов остановился.

– Да говори же! – сказал молодой человек с нетерпением.

– Что она принесет всем нам несчастье.

– Я люблю ее… – повторил Арман с упрямством своенравного и избалованного ребенка.

– Видите ли, – продолжал Иов, – с тех пор, как вы возвратились из Германии, господин Арман, вы побледнели, сделались печальны и так изменились, что вас с трудом можно узнать; и когда мы смотрим на вас, мой полковник и я, то сердце у нас разрывается, и мы плачем…

– Ты плачешь? – спросил Арман, протянув руку Иову. – Ты плачешь с моим отцом, мой бедный, старый друг?

– Ах, мы прекрасно видим, как вы страдаете, – ответил Иов.

– Молчи…

– Мой бедный полковник, – продолжал Иов, – так изменился, что за него даже страшно; в течение четырех или пяти лет он постарел на двадцать лет; а за последние полгода он обратился в столетнего старика…

Последние слова Иова больше повлияли на Армана, чем все, что говорил старик до сих пор. Улыбка снова появилась у него на губах.

– Ну, хорошо! – решил он. – Ты увидишь, мой старик Иов, я снова буду так весел, что отец помолодеет.

– Да услышит вас Бог, господин Арман!

– Однако, – продолжал сын полковника, – дайте же мне отчет в вашем поручении, господин посол.

– Ах, правда! – встрепенулся старик Иов.

– Был ты на площади Бово?

– Да.

– Видел ты ее?

– Видел.

– Она прочла мое письмо?

– Два раза подряд.

Радость засветилась в глазах Армана.

– Вот как! – прошептал он. – Теперь мне кажется, что она любит меня… Она была одна?

– Нет, этот старик… вы знаете?

– Да, граф Арлев.

– Он сидел около нее, и она показала ему ваше письмо и спросила: «Что делать?»

– А! – проговорил, нахмурившись, Арман. – Она спросила у него совета?

– Да, и прибавила: «Должна я идти туда?»

– А что же он ответил? – спросил Арман.

– Он вздохнул, грустно взглянул на меня и сказал: «Идите, сударыня, никто не избегнет своей судьбы!» Я не понял, что он хотел этим сказать, но испугался…

– Понимаю.

– Что же он этим хотел сказать?

– Что она любит меня и не должна долее скрывать этого от меня.

Старик с недоверием покачал головой. Арман спросил:

– Значит, она придет?

– Да, сударь.

– Когда?

– «Идите, – сказала она мне, – я следую за вами».

И как будто судьба захотела оправдать слова старого слуги: в эту минуту позвонили у ворот.

– Это она! – прошептал сын полковника, бледный и дрожащий от волнения.

Он бросился в соседнюю комнату, окна которой выходили во двор.

Маленькая карета остановилась у подъезда. Из нее вышла женщина, тщательно закутанная. Это была Дама в черной перчатке.

Арман хотел было броситься к ней навстречу, но силы изменили ему, и он остался прикованный к месту, на верхней площадке лестницы, дрожащий, не дыша и без голоса. Иов стоял позади своего господина и поддерживал его.

– Ах, – пробормотал старый солдат, – я никогда не испытывал страха на поле сражения, а вот теперь я чувствую, как дрожь пробегает по телу… мне кажется, что вместе с этой женщиной войдет к нам несчастье…

В это время Дама в черной перчатке быстро подымалась по лестнице. Очутившись около Армана, она подняла вуаль и улыбнулась грустной улыбкой, но на этот раз не насмешливой, какая бывала у нее иногда. Арман взял ее руку, поцеловал, хотел сказать что-то, но не мог, так велико было его волнение. Он увлек ее в залу, предложил кресло и знаком попросил Иова выйти.

– Ах, уж эта мне женщина! – повторил старый солдат, уходя. – Ах, эта женщина… Я думаю, что это олицетворенная судьба…

Дама в черной перчатке села, и, продолжая держать ее руку, Арман опустился перед нею на колени.

– Наконец-то, – пробормотал он. – Наконец-то. вы согласились приехать ко мне…

Она взглянула на него печально и спросила.

– Вы все еще любите меня?

– Люблю, – прошептал он. – И вы никогда не поймете, как я страдал в течение недели, когда вы лишили меня своего присутствия…

– Может быть, – проговорила она.

– Однако, – продолжал он со слезами в голосе и устремляя на нее свои большие глаза, в которых было столько нежности, что они делали его иногда похожим на женщину, – однако я всегда повиновался вам, исполнял ваши приказания, не рассуждая, я был в ваших руках орудием и был счастлив своею судьбою… Ах, сударыня, что такое я сделал, чем заслужил такую немилость?

– Ничем, – сказала она, улыбаясь.

– Значит… в ваших глазах… я не виновен.

– Нет, мой друг!

Он восторженно поцеловал ее руку.

Она продолжала, спокойно и добродушно улыбаясь:

– Друг мой, вы жалуетесь на меня и, может быть, вы правы. Долго избегая вас, отталкивая вашу любовь, исчезая от вас, я кончила тем, что позволила вам победить себя. Ваши постоянство и привязанность тронули меня. Я согласилась, чтобы вы поехали со мною в Баден, я сделала вас участником моей мести, и у вас хватило мужества…

Тень пробежала по лицу Армана, который вспомнил гнусную роль, которую он сыграл относительно графини Д'Асти.

– Но, – поспешила прибавить Дама в черной перчатке, – оставим эти тяжелые воспоминания, друг мой; вы вернулись в Париж вместе со мною; я обещала видеться с вами каждый день, даже по два раза в день. Мой отель был открыт для вас; вы входили туда во все часы дня, и я всегда принимала вас…

– Вы были добры… – прошептал Арман.

– Однажды, – продолжала она, – вам отказали в приеме, и так как вы настаивали, то вам подали письмо от меня. Я умоляла вас прекратить ваши посещения…

– О! Это было жестоким ударом для меня, – с живостью перебил молодой человек.

– Я это знаю, мой друг.

– Вы знаете?

– Да, потому что я стояла у окна, спрятавшись за занавесью, и видела, как вас поразил мой отказ.

– И с тех пор, – продолжал Арман, – я писал вам ежедневно, но мои письма оставались без ответа.

– Выслушайте меня, – сказала она. Он замолчал и взглянул на нее. Она продолжала:

– Да, на первый взгляд, я жестока и несправедлива. Но разве вы забыли уже, что я вам говорила в тот день, когда вы нагнали меня по дороге в Германию: «Если вы хотите любить меня и ехать со мною, то должны ожидать всего, не удивляться никакой странности в моей жизни и не спрашивать о тайне моего непонятного поведения»?

– Это правда, – прошептал молодой человек. – Но разве вы не посвятили меня в тайны вашей жизни, не сделали меня сообщником вашего ужасного замысла, разве я не сделался в ваших руках, как вы сами только что сказали, послушным орудием?

– Да, конечно, а так как вы настаиваете, то я открою вам и последнюю тайну.

Арман вздрогнул.

– То, что я задумала, еще не окончилось Баденом, так как, по моему приказанию, вы были секундантом несчастного Фредерика Дюлонга, который в настоящую минуту умирает.

– Ну, и что же?

– Оно не кончилось также и в Париже, – прибавила Дама в черной перчатке.

– Как! А де Флар?

– Де Флар не был последним из убийц, которых я преследую.

Арман снова вздрогнул.

– Тот, кого мне остается убить, – продолжала Дама в черной перчатке, – был их начальником, образовал их ассоциацию, толкнул на путь преступлений, того…

– Что же? – спросил с тревогой Арман.

– Того я хочу погубить без вашей помощи.

Она произнесла эти слова с дрожью в голосе, как будто ужасная борьба происходила в ней.

– О, разве я не принадлежу вам телом и душою? – воскликнул Арман. – Я готов исполнить все, что вы мне прикажете…

«Майор прав, – подумала Дама в черной перчатке, – судьбы не избежишь».

Затем она прибавила вслух:

– Ну, что ж, пусть будет так! Вы снова сделаетесь моим орудием. Вы будете в моих руках ужасным орудием мести. Я хотела избегнуть этого, но судьба решила иначе.

– Я вас люблю, – страстно прошептал Арман. Молодая женщина встала и протянула ему руку.

– Приходите ко мне завтра, – сказала она. – Я буду ждать вас в полдень. Прощайте.

Арман, опьяневший от счастья, проводил ее до кареты и в последний раз покрыл ее руку поцелуями.

Час спустя Дама в черной перчатке вернулась домой и застала графа Арлева, сидящего у камина в будуаре.

– Вы были правы, мой бедный Герман, – сказала она ему, – люди не избегнут своей судьбы.

Майор вздрогнул.

– Я много раз собиралась простить Армана и сначала хотела избавиться от его преследований, от его любви, потом я почувствовала жалость к нему и хотела пощадить его, но судьба решает иначе. Он сам приговорил себя.