скачать книгу бесплатно
– Старый да малый, – приговаривает бабушка.
Таня подхватила ее под руку и прижалась, вдыхая родной запах. Улыбнулась, заглянула в лицо. И старое сердце Любови дрогнуло, потеплело. Она на мгновение ослабла и оступилась.
– Шемела[6 - Бестолковый, суетливый, опрометчивый человек.]. Вот и хорошо. Вот и ладно.
Грохочет трамвай, мелькают освещенные ярким утренним солнцем зеленые ветви. Бабушка сидит, степенно опустив сумку на колени. Танечка держится за поручень ее сиденья. Ветер, врываясь в открытые окна, шевелит их платья. Они вместе едут на рынок. Только это, то, что сейчас. И оно прекрасно.
Задолго до ворот выстроились рядами торговцы всякой всячиной – бабки с семечками, цыганки в платках, с цветастыми платьями на раскинутых руках. За воротами в овощных рядах – тетки с ведрами отборной прошлогодней картошки, пучками пузатой редиски и первыми огурчиками. У кооперативного магазинчика грузчик бу?хает на прилавок весы, а потом вытаскивает первую партию ящиков с привозными помидорами. В считанные минуты к весам выстраивается очередь: «Почем помидорчики?»
– Может, постоишь пока? – неуверенно спрашивает бабушка.
– Давай! – отзывается Таня, и бабушка тянет из сумки измятые два рубля и аккуратно свернутую авоську. А сама неспешно отправляется к дальнему краю, за территорию рынка, где прямо на земле стоят перевернутые ящики из-под стеклотары с разнокалиберными плошками поверх. В плошках – кусочки негашеной извести, а рядом – длинные, зеленовато-желтые кисти для побелки.
Танина очередь бойко продвигается, и вот твердые красные помидоры перекатываются в подставленную авоську, а сдача стукает в блюдечко на прилавке. Таня поспешно отходит, раздумывая, где лучше подождать бабушку. Фруктовые ряды наполнены черешней и абрикосами. Нездешняя одежда южных людей проглядывает из-под привычных глазу, изрядно пропыленных пиджаков. А приспособленный к торговле русский словно надет поверх непонятной беглой и гортанной речи…
Таня глядит на базарную суету вокруг и вдруг видит его, всемогущего и неотступного держателя своих счастливых и мучительных дум.
А он уже давно смотрит, изводится и удивляется откровению, что показало вдруг бездонную глубину его привычной, затертой годами жизни.
Что она могла знать об этом? Что могла видеть, кроме бесконечной нежности его взгляда? И она рванулась к нему, как к солнцу, изо всех сил желая скорее, скорее…
– Папа, папа!
Голос, бег, раскинутые руки. И руки, раскрытые в ответ…
Как же! Что же! Таня застыла. Алка с разбегу наскочила, Инка подошла следом. Они показывали ему что-то, смеялись. Он обнимал, улыбался, кивал. И поворачивал их прочь, прочь.
– Ну что ты встала-то! Уже или туда, или сюда! – толстая потная тетка с сумками задела плечом, переваливаясь дальше.
Таня продолжает стоять. Яркий свет, потрескавшийся асфальт. Жизнь колышется и раскачивается. И ничего, ничего нет верного в ней.
Подошла бабушка, сказала что-то. Таня покивала, что-то ответила. Покачала головой. Взяла бабушку под руку, и они пошли на остановку.
А потом – мотание трамвая, ветки хлещут в окна. Листьям же больно, больно. Снова и снова. Их нужно убрать, отвести. Как?
Любовь смотрела на Таню, качала головой. Болели ноги, она устала. Хотела спросить, сказать что-то, но слова подбирались всё не те… И привычно подумалось: «Ох, грехи наши тяжкие».
14
В воскресенье с утра Саша глянул в окно и увидел Таню с бабушкой. Сердце привычно екнуло, но тут же взяла досада.
Со двора он никуда не пошел. Мать полола грядки, отец курил на крылечке. Саша отворил гараж, занялся тем-сем. Заглядывали пацаны. Соседи перекидывались словцом. Он весь обратился в слух. Люди так много говорят, самые невероятные слухи легко плодятся и быстро разносятся. Но пока он не услышал ничего нового.
Почему так не хочется, чтобы кто-то узнал? Какая ему разница? Он вообще ей – кто? Никто. Люди делают что хотят. Его не касается.
Тетя Поля оперлась на забор, окликнула мать. И он снова прислушался. И снова ничего. Против воли вспоминал их самую первую поездку к террикону. И как она неслась по обочине. Сумасшедшая. Никакого ума нет. Он думал разозлиться на нее. Но злиться по-настоящему не очень получалось.
Вот они. Идут обратно. Бабушка прихрамывает и подволакивает ногу. Таня несет сумку, смотрит в землю. Не видят его… А спустя полчаса она выкатывается верхом на этой своей невозможной железке и, привстав, стремительно скрывается за поворотом…
Он молча выкатил старый велик, запер гараж и устремился вслед. Мать взглянула украдкой. Вниз, вниз, вниз. Разбитая дорога, железнодорожная одноколейка, поворот к террикону. Катясь по заросшему травой проселку, он уже знал, что ее там нет. Но все крутил педали, пока не учуял едкий запах, не увидел дымящиеся розовые камни, ручей в стороне. Вокруг покачивалась подросшая пыльная трава с натыканными в ней седыми грязными одуванами…
Невозможно остановиться, невозможно вернуться, снова и снова напряженно слушать, кто что скажет. Он колесил по округе, убеждая себя, что никого не ищет. Или ищет? Зачем, что он ей скажет? Просто увидеть. И страшно найти…
Назавтра с утра ее платье снова мелькнуло и исчезло.
Делая вид, что идет по делу, он обходил улицы, время от времени кивая знакомым, смотрел тут и там. На задах поселка он, наконец, увидел ее: она сидела на траве, и какой-то сопливый пацан играл в куче песка неподалеку.
Сердце обмерло и упокоилось. Он подошел и сел рядом. Таня взглянула удивленно, но ничего не сказала.
– Ты кто? – сурово спросил пацан.
Саша не ответил. Они сидели и молчали.
Как это она так забыла о нем?
А он забыл, как с ней легко. Вот думал, что сказать. А ничего не надо. Но не смотрел, держал глаза в другой стороне.
Таня украдкой взглянула. Кажется, можно ничего не говорить.
Скрипнула калитка, Даша вышла и приостановилась. Саша оглянулся:
– Привет.
– Привет, – отозвалась та.
Таня удивилась.
– Ну, я пойду, – он поднялся.
Валерка замахнулся и швырнул в него горсть песка.
– Ах ты, поросенок! – Даша покраснела.
Но шкет и не думал отступать. Он набрал вторую горсть и принял угрожающую позу.
Саша смотрел на него и смеялся, качал головой, вытирал глаза. Потом глянул на Таню и слова сложились сами:
– Завтра в четыре можешь?
– Что?
– Поедем. Как договаривались.
Ничего они не договаривались. Но он уже повернулся и пошел. Таня вопросительно посмотрела на Дашу. Та пожала плечами:
– Одноклассник мой…
***
Назавтра в четыре он стоял у Таниной калитки. Ветер надувал занавеску на открытой двери. Бабушка высматривала в низком парнике огурцы. Таня вышла, шагнула в сандалии, подняла голову и вздрогнула.
Он сделал жест рукой, мол, давай побыстрее. Она удивилась, подошла.
– Так ты едешь?
– Я? Да.
– И где, на чем?
«Ого», – подумала Таня и сказала:
– Щас, – и расправила задники сандалий.
Как здорово лететь с горы! Ухабы стряхивают оцепенение. Подставив лицо ветру, она катилась вслед за Сашей все дальше и дальше. Дома закончились, и за шоссе темной зеленью встали молоденькие сосенки. Под колесами мелькала ухабистая дорога. Так далеко забираться Тане еще не приходилось. За перелеском дорога пошла в гору, и показался край другого поселка. На затяжном подъеме она быстро выбилась из сил, но не подавала виду. Когда крутить педали снова стало легко, Саша резко свернул, и с поросшего редкими соснами крутого уклона открылся захватывающий вид: причудливо неровная земля в травах и кустарниках простиралась до самого горизонта, где в серовато-лиловой дымке угадывались шахты и терриконы.
– Красиво, – выдохнула Таня. Физическая усталость на время властно вытеснила все прочее. Она старалась отдышаться и смотрела, смотрела вдаль. Душевный груз дрогнул, и она с благодарной улыбкой обернулась на Сашу.
Такой реакции он не ожидал и не совсем понял, что именно привело ее в этот восторг.
Они покатались еще, описав приличный круг. Он молчал, и она, против своего обыкновения, тоже ничего не говорила.
Возвращались той же дорогой, что и в прошлый раз. Таня порядком устала и была рада покатить в горку его велосипед вместо тяжелого своего. Поравнявшись с поворотом на Инкину улицу, Саша неожиданно туда свернул. Таня остановилась как вкопанная:
– Постой.
– Что?
– Давай пойдем прямо.
– Но так мы слегка срежем….
– Нет.
Его лицо изобразило удивление. Таня продолжала стоять. В глубине Инкиной улицы он заметил подлетающий мячик. И подумал: «Метров сто пятьдесят».
– Постой, – повторила Таня.
Саша не обернулся. Она хотела его окликнуть. Но никогда не приходилось звать его по имени… Да и что сказать? Он продолжал катить ее велосипед. Таня замешкалась. Он удалялся. Она побрела следом, лихорадочно раздумывая, как бы его остановить…
Саша шел не спеша, прислушиваясь: идет ли? Инка, Макс и Серый перекидывались в волейбол. Показалась Алка с подросшим щенком на руках. Она глянула на Сашу, и на ее лице образовалось любопытство: кто-это-с-кем-это? Немедленно отошла в сторонку, чтобы все хорошенько разглядеть, а в следующее мгновение уже вываливала пса на землю и неслась навстречу Тане, раскинув руки. Бросилась на шею, прихватив для верности ногами: «Я – клещ!»
В раздражении и досаде Павел убирался в мастерской. «Ну прям как пацан. Заигрался. Ну и ну. Да чокнулся просто». Он собирал доски с резными розами и чеканки с волоокими девицами, сгружая их в дальний угол. Вдруг стены покачнулись. Жизнь накренилась, и он, ухватившись за край верстака, старался установить ее в прежнее положение. Весь в холодной испарине, опустился на стул. Прислоненные лицом к стене жестянки с грохотом повалились.
«Долбанный хлам. А я – скотина… Никто не должен узнать. И точка. Вообразил себе… Что, ну что уж такого, в конце концов, произошло?» И мысль снова завелась по кругу, он силился ее остановить. И получилось.
«Да сколько можно? Залить отмостку, там должен остаться цемент, пойти посмотреть, сколько…» Самовольно поселившаяся в цветнике крапива поигрывала листочками на ветру.
– Инка! – рявкнул он. – Вырви крапиву!
Она крикнула что-то в ответ, но он не слушал:
– Без разговоров! Давай-давай.
«Так случилось, да и все… И все».
Алка тащила Таню к ребятам, игра остановилась. Инка кричала: «Танька, привет!» – подпрыгивала на месте и смеялась. Невозможно не отозваться. Безотчетный порыв радости в мгновение прорвал обморочный ступор стыда. Таня засмеялась и на простодушные вопросы, где же ее носило, выпалила первое, что пришло в голову:
– Такую классную девчонку встретила! Я вас познакомлю!
Инка удивленно глянула на Таню, а потом куда-то в сторону. Таня повернулась и увидела свой велосипед, прислоненный к забору. Саша ушел.
Потом они перекидывали мячик. И все было то, да не то. Как же она, оказывается, соскучилась. Но если бы можно было уйти, исчезнуть прямо сейчас! Никогда, никогда уже не будет по-прежнему. Она сама все испортила.
Мать девочек глядела из-за занавески: «Смотри-ка, пришла. А то Инка заколебала уже – где да где. Само все и устроилось».
Она вломила Пашке по-тихому. Седина в голову, бес в ребро. Будет тише воды, ниже травы. Знакомые слова перекатывались как камешки. Не мы первые, не мы последние. Танька никому ничего не скажет, ясно как день. И сама больше не сунется, не из тех… А все-таки глаз да глаз нужен.
Перемешала окрошечку. Кусочки один к одному. Позвать на ужин? Она снова глянула в окно на ребятишек. Опять весь тюль пыльный. А небо-то какое ясное, хороший день, однако, завтра будет для стирки…
Солнце закатывалось, Таня заторопилась домой.
– Танька, – Инка смотрела на нее. – Ты придешь завтра?
Что-то оборвалось внутри, и она почувствовала себя связанной:
– Конечно.
Какое облегчение остаться одной! Таня ощутила небывалую усталость. Она так устала, что не заметила даже, как мысли, что не давали покоя ни днем ни ночью, прекратили свое мучительное метание и ворочались теперь тяжело и равнодушно. Вкатила велосипед на пригорок и остановилась передохнуть. Внизу краснела крыша Инкиного дома. Его дома. Их дома. Она снова вспомнила, как они подбежали к нему на рынке. И его распахнувшиеся руки. И как он их увел. Стыд, ужас и унижение возвращались снова и снова. Ведь он их отец. Зачем она подошла тогда, как, как это все получилось? Как все это понимать? Все неправда. Она ошиблась. Но в чем, где? Взрослый, хороший человек. Он не мог не знать… Но если все-таки… Как это признать? Нет. Потому что, если он… Тогда все это теплое и нежное – просто неправда. Нет. Не нужно. Было же что-то. Она не могла ошибиться. Иначе все бессмысленно.
И жестоко.
Испуганной и выбившейся из сил птицей ее мысль тяжело кружила над вопросом «кто он?», не решаясь приземлиться, ответить, признать, ведь ответ означал суд. Кто она такая, чтобы судить его? Или все-таки это – ее собственные заблуждения? Невозможно! Или и то и другое. Нет, это уж слишком!
Так кто же он? Какой он? Нет, не так. У него… дети, семья, дом. Вот. Это проще. С этим, кажется, не ошибешься. Тут или есть, или нет. Семья, дом. У него есть.
И у меня будет!
Только дойдя до Сашиного дома, она вспомнила, как попала сегодня к Инке. Да это же он ее привел! Этому открытию Таня изумилась. Но долго думать не стала.
Саша видел, как она идет домой. Ему хотелось, чтоб все было как раньше. Танька и Инка. Пусть бы они снова были вместе.
А может, Лысый просто наврал? На миг Сашу озарила надежда. Конечно, как он раньше не подумал… Но нет. Что-то все-таки было. И от мысли, что это может повториться, он просто терял голову.
А эта Даша. Непонятная тихоня, и что Таня в ней нашла? Он едва замечал ее в своем классе. Но Таня выбрала именно ее. «Почему?» – спрашивал он себя, хотя и догадывался почему, испытывая досаду и ревность. Она ускользнула за границы его поля, где все было ясно – ее друзья, Инка, Алка… Да хоть бы и их отец!
«Как будто ругаю ее, – подумал он. – За что?»
***
