Рваные судьбы

Для Раи эта новость стала настоящим ударом. Она очень медленно выздоравливала. Главный стимул её жизни был утрачен. Ей было очень обидно. Она отдавала учебе всё своё время, все силы, она жила учёбой – а та её чуть было не убила.

4.

Наступила сень 1936-го года. Из других городов приехали «шабашники». Как-то пришла к Лизе соседка Лариса и говорит:

– Там двое мужичков к нам на станцию устроились работать. Так надо поселить их. Одного я устрою. А второго возьми ты к себе. Мне одной если двоих забрать – тесновато будет, да и неудобно как-то. А по одному – в самый раз. А? Что скажешь? А они и по дому, если что, помогут.

Лиза не стала возражать.

– Да ладно, приводи. Вон хатёнка пустует. Пусть занимает.

– Вот спасибо, – обрадовалась Лариса. – А то они вместе приехали, так хотели, чтоб непременно и жить рядом. Ну, знаешь там, в чужом городе всё ж веселее да уютнее, когда есть рядом знакомая душа. А иначе бы не согласились – ушли бы оба. А мне тот высокий, который Пётр, приглянулся. Ты только молчи об этом, никому.

– Ах, вот оно что, – улыбнулась Лиза. – Ну как же не выручить соседку по дружбе? Давай, приводи.

Так поселился у Лизы Мирон, родом из Воронежа – работящий, непьющий, серьёзный и спокойный. Он устроился работать на станции коноводом. В свободное время помогал Лизе по дому, по хозяйству – где починить что, или дров наколоть, воды натаскать. С девчатами подружился, и сам не заметил, как привязался к этой семье, прикипел всем сердцем к этому гостеприимному, такому тёплому дому, к этой сильной, и в тоже время такой беззащитной женщине. Лиза тоже привыкла к его присутствию.

Прошла зима, наступила весна. Зазвенели капели, растаял снег – оттаяла и душа у Лизы. Впустила она в своё сердце любовь, впервые в жизни. Почувствовала себя любимой женщиной, любящей в ответ.

Вскоре Мирон переселился из хатёнки в дом, и принёс туда покой и счастье. Девочки полюбили его, как родного. А Лиза не помнила себя от любви. Она не ходила по улице, а порхала. И все прошедшие годы бед и трудностей будто стёрлись из её жизни. Лиза наконец-то была счастлива, в награду за все перенесенные несчастья.

Друг Мирона, Пётр тоже женился на Ларисе, у которой поначалу квартировался.

5.

Прошло два года. Много воды утекло за это время. В семье Нюры и Михаила родился второй сын Славик. Нюра, поначалу смирившаяся со своей участью, теперь снова стала нетерпимой, раздражительной, особенно после той памятной встречи с Андреем. С тех пор она больше ни разу не виделась со своим бывшим любимым. Как она узнала позже, Андрей почти сразу уехал обратно к себе в часть, поступил на постоянную службу.

Нюра продолжала жить воспоминаниями и сожалениями, особенно теперь, когда она знала, что все эти годы он думал только о ней, и любил только её, и лишь она одна виновата в том, что они не вместе. От этого в ней копились и закипали боль и обида. А выливалось это всё на голову Михаила потоком гнева и брани. Он всё терпел, сам не зная, на сколько ещё хватит его сил, терпел ради любви к Нюре и к детям. Надеялся, что появление второго ребёнка как-то усмирит и успокоит его нервную жену. Но стало ещё хуже. Только с маленькими сыновьями Нюра была мягка и ласкова, только им она отдавала всю свою нерастраченную любовь и нежность. Михаилу же доставалось за всё, по поводу и без повода. Нюра его ненавидела и презирала, и просто уничтожала. В минуты просветления понимала, что нельзя так, что незаслуженно обижает ни в чём не повинного человека. Но ничего не могла с собою поделать. Не могла смириться со своей горькой долей.

В конце концов, она перебесилась, успокоилась и оставила мужа в покое. Они стали жить относительно спокойно, только не как муж и жена, а скорее, как соседи по дому. Нюра больше не допускала Михаила в свою спальню.

В семье Лизы Суботиной царили мир и счастье. Мирон работал, Лиза вела хозяйство, обрабатывала огород. Раечка хозяйничала в доме, младшие сёстры помогали ей. Лиза жила, как во сне. Она не могла поверить, что всё это происходит с ней, что рядом любящий, надёжный муж, которого она горячо любила; что нет голода и нужды, и ради этого ей не приходится отдаваться ненавистному человеку.

Лиза впервые по-настоящему была счастлива и не верила своему счастью. Она очень боялась, что однажды проснётся и обнаружит, что сон закончился. Боялась потерять всё это благополучие. Откуда-то она знала, что так не будет длиться вечно. Знала, что у неё отнимут её счастье, идиллия и счастливый мир её будут разрушены в одночасье.

Но тем солнечным августовским днём у неё не было никаких дурных предчувствий. Разве что лёгкое беспокойство с самого утра и холодок где-то в области желудка отвлекали от работы. Но Лиза не придала этому значения.

И только, когда после обеда увидела соседок, бегущих в её сторону и кричащих что-то наперебой, она почувствовала, как утреннее беспокойство возросло, усилилось многократно и застучало в ушах, а холодок из области желудка теперь разлился по всему телу тяжёлым свинцом в предчувствии беды.

– Лиза, беда! – запыхавшись, прокричала Лариса, добежав первая.

– Кто? – глухо спросила Лиза, боясь услышать ответ.

– Мирон … – Лариса заплакала.

Лиза закрыла лицо руками.

– Несчастный случай на работе, – подоспели другие бабы. – Он помогал разгружать вагоны с брёвнами. А тут поезд чего-то дёрнулся. Мирон твой в тот момент как раз меж вагонов был. Одно бревно съехало с прицепа, да как раз навстречу другому бревну с соседнего прицепа. Мирону бы не разгибаться, а он поднялся посмотреть, услыхав грохот за спиной. Ну, ему голову-то и…

Бабы перекрестились. Лиза схватилась рукой за горло. Рыдания тесным кольцом сдавили грудь, не давая дышать.

– Когда это случилось? – прохрипела Лиза.

– Да вот, минут десять назад, мы сразу за тобой…

Лиза рванула со всех ног бежать на станцию, бабы за ней следом. Лиза бежала, повторяя вслух:

– Нет. Этого не может быть. Нет. Так не должно быть. Это какая-то ошибка. Это кто-то другой, не Мирон. Нет.

Лиза задыхалась от быстрого бега, уже через пять минут она была возле железнодорожной станции. Лиза остановилась, чтобы перевести дыхание, в горле пересохло, грудь горела. Ещё издали она увидела в окружении толпы людей злополучные прицепы, а между ними висящее тело с окровавленной головой, вернее, тем, что от неё осталось. Сердце Лизы подпрыгнуло от призрачной надежды: она не узнала одежду на покойном.

– Лариса, это не Мирон, – радостно закричала Лиза подбежавшей Ларисе. – Мирон уходил из дому в других штанах, и рубаха была светлая. А этот весь в синем.

Но зародившаяся, было, надежда бесследно таяла. По мере приближения Лиза узнавала фигуру мужа.

– Нет, Лиза, это он. Просто он в рабочей одежде, – тихо сказала Лариса. – Мой Петя в такой же точно.

Лиза закрыла уши руками. Лариса снова запричитала.

Лиза опустила руки и медленно пошла к прицепам. Люди расступались перед ней, крестились и качали головами. Сквозь пелену слёз Лиза видела родные сильные руки, безвольно висевшие сейчас вдоль тела; широкую грудь, на которой она так сладко засыпала столько ночей, а сейчас застывшую в мёртвой неподвижности; широкую могучую шею, а над ней… Господи, почему никто не накрыл голову?! Невыносимо было видеть вместо любимого лица месиво из крови, мозгов и вылезших из глазниц глаз. Лиза упала на колени и обхватила руками ноги мужа.

6.

Лиза снова овдовела, уже в третий раз. Какой-то рок преследовал её.

«Значит, не судилось, – думала Лиза. – Не дано мне счастливой женской доли. Только и побыла счастлива с Мироном, да и то, всего каких-то два года. Надышаться вволю не успела. Всё, хватит, – решила она, – отлюбила, отгуляла на своём веку. Хватит».

Тяжко Лиза переживала смерть Мирона. Первое время плакала каждый день – слёзы жгли глаза, боль рвала грудь. Долго не заживала рана в её душе, не давала ни есть, ни спать, ни дышать свободно. Не хватало Лизе её любимого мужа, его тепла, его любви, его присутствия рядом. Никак не могла она смириться с тем, что никогда уже не увидит его, не обнимет, не прикоснётся к его шершавой, такой родной щеке, не услышит его голос.

Горе состарило Лизу. Складки у её губ стали ещё глубже. Лоб прорезали глубокие морщины. Слёзы иссушили её когда-то прекрасные глаза – они стали бесцветными и тусклыми, и, заново ожившие с появлением в её жизни Мирона, теперь потухли навсегда. В свои сорок с небольшим лет Лиза выглядела ненамного моложе своей матери.

Глава 9.

1.

Наступил 1941 год.

Лиза и опомниться не успела, как её дочери из маленьких девочек-подростков превратились в настоящих невест. Теперь уже Лиза провожала их на воскресные посиделки, как когда-то мать провожала её саму. Казалось, это было совсем недавно, а с тех пор прошло уже двадцать пять лет.

Проходят годы, сменяются поколения – и новые стайки молодых девчат будут бежать на свои первые посиделки, где будут парни хорохориться, словно молодые петушки. Всё так же будут играть в «бутылочку», теряя голову от счастья, когда выпадет черёд поцеловаться с желанным парнем; всё так же будут слушать свои любимые пластинки и замирать от волнения, в ожидании приглашения на танец.

Лизины девчата были любимы и желанны в любой компании, потому как очень заводные, весёлые и приятные они были в общении; танцевали, пели от души. Все знали наперёд: если сёстры Суботины придут на посиделки, значит, вечер пройдёт интересно и весело.

И во время танцев, и в «бутылочку» никогда они не обижали парней, как очень часто другие девушки. Бывало, попадётся в компании некрасивый паренёк, так никто ни танцевать, ни целоваться с ним не хочет; морщат носики строптивые девчонки, отворачиваются, хихикают. Парню неудобно, обидно. Зато сёстры Суботины никогда никого так не обижали. На кого укажет «бутылочка» – с тем и целовались.

– Ну и что, что некрасивый, – отвечала Шура на изумление подруг, – с меня не убудет от одного поцелуя, а ему приятно, человеком себя чувствует.

Очень их за это уважали и подруги, и ребята. Рая, как самая старшая, пользовалась большим успехом у парней. Но она была очень серьёзная, к тому же, ей никто особо не нравился, поэтому Рая ни с кем не встречалась. Вера же, наоборот, очень хотела с кем-нибудь дружить, только её пока всерьёз не воспринимали, – не созрела ещё. С ней дружили, именно по-дружески, любили, веселились, но не смотрели на неё, как на девушку, как на невесту – ей только исполнилось пятнадцать. К тому же, она была очень худенькая и плоская, совсем ещё ребёнок.

А вот Шура в один из таких вечеров познакомилась со своим Женей. Познакомились и влюбились друг в друга с первой же встречи. Женя очень робко ухаживал за семнадцатилетней Шурочкой, так как и сам был неопытен в таких делах. Ему весной только исполнилось девятнадцать. Он провожал её домой, ждал вечерами у калитки, чтобы пойти погулять. Они держались за руки, и от волнения у обоих перехватывало дыхание, как от езды с высокой горки.

Лиза радовалась, глядя на них. Одна дочь, считай, уже пристроена.

– Меня этой осенью в армию заберут, – как-то сказал Женя, когда они с Шурой гуляли по берегу Донца. – Ты меня будешь ждать?

Шура посмотрела на него как-то испуганно и растерянно, как будто первый раз слышала, что в девятнадцать лет парней призывают в армию.

– Почему ты молчишь? – спросил Женя.

– Я не хочу, чтобы ты уезжал, – ответила Шура, и две крупные слезы скатились по её пылающим щекам.

– Ну, глупенькая, – стал утешать её Женя, – не плачь. Ведь это же ненадолго. Всего на три года. Я буду тебе каждый день писать. Ты будешь мне отвечать?

Шура подняла на любимого глаза, полные любви и нежности, и кивнула в ответ. Женя обнял её и прижал к груди. Он гладил её густые чёрные волосы, утешая, как ребёнка, вдыхая её пьянящий, такой родной запах и, сам не помня себя от волнения, нашёл губами её губы…

Первый поцелуй. Такой сладкий, такой обжигающий. Незабываемый.

В мае ночи уже были тёплые. Шура с Женей прогуляли до самого утра. Держались за руки, целовались под деревьями. Любовь захлестнула их и накрыла с головой, как волна в бушующем море. Расставаясь утром у калитки Шуриного дома, Женя сказал на прощание:

– Как только тебе исполнится восемнадцать, мы сразу же пойдём и распишемся. Ты согласна?

Кровь прилила к лицу девушки. Она опустила глаза и молча кивнула в ответ. А потом, смущённая и счастливая, скрылась за калиткой.

С сегодняшнего дня для Шуры время начало свой обратный отсчёт. Шурочка знала, что пройдёт немногим больше месяца, и она станет женой любимого мужчины.

2.

23 июня Шурочке исполнялось восемнадцать лет, и на 1 июля была назначена их с Женей роспись.

А 22 июня случилось то, что изменило не только их планы, но и жизнь миллионов людей; то, что потрясло весь мир и круто изменило ход истории. Началась война.

Не все до конца понимали значение этого слова, да и сейчас для многих это просто слово, исторический факт и тонны литературы, документов и архивов. А для людей, которые невольно оказались вовлечены в этот ужас, эти долгие четыре года глубокими рубцами врезались в сердца и души, навсегда поселив там страх и постоянное, непреходящее ожидание смерти.

В каждый дом пришло горе – общее и личное. Сначала воевать ушли все служащие и военнообязанные. Затем призвали и остальных – стариков и подростков, всех, кто мог держать в руках оружие. Наспех обучали и отправляли на поле боя, на верную смерть. Именно в первый год войны и погибла основная масса молодого населения страны. Разоружённая, неэкипированная армия не успевала обеспечить всех оружием и формой. В голой-босой армии была одна винтовка на двоих. Бежит солдат с оружием, а следом второй, «запасной». Как скосила пуля первого, второй поднимает винтовку и бежит дальше, не оглядываясь.

Так, в первые месяцы войны погиб Женя. Только и успели они с Шурочкой пожениться, а вот стать по-настоящему мужем и женой не смогли. В брачную ночь от волнения и переживаний у них ничего не получилось. А второй возможности не выпало. Наутро его забрали на фронт, и вскоре пришла «похоронка».

Ещё одна «похоронка» пришла в дом Нюры Пахоменко. Погиб её муж Михаил. Да только Нюра, в отличие от своей племянницы Шурочки, не плакала и не убивалась. А продолжала жить, как и прежде, как будто ничего и не случилось. Даже траур носила нехотя, разве что для приличия. Родители Михаила оплакивали сына, а в дом к невестке даже не заходили, плевали в её сторону. Они были уверены, что это Нюра погубила их Мишу – своим отношением, своим презрением. Уходя на фронт, он сказал матери, что, даже если останется жив, сюда не вернётся. Так и случилось – война очень скоро залечила его раны навсегда. Друзья–фронтовики говорили, что он не боялся смерти, нарочно лез под пули. Успел заслужить «Героя» посмертно.

Чуть ли не каждый день приходили «похоронки». Люди ждали и боялись почтальона – ведь неизвестно, какие вести он несёт. В каждой семье оплакивали кого-то – мужа, отца, брата или сына.

3.

Чугуев находился на передовой линии фронта. Так что насмотрелись бабы всякого. В каждом доме помогали нашим солдатам, кто чем мог. Лиза с дочерьми размещали у себя раненых круглосуточно. Ведь где-то воевали их братья, и какая-нибудь семья, возможно, тоже пригреет и накормит их.

Девочки грели воду, мыли солдат, промывали раны. Где были свежие ранения, там легче – промыли, сменили повязку – и порядок. А бывало, вскроют давнишнюю рану, а там уже черви кишат. Промоют, сдерживая тошноту, выскребут червей, да толку-то мало. Заражение и гангрена обеспечены, если только пуля раньше не скосит.

Бывало, вечером отряды наших заняли Осиновку, разместили раненых по домам. А под утро уже немцы здесь хозяйничают. Наша кавалерия ещё до рассвета отступила за штабами, а солдатики остались. Выпускает Лиза их на рассвете, помытых да обогретых. А их встречает пулемётная очередь. Покосила, как траву – отвоевались.

Немецкая же армия была подготовлена и вооружена до зубов. И формой, и оружием, и провиантом был обеспечен каждый солдат. Вот только к нашим суровым зимам они не были готовы. Потешались наши бабы между собой над немецкими солдатами – уж больно жалкое зрелище представляли они собой: одетые во сто одёжек, головы обмотаны пуховыми платками, с красными носами: дрожат, сопли на усах висят. Была бы их воля, так и не пустили бы ни одного в дом. Но не могли не пустить – немцев квартировали принудительно. Разрешения не спрашивали. А возражать никто не решался. Офицеры и солдаты СС были подготовлены и натасканы, как бойцовские псы.

Другое дело – простые солдаты. Они не хотели стеснять людей. Просили постирать им вещи, а за это подкармливали детей из своих пайков.

– О, киндер, – говорили они, – у меня в Германии тоже киндер, и жена, и хозяйство осталось.

– Мы не хотим воевать, – говорили они шёпотом. – Гитлер хочет, не мы. Мы – простые земледельцы и фермеры, мы работать хотим, не убивать.

4.

Всем досталось в эту зиму. Как только пережили её? Такая выдалась суровая и снежная, как никогда. Тяжко приходилось и немцам, и нашим. Весна долго не наступала, морозы стояли до самого апреля. А в середине апреля стал резко таять снег. Ожидалось половодье и сильный разлив Донца. В Осиновке, расположенной в низине под горой, население было готово к возможному затоплению. В каждом доме были заранее собраны необходимые вещи и документы, и спрятаны на чердаках домов.

Как-то ночью Верочка проснулась от громкой пальбы и страшного грохота. Она испугалась, думала, что это бомбёжка началась. Никак не могла уснуть, тряслась под одеялом. Потом села в постели, решилась поглядеть в окно. Опустила ноги на пол и тут же одёрнула их обратно, вскрикнув от неожиданности. Лиза проснулась от крика дочери. Оказалось, что на полу было уже по щиколотку воды. И тут всё стало ясно. Ночью прибыла вода в реке и буквально взорвала лёд. Тот грохот, который Верочка приняла за взрывы бомб, издавал лопающийся на реке лёд. Река разлилась далеко вглубь берега, затопив нижнюю Осиновку.

Лиза разбудила остальных дочерей. Все четверо быстро оделись и вылезли на крышу дома. Была ещё глубокая ночь, а со всех сторон раздавались шум и голоса соседей. Люди просыпались и взбирались на крыши своих домов, чтобы не оказаться затопленными внутри. Лиза с дочерьми, в числе первых спасшиеся на крыше, теперь наблюдали, как, то здесь, то там зажигались в окнах лампады и керосиновые лампы, и люди в спешке собирали вещи и спасались от вновь прибывающей воды. Знакомые голоса, вперемешку с чужим немецким говором, слышались со всех сторон. Крыши соседских домов оживали, принимая своих домочадцев.

Светила полная луна, снег белым покрывалом ещё укрывал землю, и было видно вокруг, почти как днём. Бабы громко переговаривались через дворы, дети шумели и улюлюкали. Для них это было просто большое ночное приключение.

Вдруг из дома на соседней улице, крича и матерясь на своём языке, выскочил немец в одних подштанниках, которые сверкали в темноте, как белый флаг. Сжимая в руке пистолет, он озирался по сторонам, не понимая, что происходит, где стреляют и почему так шумно вокруг. Следом выбежала хозяйка дома, пытаясь ему что-то объяснить на ломаном немецком, и затащить обратно в дом. Эта минутная сцена вызвала бурный хохот с соседних крыш. Смеялись и Вера с Шурой. Только Рая с отвращением отвернулась. Ей было противно и стыдно сознавать, что наши женщины опускались до сожительства с немецкими солдатами. Лиза перехватила презрительный взгляд дочери и сказала:

– Не суди, Рая, других. Мы не знаем, что заставило эту женщину пойти на такой шаг. Иногда обстоятельства сильнее принципов. Тем более, в войну. Муж на фронте, и неизвестно, вернётся ли. А детей кормить надо. Вот и сожительствуют наши женщины с немцами.

– Мама, – помолчав минуту, спросила Рая, – неужели вы тоже согласились бы?

– Не знаю, – ответила Лиза. – Знаю лишь одно: если бы речь шла о вашей жизни, я бы пошла на всё.

Лиза передёрнулась, вспомнив Матвея. Для неё он был врагом не меньше, чем фашисты.

С рассветом вода стала понемногу убывать, и к обеду сошла совсем. Люди вернулись в свои дома: наводили порядки, выносили просушивать мебель и постели на тёплое апрельское солнышко. Следующей ночью вода снова прибыла, но уже не так интенсивно. В дома не проникла. Зато во дворах и огородах теперь до самого лета стояли болота.

Осенью Лиза собрала с огорода скудный урожай. Зима предстояла опять голодная. Вокруг затихли оптимистические прогнозы, что война вот-вот закончится. Радио каждый день сообщало о наступлениях гитлеровской армии и о потерях нашей армии. Война длилась уже второй год. Люди с ужасом понимали, что свыклись с этой мыслью – мыслью о войне. Люди теряли надежду, и уже даже не помнили, что когда-то было по-другому, что было мирно и спокойно. Казалось, такое положение длится целую вечность. Никого не удивляли раскаты взрывов и автоматные очереди (пугали, но не удивляли), постоянное присутствие солдат в серых формах и чужой, вражеский язык.

В доме Лизы опять поселился голод, как и во многих других домах. Вместе с другими односельчанами Лиза стала ходить по соседним сёлам и городам – носила вещи, посуду и имеющиеся небольшие ценности, чтобы обменять всё это на еду. Бывало, и неделю, и две Лизы не было дома. Когда как повезёт. Потом стала брать с собой Шуру. Мало ли что в дороге – плохо станет, а то и напасть могут на одинокого путника. Много людей не возвращалось из таких походов. А вдвоём и веселее, и безопаснее. Рая была слаба для таких дальних и длительных путешествий, а Верочка слишком мала. Поэтому Шурочке приходилось одной сопровождать мать в этих походах. Но ей так было даже лучше. Долгая дорога и постоянная усталость отвлекали Шуру от горестных мыслей о погибшем любимом. Рана в сердце была ещё слишком свежая. Когда накатывали воспоминания, боль разрывала грудь. Шура не знала, куда себя деть; ей хотелось бежать куда-нибудь без оглядки и без остановки, бежать и кричать, пока не лопнет сердце.

5.

Стоял холодный дождливый октябрь. Лиза с Шурой собирались в очередной раз идти по сёлам в поисках пропитания. Лиза рылась в вещах, выискивая, что бы ещё можно было обменять. Она нашла пару относительно новых платьев, которые не успели сносить девочки, какую-то безделушку, которая завалилась и случайно не попалась на глаза раньше, и новый пуховый платок, подаренный ей Мироном. Лиза надевала его всего несколько раз, а теперь берегла, хранила как память о муже. Но сейчас речь шла о спасении от голодной смерти. За этот платок можно выторговать и еды и немного денег. В память о любимом Лиза и её дочери не умрут с голоду.

Лиза зарылась лицом в мягкий пух платка и почувствовала лёгкий, едва уловимый запах. Платок всё ещё хранил тепло любимых рук, подаривших ей эту вещь. У Лизы перехватило дыхание. Она чуть не вскрикнула.

«Нет, не надо, – подумала она, отстранив платок. – Не надо бередить затянувшуюся с таким трудом рану. Столько времени прошло, я снова научилась жить без него. Не надо таких мучительных напоминаний. Это выше моих сил».

Лиза, глотая слёзы, сложила платок вместе с другими вещами в заплечный мешок. Туда же положила полбуханки хлеба и несколько вареных картофелин.

– Шура, присядем на дорожку, – позвала она дочь.

Рая с Верой тоже присели. Затем все встали, обнялись, расцеловались, и Лиза с Шурой ушли. Вера долго смотрела в окошко им вслед, пока они не скрылись в рассветном тумане.

– Я бы тоже хотела вот так с ними ходить, – вздохнула она, и стекло запотело от её тёплого дыхания.

– Глупая, – ответила Рая, – что там хорошего?

– Интересно, – снова мечтательно вздохнула Вера, – другие сёла, или даже города, новые незнакомые места.

– Всё вовсе не так романтично, как ты себе навыдумывала. На улице холодно и сыро, и очень опасно. Мама с Шурой рискуют каждый день. Они мёрзнут и почти ничего не едят, возможно, им не всегда есть, где заночевать. А ты сидишь дома, в тепле, спишь в мягкой постели. Чего тебе ещё желать?!

6.

Прошла неделя, вторая была на исходе. От Лизы с Шурой не было никаких вестей. Рая начала всерьёз волноваться. Она, правда, знала, что другие могли и полмесяца ходить, и больше, а кто через неделю уже возвращался – кому как повезёт. Просто было очень холодно и сыро, – как бы не заболели. Рая беспокоилась.

Поэтому, когда она услышала шум со двора, поспешила выйти навстречу, решив, что это родные вернулись. Но это были не мать с сестрой. На пороге она столкнулась с немцами. Она ахнула от страха и шарахнулась в сторону, едва удержав равновесие. Немецких солдат было трое, и с ними Колька Береста, что жил через две улицы. Он был при немцах за переводчика.

Один немец стал говорить, а Колька очень медленно и нескладно переводить. Но Рая и без переводчика поняла всё, что говорил немец: