скачать книгу бесплатно
Мать собралась было сказать что-то вроде «нечего шляться по гаражам» или «чтобы я тебя там больше не видела», но, зная, что это совершенно бесполезно, зашла с другой стороны:
– Ты с ним дружишь? А он к тебе давно неравнодушен. Но какой-то он… мужиковатый.
«О, как же больно. Не обращать внимания? Не обращать. Пропустить мимо ушей. Наплевать».
Но как? Если бы Таня знала как! Если бы хоть кто-нибудь знал.
6
Вера критически перебирала гардероб, думая, что же надеть на свадьбу брата. Мать обшивала ее превосходно, все вещи без исключения смотрелись на ней прекрасно. Однако в данном случае требовалось просто «прилично». В конце концов она остановилась на длинном крепдешиновом платье ярко-синего цвета в рассыпающихся белых хризантемах. Помедлила и стряхнула с «плечиков» еще одно. Аккуратно сложила их в дорожную сумку, где уже лежала пара туфель на каблуках, которые, учитывая замечательную длину Вериных ног, не оставляли большинству мужчин ни одного шанса оказаться на нужной высоте. Она называла эти туфли «парадными», хотя следовало бы «убийственными».
Еще одна сумка – с продуктами для матери и Тани – ждала у порога. Вера влезла в разношенные босоножки, взяла в руки по сумке. Окинула взглядом беспорядок их крошечной квартиры. Подумала: «Потом, потом…» И вышла.
По дороге она заехала к матери и оставила продукты. Это была пятница. В воскресенье вечером предполагалось вернуться. А во вторник они с Танечкой шли на спектакль.
– Какая ты красивая! – Таня обняла мать. – Возвращайся скорее!
Вера послала прощальный воздушный поцелуй, хлопнула калиткой. Бабушка смотрела вслед из окна, Таня – с крылечка.
Вздохнув, девочка окинула взглядом яблони, соседский дом за оградой, обошла дорожки цветника. Кусты разноцветных пионов распадались под тяжестью бутонов. Нюхать их она всегда начинала с белого. Потом – розовый, и напоследок – бордовый. Теперь пройти мимо ночных фиалок, которые к вечеру источали прозрачно-сиреневый, холодноватый, волшебный запах. Таня переступила бордюр из мяты и маргариток… Маленький сказочный мир, где она до сих пор оставалась Дюймовочкой.
Бабушка смотрела на Таню из окна и думала: «Стрекоза».
Бабушку звали Любовью Григорьевной. В своей семье из восьмерых детей она была самой старшей. Два ее братика и три сестрички умерли малышами. «На все воля Божья», – говорила ее мать. Раскулаченные и сосланные в Сибирь в тридцать первом, родители не прожили здесь и десяти лет. Два брата, которым, как и Любе, посчастливилось пережить младенчество, погибли на фронте в первые месяцы войны.
Она вышла замуж по большой любви ранней весной сорокового года. В начале сорок первого у них родился сын. Осенью муж ушел на фронт, а зимой мальчик умер. Дальше Люба жила как все, в холодном бараке, до изнеможения работая на фабрике, до самого возвращения мужа. Она предпочла забыть те годы. И это почти удалось.
В сорок пятом муж вернулся, и их счастью не было конца, хотя доктора говорили, что он «не жилец». Через год родилась Верочка. А еще через пять муж умер. «Спасибо тебе», – были его последние слова.
Их жизнь до войны, первый ребенок, счастливое возвращение с фронта, рождение Верочки – все это продолжало жить в Любиной памяти, но с годами задвинулось куда-то вглубь. Так – одно в другом – без конца множатся зеркальные отражения. И трудно разглядеть, что и где осталось от тебя прежнего, когда солнце светило ярче, деревья были большими, а все вкусы и запахи еще не утратили своей изначальной остроты.
Со смертью мужа все ее чувства словно умерли. Бедность, житейские невзгоды и обязательные для всех общественные установки были не в состоянии оказать на нее хоть какое-то влияние. Она ушла со швейной фабрики, где была одной из лучших работниц. Не заботясь о последствиях, стала шить на заказ и приобрела влиятельную клиентуру. Никто ее не тревожил, кроме старшей по улице, которая все грозилась сообщить куда следует. Люба не утруждала себя ни объяснениями, ни даже ответами, только время от времени бесплатно обшивала троих детей этой женщины, помня, что та была такой же вдовой, как и она сама.
Ее вдовство оказалось в несколько раз длиннее брака. От мужа ей достался небольшой участок недалеко от места, где они жили, выделенный под застройку еще до войны. Долгие годы строиться было не на что: твердого прейскуранта на свою работу она не держала, и каждый платил, сколько мог. Однако на жизнь хватало, и в барачной комнате, где они с Верой продолжали жить, дочка всегда была накормлена и присмотрена.
На своем участке Любовь устроила огородик. Земля вокруг постепенно застраивалась, от ее участка трижды было отрезано в пользу соседей. И она не смела возразить.
Долгие годы шкаф в их комнате был забит узлами с заказами, прежде чем Люба смогла скопить денег и начать стройку. Ей помогли ее двоюродные сестры, чьи семьи, так же, как и Любина, были сосланы в этот же городок. Мужьям сестер повезло больше: уцелев на войне, они к сорока годам «вышли в начальство». Нескорая на выражение благодарности, она поминала этих людей в своих молитвах до самой смерти.
Построенный, как говорится, Бог знает из чего, Любин домик оказался самым маленьким в округе. Она покрасила стены в белый цвет, а ставни в ярко-синий. Четыре великолепных пальто – и пристроила веранду. Еще два – и получила крылечко. Постепенно вокруг дома поднялись пять яблонь и груша. Все остальное оставалось запущенным до тех времен, пока Верочка не «встала на ноги».
Девочка росла слабой. И дело даже не в том, как часто она болела: дочка была хрупка душой и как-то по-особому уязвима. Несправедливость жизни, мелкие и крупные обиды она переживала острее и дольше, чем кто-либо из ровесников. Чужая боль проникала в нее с легкостью и задерживалась надолго. Соседские дети не спешили водить с ней дружбу. Целыми днями просиживала она в комнате, играя с подобранной на улице кошкой. В пять лет научилась читать по складам, и мир вокруг расширил свои границы. Книги брались в районной библиотеке, куда незадолго до своей смерти ее привел отец.
Последние месяцы он почти безвыходно провел в их комнате, уже не способный не только к работе на стройке, где был грамотным прорабом, но и к какой-либо работе вообще. Он нежно любил дочь, варил обед, читал ей книги, они подолгу беседовали. Все эти месяцы, недели и дни он окутывал Верочку своей любовью и заботой. Он хотел бы скрыть от нее свои страдания, но это не всегда удавалось. К мучениям из-за сломанного под Сталинградом позвоночника добавились невыносимые головные боли. И не было средства эти страдания унять. Врачи избегали смотреть ему в глаза. Свои прогнозы излагали Любе. Выслушивая их, она сидела ровно, смотрела прямо. На все воля Божья. И была благодарна за каждый разделенный с мужем месяц, день и час.
Он умер вечером, накормив Верочку ужином и дождавшись жену с работы. Смерть его была тиха и обыденна. На следующий день некрашеный гроб отвезли на кладбище и зарыли в мерзлой комковатой земле.
Отец еще некоторое время продолжал жить в памяти дочки как прекрасный и обреченный человек.
Он ушел. Она осталась. Та же комната, книги и зима. Неделю Верочка просидела практически неподвижно, за закрытой дверью, из-за которой раздавались то ругань и мат соседей, то их пьяный хохот и перезвон бутылок. Раньше этих звуков она просто не замечала.
Вера пристрастилась к чтению. Ее книжные предпочтения сложились достаточно быстро. Душа тянулась к красоте и утонченности. В библиотечных книгах правды было мало, но она и не искала правды. Книги стали своеобразным буфером между ней и миром за пределами комнаты.
В школе Вера училась неплохо, но друзей не находилось. Дни и ночи мать проводила за работой, исподволь наблюдая за дочерью. В отличие от мужа, Люба с Верочкой почти не разговаривала. Она заботилась, кормила, одевала, внимательно слушала, но в ответ предпочитала промолчать. И всегда была рядом. В отличие от других родителей, что «вкалывали как проклятые», забывая о детях.
Долгие годы существенную часть Любиной жизни занимали мысли о своем доме, а затем и его постройка. С переездом туда жизнь должна была измениться. Что и случилось, но не так, как она думала. В последнюю весну их барачной жизни как-то вечером в дверь постучала школьная учительница музыки. Люба удивилась: в школу она почти не ходила и учительницы этой раньше в глаза не видела. Отклонив предложение пройти, та сказала, что у девочки абсолютный музыкальный слух и ей бы нужно учиться в музыкальной школе.
Любовь удивилась, покивала. Учительница ушла. Они с Верой смотрели друг на друга. Дочка заканчивала седьмой класс. С музыкальной школой момент был явно упущен.
После восьмого класса ее взяли сразу в музыкальное училище, которое, по счастью, было в их городе. Ни на каком инструменте играть Вера не умела. Но могла на слух подобрать любую мелодию на каком угодно. Ее специальность называлась «сольфеджио и теория музыки». Жизнь изменилась. К содержанию добавился смысл. Впервые появились друзья. Мать отложила постройку стайки, подзаняла денег. И купила дочери пианино.
Окончив училище, в консерваторию Вера поступать не стала, хотя способностей и знаний у нее хватало. Она не хотела расставаться с матерью, уезжать в чужой город, не решалась даже подумать об этом всерьез. Впервые мать попыталась поговорить с ней, подбодрить, но безрезультатно. До сих пор они обходились без разговоров. Дочь словно не слышала ее. И стала учительницей в местной музыкальной школе.
Вера старалась. Уроки сольфеджио и музыкальной литературы, которые она вела, были необычными и содержательными. На ее занятия с удовольствием ходили не только отличницы, но и пофигистки-двоечницы, которых деспотичные и амбициозные родители держали здесь насильно. Мальчиков в этом заведении было всего ничего.
Выбор «культурных мест» для образования отпрысков в их городке был невелик. Что такое языковые школы, здесь никто не знал. В отличие от художественной, к музыкальной школе традиционно благоволили власти. Так что, если семья была с претензиями на образованность, детей отдавали в музыкальную, чтобы «занимались делом, а не болтались по подъездам». Что, однако, не исключало обитания в «музыкалке» замечательных чудиков обоего пола, которым суждено было впоследствии этой самой музыкой заниматься всерьез.
Школа размещалась на первом этаже жилого дома. Рядом дымила котельная. Среди довольно пестрого преподавательского состава консерваторское образование было лишь у директора – единственного мужчины в коллективе.
В профессии Вере нравилось все – и ученики, и сам процесс. А детям нравились ее уроки. Более того, ее любили. К теоретической гармонии она словно привносила практическую: правильность речи, манеру поведения. Весь ее облик как будто свидетельствовал о том, что «небо в алмазах» и вправду существует наряду со «свинцовыми мерзостями русской жизни».
Между тем Верины отношения с педколлективом буксовали. Коллеги принимали ее застенчивость за гордыню. Она же квалифицировала гордыню как гордость. Многократно ознакомленная с общепринятыми правилами, Вера постоянно и ненамеренно играла мимо них, вызывая враждебность в различных ее проявлениях.
Личная жизнь тоже не складывалась, хотя редкий мужчина не оборачивался ей вслед. Но эти взгляды и слова – все было не по ней. Избранник все не находился, пока младший сын завуча Алексей не увидел Веру на одном из школьных концертов. Окончив институт в областном центре, он вернулся в родной город горным инженером и поступил на шахту, где не последнюю должность занимал его отец. Главной гордостью их семьи считалась старшая сестра Алексея: после школы она поступила в МГУ. Для их круга это было невероятным достижением. Правда, философский факультет, куда ее зачислили, среди родственников и друзей семьи вызывал недоумение, а те, кто считался местными интеллектуалами, не спешили комментировать это событие, раздумывая над тем, что за философия может обитать там в период полной и окончательной победы единственно верного учения марксизма-ленинизма. Большое, конечно, видится на расстоянии. Только очень уж далеко Москва-то – не разглядишь… Вообще-то факультет упоминать было вовсе не обязательно, как и то, что по распределению она попала в маленький городок на Урале, где мыкалась, отравленная воздухом столицы, куда мечтала вернуться любой ценой.
Алексей не скрывал своего увлечения Верой, тем более что все хорошенькие одноклассницы к моменту его возвращения в родные края оказались замужем. Вере показалось, что она нашла подходящую пару. Ровесник. С высшим образованием и «из приличной семьи». Да что уж говорить, там просто была нормальная семья, в отличие от них с матерью…
Не прошло и полгода, как Алексей сделал ей предложение. И она решилась.
Последовали недовольство его матери, свадьба с белым платьем, трудная беременность. Однако к появлению Танечки молодые переехали в новенькую трехкомнатную квартиру.
Жизнь с грудным ребенком и самостоятельное ведение хозяйства оказались неожиданно трудны для Веры. Пока Танечке не исполнился год, мать Веры приезжала каждый день, приноровившись ко времени, когда Алексея не было дома. С первого взгляда и навсегда внучка заняла главное место в Любином сердце.
Почти сразу между супругами начались споры, а потом и ссоры. Вера не умела заботиться о муже должным образом, вести хозяйство, ладить с его матерью. Ее беспомощность вызывала постоянное раздражение Алексея. Год вынужденного сидения дома показался Вере вечностью. Она вернулась на работу, оставив Танечку на бабушку.
Вере казалось, что она уяснила общепринятые правила игры и изо всех сил старалась им следовать. Но ничего не получалось и, раз за разом попадая впросак, она выглядела жалко. Постепенно Вера ожесточилась. Жить было тяжело. И если бы не мать…
Любовь никогда не высказывала своего мнения о зяте и семейной жизни Веры. На семейных посиделках у «сватов» вела себя тихо, соглашаясь со всеми претензиями в адрес дочери. Потом просто перестала туда ходить.
Танечка господствовала в ее жизни, чувство благодарности за это счастье переполняло бабушку, все остальное было несущественно. Скоро к кормлениям, купаниям и прогулкам сами собой добавились чтение и разговоры – то, чего так и не получилось в ее отношениях с Верой. «Баба» стало первым словом девочки. «Баба, читай» – первой фразой. Бабушка подолгу беседовала с внучкой, и их диалоги были полны смысла.
Отношения Веры с мужем все глубже увязали в зыбучих песках взаимных претензий. Вера постоянно жаловалась матери на трудности. «Во мне все словно умерло», – повторяла она. В сущности, ее проблемы не шли ни в какое сравнение с теми невзгодами, которые довелось пережить матери, которая могла бы посмеяться, но ей не приходило в голову сравнивать себя с дочерью: все люди разные, и каждому дается ровно столько, сколько унесет. Однако вопреки такому пониманию она жалела Веру, стараясь насколько возможно поддержать и облегчить ей жизнь.
При этом одним из своих главных принципов Любовь искренне считала невмешательство в жизнь дочери.
На девятом году совместной жизни, узнав о неверности мужа, Вера не только оскорбилась, но и искренне удивилась. Он все отрицал. Потом все признал, что вышло намного больнее. Последовало недолгое примирение. Однако принятие факта измены оказалось абсолютно непосильным. Оскорбленное достоинство питало гнев, который искал выхода. Неспособная выражать себя громко, Вера исходила упреками. И чувство вины Алексея вдруг выплеснулось в такое бешенство, которого он не знал за собой раньше.
Вера собрала вещи и ушла. Подала на развод и на раздел имущества. Уволилась из музыкальной школы, где работала ее свекровь. Алексей был вычеркнут из жизни как муж и отец.
А он и не возражал.
7
Солнце собиралось закатиться, когда Таня вернулась с улицы.
– Ты поливала? – спросила она бабушку.
– А то ж.
Значит, теплой воды не осталось… Таня посмотрела на свои ноги, которые были такими грязными, что, даже разувшись, войти в дом было немыслимо. Поставила таз на крылечко. Зачерпнула из бочки ледяной воды. Вздохнула. Раз, два, три – ноги в воду, быстро намылить, снова в воду. Слегка ломило кости. Грязная вода летит через тропинку. Таз ополоснуть? Да ну его! Завтра, завтра.
А утром солнышко заглядывало в окна, обещая длинный-длинный день. Таня открыла глаза. Обвела взглядом комнату, вспомнила, что через три дня они идут в театр! А потом мамин отпуск и они целыми днями будут вместе… И опять хорошая погода! Таня выбежала босиком в ночнушке на крылечко. Бабушка мыла в не сполоснутом вчера тазу мелкую прошлогоднюю картошку.
– Бабуля, я не…
– Свиристелка, – бабушка улыбалась.
– Готова трудом…
– Почисти, вымой еще раз и потри картошку, – бабушка кивнула на старую терку, – будет крахмал.
– И как ты его делаешь?
– Много будешь знать – скоро состаришься. Сделай, там видно будет. Поня?л?
Бабушкина «проверка связи». Мужской род, ударение на последнем слоге.
– Поня?л!
Выпрыгнула из ночнушки, волосы в хвост, перехватила бутерброд, запивая чаем и жмурясь от солнышка на крылечке.
Вымытая, пахнущая подполом картошка подсыхала. Таня пристроила терку в старой кастрюльке. Пелась песня, дело шло, ветер шумел листьями на яблоне, соседский кот крался через огород. Жизнь прекрасна!
Два дня тянулось предвкушение. Дела чередовались с играми.
В воскресенье после обеда Инка уболтала Таню сходить к Ленке, что жила за логом. «Когда вернемся, мама уже будет дома!» – подумала Таня, и они отправились. Алка увязалась следом. Девчонки думали посмотреть кроликов.
Ленка сидела на пороге бани и, кое-как пристроив зеркало на колени, наводила кудри. В приоткрытую дверь тянулся провод от плойки[4 - Электроприбор для накручивания прядей и формирования локонов.]. О кроликах никто и не вспомнил. Непредсказуемость эксперимента завораживала. Время растворилось в поисках Ленкиного образа. И не было ничего увлекательней! Между тем солнышко скрылось, из лога потянуло сыростью. Девчонки заторопились назад. Алка начала ныть.
– Прекрати, а то тушь потечет, – отрезала Инка, и Алка мигом заткнулась.
Помахав девчонкам на повороте, Таня припустила в сторону дома.
Бабушка возилась в кухне.
– И где тебя носит!
– А мама?
– Не приехала, – бабушка загремела кастрюлями.
Таня остановилась и отвернулась. Бабушка взглянула на нее, неслышно вздохнула.
– Ну, завтра приедет. Делов-то.
Завтра. Правда? Да. Завтра. Таня вышла на улицу. Таз, мыло, полотенце. Холодная вода, чистые ноги. Все прибрать.
Когда все было хорошо, она беззаботно скользила по жизни. Как на велосипеде: пока едешь – порядок. Остановишься – упадешь.
Множество вещей почти не трогали Таню: еда, одежда, школьные оценки. Заставить ее жизнь сбиться могло очень немногое. Эта зыбкая область лежала вокруг матери, чей взгляд, слово, поступок обладали магической и неодолимой силой. По сравнению с этим рухнуть с велосипеда даже на полном ходу было не страшно: дальше земли, как известно, не упадешь. А здесь Таня проваливалась глубже и глубже в бездны беспокойства, безнадежности, тоски, отчаяния. Испытав все это однажды, ее чуткая и жизнелюбивая душа стала немедленно искать выхода. Не думать, отвлекаться. Чем-нибудь заняться. Иногда это помогало.
Но как защитить себя наперед? Быть хорошей. Делать все правильно. Не допускать промахов. Быть начеку.
Таня свернулась под одеялом. «С мамой ничего не случилось. Она приедет завтра. Все будет хорошо».
Прошел понедельник, Вера не возвращалась. Любовь забеспокоилась. Позвонить дочери? Там, куда она уехала, телефона не было… Люба мучительно раздумывала: не съездить ли? Но виду не подавала: случись что, уж дали бы знать… Однако видеть, как мучается внучка, не было сил. Что тут скажешь? И она молчала.
Наступил вторник, вечером они должны идти на спектакль… И вновь поутру светило солнце. Таня вышла на крылечко. Бабушка стояла в тени яблони, ее калоши блестели росой, в руках розовела редиска, тонкие стрелки лука были подернуты поволокой.
– Где же мама?
– Задержалась. Ну мало ли? Одевайся, завтракать будем.
– Что же мне делать?
– Что делать? Делов вагон. Рви траву.
Чего-то поев, Таня подошла к грядкам. Лук, чеснок, морковь. Тонкие стебельки, забитые сорной травой. Сходила, набрала воды в лейку, полила грядки и присела на корточки. Из влажной земли сорняки вырывались легче. Распластанные стебельки мокрицы, податливая лебеда, пахучая ромашка, жесткий вьюнок летят в борозду. Один, другой, третий ряд… Из грязного – чистое. Из хаоса – порядок. Солнце припекало. Ноги затекли. Таня поднялась, собрала вырванную траву. Освобожденные обитатели грядок благодарно зеленели цивилизованными рядами.
Утро прошло.
После обеда бабушка засобиралась к приятельнице. Вопросительно посмотрела на Таню. Вообще-то та любила ходить с бабушкой в гости.
Любовь умела дружить. С тех пор как гонка на выживание отпустила ее, обнаружилось множество интересных и приятных занятий: сад, заготовки, чтение. И дружба. В положенный срок ей вышла пенсия. Производственного стажа было немного, но для самой маленькой пенсии оказалось достаточно. И снова Любовь была благодарна и счастлива.
Друзья образовались из старой клиентуры. Не отдавая себе в том отчета, Любовь оказалась очень избирательна. «Своих» людей чувствовала нутром. Они находились не только в разных концах их разбросанного городка, но и за его пределами. И редко кто жил в квартирах. Подобно Любови, ее друзья обитали в своих домах, домиках и домишках, куда переселились из землянок и бараков. Это не только выпало на долю, но и явилось их собственным выбором. «Не одалживаться» – так, наверное, можно было бы назвать одну из главных жизненных установок этих людей, что, однако, никогда не служило предметом разговоров.
Таню интересовали бабушкины друзья. Но не сегодня.
– Как хочешь, – бабушка ушла.
Таня села на крылечко с книжкой. Но мысль не цеплялась за рассказ: она все прислушивалась, не хлопнет ли калитка. Вопреки воле, воображение рисовало самые ужасные картины, и большого труда стоило эти страхи унять. Она не шла на улицу, не желала развеяться. Это было как болезнь. Постелила старое одеяло на кровать под яблоней. Легла, почитала еще и заснула.
Саша закрывал гараж, когда мимо прошла Танина бабушка. Он не видел Таню вот уже четыре дня и теперь сидел во дворе, мучительно раздумывая, пойти или нет… Родители на работе, Ванька умотал куда-то с пацанами. На улице ни души. Саша вышел со двора и, дойдя до Таниной калитки, заглянул внутрь. Сквозь кусты цветника он увидел ее на кровати под деревом. Край одеяла закрывал ноги. Ветер шевелил прядь волос. Саша почувствовал неловкость, но, прежде чем отступить, окинул взглядом безмолвный дом и подумал: «Дверь-то она хотя бы заперла?» Вернулся, открыл гараж. Дела там находились всегда. Зашел потрепаться Ванькин одноклассник. Саша слушал его вполуха, перебирая инструменты в ящике…
Хлопнула калитка, Таня вскочила с кровати.
По тротуару деловито шагала Инка. Алка трусила следом. За калиткой маячила тощая фигура Макса.
