В этом аду – ты мой рай

Я не гладил её по волосам.

Не смотрел в глаза.

Не произнёс ни одной фразы, за которую она могла бы зацепиться.

Я просто стоял, потому что всё, что нужно было, – уже закончилось и всё, чего я хотел, – всё ещё находилось не здесь.

Я молча налил себе виски.

Двадцатилетняя выдержка, бутылка за тысячу, вкус – больше похожий на злость, чем на удовольствие.

Я отпил – медленно, вдумчиво, будто пытался выжечь изнутри остатки недавнего, пустого акта, в котором не было страсти, только механика: тело к телу, но не человек к человеку.

Я даже не вспомнил её имени. И, откровенно говоря, она не сделала ничего, чтобы я захотел его запомнить.

Когда она приподнялась на локтях и посмотрела на меня – с тем выражением, в котором всегда угадывается один и тот же нелепый женский вопрос: «а что теперь?» – я не ответил.

Я просто вытащил из внутреннего кармана тонкую пачку купюр, метнул её на пол – чётко, точно, намеренно.

Как будто бросал не деньги, а точку в конце ненужного предложения.

– Тебя ждёт машина, – сказал я, не поднимая взгляда. – Внизу.

Она не пошевелилась.

Осталась лежать, смотрела в мою сторону – с наивной надеждой, которая давно должна была умереть.

Не понимала самого простого: её здесь нет.

Она была – между.

Между ночью и пустотой.

Между отказом и яростью.

Между мной – и той.

Когда я услышал, как щёлкнула дверь, не почувствовал облегчения.

Я просто снова остался один.

И только тогда понял, насколько вся эта женщина – всего лишь фантом, проекция неудовлетворённого желания, призрак, слепленный из ярости и отсутствия.

Телефон зазвонил…

Я снял трубку сразу, не колеблясь.

В голосе не было раздражения, не было интереса. Только сталь.

– Говори.

– Босс… – голос на том конце провода был вежливым, осторожным, с той особенной интонацией, которую используют только те, кто точно знает, с кем сейчас говорит, и сколько может стоить одно неправильное слово. – Я узнал. Всё.

Я не перебивал, слушал – как слушает хищник, уловивший шаги своей добычи в темноте.

– Она в отеле. С подругой. Подруга – девушка Нико.

Вот тут я поднял бровь.

Нико.

Сын моего адвоката. Правая рука. Тот, кто рос рядом со мной, почти как брат.

Он – мой человек а значит, она – ближе, чем казалось.

– Она работает в галерее, – продолжал голос. – Живёт одна. Парня нет. Родители умерли. Тихая. Чистая.

Я едва заметно улыбнулся.

Да, в ней было что-то. Я почувствовал это с первого взгляда – когда она смотрела не с отвращением, не с интересом, а с тем ровным, ледяным спокойствием, в котором не было и намёка на желание понравиться.

Только границы. Чёткие, железные, выстроенные без агрессии – но с таким достоинством, что захотелось не пройти мимо, а сломать.

Я не привык обходить, привык разрушать.

Я положил трубку.

Налил ещё один бокал.

Сел в кресло у окна.

Город раскинулся передо мной, как шахматная доска.

Свет – фигуры.

Улицы – траектории атаки.

И где-то там, среди неона, стекла и чужих жизней, была она.

Кейт.

Женщина, не оставившая мне ни имени, ни шанса, зато оставившая в крови зуд, от которого невозможно избавиться, и желание выстроить реальность так, чтобы она пришла сама – уверенная, что это её собственный выбор.

Цветы, от которых не хочется засыпать

Стук в дверь – резкий, точный, как выстрел.

Не растерянное «извините», не гостиничное «room service», а скорее нечто между «открой сейчас» и «не заставляй повторять».

Я проснулась, не сразу поняв – это реальность или остаток сна, в котором я уже опаздывала, уже терялась, уже закрывала за собой какие-то чужие двери.

Открыла дверь без особой осторожности. Глупо. Я слишком уставшая, чтобы бояться. Или слишком спокойная, чтобы помнить, что должна.

В коридоре пахло морем и кофе – пряным, несерьёзным, чужим. Волосы – спутаны.

Футболка – растянутая, не моя.

Скорее всего – Энн.

Я в ней утонула.

На пороге стоял мужчина. Белая рубашка.

Рука аккуратно держит большой букет.

Ни улыбки.

Ни спешки.

Лицо – нейтральное. Как у тех, кто ничего не говорит, потому что всё уже передал.

Он просто кивнул:

– Для вас.

Я взяла цветы – слишком тяжёлые, слишком живые.

Они пахли – не как флористический отдел в супермаркете.

Они пахли вопросами.

И вечером, которого я не ждала.

Фиолетовые орхидеи – будто написаны кистью, на грани между дерзостью и тайной.

Белые каллы – как из похоронных снов: элегантные до преднамеренного равнодушия.

И чёрные георгины – редкие, тёмные, почти нелепые.

Всё вместе – красиво.

И неправильно.

Как я.

Как он.

Я нашла карточку.

Плотная бумага – не из цветочного магазина.

Шрифт – не типографика.

Почерк.

Мужской.

Уверенный, но без давления.

Стиль того, кто не доказывает.

Просто пишет: «Это было неожиданно приятно. Не люблю, когда женщины уходят. Но тебе – простил. Пока.»

Я закрыла дверь.

Осталась – с цветами в руках и холодом вдоль позвоночника, как будто что-то уже началось, и я не знаю – в каком жанре.

Прислонилась к двери.

Смотрела на орхидеи.

И впервые за долгое время – улыбнулась.

Только губами.

Потому что внутри была та самая тишина, которая не имеет отношения к покою. Скорее – к напряжению перед грозой, к новому уровню игры, к ощущению, что я стала кем-то, чью спину уже изучают.

Целиком.

С прицелом.

Я знала: ничего хорошего из этого не выйдет. Потому что такие букеты не присылают, чтобы сделать комплимент.

Их дарят – как шаг в захват: мягкий, выверенный, без шума, но с закрытой дверью за спиной.

Он простил. Пока. И именно это «пока» было самой дорогой частью букета.

Я поставила цветы в раковину – всё равно хотела, чтобы они дожили до вечера. И вдруг поняла: я хотела, чтобы он ещё раз что-то прислал. И одновременно – чтобы больше никогда.

Энн зашла в номер – как всегда: слишком громко для утра и слишком красиво для гостиничного халата. У неё был вид женщины, которая либо уже влюблена, либо только что кого-то отшила – а в её случае это, скорее всего, происходило одновременно.

– Кейт! – позвала она, а потом прищурилась, заметив меня у окна. – Ух ты. Кто умер?

Я не ответила сразу.

Просто стояла, прислонённая плечом к стеклу, и смотрела, как в раковине медленно оседают лепестки.

Фиолетовые.

Белые.

Чёрные.

Цветы, которые даже во сне не принесут покоя.

Энн бросила взгляд на букет.

Подошла.

Склонилась – почти уважительно.

– Это не розы, – заметила она. – И не я тебе их подарила. Хотя могла бы. Кто?

Я всё ещё молчала.

Потому что иногда, чтобы не соврать, нужно сначала успокоить собственную кожу.

Я повернулась к ней. Медленно.

Губы были сухими.

Сердце – нет.

Я посмотрела ей в глаза. И сказала:

– Ты когда-нибудь получала цветы, от которых хочется закрыть глаза… и спрятаться?

Энн остановилась.

Даже дыхание у неё изменилось. Потому что вопрос был не про букет.

Он был про страх – страх, который пахнет орхидеями и почерком мужчины, чьё «пока» звучало как предупреждение.

Она села на край кровати.

Я осталась стоять.

– Кейт…

– Я не жалуюсь.

– Я не спрашиваю. Я просто… ты боишься?

Я вздохнула.

Всё внутри меня хотело сказать: нет.

Но – напряжена была шея.

И плечи.

И запястья, которыми я обнимала себя – без причины.

– Нет, – я улыбнулась. – Я не боюсь. Но я не уверена… что хочу знать, что будет дальше.

А он – уверен.

Вот и всё.

– Давай сегодня не будем делать вид, что мы отдыхаем от мужчин, – сказала Энн, накидывая на глаза очки, она выглядела как будто кто-то взял солнечный свет, перемешал с персиковым мороженым, добавил щепотку французского шика и вылил всё это в человеческую форму.

Её кожа – фарфор с живыми веснушками, будто она родилась из поцелуя лета.

А глаза? Глаза Энн – это два океана с GPS-навигатором в твою неуверенность.

– Я пригласила Нико. Он должен подойти к кафе через пятнадцать минут. Будь мила.

– Я всегда мила. Особенно на голодный желудок, – ответила я, натягивая волосы в нечто, похожее на порядок.

Это был не мой день, чтобы блистать.

Но иногда лучше быть тихой – и наблюдать.

Мы выбрали столик под зонтом.

Терраса кафе напоминала старую открытку: немного потёртая, но от этого – только более настоящая.

Воздух был утренним – смесью кофе, булочек и лёгкой, непроговоренной тревоги.

Я смотрела в чашку, пока Энн проверяла губы в зеркале и строила планы на встречу так, словно шла не на свидание, а на собрание родительского комитета.

– Вот и он, – сказала она. И в голосе было то же, что слышно в музыке, когда скрипка впервые берёт верх над роялем.

Есть мужчины, которые входят в комнату – и ты продолжаешь разговаривать.

Никo, oн подошёл спокойно. Без спешки.

Его волосы были чуть растрёпаны, как будто кто-то уже провёл по ним пальцами.

Челюсть – чёткая, сильная, с легкой щетиной.

Глаза были мягкими. Но внутри них был кто-то, кто давно не прощал сам себе ошибок. Слишком красивый. Слишком мужчина.

Уверенность в теле и в тоне – не показная, а встроенная.

А потом он обнял Энн. Легко, по-настоящему.

И я вспомнила, что такие мужчины бывают…

У других женщин.

Но всё равно чуть-чуть завидовать – не преступление.

Это просто подтверждение того, что ты ещё живая.

– Кейт? Я много о тебе слышал. Приятно наконец познакомиться.

– Надеюсь, не всё было правдой. Особенно если это включало инцидент с шампанским и фонтаном.

Он рассмеялся. Тепло. Не наигранно.

Улыбка, в которой не было попытки завоевать. Он просто был собой – и это слегка раздражало.

– Ну? – я сделала глоток апельсинового сока. – Кто ты, Никo?

– Я? я мужчина, который знает, чего хочет.– сказал он так, будто это не имело значения.

Хотя всё, что произносится с таким спокойствием, обычно имеет значение вдвойне.

Я кивнула.

Взяла круассан.

Сделала вид, что больше интересуюсь выпечкой.

– Я слышал, ты работаешь в галерее?

– А я слышала, ты инвестируешь. Или разрушаешь. Смотря с какой стороны смотреть.

– Иногда нужно разрушить, чтобы построить что-то настоящее.

– Красивые слова. Идеальны для первого тоста.

– Или для последнего шанса.

Он допил кофе. Медленно. Почти демонстративно.

– Да. Я искусствовед. Помогаю людям понять, зачем кто-то двести лет назад решил нарисовать женщину, которая смотрит не на зрителя, а куда-то в сторону. Я составляю описания к картинам, курирую выставки, анализирую художников, которые писали дневники лучше, чем говорили вслух.

Иногда – это красиво.

Иногда – это вскрытие.

Только вместо скальпеля у меня каталог и каблуки.

Никo засмеялся.

Энн – гордо кивнула, как будто лично устроила мне эту работу.

– Значит, ты умеешь видеть, что скрыто? – спросил он, подливая себе кофе.

– Не всегда. – Я подняла взгляд. – Но я умею догадываться, где начинается тень.

Он замолчал.

А я подумала, как часто люди не понимают, что галерея – это не только про искусство.

Это про лица.

Про молчание.

Про то, как мы читаем взгляд человека, зная, что он всё равно не скажет вслух, что на самом деле чувствует.

У Нико зазвонил телефон. Он извинился, встал и отошёл чуть в сторону.

Я смотрела, как падает свет на столик.

На крошки от круассана.

На свою руку.

На тонкий след от кольца, которое я когда-то сняла. И больше не надевала.

Энн откинулась на спинку стула.Свет падал на её волосы, и они вспыхнули медью, а тонкие бретели её чёрного платья казались не деталью одежды, а нервами, на которых висела чья-то фантазия.

Солнце пробивалось сквозь листья, ложилось на её ключицы – словно природа решила подчеркнуть то, что в ней и так всегда сияло: лёгкость, уверенность и ту самую подругиную способность чувствовать, когда ты молчишь слишком долго.

– Что ты будешь делать, когда мы вернёмся домой? – спросила она. – вечера с бокалом и тишиной?

Я чуть склонила голову. Взгляд скользнул в сторону моря. Где-то на горизонте всё ещё было то, от чего я сбежала – или притворилась, что сбежала.

– Я хочу сменить квартиру, – сказала я. – Мне в ней больше нечего дышать. Всё там напоминает мне о вещах, о которых я больше не думаю.

Энн замерла. Серьёзность легла на лицо, как тень – незаметно, но ощутимо.

– Ты правда хочешь сменить квартиру? Или это просто отпускное настроение? Переезжай ко мне, – предложила она.

Я сделала глоток воды.

Вздохнула.

– И слушать, как вы с Нико смеётесь за стенкой? Нет уж.

– У него есть квартира.

– Энн…

– Кейт, ты можешь начать всё сначала. Если не с чувств, то хотя бы с пространства.

Я опустила взгляд. На чашку. На ладонь. На орнамент скатерти.

И вдруг поняла – мне действительно нужно новое пространство.Чтобы не чувствовать,

как старое тянет вниз – как вода, в которой ты уже пыталась утопить прошлое.

– Я подумаю, – сказала я.

– Подумай. Потому что иногда квартира – это просто квартира. А иногда – твой шанс выжить.

Я выдохнула. Повернулась к морю. И сказала, уже почти шепотом:

– Я просто хочу место, где никто не знал, кто он. Где никто не скажет: “А вы раньше здесь жили вдвоём?”

И в этот момент рядом остановился Нико.

Он не смотрел на меня.

Он смотрел на море.

Сел. Молча.

Рядом.

Точно с нужной стороны – чтобы не мешать, но быть.

– Извини, что прервал, – сказал он.

Голос – неформальный. Так говорят, когда не хотят быть лишними, но не могут уйти.

– Я услышал только последние слова.

Я кивнула.

Без оправданий.

Он взглянул на Энн, потом на меня. И, чуть прищурившись, произнёс:

– Девчонки, чтобы вы не скучали…Я хотел бы предложить вам сбежать. На три дня.

– У меня, кстати, есть яхта. Сейчас простаивает у причала. мы планировали маленькую прогулку – но я подумал… может, стоит сделать это по-настоящему?

Мы с Энн переглянулись.

– В открытое море, – добавил он. – Только мы. Спокойствие, ветер и никакого Wi-Fi. Ты, Кейт, сказала, что хочешь забыть. Иногда… всё, что нужно, – это вода. Большая, бесконечная, немая. Ты смотришь в неё – и выбрасываешь туда всё, что не даёт тебе дышать.

Он замолчал.

А я… я почувствовала, как внутри что-то сдвинулось.

Тонко.

Беззвучно.

Как будто кто-то внутри меня впервые сказал: “А что, если да?”

Энн улыбнулась.

– Я за.

Я посмотрела на неё.

На него.

На море.

И вдруг поняла: может быть, этот отпуск – не побег a начало?

И если уж выкидывать что-то из себя, то пусть это будет далеко от берега. Туда, где даже память тонет.

– Три дня? – переспросила я.

Никo кивнул.

– Только три. Но если ты захочешь – мы останемся в море дольше. Пока не забудешь, как его зовут.

Я улыбнулась – по-настоящему. Впервые.

– Я согласна. Но с одним условием.

– Слушаю.

– Завтрак на яхте. Солнце, круассаны – и мимоза, охлаждённая, как момент. Никаких компромиссов.

Нико рассмеялся.

И в этот момент я почувствовала, что вода действительно лечит.

Особенно, если она впереди.

А позади – всё, что я больше не возьму с собой.

Всё, что ты хочешь скрыть, становится моим интересом

Я находился в своём кабинете, погружённый в размышления.

Вид на море напоминал рекламную открытку, созданную для состоятельных людей, переживающих кризис среднего возраста.

Солнечные блики играли на поверхности воды, тёплый песок ласкал ступни, а в воздухе раздавался ровный шум прибоя.

Женщины в купальниках смеялись, обвивали губами яркие трубочки от коктейлей и изгибали ноги с такой небрежной грацией, словно готовились к кинопробы на берегу. И я знал: любая из них могла оказаться здесь – в этом кресле, на этом столе, под этим телом.

Если бы я захотел – Но, чёрт побери, не захотел. Потому что эта девчонка, с сарказмом вместо губной помады и взглядом, будто из подворотни, не выходила у меня из головы. Она въелась в память, как кровь под ногтями после драки.

Кейт, острая, как чёрный кофе в девять утра – без сахара, без предупреждения, прямо в грудную клетку.

Смотрела на меня не снизу вверх, а так, будто перед ней висела хреновая картина, которую зачем-то повесили не в ту комнату – неуместно, раздражающе, с явным ощущением бестактности.

Этот её язык… Если бы он занимался чем-то более продуктивным, мы бы с ней давно нашли общий язык – в самом буквальном смысле.

Но нет. Она не была «общим языком». Она – антагонизм в человеческой оболочке.

Она была как царапина на стекле – мелкая, нервная, почти незаметная. Но теперь я видел её даже в отражении.

Раздался стук.

– Входи, – сказал я, не оборачиваясь.

Вошёл Нико – уверенный, как всегда. Прежде чем закрыть дверь, он бросил взгляд на секретаршу:

– Принеси кофе, пожалуйста.

Дверь закрылась тихо, без щелчка.

Он знал, как делать всё мягко. Особенно – когда говорил о женщинах.

Я обернулся. Белая футболка, лёгкая щетина, расслабленное лицо. Только глаза – нет. В них не было покоя.

– Белая футболка? Ты что, сегодня не работаешь?

– Встречался с Энн и её подругой.

Пауза.

Я смотрел, как двое на пляже перебрасывались мячом, а одна девушка шла медленно, с той особой уверенностью, когда точно знаешь – за тобой наблюдают.

Я потянулся – медленно, как перед спаррингом. В спине хрустнуло.

Небо за стеклом напоминало сцену. А мы с ним были словно два актёра: один знал финал, но не спешил его озвучивать.

– И как она? – спросил я. Голос звучал спокойно, почти лениво. Но внутри что-то дрогнуло, как хрупкое стекло под пальцами.

– Кто? – Нико сделал паузу, слишком короткую, чтобы быть случайной.

– Энн.

Он отвёл взгляд к окну, будто там был ответ.

– Прелестна, – сказал он, и в этом слове было всё: и привкус воспоминаний, и то, что он не собирался объяснять.

– М-м… – я смотрел на него, не мигая. – А её подруга? Какая она?

– Кейт. Её зовут Кейт. – Он говорил быстро, почти отрывисто. – Данте, я не хочу, чтобы ты с ней спал. Я не хочу, чтобы ты её трахнул.

Я чуть склонил голову, не отрывая взгляда.

– Подожди. Так ты встречаешься с Энн… или с её подругой?

Улыбка слетела с его лица, как пыль с ветрового стекла – мгновенно и без следа.

Глаза потемнели, стали жёстче – словно кто-то щёлкнул выключателем внутри.

– Не шути, Данте. – Его голос прозвучал глухо, без обычной легкости.

Нико смотрел на меня долго. Без ухмылки. Без тени реакции. Лишь ровный, настойчивый взгляд – как у человека, который не задаёт вопрос, а даёт последнее предупреждение.

Его глаза сузились – не от ярости, а от осторожности. Он искал формулировку, способ сказать это без взрыва. Без крови. Без войны.

Он положил руки на подлокотники кресла – медленно, как человек, знающий цену последнему слову.

Наклонился чуть вперёд. Тело расслаблено. Голос – нет.

– Данте, оставь. Прошу тебя.

Он смотрел прямо в меня, не мигая.

– Даже не думай. Я серьёзно.

В этих фразах – не мольба. Предупреждение. Почти обещание.

Я повернулся. Сел. Встретился с ним взглядом – прямо, без обходных путей. Смотрел так, будто между нами уже всё сказано. Но ни одно слово ещё не прозвучало.

– Это опасно, Нико. Ты же знал. Женщины приносят проблемы. Всегда.

Я сделал паузу.

– Просто некоторые из них стоят того, чтобы через это пройти.

Он молчал, а я смотрел, как медленно в нём сдвигается что-то – не разум, нет. Глубже. Глупее. Сердце.

Я ждал. Ждал, пока он скажет то, чего сам боится услышать. Молчание висело между нами, как струна. Натянутая. Скрипучая.

Он вздохнул. Глубоко. В грудь. С тем звуком, когда человек не готов – но всё равно говорит.

– Я же сказал – оставь.

Он говорил тише, но в голосе появились осколки.

– Если ты снова разобьёшь сердце подруге моей девушки… это уже не твой сюжет, Данте.

Он откинулся в кресле, но не расслабился.

– Женщины не прощают. Не когда страдает кто-то из их стаи. И не когда ты улыбаешься – и исчезаешь.

Это было не предупреждение. Это был приговор, озвученный до преступления.

Молчание.

Я смотрел на него долго. В упор. Как на человека, который уже сказал больше, чем хотел.

Он молчал в ответ. Но я знал – сейчас начнётся. Не с крика. Не с удара. С чего-то тише. Опаснее.

– Ты спал с ней? – спросил он. Без интонации. Без игры. Голос был прямым, как клинок, и таким же холодным.

– Я не сплю с женщинами, – сказал я. Голос был спокойным, почти равнодушным. – Я беру то, что хочу. А если не беру – значит, мне это не было нужно.

Это не объяснение. Это манифест и именно поэтому он звучал как вызов.

Сказал жёстко. Нарочито. Я знал, с кем разговариваю – и знал, какие кнопки нажимать.

Иногда грубость – это не слабость. Это выбор.

– Хорошо, – сказал Нико и кивнул. Медленно. Как судья, готовый выслушать последнее слово. – Скажи прямо.

Он смотрел в упор, без единого мигания.

– Ты спал с ней? Просто ответь. Да – или нет.

– Расслабься, Нико.

Я выдержал паузу, позволив словам повиснуть в воздухе.

– Я с ней не спал.

Он закрыл глаза. Выдохнул – медленно, тяжело, словно выпускал не воздух, а тревогу. Плечи опустились. Ненадолго. Как перемирие, которому никто не верит.

– Какая она? – спросил он тихо. Почти неуверенно. Как будто всё ещё надеялся, что не услышу или что совру.

Иногда вопрос – это не попытка узнать. Это способ оттянуть неизбежное.

Я усмехнулся непроизвольно. Почти с уважением.

– Остроумная. С языком, который можно подавать как холодное оружие.

Пауза.

– И с глазами, в которых больше огня, чем во всей моей команде вместе взятой.

Я не хвалил её. Я признавал – она опасна и именно это мне нравилось.

Нико рассмеялся. Нервно.

Смех вырвался быстро, как рефлекс – не от радости, а от бессилия. Он тут же замолчал, будто сам услышал, насколько в нём мало смеха и слишком много – напряжения.

Это был не смех. Это был сбой.

– Ты уже знаешь её, Данте.

Он говорил спокойно, но в словах чувствовалась колючка.

– Ты просто не получил, вот и бесишься.

Это был не упрёк. Это был тест: на эго, на выдержку, на слабость.

Я посмотрел на него без эмоций. Просто – посмотрел. Жёстко. Холодно. Без игры.

Он сразу замолчал. Поднял обе руки в воздух – жестом: «Окей, понял». Не сдача. Но точно – отступление.

Иногда взгляд – это выстрел. Без звука.

– Ещё нет, – сказал я.

Он опустил руки медленно. Как будто сдал часть позиции – но не капитулировал.

– Прошу тебя. Даже не думай.

– А если она сама захочет?

– Если она сама…

– Тогда что, Нико? – Я говорил спокойно. Почти тихо. Но каждое слово било точно в цель.

Он вздохнул, от понимания, что за этим разговором начинается что-то, что уже не остановить.

– Тогда ты не должен говорить «нет». – Он смотрел на меня так, будто всё уже решил за неё. – Но она тебя не попросит. У неё уже был один мудак. Из-за него она здесь.

– Какой мудак? – спросил я, и голос прозвучал тише, чем я рассчитывал.

– Не знаю. Джейк, вроде. – Нико пожал плечами, как будто хотел стереть из памяти даже имя. – Я подошёл, когда они уже заканчивали разговор.

Я кивнул.

Джейк.

Наверное, красивый. Типичный. С тем лицом, которое выбирают не сердцем, а инерцией.

Проблемный. Таких сначала любят – как вызов, как искру. А потом выгоняют. Когда уже слишком поздно. Когда он уже успел всё испортить.

Я знал этот тип. Потому что слишком часто был им сам.

Значит, она не просто здесь.

Она – в бегстве и я знаю этот маршрут. Знаю, как догонять тех, кто бежит не от меня – но прямо ко мне.

Потому что такие не прячутся. Они ищут, кому доверить боль. Хоть на ночь. Хоть на выстрел.

Я повернулся к окну.

И в этот момент понял: море мне сегодня больше не нужно.

Потому что буря только начинается.

И она – не снаружи.

Она – уже здесь.

– Что ты ещё знаешь о ней? – спросил я спокойно. Ровным голосом.

Так, будто интересовался вином, а не женщиной, которая смотрела на меня так, как смотрят на пятно на белоснежной скатерти – с раздражением. С желанием стереть.

Нико усмехнулся. Расслабленно – но с осторожностью. Как будто держал в зубах тонкую нить, и знал: одно лишнее слово – и всё порвётся.