Все их деньги

Nataliia K: Сколько лет было Бронштейну?

DashaObedina: Zoom, загляните в статистику, разбивается по большей части молодежь до 25

DashaObedina: Молодой, около 50

Alex: Птичка напела, что вместо него придёт сынок

_Escargout: Ребят, уже открылся после реконструкции ТЦ Европейский? Посчитать бюджет надо

Katherine: Есть инфа, что Классика разводят, под видом малолеток подсовывают взрослых тёлок!!!

Singularfish: У него же вроде дочка была, не?

Katherine: А сколько сыну лет?

Georg: Там двое детей, насколько я знаю

Nataliia K: @Dasha Obedin а, нуууу 50 это относительно молодой

Vasily: @Katherine Классик мне всегда казался близоруким, но чтобы настолько?!

Дмитрий Александрович: Мало нам президентской ищейки будто бы

DashaObedina: @Katherine До 30 должно быть. Классика понять можно, сегодня малолетки выглядят как тетки и наоборот!:)))

GN: Да, как несправедливо… люди обычные всю жизнь работают, потом приходит сынок олигарха, и вот он уже в совете директоров

Katherine: Побежала покупать платье с декольте ахахаххаа

Singularfish: Я с тобой ахахахах

Alex: @_Escargout: нет в следующий вторник

Алексей Поляков: @Katherine Ставлю на то, что однажды Классик впухнет почем зря! гы

Maxim Gorin: @GN А зря так рассуждаете, умные люди везде есть, вот, например, студент Иванов, как отучился, сразу стал главой юр. отдела в банке или скромная девушка Петрова, с красным дипломом МГУ, возглавила НКО

Katherine: Жалко Классика ((Готова согреть своим вечно молодым теплом;)

Дмитрий Александрович: Да не допустит Президент этого, кинут паренька. Олигархия грёбаная только на этом и держится

DashaObedina: Может же не захотеть купить? Или не бывает такого?

DashaObedina: Сын, я имею в виду.

Georg: Да, черт их знает, надо договор смотреть. Есть кто тут из юр. отдела?

Александра: Так вам и скажут, ага

DashaObedina: А прецеденты-то были?

Alex: Неа, никто из бессмертных не умирал ещё

Сергей Васильев: Компания дала трещину, нужно бежать с корабля

DashaObedina: Ой, да брось

Дмитрий Александрович: А нам-то какая разница? Простым смертным всё равно до этого никакого дела, на нас не скажется

Vasily: Может, зп поднимут

Дмитрий Александрович: Да с хрена ли

Сергей Васильев: Давай премию тем, кто на похороны придет хахаха

Nataliia K: Злые шуточки у вас… мда

Сергей Васильев: Да я его в глаза не видел!

Nataliia K: И что? А как же сострадание элементарное, человеческое?

DashaObedina: +

Александра: +

Katherine: Я бы, кстати, пошла на похороны. Хоть на людей посмотреть

Singularfish: И себя показать хахаха знаю я тебя

Katherine: Типа этика корпоративная, не?

И дальше в том же духе. Злые реплики давно перестали вызывать у меня омерзение и брезгливость, наоборот, этот исследовательский опыт явно пошёл на пользу; благодаря ему я понял, какая грязь ворочается у них в головах, оставаясь незамеченной за вежливостью и учтивыми улыбками. Пустая болтовня продолжалась целый день, иногда я не выдерживал и под ником Sveta2000 писал туда что-то, по моему скромному мнению, мотивирующее, вроде: «Вы вообще работаете? Откуда столько времени свободного?» Но мне не отвечали или отшучивались между делом, оказалось, что авторитет не передаётся пустому нику в чате, кто бы за ним ни стоял.

На экране телефона высветилось уведомление о новом сообщении, оно было от Эллы, жены Михеича. У меня ёкнуло сердце, и я не с первой попытки попал пальцем в иконку «вотс-апа», вдруг ставшую совсем крошечной.

«С днём рождения, Лев Юрьевич! Я решила, что охлаждение в наших отношениях не повод забыть про твой праздник спустя столько лет искренней дружбы. Ты очень талантливый, а с возрастом это качество при должном трудолюбии может превратиться в гениальность. Я горжусь тем, что знакома с тобой.

Ц. Элла».

Я встал и, мгновение поколебавшись, перезвонил. Трубку взяли сразу:

– Да?

– Элла, привет!

– Привет, Лев.

– Спасибо за поздравление. Очень трогательно, что ты помнишь.

– Как я могу забыть?

Я замешкался, наткнувшись на напряжённое молчание, и потом робко поинтересовался:

– Может, пообедаем сегодня вместе?

– В твой день рождения?

– Почему бы и нет?! Я не праздную, а тебя хотел бы увидеть.

Трубка помолчала.

– У меня нет подарка.

– Элла, ну ты что, какие подарки?! Наша встреча будет для меня лучшим подарком.

– Я тебе наберу попозже, ладно? Ближе к обеду.

– Хорошо. Я жду.

Она отсоединилась, а я, повеселев, продолжил завтрак. В общем, я человек позитивный, редко злюсь или впадаю в хандру, не то, что мои друзья. Между делом я открыл на планшете проект нового ресторана, присланный на утверждение – на рендерах[7] всё выглядит потрясающе.

Каждый собственный объект, не связанный с деятельностью Компании, я контролирую лично, особенно много времени уделяю разработке начальной концепции. В наших кругах меня считают «талантливым экономистом, умеющим находить баланс между специфическим собственным вкусом и потребностями социума» (цитата из интервью эксперта в региональной газете), поэтому сравнительно много моих проектов имели коммерческий успех. В тех редких случаях, когда проекты себя не оправдывали, я умел вовремя признать поражение и свернуть начатое, понеся минимальные убытки. Выбирая между двух вариантов цветовых решений входной группы ресторана, я то и дело возвращался мыслями к Элле.

Уже после того, как я женился и родились, одна за другой, девчонки, на очередной конфликтной стрелке какой-то обдолбыш прострелил Михеичу плечо. Рана оказалась серьёзная, была задета артерия, а Михеич госпитализирован в критическом состоянии. В тот момент я даже не удивился, как будто всегда знал, что у нас с Эллой ничего не кончилось; и её брак, её семья с другим, это как-то не по-настоящему.

Я сразу приехал к ней. Трепетал как мальчишка в ожидании Рождества, Элла бросилась ко мне с нескрываемым нетерпением.

– Боже, как это всё ужасно, – она рыдала, обхватив меня, хоть это сложно – замкнуть руки за моей спиной. Я неловко гладил её, утешал, как мог и старался быть искренним. По правде говоря, не было мне дела до Михеича, хотя только из-за него мы с Эллой почти через четыре года после расставания всё-таки оказались в постели вместе. Я так часто возвращаюсь в памяти к той ночи, как будто она длится до сих пор, будто она до сих пор не кончилась.

Их спальня. Я стучусь, прежде чем войти. Ей моя шутка не нравится. Мы валяемся на их супружеской постели и до рассвета не можем наговориться. Элла рассказывает про будущее с восторгом, описывает наш с ней загородный дом у озера, наших двух огромных котов Йосю и Франсика, нашего сына, похожего на меня, и дочь, такую же красивую, как она. Я хоть и слушаю её, но не вдумываюсь в слова, а ловлю только звуки и интонации, она утаскивает меня в свою полуночную песню, убаюкивает и усыпляет. А потом Элла, полностью обнажённая, подходит к широкому окну, выходящему на север, на Манежную площадь, и настежь распахивает его. Студёный воздух, ворвавшийся в комнату, не отрезвляет меня. Некурящая Элла вдруг закуривает, отводит волосы за уши, чтобы не попали в пламя, а я просто смотрю внимательно, стараясь не моргать, и только всё мну простыню, ставшую в моей руке податливой и влажной.

Уже под утро она показала мне гостиную с высокими потолками, со статуями античных богов меж стройных колонн. Посередине залы стоял огромного размера рояль.

– Не знал, что Михеич играет, – усмехнулся я.

Она ходила за мной по пятам, словно боялась, что я развернусь и уйду или просто не хотела оставаться совсем одна. Можно подумать, она не догадывалась, что у меня никогда не хватило бы духу так поступить ни с ней, ни с самим собой.

– Он и не играет, это – часть декора.

Я, весь ещё полный нашего приятного тепла, подошёл к инструменту, погладил его и бережно открыл клап: нетронутые белоснежно-чёрные клавиши разбежались по расширенной клавиатуре, девяносто клавиш вместо стандартных восьмидесяти восьми.

– «Бехштейн» – часть декора?

Фа диез отскочил от стен и звонким эхом прокатился по холлу. Элла присела на краешек кресла и попросила меня сыграть. Я сел на банкетку, рукой отрегулировал высоту, пробежался пальцами. Давно не играл.

– Немолодой и расстроенный.

– Ничего, – она улыбнулась.

– Это я про себя.

Я взял несколько аккордов. Странные ощущения накатывали: я находился в квартире Михеича, сидел за его роялем, к которому он никогда бы и не подошёл, играл для его жены, не осознавая, что она его жена. За окном светало, и я негромко запел:

– Ты у меня одна, словно в ночи луна. Словно в степи сосна. Словно в году весна, – выразительная пауза. – Нету другой такой. Ни за какой рекой. Нет за туманами. Дальними странами…

Я повернулся через плечо, заслышав негромкие всхлипы: она плакала, сжавшись в большом кресле. Мне вдруг показалось, что я большой и сильный, а она маленькая, запутавшаяся в своих эмоциях, девочка, поэтому я встал и обнял её. Что сказать? Время остановилось. Я лишь выдавил из себя что-то типа «Ну чего ты…»

– У тебя такой потрясающий слух, – сказала она сквозь рыдания.

Тут я растерялся и задал вопрос, который прозвучал просто и, на мой взгляд, уместно:

– Почему ты сейчас не выйдешь за меня?

Элла повернулась, и её синие глаза наверняка отразились в толстых стёклах моих очков, такие они были яркие в тот момент.

– Я очень тебя люблю. Ты освобождаешь меня от самой себя. Только дай мне немного времени, хорошо?

Я промолчал. Что ответить? Она в сложной ситуации, её, да и меня тоже тревожит, как на это посмотрят наши друзья и семьи. Однако думать и взвешивать можно всю жизнь, а мне требовался ответ прямо сейчас. Я был уверен в нём, теперь меня интересовал только вопрос «когда?» Тогда я благородно решил подождать и даже не спрашивать, сколько именно времени на это потребуется.

Мы смущённо оделись, как любовники, которым больше нечего друг другу сказать, и одновременно вышли из их дома: я пошел в офис, она – в сторону Фурштатской. Тогда мы неловко поцеловали друг друга в щеки на прощание.

Её ответ, кстати, пришёл довольно быстро, через четыре дня. Она чужим отстранённым голосом сообщила, что беременна. Прежняя самонадеянность дорого мне обошлась – её слёзы ещё долго пылали во мне. Прямо как искры от сердца Данко в легенде Изергиль или как угасшие звёзды в небе; они всё ещё отдают свет, хотя уже мертвы. Как красив… свет ушедшего времени.

Всю следующую часть жизни мы старались не оглядываться на прошлое.

Мобильник звякнул, и я поднял трубку.

Глава восьмая

2024. Классик

Голое пространство строящегося объекта на Боровицкой было совершенно пусто. Сплошной бетон. Я стоял у оконного проёма, курил электронную сигарету, выпуская химический пар на улицу, и думал, в какую же дерьмовую историю, грозившую полной потерей репутации и тюремным сроком, я попал полгода назад. Уже три месяца нахожусь в подвешенном состоянии, не зная, договорюсь ли я о снятии обвинений или сяду по самой позорной статье. Президент был зол и больше отмалчивался, а сейчас, после смерти Бёрна, ему вообще не до меня. «Ну и хорошо», – я поднёс к губам гаджет и жадно затянулся. Почти каждый день просыпаюсь с лающим, как у туберкулёзника, кашлем, который выворачивает наизнанку. «Всё дело в этих электронных палках», – думал я, при этом не переставая парить. Периодами я прямо физически чувствовал, как вязкая жижа обволакивает горло и приторным комком падает в лёгкие.

Как, оказывается, сложно в наше время удалить информацию из интернета! Она распространяется молниеносно, многократно дублируясь на крупных порталах, затем растаскивается по социальным сетям, обсасывается в пабликах и намертво застывает на каналах в кроссплатформенных мессенджерах. Ссылки имеют свойство размножаться, как долбаные мухи. Моя служба безопасности отправила не один десяток жалоб поставщику услуг защищённого хостинга и новостных агентств с требованием немедленно принять меры против издания, опубликовавшего историю. Такие же письма параллельно получили поисковые системы, мол, исключите страницы из выдачи, но, как известно, подобные процессы тянутся месяцами, а за это время информация успевает просочиться во все щели интернет-пространства. Дались же мне эти близняшки?! Ещё как дались!

Наша индустрия управления имиджем развита не хуже, чем в прогрессивных странах, я нашёл приличное количество сервисов по обелению репутации. «Любой человек с деньгами может изменить реальность» – таков их девиз, но это не совсем так, а иногда и совсем не так. Выскрести информацию отовсюду стоит очень дорого, и никто не даёт гарантий, что она, как чёрная плесень, не вылезет в другом месте. Да и как быть с копиями, их успели сделать тысячи пользователей, тот же «Рынок яйценосов»?!

Мы сразу отмели мелкие мусорные компании и оставили только одну серьёзную фирму, гарантирующую успех и мониторинг. Кто бы мог подумать, что такие сервисы – прибыльный современный бизнес?! «Изменить реальность» мне стоило порядка восьмидесяти пяти тысяч долларов, и это, кстати, не предел. В агентство обращаются рестораны с просьбами удалить негативные отзывы, липовые миллионеры, бывшие министры, создатели криптопирамид, ну и удачливые бизнесмены, вроде меня.

Моё имя было известно в экономических кругах. Также меня знали как видного собирателя предметов искусства. А теперь я ещё и извращенец. То есть, узкий круг когда-то признал меня за мои заслуги, но широкую известность я получу благодаря сомнительным привычкам. Мои знакомые будут теперь вспоминать меня, когда речь зайдёт о секс-скандалах. Я живо представил себе, как они переговариваются, смакуя подробности: «Таким приличным человеком казался… а выяснилось, что путается с малолетками. Он им в дедушки годится. Ты слышала, что о нём говорят? Наш Антон Павлович, оказывается, переодевается в женскую одежду и нанюханный хромает по своему замку. Все уже знают об этом». Неужели так и будут говорить? А что скажет моя дочь? Она, наверное, подожмёт губы в неудовольствии и буркнет, что её это не касается. Что скажет моя жена, я и так знал, скорее всего, что-то про «урода-садовода».

Господи, всю свою жизнь я был заядлым любителем запретного, так неужели сейчас, когда я стал миллиардером, у меня не осталось простого человеческого счастья быть забытым? Я бросил вейп на бетон и раздавил его наконечником трости – горчит.

В первый раз я вошёл во Дворец бракосочетания в возрасте двадцати четырёх лет под руку с очаровательной проституткой Мариной. Тогда я ещё соблюдал правило «Сказал слово – женись». Тогда для меня Марина была не проституткой, а девушкой, принимающей финансовую помощь. Ах, ни одна из моих женщин не целовалась так сладко: её рот был мягким и сочным, как огромная, напичканная химозой клубничина, но, воистину, она была монструозна в своём желании обладать мной. Или, может, моими деньгами, поскольку передвигалась она по Москве со скоростью «тысяча долларов в час». «Маринка тебе настолько дорога, что ты найдёшь и подешевле», – с внезапно обнаруженным у себя юмором пошутил Старый.

Я каждый день приходил домой поздно и подвыпившим, иногда за полночь, а по выходным – и под утро, и еженедельно проживал омерзительные или даже позорные сцены. Марина взяла привычку поджидать меня и, когда я, наконец, вваливался в прихожую, обнюхивала меня с ног до головы, выворачивала карманы и устраивала громкую истерику, которую слышно было в Ленинградской области. Однажды после очередной попойки я проснулся и понял, что лежу на кровати абсолютно голый, трусы от Лагерфельда, за триста баксов, между прочим, валяются на полу, а Марина держит ножницы около моего упавшего члена, любовно его поглаживая.

– Как-нибудь чикну наше сокровище, – сказала, как отрезала.

На следующий день я был первым в очереди во Дворец Бракосочетания, чтобы подать на развод, благо детей у нас не было, и всего через год я женился снова. На сей раз моей пассией оказалась рассудительная Рудольфовна, строгая еврейская женщина с высокой кичкой. Хороших качеств у неё было не счесть в буквальном смысле, то есть не счесть ни одного: не интеллигентная, не добрая, не очаровательная, не заботливая, к тому же ещё не курящая и не пьющая, но с каждым днём я всё более чувствовал с ней родство душ. Кроме того, рассудил я, из-за своего характера она будет более расчетливо относиться к браку и позволит мне некоторую степень свободы в обмен на комфортную жизнь без забот. Да, тут я всё верно рассчитал.

В моем случае, эта самая, запланированная степень свободы вышла из-под контроля. Сначала она стала потихоньку просачиваться между шандоров, а затем и вовсе прорвала шаткую нравственную плотину. Хорошо помню, с чего всё началось. Ещё лет пятнадцать назад, когда мы жили в Петербурге, с ныне покойным приятелем сняли трёх тёлок и небольшой коттедж в пригороде на все выходные. Дом был укомплектован, но в разгар веселья вечно что-то кончалось: то презервативы, то бухло, то спешно приходилось завозить ещё дури. Вот с того самого дня в голове прочно засела идея секс-вечеринок. Я не мог спать, ворочался, потому что воображение рисовало мне красочные картины коллективного блуда в роскошной обстановке. Перед глазами стоял бал Воланда и обнажённая Гелла.

Моё возбуждение по резкой траектории незаметно переросло в устойчивое желание, поэтому решиться на первую вечеринку было несложно: дикая потребность, пусть и временной иллюзии, властвования над женским телом и душой подгоняла меня и делала неуязвимым перед страхом разоблачения. Так получилось, что эта первая вечеринка и лишила девственности мою совесть. К сожалению или к счастью для таких, как я, порочные влечения быстро масштабируются и не поддаются контролю. Размах вечеринок становился всё грандиознее, я упивался ими: они длились по несколько дней, скромные таунхаусы сменились особняками. Вскоре о них знала вся Москва! Пришлось разбираться с Президентом и Рудольфовной, которая, скажем справедливости ради, ограничилась малым – виллой в Италии. С Президентом, как всегда, было сложнее.

Я всегда был в курсе всех специфических особенностей своих внутренних ресурсов, включая генетически обусловленные, умел трезво смотреть на себя. С годами научился держать при себе личную информацию, мало говорил, больше слушал и выработал у себя способность только при крайней необходимости и очень избирательно раскрывать собственную подноготную. Это всегда подкупало людей. Именно поэтому, когда скрывать от компаньонов размах увлечений уже было невозможно, я пригласил Президента лично посетить одну из вечеринок. Сказал, что погружение в чувственную сферу – это путешествие. Объяснил, что мне нравится исследовать «ойкумену» современной чувственности, поскольку этого требует мой не обременённый морально-нравственными границами западный модус сексуальности. Президент возразил, что западная сексуальность всё более и более тяготеет к рецессии: подростки и молодые люди всё реже занимаются сексом. На что я ответил, что «на уровне биохимии это никоим образом не относится к зрелым сексуально раскрепощённым личностям». Тем более, чтобы получить контроль над своим самочувствием и самоидентификацией, а также чтобы ослабить контроль разума, скованного нашей весьма активной деятельностью, приходится временно находиться под сексуально-медитативным воздействием. Низкоэнергетическое состояние опасно! Да, такие вечеринки мне нужны для поддержания состояния постоянного сексуального возбуждения, которое, подобно индийским мантрам, даёт заряд для движения вперёд и помогает восстановиться. В отрицании сексуальности нельзя научиться её контролю!

К моему удивлению, после этого диалога он согласился приехать, правда, на особых условиях: не снимать одежду, ничего не употреблять и не быть занесённым в базу данных.

– Куда ты хочешь приехать? – удивился я. – Это мы тебя повезём. Встречаемся ровно в 19.45 на заброшенном железнодорожном вокзале станции «Ленинская».

Вокзал выглядел так, будто его слегка потёрли наждачкой: был весь изношенный, кокетливо запущенный; через это выражалось его особое обаяние. Я нашёл Президента одного-одинёшенького в главном зале рядом с «призраком коммунизма», а именно, рядом с памятником вождю революции без головы.

– Красиво, да? – спросил я. – Потрясающее здание. Настоящее произведение искусства, построено в 1954 году. Эти величественные колонны… Стиль, как ты мог догадаться, – сталинский ампир.

– Владимиру Ильичу ты голову оторвал?

– Что ты, нет, конечно! Мародёры поганые. Здание не охраняется, вот и лезут тут разные. Возьми свой билет. – Я протянул ему типовой проездной документ с указанием даты, времени, номера вагона и штрих-кодом. – Помнишь, я говорил тебе, что погружение в собственную сексуальность – это всегда путешествие? Добро пожаловать на мой «Коморэби». Японцы по части нейминга всегда в топе. В данном случае «Коморэби» – это узор тени при падении солнечного луча на дерево. Это слово, как и я сам, состоит из трёх частей: «побег», «дерево» и «солнце». Тут очень глубоко, я как-нибудь тебе поподробнее объясню эту философию.

Президент кивнул. По дороге на перрон через слегка замусоренный зал ожидания я объяснял, что все приглашённые гости получают такие билеты, они идентичны обыкновенным, и его владелец всегда может заявить жене, что отправляется в рабочую поездку. Раньше у нас были золотые карточки с изображением глаза, но это мало того, что пафосно, так ещё и подозрительно. Приходишь ты такой домой, а жена у тебя из кармана извлекает тиснёную визитку с символами, где был? Сразу понятно, где: либо на собрании масонов, либо на секс-вечеринке, тут выбор небольшой.

– Ты его не теряй, – предупредил я, обернувшись. – У тебя свободный доступ во все вагоны, мало у кого такое есть, так что билетик придётся предъявлять каждый раз, когда захочешь войти, а иногда и чтобы выйти, – против воли хихикнул я.

Президент в недоумении покрутил билет и положил его в правый карман пиджака.

Мы вышли на пустынный перрон, большое электронное табло показывало время без двух минут восемь. Немного постояли под мой бессмысленный трёп о том, что вокзал надо бы в самом скором времени отреставрировать. Я мечтал привезти сюда новые скамейки, вычистить всё до блеска, прикрутить голову Ленину, отштукатурить и покрасить, задекорировать все внутренние помещения, но тогда нужно ставить охрану, а это привлечёт ненужное внимание к моему вокзальчику. В общем, меня разрывали противоречивые чувства, о которых теперь знал и Президент.

Вдалеке показался движущийся поезд, Егор смотрел на него как на новогоднее чудо. Потихоньку усиливался стук колёс, приветственный гудок оживил молчаливую станцию, и, когда чёрный блестящий поезд с золотыми полосами, вздохнув, остановился перед нами, Президент, наконец, посмотрел на меня:

– Ты серьезно купил для секса целый поезд?

– Да. «Коморэби»!

Дверь заскрежетала и распахнулась, проводница, роскошная баба с рыжими волосами, улыбнулась нам и потребовала билеты. Она была одета в униформу, сшитую по моим собственным лекалам. Сами понимаете, на кого она была похожа… на женщину из моих снов.

Президент пошуршал в кармане и предъявил билет.

– Добро пожаловать, господин Президент, – сверкнула глазами проводница.

Я зашёл следом за Егором и незаметно подмигнул ей.

Поезд был воистину помпезный: девять вагонов по аналогии с Дантовым адом, стилизованных под самые сокровенные нужды. Мы оказались в тамбуре.

– Каждый вагон не похож на предыдущий, а в некоторые лучше и вовсе не заходить, – предупредил я.

Поезд тронулся, и мы с Президентом пошатнулись. Он потянул рычаг, и дверь отъехала в сторону, пропуская нас вперёд. Там за столами сидели люди, пили бренди, курили сигары, отдыхали и разговаривали под джаз. Нет, они были полностью одеты. Я называю эту зону входной, здесь никогда не бывает битком, сюда приходят передохнуть или провести время те, у кого нет настроения на погружение. Я даже почувствовал, как Президент расслабился. Наверняка думает, что, в крайнем случае, может отсидеться здесь, пока мы не прибудем обратно на станцию.

– Один мой приятель, – рассказывает джентльмен в кремовой рубашке. – Прилежный семьянин, лет пятидесяти с хвостиком, у него жена и три дочери, но вот как-то раз, когда вся женская часть вернулась из отпуска, то обнаружила использованный презерватив прямо в домике Барби.

Весь вагон утонул в смехе.

Мы двинулись между рядами, нас никто не удостоил и взглядом. Кто-то крикнул: