Мадам Шоколадница

– Ад ждёт тебя, злая женщина, – сухо заявила я ей в лицо. Спокойно, даже без злобы. Сама поразилась своему спокойствию. – Нелюбовь к ближнему – самый страшный грех, если ты не знала.

– Как ты смеешь?! – в каком-то благоговейном ужасе выдохнула она.

Явно никто не говорил ей подобного. Ну, пусть это будет для нее откровением. Ехидно улыбнувшись и видя, что монахиня ошарашена моим наглым поведением и словами, я напоследок добавила:

– Я думала, что пришла в дом Божий. А оказалась в вертепе разврата и злобы! Короче, Содом и Гоморра у вас тут!

Последняя моя фраза повергли монашку в полнейший ступор, и она от возмущения начала хватать ртом воздух.

А я что? Я сказала правду!

Выше подняв голову, обошла «преграду» и медленно, словно царица, выплыла всем своим пухлым телом из трапезной.

Глава 6

Когда я вернулась в келью, Элиза терпеливо ждала меня, сидя в уголке на ворохе соломы.

– Я принесла тебе хлеба, Элиза, – улыбнулась я девочке и протянула ей оба хлебца. – Кушай, детка.

Моя новая дочка деловито уселась на каменное ложе и с жадностью вонзила зубки в хлеб. Через пару минут она вдруг спросила:

– А ты, мамочка?

– Я пока не голодна, – ответила я уклончиво, присев с ней рядом и снова осматривая себя.

Мне, наверное, вообще лучше рот зашить и не есть пару месяцев. Может, тогда я скину эти безумные килограммы с боков и бёдер. Смотреть на свои пухлые ручки было тошно. Чувствуя, что опять буду переживать сейчас из-за своего веса, я решила отвлечься.

Начала осматриваться вокруг. Неожиданно заметила небольшую суму на ложе, взяла ее. Открыла и начала перебирать её содержимое. Расческа, духи и даже зеркальце там было. Похоже, эта Мари, то есть я, была ещё та кокетка.

Нетерпеливо поднеся зеркало к лицу, я тут же впилась глазами в свое отражение. Начала критично рассматривать себя.

Круглое миловидное лицо, глаза чайного цвета, каштановые волосы. Брови и нос правильной формы, белая нежная кожа и пухлые губы. Очень даже неплохо.

– Уфф, ну хоть симпатичная я и молодая вроде, – пробубнила себе под нос и обратилась к девочке, которая уже доедала первую булку: – Элиза, а сколько мне лет, ты знаешь?

– Нет, мамочка… ой, Мари… ты мне не говорила.

– Ладно, не столь важно, – ответила я, улыбнувшись ей. – И называй меня мамой, как и раньше. Тут и так все знают, что ты моя дочь.

– Хорошо, мамочка.

Я начала дальше рыться в суме и нашла какой-то странный мешочек. Он был небольшой и сшит вручную. В нём лежала какая-то трава. Я понюхала её. Кислый, вонючий запах. Но более всего меня поразило, что на мешочке были вышиты череп и кости.

Нехорошие, мрачные мысли овладели мной. Неожиданно Элиза вскрикнула и, выхватив у меня из рук мешочек, откинула его прочь.

– Мамочка, больше не ешь эту гадкую траву! После неё ты упала на пол! И так долго не приходила в себя. А я так испугалась, даже плакала.

Осознание, что я только что держала в руках яд, отчётливо вошло в моё сознание.

Неужели бедная Мари отравилась?

– А что я говорила, дочка, перед тем как съесть эту траву? – спросила я малышку.

Надо было постараться выяснить: что произошло.

Я решила все же называть Элизу дочкой, чтобы не пугать её. Ведь девочке не следовало знать, что в теле её матери находилась я – Полина Румянцева. Выпускница элитного Московского вуза двадцати трех лет отроду и будущий менеджер по продажам.

Хотя в своём мире я хотела завести детей ближе к тридцати годам, но сейчас, раз уж попала сюда, придется присматривать за Элизой. Похоже, кроме меня у девочки никого больше не было из родни. Да и, судя по отражению в зеркале, Мари была чуть постарше меня.

– Ты говорила, мамочка, что теперь мы одни в этом мире. Что нас никто не любит, мы никому не нужны. И ты больше никого не хочешь видеть. И ещё ты долго плакала. Ты это помнишь, мамочка?

– Помню, Элиза, – ответила я напряжённо и нахмурилась.

Все эти слова прежней Мари походили на фразы очень несчастной, страдающей женщины.

Неужели и правда Мари отравила себя от безысходности?

Вполне реально.

Если все травили её, обзывали грешницей, и идти ей было некуда, а жить не на что. Да еще единственное место, где могли приютить, было местом ненависти к бедной Мари. И вертепом разврата. Аббат домогался прихожанок, а сестры обители ходили на какие-то ночные мессы к братьям соседнего аббатства. И ведь явно не для общей молитвы.

Брр… Даже думать обо всей этой грязи не хотела.

Но я по жизни была оптимисткой и знала: безвыходных ситуаций не бывает.

И совсем не считала Мари, то есть себя, грешницей. И что такого, если родила дочку без мужа? Может, мой хахаль был мудаком или разбойником? Зачем такой отец Элизе? Ну и что же, что у меня был любовник. Может, он был хорошим человеком и содержал нас с дочкой все эти пять лет? Пусть так. Но я точно не грешница. Я выживала, как могла.

Грех – это бросить на произвол судьбы своего ребенка или убить кого. А так… это всего лишь тупые средневековые нравы и устои. И я не Мари. И не собираюсь из-за этого убиваться.

И вообще, как Мари посмела такое совершить? Неужели не понимала, что после её смерти маленькая дочка никому не будет нужна в этом мире? Что за эгоизм?

– Знаешь, Элиза? – сказала я подбадривающе. – Я тебя люблю, а ты любишь меня, так?

– Да, мамочка, я тебя люблю, – закивал ребенок.

– Ну вот. Мы есть друг у друга. Значит, мы уже не одни. А всё остальное… Я решу, не переживай! – я проворно встала. – Ты немного подкрепилась? Давай я уберу второй хлебец, и мы пойдем. Потом его съешь. Попозже.

– Куда мы пойдем, мамочка? – спросила девочка, пока я засовывала хлеб в свою суму.

– Подальше от этого мрачного места, Элиза. Теперь мы вместе.

– Куда это ты собралась, бесстыжая ведьма?! – неожиданно раздался хриплый голос за нами.

В келью вошли пять худых монахинь во главе со злобной Женевой. У них в руках были какие-то веревки.

– Аббат Фалло приказал связать тебя и посадить в темницу! – процедила вторая монахиня, медленно приближаясь ко мне.

– За твои грехи и неправедную жизнь тебя сожгут на площади, как проклятую ведьму.

– Что? – опешила я, недоуменно хлопая глазами. – Вы что, серьёзно?!

Глава 7

Остальные монашки оказалась такими же вонючими, как и первая. Это я довольно хорошо ощутила, когда они вытащили меня вон из кельи. Я только успела обернуться к Элизе, которая испуганно запричитала, что хочет со мной. Но окрик одной из монашек остановил девочку, и она не посмела пойти за нами.

Меня кинули в какую зловонную сырую темницу с низкими потолками и окошком с решёткой. Закрыли на железный засов и ушли.

Первые два часа я никак не могла прийти в себя. Не верила, что всё это происходит со мной. Мне всё казалось, что это дурной сон, кошмар. И я вот-вот проснусь и снова окажусь в своем мире. Но нет. Суровая реальность не отступала.

Потом я начала думать об Элизе. Как она там без меня? Надеюсь, ее покормили и не обижают эти монахини. Потом я начала горевать о своей судьбе. Не могла поверить в то, что меня приговорили к казни.

Устав ходить по своей сырой темнице, я присела на большой ворох соломы, сваленной в углу. Эта соломенная куча была единственной обстановкой моей пустынной камеры. Правда, в противоположном углу находилась еще дырка в полу, которая, видимо, служила отхожим местом.

Мне очень хотелось пить, вымыть лицо и руки, но воды не было. Чуть позже, немного успокоившись, я присела на солому и прислонилась спиной к каменной стене. Прикрыла глаза, решив подремать.

Уже ближе к полуночи у моей темницы появилась одна из монахинь. Через небольшое оконце с решеткой в двери она протянула мне глиняную крынку и кусок хлеба.

– Твой ужин, блудница! – злобно выплюнула она.

Я взяла из её рук засохшую горбушку и крынку с водой. Но благодарить её не спешила, а только спросила:

– Когда меня освободят?

– Освободят? – удивилась тощая карга. – Ты здесь до казни. Аббат Фалло приказал тебя сжечь на праздник Всех Духов.

– Это когда?

– Через четыре дня, ты что, и этого не знаешь? – огрызнулась зло монахиня. – Да… Ты воистину великая грешница, верно сказал наш настоятель!

– А что с моей дочерью? – перебила я ее нетерпеливо.

На это монахиня как-то недовольно поморщилась и отвернулась. Она быстро направилась прочь по тёмному коридору.

– Что с моей дочерью, ты гадкая мегера! – громко прорычала я ей в спину.

Но эта зараза так и не ответила. Скрылась во мраке.

Разве можно быть настолько бессердечными существами?

Не аббатство, а какое-то тёмное сборище нечисти.

Присев опять на кучу тёплой соломы, я посмотрела на засохшую горбушку серого хлеба. Есть совсем не хотелось, несмотря на то, что я не ела с самого своего попадания сюда. Конечно, не считая того крохотного кусочка ароматного шоколада. Потому я только попила воды из крынки и, поставив ее на каменный пол, положила хлеб на нее.

Уже совсем стемнело. Но, слава Богу, ночь была ясная, и все было хорошо видно.

Снова прикорнула на ворохе соломы и задремала.

– Мамочка, ты здесь? – вдруг в тишине раздался детский знакомый голосок.

Я резко поднялась с соломы и приникла к оконцу с решеткой. Элиза, присев на корточки, заглядывала внутрь моей темницы. Моя камера находилась ниже уровня земли.

– Детка, ты пришла ко мне, – выдохнула я радостно, обхватив сверху её маленькие ладошки, которые держались за железные прутья.

Мое сердце наполнилось радостью. Хоть кто-то в этом жестоком мире любил меня, и я была кому-то нужна.

– Моя бедная мамочка, – пролепетала жалостливо Элиза и попыталась поцеловать меня в щеку, но прутья решетки не дали ей этого сделать. – Монахини выгнали меня из аббатства. Сказали, что я дочь демона.

– Вот злобные мегеры, – процедила я.

Ну разве можно быть такими чудовищами? Выгнать маленького ребенка, можно сказать, на голодную смерть, да ещё и наговорить гадостей.

– Ты не слушай их, Элиза. Твой отец был добрым, достойным человеком. Никаким не демоном. Поняла меня?

Конечно, я врала. Я даже не знала, от кого родила. Воспоминания Мари мне не передались. Но надо было как-то утешить несчастного ребенка.

– Да, мамочка, я поняла. Я ждала ночи, чтобы пробраться сюда.

– Ох, Элиза, наверное, это опасно. Монахини разозлятся, если увидят тебя.

– Они все дрыхнут, мамочка. Никого здесь нет, – помотал головой ребенок. – Скажи, тебя правда сожгут?

– Не знаю, детка, – ответила я уклончиво. Не хотела совсем пугать ее. – Но всё может случиться.

– Я не смогу без тебя, мамочка, – захныкала она.

И по ее лицу потекли слезы. Я поджала губы и почувствовала, что сама на нервах от всего происходящего.

– Элиза, не надо, не плачь, всё будет хорошо, – лепетала я, гладя ее по щечке пальцами, вытирая её слёзки. – А то я сейчас тоже заплачу, и так тошно.

– Прости, мамочка, но я не хочу, чтобы ты умирала.

Я нахмурилась. Я и сама едва сдерживала рыдания. Но держалась, не хотела показать ребенку, что страдаю. Ведь если она видит меня в последний раз, пусть запомнит меня неунывающей и спокойной. А не нервной плачущей истеричкой.

– Ты голодна? – спросила я и тут же взяла свою черствую горбушку с крынки и протянула девочке. – Вот, возьми.

– Спасибо, – сказала она, беря хлеб. – А я тебе ничего не оставила, мамочка. Я съела твою булочку еще днем.

– Не страшно, Элиза, – улыбнулась я. Видя, что она перестала плакать, спросила: – Дочка, а у нас есть ещё кто-то из родни? Там: тёти или дяди какие? Дальние родственники может быть?

– Нет. Ты одна у меня, мамочка.

– Блин, ну что за непруха, – пробормотала я. – Даже некуда пристроить малышку.

Реально, Высшие Силы выбрали для несчастной Мари самую жуткую судьбу, которую можно было только придумать.

Я вздохнула. Но, конечно же, я знала, что свою судьбу в этом воплощении выбирает сама душа. Она сама решает, где и как ей жить и через какие испытания пройти. Так что винить было некого.

И, похоже, прежняя душа хозяйки моего тела выбрала такую жесть.

Наверняка, и я попала в это тело неслучайно. Ведь случайностей не бывает. Всё происходит по желанию души. Значит, и моя душа захотела попасть сюда и прожить эту нелёгкую жизнь.

Ладно! Хватит депрессировать. Надо как-то помочь Элизе. Уже была ночь, а несчастный ребёнок на улице.

Глава 8

– Ладно, Элиза. Уже ночь-полночь. Тебе надо найти какой-то дом, где поспать.

– Я не хочу без тебя, мамочка, – замотала головой девочка.

– Пока ты должна позаботиться о себе сама. Понимаешь, детка? – продолжала я как можно ласковее, гладя ее ручку. Она медленно кивнула. – Скажи, Элиза, есть ли в городке какой-нибудь добрый трактирщик? Ну, который жалостливый и принимает на постой нищих и убогих?

– Не знаю, – замотала головой Элиза. – Хотя есть одна женщина. Но она не трактирщик, а Чёрная графиня. Она живет за городом, на отшибе, одна. Ее выгнали из нашего города. Но она точно добрая. Однажды она подарила мне яблоко. А в другой раз отогнала от меня злых собак, которые хотели меня укусить. Я же тебе рассказывала про неё, мамочка. Ты разве не помнишь?

– Вспомнила, дочка. Точно, Чёрная графиня, – соврала я, воодушевившись ее словами. – Так, Элиза, ты сможешь найти особняк этой графини?

– У нее не особняк, а маленький домик, вспомни, мамочка.

– Помню. Значит, слушай меня. Сейчас пойдёшь к этой графине и скажешь, что ты сирота и тебе некуда идти. Может, она примет тебя на ночь и накормит. Поняла, Элиза?

– Я не хочу туда идти. Я хочу остаться здесь с тобой, мамочка.

– Нет, детка, здесь нельзя со мной. Смотри, холодает как. Ты вся дрожишь. Ступай к этой Чёрной графине. И скажи ей то, что я велела. Я прошу, Элиза, ради меня.

– Хорошо, мамочка.

– И еще. Если ты вдруг увидишь, что эта графиня хочет причинить тебе зло, то немедля убегай из ее дома. Поняла меня, Элиза?

Я уже инстинктивно опасалась всех окружающих меня людей. Все они были какими-то злыми и жестокими. Потому изначально начала думать обо всех плохо. Но всё же решила уточнить:

– Элиза, а ты не помнишь, отчего эту графиню выгнали из города?

– Она же ушла от мужа, который её бил. А потом аббат отлучил её от церкви оттого, что она не захотела вернуться к мужу. Все говорят, что она большая грешница.

– Ясно, – хмыкнула я. Видимо, эта графиня такая же «грешница», как и я. Это общество точно больно на всю голову с этими своими непонятными грехами. И явно эта графиня не была опасной. – Всё, Элиза, ступай. Сделай то, что я сказала.

В день моей казни утро было ясным и тёплым.

Почти шесть дней я томилась в этой убогой камере. Ежедневно мне приносили кусок сухого хлеба и воду: это был весь мой паёк. Три раза ночью меня навещала тайком Элиза. У девочки вроде было все хорошо.

Это единственное, что утишало меня в то печальное утро, когда я должна была умереть.

Малышка Элиза теперь жила у Чёрной графини. Престарелая женщина с радостью приняла мою дочку у себя. Даже кормила вкусной кашей по утрам, а вечером – сытной похлёбкой. И действительно, графиня оказалась очень доброй: даже обустроила Элизе маленькую комнатку на чердаке. Так рассказывала девочка.

Потому я велела ей жить с графиней, когда меня не станет. Да, графиня была ей не родной, но все же лучший вариант, чем бродить, как бездомная собака по улице.

Наконец послышался скрип открывающейся двери.

В мою темницу вошли три монаха. Без предисловий они подняли меня с соломы и выволокли из темницы. Потащили по каким-то мрачным коридорам. Через пару минут мы оказались у выхода из аббатства.

Утренние лучи солнца осветили нас, едва мы вышли наружу. Я даже зажмурилась от яркого света.

Как не хотелось умирать!

Я же только попала в эту новую жизнь. Да, непростую и не очень приветливую ко мне. И окружающие люди тоже были так себе. Но всё же я уже начала привыкать ко всему этому: к вони, нищете, диким средневековым нравам. Я даже почти смирилась со своим пухлым телом!

Конечно же, всё познается в сравнении. Теперь мне казалось, что не так уж и плоха моя жизнь в этом теле. Я была молода, вроде здорова, и у меня был даже близкий человечек – Элиза. Которая так горько плакала, когда вчера тайком опять приходила к моему оконцу.

Потому не стоило горевать. Если теперь я здесь и вынуждена как-то выстраивать своё существование в новом мире, значит, буду выживать здесь.

Именно так я думала все последние пять дней заточения в темнице.

Но эта казнь была прямо какой-то вопиющей несправедливостью.

За что? Почему? Отчего меня хотели сжечь? Оттого, что я отказала развратнику аббату? И не стала блудницей? Это же чудовищное беззаконие, и правда!

Бред какой-то!

Монахи провели меня по небольшой улочке, примыкающей к аббатству, потом по другой. И мы вышли на некую многолюдную площадь. Здесь было полно народу.

Я подумала, что есть шанс сбежать, но у меня были связаны руки, а эти два вонючих монаха держали меня с яростной силой.

Монахи уже заволокли меня на помост посреди площади и начали привязывать к столбу. То и дело со всех сторон слышались едкие смешки и проклятья горожан. Внизу, у помоста стояли монахини во главе с аббатом Фалло и довольно наблюдали за всем происходящим.

Они все реально считали, что убить человека просто так – это будет во благо их душам?

Ненормальные фанатики.

В этот миг мне казалось, что моя новая жизнь – это верх невезения, который только мог случиться со мной. Не успела даже освоиться как следует в этом мире и уже все. Конец. Худшего попаданства и представить себе было трудно.

Я чувствовала, что веревки, которыми меня привязали к столбу, сильно врезались в кожу, причиняя боль.

– Боженька! – взмолилась я, поднимая лицо к небу. – Ну, пожалуйста, помоги! Обещаю, что больше не буду жаловаться на свою полную фигуру и тяжелую жизнь! Только помоги! Я хочу жить!

– Что ты бормочешь там, проклятая ведьма? – огрызнулся монах-палач, который уже подкладывал хворост к моим ногам. – Никто тебе не поможет! Все грешницы идут в ад, и мы поможем тебе туда отправиться.

Он злобно и ехидно оскалился. Я даже не обратила внимание на его гадкие слова. За последнюю неделю я научилась абстрагироваться от злых слов окружающих людей. И они совершенно не трогали меня. Я же не считала себя грешницей. Почему мне должно быть важно мнение каких-то невежественных людишек?

Я видела, как монах зажег факел от небольшого костровища, что было рядом, и направился ко мне.

Глава 9

Зажмурив от страха глаза, я начала еще яростнее шептать просьбы Богу. О том, чтобы мне было не так больно умирать.

Я уже чувствовала запах горелого дерева, который, видимо, исходил от факела в руке монаха, но упорно продолжала шептать, обращаясь к Богу и Высшим силам.

– Отправляйся в ад, грешница! – раздался истошный возглас одной из монахинь, стоящих внизу.

Я чуть приоткрыла глаза, отмечая, как монах начал поджигать первые хворостины, лежавшие у моих ног.

Снова зажмурилась. И едва не заплакала от безысходности. Но старалась держаться. Не стоило показывать этим злобным людишкам свою слабость.

Я уже ощущала под ногами жар и слышала треск первых горящих хворостин. Желала только одного: чтобы все поскорее закончилось. Я так устала бояться за эту неделю.

И вдруг что-то влажное упало мне на лоб.

Потом ещё и ещё. Я резко распахнула глаза. Огонь уже поглотил первые дрова рядом с моими ногами, а дым слепил глаза.

И тут с неба хлынул ливень!

Да такой сильный, что я даже зажмурилась, не в силах смотреть вверх. Огонь мгновенно потух, а монахи, которые следили за всем действом, забегали.

Естественно, в тот день казнь отменили.

Меня уволокли обратно в сырую темницу и оставили там до завтра. Пока не просохнет хворост и дрова для костра. Так объявили мне два вонючих монаха, когда снова запирали засов на двери.

Я же, оставшись одна, радостно ходила по каменной темнице. Понимая, что Высшие Силы слышат меня. И как я могла усомниться в их любви ко мне?

Следующее зловещее утро наступило внезапно.

Измучившись всю предыдущую неделю терзаниями и думами, в эту ночь я спала крепко и беспробудно. Лишь когда два монаха пришли в мою келью, я продрала сонные глаза и, увидев склонившиеся надо мной тощие, мерзкие физиономии, воскликнула:

– Неужели опять?

Они не ответили, а неучтиво подняли меня с соломы и поволокли наружу.

Второй раз переживать подобное было ужасно.

Монахи снова тащили меня на центральную площадь на расправу. Но я уже не сдерживалась, как вчера, а горько рыдала. Мои нервы сдали, мне было все равно, что обо мне подумают.

Мы вышли из просторных дверей, и я едва не упала, оступившись. Больно подвернула ногу, шагнув со ступени. Закусила губу.

Как и вчера, мне в лицо ударил яркий поток солнечного света. И в этот момент раздался мужской голос:

– Постойте! Отпустите эту женщину!

Я резко распахнула глаза и увидела его.

Незнакомец стоял у нас на пути. Он как-то грозно и недовольно смотрел на моих вонючих «сопровождающих».

Широкоплечий и высокий, он был одет в темно-зеленую военную форму. В сапогах и треуголке с пряжкой на боку шляпы. Форма подчеркивала его стать и отменную выправку. Темно-русые волосы собраны в хвост на затылке, высокий лоб, орлиный взор и яркие зеленые глаза.

Лет тридцати или чуть больше, он показался мне настоящим красавцем. Вообще, я впервые увидела в этом времени хоть кого-то прилично одетого. Не в рясу и не в грязную заношенную одежду, которую носило местное население.

– Что вам угодно, господин? – спросил недовольно сопровождающий меня монах и крепче сжал моё плечо. – Мы ведём эту ведьму на казнь.

– Ее имя Мари Шаль? – продолжал требовательно спрашивать незнакомец, а его взор изучающе прошелся по мне.

Я же, не понимая, что происходит, так и лила горькие слезы, только уже беззвучно.

– Да. Ее так зовут. Эта великая грешница, ее надо сжечь! – проворчал второй монах, произнеся совершенно глупую фразу.

– Его святейшество, аббат Фалло отпустил этой девице все грехи, – заявил мужчина в форме и показал какой-то свиток с печатью. – Вот её индульгенция! Посему немедленно отпустите ее! И развяжите!

От слов мужчины я опешила. Даже перестала плакать. Вперилась взором в лицо этого красавца-военного и недоумённо хлопала глазами.

– Но аббат приказал нам доставить ведьму на костёр, на площадь, – продолжал гнуть своё первый монах.

– Ты что, глухой? Девице отпущены все грехи! – процедил мужчина, и его рука легла на эфес сабли, висевшей на поясе.

– Эта нищенка свободна! – раздался вдруг голос аббата Фалло, который появился во дворе и смотрел в нашу сторону. – Она одумалась и покаялась. Я отпустил ей все грехи. Потому святая церковь не имеет к ней претензий.

Только после этих слов настоятеля монахи развязали мне руки. И нехотя отошли, что-то недовольно бубня.

Я же никак не могла прийти в себя.

Меня не сожгут?

Боже, это просто какой-то нереальный сказочный сон!

Я была не в силах поверить во всё это.

От такого неожиданного спасения у меня даже закружилась голова. Я пошатнулась и едва не упала. Начала уже оседать, но военный тут же удержал меня за талию, быстро обхватив крепкой рукой. Поднял меня на ноги, да так легко, словно я ничего не весила. Хотя я совсем не была пушинкой.

Это весьма впечатлило меня. Какой же он сильный!

– Вам дурно, сударыня? – озабоченно поинтересовался мужчина, склоняясь надо мной, ибо был выше меня на целую голову.

Его вежливое обращение и близость едва снова не лишили меня чувств.

Просто непозволительно быть таким красивым, да еще тогда, когда я выгляжу как толстая корова.

– Вроде лучше, – пролепетала я, не понимая, кто этот красавец из сказки, который обращался ко мне «сударыня».

Я уже подозревала, что в этом мире вообще не знают вежливых слов, а только все бранятся.

– Мари, пойдёмте со мной, – предложил он, отводя меня подальше от стен аббатства, осторожно придерживая под локоть.

Мы остановились под раскидистым деревом, где была тень. И только тут я поняла, что от мужчины не пахнет. Точнее пахнет какими-то терпкими травами, немного кожей и всё. Никакой вони от него не исходило. Он был первым человеком в этом мире, кто не вонял, как помойка или дикое животное. И это поразило меня.

Я смотрела на незнакомца с яркими зелеными глазами и ничего не понимала.

Откуда эта индульгенция? И почему Фалло вдруг смилостивился надо мной?

Словно прочитав мои мысли, мужчина тихо сказал:

– Надо уходить отсюда, Мари. Пока этот жадный аббат не потребовал еще денег. И так выложил за эту бумажульку тридцать луидоров!