скачать книгу бесплатно
Черный дар. Колдун поневоле
Татьяна Славина
Что делать, если ты получил в наследство черный колдовской дар: избавиться от него, или принять с благодарностью? Вместе с героями первой книги трилогии вы ответите на этот вопрос, пройдя тысячи дорог в нашем мире и встретившись с обитателями миров параллельных, став свидетелями любовных сцен и колдовских обрядов. Вы узнаете, что главное оружие против Сил Тьмы – это…
Черный дар
Колдун поневоле
Татьяна Славина
© Татьяна Славина, 2020
ISBN 978-5-4483-5347-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глава 1
Потрескивая, свеча догорала. Поляне нравилось наблюдать, как из середины восковой чашечки вырастал черный стебелек фитиля, а на его конце распускался пунцовый бутон, расправляя лепестки, объятые пламенем. Цветок расцветал, а пламя слабело, словно выпитая им вода. Вот уже верхушка трепетного язычка потемнела, вот копоть проложила черную дорожку к потолку…
Поляна протянула руку и сломала огненный цветок: ее пальцы даже не почувствовали ожога. Пламя повеселело, качнулось, успокаиваясь, а из восковой чашечки скатилась горячая капля и застыла, не успев добежать до столешницы.
Поляна перевела взгляд на стену, рябую от пляшущих теней, привычно прищурилась. И вот уже где-то между стеной и свечой всплыл образ, сначала неясный, а потом все более четкий, обрастающий цветами и деталями. Образ ее мужа.
О, как хотелось Поляне упасть головой на стол и завыть по-бабьи тягуче и надрывно! Как хотелось выплакать, вытолкнуть из себя эту пронзительную боль разлуки, которая почему-то никак не излечивалась временем! Ведь прошло десять лет. Десять одиноких, безрадостных, тоскливых лет. Хотя нет, она не могла сказать, что радости не было вовсе. Там, за печкой, рассыпав по подушке светлые кудри, посапывало во сне ее счастье, ее радость, ее гордость – ее дочь.
Дверь скрипнула, в избу метнулся озябший ветер, протянул к свече ладошки – погреться. Пламя недовольно закачалось, судорожно цепляясь за стебелек фитиля, но выстояло, не погасло. Кряхтя и обтопывая с валенок снег, через порог шагнула бабка Поветиха.
– Что, милая, заждалась? Еле добралась до тебя: так метет, так метет! Чуть валенки в сугробе не потеряла. Ну да ничего, сейчас для нашего дела самое время.
Бабка освободила спеленатую платком голову, стянула овечий тулуп, пригладила волосы.
– Ну, милая, все приготовила, как я сказала?
Поляна, молча, подняла со стола полотенце. Под ним лежали две свечи – белая и зеленая, немудреное колечко, мужская рубаха из грубого домотканого полотна и глиняная миска.
– Так, воды наговоренной я принесла – остальное все есть, – бабка удовлетворенно кивнула. – Дочка спит? Ну, тогда можно начинать.
Она зажгла белую свечу, от нее – зеленую, положила на середину стола рубаху, а на нее – глиняную миску.
– Теперь нальем воды – я ее сегодня на вечерней заре в роднике набирала. Готово.
Свечи поставили так, чтобы пламя в воде отражалось: белую – справа, зеленую – слева.
– Теперь, Поляна, бери кольцо в правую руку, пронеси его сквозь пламя свечей и опусти в воду. Так. Теперь повторяй за мной:
«Я зажгу свечу в ночной темени,
Поклонюся ей трижды покорно я
И скажу слова заговорные.
Вы услышьте меня, Духи Светлые,
Духи Светлые, всемогущие.
Изболелось сердечко по милому,
По любимому мужу родимому.
Где искать его, в чьей сторонушке —
Подскажите несчастной женушке.
Если жив, покажите милого,
Чтоб найти – наделите силою.
Коль не свидимся никогда —
Будет темной пускай вода».
– Ну, теперь смотри! – и бабка Поветиха склонилась над миской.
Поляна со страхом бросила взгляд на воду – вдруг вот сейчас потемнеет, замутится? А сердце уже подсказывало: жив, жив! И верно – отражения свечей рассыпались, растворяясь в капельках родниковой воды, переливаясь перламутром. Кольцо засветилось ярко, и из центра его, увеличиваясь в размерах, всплыло изображение сурового хмурого мужчины. Холодные серые глаза, складка между сдвинутых бровей, черные усы, подковой охватывающие твердые губы. Волосы скрывались под черным капюшоном.
Поляна узнавала и не узнавала мужа. Каждая черточка его лица была до боли знакома – но каким чужим было это холодное лицо! Ни веселых искорок в глазах, ни улыбки. Где же он? Что с ним?
За плечами мужа Поляна углядела силуэт какого-то старинного замка: две круглые черные башни с бойницами и остроконечными кровлями. А дальше – очертания гор. Больше она ничего не успела разглядеть: изображение померкло, в глубине воды снова отражались две свечи и потолок избы.
– Что же это, бабушка, – разочарованно прошептала Поляна. – Такое я и без заговора могу увидеть, нужно только свечу зажечь, да прищуриться.
Старуха искоса посмотрела в ее сторону.
– Без заговора, говоришь? Ну-ка, дай мне свою руку.
Поляна протянула руку к заскорузлой ладони Поветихи, и не успели пальцы женщин соприкоснуться, как серебряная искра проскочила между ними.
– Э, девонька, да я тебе и не нужна вовсе. Ты и сама все можешь – только слушай себя и смотри вокруг внимательно. Большая сила в тебе. Смотри, чтоб она во вред людям не была. И мужа своего ты сама найти сможешь, видишь – жив он.
– Но как же, бабушка?
– Себя слушай, говорю, душу свою спрашивай. Сила твоя добром прирастать будет. Ну, а я тебе не помощница.
Поветиха дунула на свечи, вздохнула, сокрушенно покачала головой и заковыляла к лавке – одеваться.
– Ну, прощай, милая! Помни, что я тебе сказала.
До утра Поляна не сомкнула глаз. Она то ложилась, натягивая одеяло на голову, то вскакивала и бежала к ведру с водой – остудить пылающие щеки.
– Что же, что увидела в ней Поветиха? Что это за искра, соскочившая с ее пальцев? Какая сила кроется в ней?
Вопросов было много, а ответа не находилось ни одного.
– Ну, все, хватит, – решила она, наконец. – Что будет – то и будет. Поживем – увидим.
А сейчас – одеваться и – за дело. Подойник в руки: Зорька заждалась.
Глава 2
Дождь зарядил тягучий, осенний. Занавесил окна частой сеткой, отмыл до блеска ступеньки крыльца, повис свинцовыми гирями на головках запоздалых цветов. Солнце лохматой рыжей собакой вот уже целую неделю сидело в конуре облаков, и ни единый лучик не проклевывался через ее плотную стенку.
Все лето Поляна крутилась, как белка в колесе. Домашних дел хватало с избытком. Дочка изо всех сил старалась помочь матери, но отсутствие в доме мужских рук, сильных и сноровистых, рук ее Славеня, каждый раз оборачивалось то торчащим не на месте гвоздем, то отощавшей за зиму поленницей. Конечно, за все долгие годы без мужа Поляна научилась молоток в руках держать, да только рук на все не хватало.
Сколько раз соседские мужики масляными блинами подкатывались: то сделать, это починить. Не один заглядывался на стройную голубоглазую молодку. Да вот только платы за свои услуги все ждали одной и той же: так и стреляли глазами на сеновал, так и сыпали откровенными предложениями. Всех их Поляна посылала к лешему в болото, да так решительно, что вскоре и охотники заглядывать на ее подворье перевелись. Где им знать, что каждую ночь горячая молодая плоть жгутами свивала непокорную душу, что подушка вся искусана ртом, жаждущим поцелуя, а огня, пылающего в лоне, хватило бы, чтобы костер разжечь? Ах, Славень, Славень, где же ты, любимый?
Но каждый раз утро стирало следы ночных слез, и неприступная Поляна шла к колодцу с высоко поднятой головой, насмешливо взирая на алчные лица несостоявшихся ухажеров.
Официальных сватов никто засылать не решался: вдовой Поляну не считали, хоть и жила она десять лет без мужа. Никто не видел ее Славеня мертвым, но и никто не мог сказать, где он.
Тогда, десять лет тому назад, в такое же дождливое осеннее утро тревожный стук в окно остановил его ложку с кашей на полпути ко рту. Смахнув с усов случайные крошки, Славень встал из-за стола, шагнул к двери. На крыльце стоял невысокий мужичок в дорожной ферезее, сапоги его были облеплены комьями грязи, с бороды струились целые дождевые потоки.
– Славень, отец твой совсем плох. За тобой послал, проститься хочет.
Поляна вскочила, засуетилась, набрасывая платок, но незнакомец остановил ее:
– Тебя, молодка, свекор не звал, только сына.
Славень, уже одетый в плотный плащ и сапоги, скорбно улыбнулся жене:
– Не обижайся на отца, ты же знаешь, какой он.
Да уж, Поляна знала. Начать хотя бы с того, что Славень женился на ней против воли родителя.
Этого упрямого нелюдимого старика боялись и старались обходить стороной его дом на окраине села. Он никогда не бранился, но мрачный взгляд из-под нависших бровей мгновенно запускал под рубашку стадо мурашек. И люди старались поскорее убраться подальше от этих окаянных черных глаз. Никто никогда не видел, чтобы он приласкал свою молчаливую покорную жену, чтобы подбросил вверх или потрепал с любовью по голове своего единственного сына.
Никто не знал, чем живет эта семья: ни коровы, ни лошади на подворье, из всей живности – только черный кот, да десяток кур. Пашню они не пахали, жито не сеяли. Иногда на рассвете ранние путники видели чету выходящей из леса с корзинками, но что было в тех корзинках, оставалось для всех загадкой. Люди решили, что живут они грибами, да ягодами, которых было множество в окрестных лесах.
В отличие от родителей, Славень был открыт и доброжелателен. Как назвали его отец с матерью, соседи не знали, но до того славным был этот сероглазый мальчишка, тайком удирающий из дома, чтобы поиграть со сверстниками, что селяне назвали его – Славень. Дома-то, видно, его не баловали, поэтому тянулся парень к людям, расцветая от каждой доброй улыбки, от каждого сказанного ему доброго слова. И в ответ старался помочь всем и каждому.
Особенно нравилось ему бывать в кузнице. Запах раскаленного металла, перезвон молоточков и уханье огромного молота – все приводило мальчишку в восторг. А как радовался он, когда чернобородый белозубый кузнец доверял ему какую-нибудь немудреную работу! И как сладко было потом вместе с ним хрустеть ядреными огурцами и вонзать зубы в еще теплый ломоть свежеиспеченного хлеба, которые приносила на обед дочь кузнеца Поляна.
Шли годы. Славень освоил все премудрости кузнечного дела, мышцы его стали тверже железа, а вот сердце – нет, сердце осталось мягким и трепетным. Да и могло ли быть иначе, если каждый день ему улыбались васильковые глаза Поляны, Ляны, Ляночки?
Поляна закрыла глаза, пытаясь поймать, запутать в ресницах слезы. Но тяжелые капли, накопившие в себе столько горя, столько боли, протаранили черный густой частокол и поползли дальше, по щекам, неудержимо и упрямо.
– Мамочка, ты опять плачешь! Почему?
Легкие пальчики Яси пробежали по мокрым дорожкам, поймали и стряхнули соленые капли.
– Тебе больно, ты заболела?
– Ах, доченька, если бы больно было только от болезни! Хотя ты права. У меня болит душа. Так болит!
Поляна зарылась лицом в светлые кудри дочери и заплакала навзрыд.
– Не надо, мамочка, не плачь! Ну, что мне сделать, как тебе помочь?
В отчаянии девочка обняла Поляну за шею, прижалась к ее лбу, стараясь заглянуть в глаза. И их обеих стала бить дрожь. Она просто сотрясала сплетенные тела матери и дочери, синхронно поднимаясь откуда-то снизу, заполняя все нутро, заставляя вибрировать каждый волосок и стучать зубы. И, странное дело, возбуждение постепенно сменилось умиротворением, сиреневое тепло окутало невесомым покрывалом, отгораживая Поляну и Ясю от всего мира. В голове женщины несколько раз металлическим эхом с убывающей громкостью продребезжало: «Как тебе помочь, как тебе помочь?» И – все. Из нее будто все вытряхнули, все до единой мысли. Потом в оглушающей тишине всплыл голос:
– Вы нужны ему. Вы нужны людям. Готовьтесь!
Сначала в пустоту сознания пробились капли дождя, барабанившие в окно, потом потрескивание огня в печи, потом – аромат перетомившихся щей.
Поляна открыла глаза, ничего не понимая. Ее встретили удивленно распахнутые серые глаза дочери:
– Мамочка, ты слышала? Кто это говорил с нами? К чему – готовиться?
Значит, ей не почудилось. Яся слышала то же, что и она. Кто же это?
Залаял во дворе Серок, простучали торопливые шаги по крыльцу. В избу без стука ввалилась мокрая до нитки бабка Поветиха.
– Ой, что деется, что деется-то! – запричитала она, валясь на лавку и стаскивая с головы платок. – Ну, какому изуверу он помешал, какому окаянному? И как рука-то поднялась у зверя этого лютого на убогонького! Ой, лишенько—лишенько, что на свете творится, что деется!
– Да что случилось, бабушка, что стряслось?
– А вы что, ничего не знаете?
Поветиха перестала раскачиваться и причитать и уставилась на Поляну.
– Ноне дурачка нашего убогонького, Синюшку, утром мертвого нашли. Да как нашли-то, ой, лишенько! Привязали его, родимого, к коньку на крыше избы твоего свекра. Изба-то уж десять лет пустая стоит, с тех пор, как помер свекор твой, а муж пропал – ты знаешь. И кто ж дурачка на крышу затащил, да привязал кверху ногами, если все дом тот стороной обходят, боятся? А язык-то, язык Синюшке вытащили, да веревкой к камню пудовому привязали. Ой, лишенько, лишенько!
Бабка Поветиха зачерпнула ковш воды из стоящей рядом бадейки и выпила, не отрываясь. Переведя дух, запричитала снова:
– А сердце-то, сердце вырезали, гады ползучие. Все в кровище кругом! А сердце на кол посадили, на плетне вместо крынки.
– Ой, бабушка, не говори больше, я не могу! – Яся побледнела и стала сползать на пол, цепляясь за столешницу непослушными пальцами.
Поляна подхватила дочку и уложила ее на лавку, стала гладить по голове, успокаивать.
– Ну что ты, что ты, Ясочка моя!
Под ласковой рукой матери девочка притихла.
– Успокойся, доченька, поспи лучше, поспи.
Яся и вправду закрыла глаза и задышала ровно. Хоть и было ей уже четырнадцать лет, но ранима и впечатлительна она была, как малый ребенок.
Поляна повернулась к Поветихе:
– Ну, как можно, бабушка, рассказывать такое при ребенке? Она же у меня чужую боль, как свою, чувствует. Ты ее чуть не убила!
Поветиха и сама видела, что сваляла дурака. Не она ли говорила Поляне об ее необычности? А яблоко ведь от яблони недалеко катится.
– Вижу, виновата – прости. Ну, ты-то пойдешь?
– Куда?
– Да туда, к дому свекра твоего. Там вся деревня теперь. Хотели Синюшку снять, да все боятся. Может, ты пособишь, он же свекор тебе был, ты же в дом тот ходила раньше.
– Ну что ж, пойдем
