Рваные судьбы

Верочка была очарована. Она всё время дергала Лизу за руку и говорила:

– Мама, посмотрите. Ой, смотрите, там. А вот здесь, видите?

Лиза улыбалась восторгу дочери. Рая была более сдержанна. Ведь она перешла в пятый класс – она теперь будет ходить в старшую школу. Её распирала гордость, но она старалась не показывать виду. Тем более что она давным-давно уже знала и сто раз видела всё то, чем сейчас впервые восторгалась её младшая сестра. Сейчас она с высоты своего возраста и положения старшеклассницы-отличницы так небрежно и снисходительно откликалась на призывы Верочки «посмотреть сюда» или «заглянуть туда», и иногда что-то ей показывала и разъясняла, как взрослая и опытная старшеклассница.

Шурочка же вообще не разделяла восторг младшей сестры и гордость старшей. Она со скучающим видом смотрела по сторонам. Её занимал один вопрос: скорее бы обед. Первые два урока всегда были для неё наполнены мучительным ожиданием. Казалось, этот звонок никогда не прозвенит. Урок был бесконечно длинный. Зато, когда, наконец, звенел звонок, это была самая лучшая в мире музыка – она означала большую перемену и поход в столовую, а там – долгожданный кусок хлеба с чаем.

Шурочка вообще ходила в школу исключительно ради обедов. Ну и ещё, может быть, из-за подружек. На уроках же она в большей степени скучала. Зато Рая была круглой отличницей. Для неё учеба была важна как воздух. Она целыми днями читала, учила, зубрила. Ей не нужно было прогулок, игр, посиделок – без всего этого Рая могла обойтись. У неё была одна страсть – это учёба. Учителя хвалили её, классная руководитель благодарила Лизу за такую прилежную, усердную дочь, говорила, что Раечка – гордость школы, и что ей обязательно надо учиться дальше.

– Вашей дочери надо поступать в техникум, – говорила классная учительница. – Она подаёт большие надежды. Не отказывайтесь от светлого будущего вашей дочери. А мы с учителями со следующего года начнем её готовить для поступления. Вы не против?

– Да я и не отказываюсь, – отвечала Лиза. – Пусть учится. Тем более что для неё самой это очень важно. Она не может без своих книжек, сама всё зубрит.

7.

Верочка заявила, что тоже будет хорошо учиться, что будет, как Рая – учёной. Учёба давалась ей легко, Верочке нравилось заниматься.

На переменках она встречала в коридоре Шуру – та носилась с одноклассниками в догонялки. Шум стоял неимоверный, все вокруг кричали и визжали. Вдруг из-за двери класса выглянет какой-то мальчишка и позовёт: «Машка – деревяшка, Шурка – штыкан!». Ой, что тут тогда начинается! Девчонки забегают вслед за мальчишкой в класс и гоняются за ним, пытаясь достать и стукнуть чем-нибудь по голове, чтоб не дразнился. Так они гоняют, пока кто-то в конце концов не разревётся, или, ещё хуже, зайдёт на шум какой-нибудь учитель и сделает строгое замечание. Это было самое страшное наказание для детей, поскольку учителей боялись и уважали.

Уже к середине первого класса восторг Верочки был омрачён одним досадным случаем. Как-то на уроке письма учительница задала писать предложение: «Маша ела кашу». Надо было написать целую страницу. Вера очень старалась, не сделала ни единого исправления или помарочки, и первая принесла свою тетрадь учительнице на проверку. Учительница посмотрела в тетрадь, потом на Веру и сказала:

– Верочка, ты всё сделала очень чисто и аккуратно, и быстрее всех. Но посмотри, дорогая, что ты написала.

Вера глянула в тетрадь и ужаснулась. Всю страницу она старательно исписала: «Маша ела кшу». От досады и обиды она не могла вымолвить ни слова. Надо же – так старалась, и так опозорилась.

После уроков Шура ждала Веру, и они вместе шли домой. Так велела мама – ей некогда было ходить в школу за первоклассницей Верой, у неё хватало забот по дому.

Так дни сменяли друг друга. Прошла осень, за ней зима. И снова наступила весна. Лиза засеяла огород. А ближе к лету Матвей принёс домой двух маленьких козлят. Всё лето девчата с ними нянчились, носились, как с драгоценностью какой-то. Дали им имена: Борька и Зорька. Правда, позже выяснилось, что Зорька тоже мужского пола, но переименовывать уже не стали. Девочки очень к ним привязались, и даже слышать не хотели, что, когда козлята подрастут, их придется зарезать и съесть.

Однажды Зорька заболел. У него вздулся живот – видно, съел что-то не то. Он очень мучился. Девочки плакали, не знали, как помочь. Кто-то из соседей подсказал им, что нужно ему пустить кровь, а для этого надрезать ушко. Что делать? Нужен нож. Матери дома не было, ушла на базар. Дома был Матвей. Он как раз приехал на обед и сидел за столом перед тарелкой щей. На столе перед ним стояла стопка с самогоном, лежал хлеб и кухонный нож. Девочки вошли в дом и встали у дверей: Рая впереди, а чуть за ней, по бокам – Шура с Верой.

– Матвей, дай нам нож, – сказала Рая.

Матвей поднял на неё затуманенные алкоголем глаза.

– Зачем тебе? – спросил он и продолжил хлебать щи.

– Надо нам. Дай, пожалуйста.

– А тебе разве не говорили, что детям ножом нельзя баловаться? – ехидно улыбнулся Матвей.

– Я уже не ребёнок, – Рая оставалась спокойной. – А нож нам очень нужен.

– Зачем? – повторил свой вопрос Матвей.

– Надо Зорьке ухо резать, чтобы кровь пустить, – вмешалась Шура, – худо ему.

– Чего выдумали? – грубо сказал Матвей. – Небось, чего-то задумали? Думаете, я не знаю, как вы все тут меня ненавидите? И вы, и мать ваша. Что, решили прикончить меня, пока мамки рядом нет?

Рая была ошарашена. Шура с Верой испугались. Они не любили и боялись, когда Матвей был пьян.

– Нам просто нужен нож, – тихо повторила Рая.

– Дай нож, Матвей, дай нож, – заплакали Шура с Верой. Им было страшно, но ещё больше им было жалко бедного козлёнка.

Вдруг Матвей схватил нож и со злостью метнул в сторону плачущих детей.

– Да берите вы свой нож, чёрт бы вас побрал!

Нож со свистом рассёк воздух и глухо врезался остриём в стену. На минуту все смолкли. В этот момент вошла Лиза. Она в секунду оценила обстановку, глянув сначала на нетрезвого Матвея, затем на бледных перепуганных дочерей, и на торчащий в стене кухонный нож. Сердце в груди упало и бешено заколотилось о ребра.

– Что здесь произошло? – спросила Лиза в гробовой тишине.

– Мы просили нож, – Рая показала на Матвея, – а он не хотел давать.

– Зачем вам нож? – спросила Лиза, не сводя глаз с Матвея.

– Зорьке ухо резать, – сказала Шура, – он животом мучается.

– Ладно, потом расскажете, – сказала Лиза. – Берите нож и идите.

Рая не без труда вытащила нож из стены, и все трое поспешно скрылись за дверью. Лиза продолжала смотреть на Матвея, а он доедал щи, наклонившись над тарелкой. Лиза медленно подошла к столу и тихо произнесла:

– Ты что творишь, сволочь?!

Матвей глянул на неё исподлобья и снова уткнулся в тарелку. Дохлебал щи, обтёр усы и тогда сказал, как ни в чем не бывало:

– Ничего страшного. Целы будут.

Лиза сверкнула глазами.

– Ты что, гад, не понимаешь, что мог угробить кого-нибудь?! Совсем озверел?!

– А ты на меня не зыркай волком, Лизавета, и голос не поднимай. А лучше за девками своими гляди, чтобы не донимали меня и под руку не попадались. Думаешь, я не вижу, как вы меня ненавидите? Еле терпите. Но ты по своей воле сошлась со мной, тебя никто не принуждал.

– Никто не принуждал, говоришь? – Лиза стиснула зубы. – Да я бы никогда не пришла к тебе, если бы не голод. Я бы и шагу не сделала в твою сторону. Так и продолжала бы плевать на твой след, кабы не такое горе. Ты же не человек, ты зверь!

Глаза Матвея налились кровью, алкоголь и гнев бурлили в жилах гремучей смесью. А Лиза продолжала выкрикивать обидные и бранные слова. Её уже было не остановить. Матвей смотрел на её лицо, перекошенное ненавистью, и ему вдруг захотелось ударить Лизу, причинить ей боль, отплатить ей за свои страдания. Он сжал кулаки, с трудом себя сдерживая.

– Лиза, лучше замолчи, – прохрипел он.

Но Лиза не унималась. Тогда он размахнулся и со всего маха ударил Лизу по лицу тыльной стороной ладони. Лиза ахнула и отшатнулась назад, схватившись руками за лицо. Из-под ладоней потекла алая кровь. Нос и губы были разбиты. От неожиданности и боли Лиза на секунду задохнулась. Затем перевела дыхание и бросилась на Матвея с кулаками, как дикая кошка. Тогда Матвей с силой оттолкнул её, и Лиза, не удержав равновесие, упала на спину. Матвей наклонился к ней и ударил кулаком в живот. Лиза сложилась пополам, пытаясь вдохнуть, а он схватил её за окровавленное лицо, сдавил, так что кости затрещали, и хрипло сказал ей:

– Ты моя жена, и будешь слушать меня! Когда вечером я приду домой, ты накормишь меня и постелешь постель. Детей своих отправишь спать, и ляжешь со мной, как полагается жене. А если не сделаешь сама – силком заставлю!

Он отпустил подбородок, переступил через лежащую на полу Лизу и вышел из дома, хлопнув дверью.

Лиза, наконец, смогла вдохнуть, дыхание восстановилось. Она закашлялась, отплевываясь кровью, которая продолжала струиться из разбитых губ и носа. Лиза повернулась на бок, встала на четвереньки, всё ещё кашляя, и поползла к умывальнику. Там она со стоном поднялась на ноги и умыла лицо. Лиза вспомнила бедную Нюрочку. Как она страдала, живя с этим нелюдем!

Лиза привела себя в порядок и вышла во двор. В глубине двора сидели кучкой девчата. Лиза поспешила к ним.

– Ну что, как ваш козлёнок? – спросила она.

– Плохо, – сказала Верочка, плача. – Мы ему ухо резали, ему больно было, он жалобно кричал. А ничего не помогает.

– Может, ещё полегчает? – сказала Лиза.

– Ой, мамочка, а что это у вас? – спросила Шура, посмотрев на мать.

– Ничего, пустяки, – отмахнулась Лиза. – Вы слушайте, что я вам скажу. От Матвея держитесь подальше. Если меня нет дома, то не попадайтесь ему на глаза, держитесь вместе, и вообще, лучше уходите из дому – на улицу, или к бабушке Поле. Поняли?

– Да, понятно, – ответила Рая за всех. И после паузы спросила:

– Мама, это он вас «так»?

– Нет, не выдумывай, – нахмурилась Лиза, – это я ударилась об дверь.

Рая больше не спрашивала, но она поняла, что это Матвей так отделал их мать. Она люто ненавидела Матвея и желала ему смерти. Она мечтала, что, когда Матвея не станет, мама, наконец, будет только с ними. Рая мечтала, как они тогда вчетвером счастливо и спокойно заживут.

8.

Козлёнок Зорька так и не поправился и в тот же вечер умер. Это было большое горе для сестёр. Они долго и горько плакали, затем с почестями похоронили его за двором.

Матвей вернулся поздно вечером. Девочки, измученные горем, уже спали. Лиза накормила мужа и стала собирать со стола посуду. Матвей, не сказавший за весь ужин ни слова, закурил папиросу и посмотрел на Лизу. Та молча мыла в тазу посуду, нахмурив брови и плотно сжав губы. Левый уголок рта был кроваво-синего цвета и припухший.

– Прости за сегодняшнее, – сказал Матвей. – Я не должен был…

Лиза молчала. Матвей затушил папиросу, встал и подошёл к Лизе. Он протянул руку к её лицу.

– Болит? – спросил он.

– Уже прошло, – буркнула Лиза, отстранив лицо от руки Матвея. – Я уже закончила с посудой. Пошли в спальню.

Лиза расстелила постель, разделась и в одной сорочке легла в кровать. Матвей стоял в стороне и не спешил ложиться. Тогда Лиза окликнула его:

– Ты идёшь или нет? Я устала и спать хочу. Давай быстрее уже.

Матвей подошёл и сел на край кровати.

– Ну, зачем ты так?

– Зачем?! – переспросила Лиза. – Зачем я «так»? А затем, что у меня до сих пор голова разваливается от твоих сегодняшних «нежностей», и в животе болит. Так что давай поскорее уже делай, что там тебе надо, и дай мне, наконец, покой.

– «Делай, что надо», – передразнил Матвей. – Да что я тебе, собака, что ли?!

Он резко встал с кровати и вышел за двери. Лиза с облегчением вздохнула.

На следующий день Матвей крепко запил. Домой стал являться поздно, а то и вообще под утро. Гулял, кутил с приятелями дни и ночи напролёт. Лиза его почти и не видела.

9.

Случилось это неожиданно, в самый обычный день. Девочки игрались за двором, учили подросшего козлёнка Борьку перепрыгивать через палочку. Лиза была в огороде. Как вдруг она услышала, что её кто-то зовёт. Лиза подняла голову и увидела, как в их переулок вбегает соседка и ещё издалека кричит:

– Лиза, скорее! Лиза!

– Что случилось?

– Скорее, Лиза. Беда, – женщина перевела дух. – Твой Матвей, да с другими мужиками пили-пили, и допились. Мало им самогонки стало, а идти за добавкой поленились. Так они решили спирту выпить. А вместо спирта денатурата хватили, и отравились все. Скорее бежим. За доктором уже послали.

Лиза бросилась вслед за соседкой. В голове крутилась одна страшная мысль: «Хоть бы всё закончилось…»

Они прибежали к сараям, где обычно пьянствовал Матвей. Вокруг собралось много народу. Врач тоже был уже здесь. Лиза остановилась в дверях и с ужасом смотрела, как трое мужиков корчились и кричали на земле, а между ними суетился врач.

– Этих срочно в госпиталь, – сказал он, – сделаем промывание, может, ещё успеем спасти хоть кого-то. А этому, – и он указал на лежащее в стороне тело, – уже ничем не помочь. Готов.

Лиза посмотрела в ту сторону, куда указал врач, и в неподвижно застывшем теле узнала Матвея. Он лежал на спине, с полузакрытыми глазами и с пеной у рта. Жёлто-синее лицо было перекошено смертельной судорогой.

Лиза закрыла глаза и прислонилась к стене.

«Слава тебе, господи», – подумала она про себя. И вслух добавила:

– Прости, господи, душу мою грешную, за такие слова.

Из-под ресниц её текли слёзы. Люди сочувственно смотрели на Лизу, качали головами, высказывали соболезнования, старались утешить. И никто даже не догадывался, что слёзы на её глазах были на самом деле слезами облегчения. Лиза, наконец, была свободна.

Глава 8.

1.

Прошло время. Шла зима 1936 года. Нюра, сестра Лизы, уже год была замужем за Михаилом, и уже имела приличный животик – к концу весны ожидалось первое пополнение в их семье. Жизнь у них складывалась неплохо. Михаил, как оказалось, был очень добрый и терпеливый человек. К тому же, он без памяти любил Нюру. Поэтому терпел её своенравный непростой характер. От людей он слышал историю о том, что Нюра так и не дождалась любимого из армии, и что очень страдала все эти годы. И, возможно, страдает до сих пор. Миша не хотел думать, что Нюра вышла за него из отчаяния или назло не вернувшемуся жениху. Миша верил, что разбитое сердце Нюры смогло услышать и понять его любящее сердце, что Нюра сумела разглядеть и оценить чувства Миши, и надеялся, что сможет завоевать любовь своей норовистой молодой жены.

Иногда он заставал её в глубокой задумчивости, и смешанные чувства любви и боли, нежности и страдания читались на её лице. В эти минуты мыслями Нюра была где-то далеко, с кем-то другим… с тем самым… с ним. Мишу захлёстывала волна ревности, но он не смел ни о чём спросить, чтобы не потревожить чувства жены, а может, боялся услышать подтверждение своих опасений и догадок. Он мягко обходил эту тему. Нюра же, выведенная из задумчивости, злилась на мужа и не скрывала своего раздражения. Но Миша всё списывал на беременность жены, и ещё больше жалел её, и любил.

Нюра постепенно смирилась со своим положением. Да и поздно уже было что-то менять. Она – замужняя женщина, скоро у неё родится ребёнок. Казалось, все были счастливы. Близкие надеялись, что Нюра смогла забыть свою несчастную первую любовь и найти успокоение и счастье со своим мужем.

Но всё было совсем не так. Нюра никому не рассказывала, что она чувствует на самом деле. Только Лиза знала, что Нюра так и не освободилась от этой пагубной любви. Она продолжала любить призрак, память о том счастливом времени, когда была невестой Андрея. Прошло уже пять лет со времени их разлуки, а Нюра так и не знала, что же произошло на самом деле. Время разбавило остроту её горя, и тупая боль разлилась по всему телу, как наркоз, от которого Нюра вся словно занемела. В каждой клеточке её молодого тела навсегда поселилось чувство одиночества и несчастья.

2.

Стоял апрель. Весна в этом году была ранняя, снег давно сошёл, потеплело. Солнце пригревало почти как летом. Нюра во дворе развешивала постиранное бельё. Ей было уже тяжело двигаться. Большой живот мешал ходить, наклоняться, поворачиваться. Нюра думала: «Скорее бы уже родить. А то неповоротливая, как корова. И опухла, будто пчёлами покусанная».

Нюра поглядела через забор на дорогу, не идёт ли муж домой на обед. Далеко на дороге она увидела силуэт идущего человека. Он показался ей знакомым, но был ещё слишком далеко, чтобы как следует рассмотреть. Нюра, не мигая, всматривалась вдаль. Что-то знакомое, родное почудилось ей в походке приближающегося мужчины. Нет, не может быть… Неужто?.. И вдруг, словно молния пронзила все её тело. Сердце бешено застучало, кровь прилила к голове, зашумело в ушах. Она едва не потеряла сознание. В бодро шагающем солдате Нюра узнала своего Андрея. Она схватилась за калитку, чтобы не упасть.

С трудом передвигая ослабевшие, словно ватные, ноги, Нюра вышла за двор, навстречу своему потерянному любимому. Андрей тоже её узнал. Он прибавил шаг и помахал рукой. Нюра побежала навстречу, глотая слёзы. Андрей тоже побежал, раскрыв объятия, но потом резко остановился. Счастливая улыбка на его лице сменилась выражением растерянности и страшного предчувствия.

Нюра продолжала бежать, плача навзрыд. Андрей снова бросился ей навстречу. Они обнялись и упали на колени в дорожную пыль, плача на груди друг у друга. Соседи выходили из своих дворов и наблюдали за происходящим. Бабы прикрывали рты руками, сообразив, что здесь произошло. Охали, вздыхали, но никто не решался приблизиться или окликнуть их.

Сквозь рыдания слышались отдельные слова: «Прости меня…», «Прости, родная…», «Слава богу, ты живой». Долго они так стояли на коленях, не разжимая объятий. Нюра была безутешна, понимая, какую страшную ошибку она совершила, изменив себе, своей любви, поддавшись слабости и сомнениям. Андрей проклинал злую судьбу, что так подшутила над ними, над их любовью. Они оба понимали, что ничего уже нельзя изменить. Андрей поднялся с земли, помог встать Нюре, и они сели на лавку. Нюра подняла на любимого заплаканные глаза, полные страдания, неизбежности и бесконечной любви.

– Где же ты был столько времени? – только и смогла она вымолвить.

Андрей провёл рукой по её мягким волосам, жадно всматриваясь в черты любимого лица.

– Все эти годы я служил. Я был в разведке. Потому не мог никому писать, нельзя было. Я всё ждал, что дадут отпуск, но оттуда не отпускают на побывки. Я и сейчас не должен ничего тебе рассказывать.

– Тогда молчи, не говори, – ласково прервала его Нюра, – чтобы не было тебе худо. Ты ни в чём не виноват. Я одна виновата. Я одна!

– Не говори так, не надо, милая. Ты ни в чём не виновата. Пять лет – слишком большой срок. Я всё понимаю.

– Нет, нет! Всё не так! – снова перебила его Нюра. – Мне никто не нужен, кроме тебя. Я не люблю своего мужа, и никогда не любила.

– Зачем же тогда ты вышла за него? – спросил Андрей.

– Не знаю, – Нюра заламывала руки. – От обиды, от отчаяния. Я думала, ты меня забыл.

Андрей взглянул на неё с любовью и болью.

– Милая моя, как же ты настрадалась за эти годы.

– Что же нам теперь делать? – спросила Нюра. – Я не смогу продолжать жить со своим мужем, – сказала она. – Я не хочу с ним жить. Забери меня отсюда, увези с собой куда угодно, мне всё равно. Лишь бы с тобой.

Андрей молчал.

– Почему ты молчишь? – спросила Нюра. – Или ты уже не хочешь быть со мной?

– Хочу, Нюра. Больше всего на свете я хочу этого, – ответил он. – Я мчался к тебе, как только меня отпустили. Я даже дома ещё не был. Я только о тебе думал все эти годы. Но всё изменилось, всё не так просто. Уже поздно что-то менять. Ты замужем, скоро родится ребёнок. Нехорошо это – на чужом несчастье пытаться своё счастье построить. Ты о муже своём подумала? Что будет с ним, если ты от него уйдёшь?

– О, меня это вообще не волнует, – сказала в сердцах Нюра. – Причём тут он вообще?! Ты вернулся, и это главное.

– А что скажут люди? – продолжал Андрей. – Нам ведь среди людей жить, в глаза соседям смотреть.

– Андрей, ты не о том говоришь, – испуганно проговорила Нюра. – Это всё такая ерунда. Оставшись с Михаилом, я сделаю несчастными тебя, себя и его тоже. А если я уйду от него, то пострадает только он, зато два человека, наконец, будут счастливы – мы с тобой.

Андрей упрямо мотал головой.

– Не могу я так, Нюра, – сказал он, – не будет нам счастья. Да и ты со временем станешь винить и упрекать меня, что я не удержал тебя от этого шага, что дал совершить такую ошибку, опозорить твою семью. Да, да, именно так и будет, – настаивал Андрей, видя, что Нюра упрямо мотает головой. – Это ты сейчас готова опрометчиво всё поломать. Но через время, очень скоро тебе станет невыносимо презрение и осуждение соседей, упрёки родни и ненависть семьи твоего мужа. – Он вздохнул. – Видно, не судилось.

– Андрей, не говори так, – Нюра плакала. В глубине души она понимала, что Андрей, скорее всего, прав, но не хотела с этим соглашаться. – Я люблю тебя, только тебя. И я не хочу терять тебя во второй раз. Я прошу тебя, не оставляй меня здесь.

– Прости, любимая. Мне пора.

Андрей поднялся, чтобы уходить. Нюра ухватила его за руку. Он наклонился к ней и крепко поцеловал в губы. Затем высвободил свою руку из Нюрыной и ушёл. Нюра долго смотрела ему вслед сквозь пелену слёз, пока он не скрылся за поворотом дальней улицы. Она проклинала злую судьбу за испытание, себя за малодушие и больше всего Михаила, что так настойчиво добивался её, пока не сдалась. Нюра злилась на себя, что не послушала своего сердца, которое все эти годы подсказывало, что она любима, что надо ждать. Верила кому угодно, только не себе, дала себя уговорить и оттолкнула своё счастье.

3.

После смерти Матвея в семью Лизы снова пришла нужда. Лиза опять вышла на работу, но тех копеек, которые ей платили, едва хватало, чтобы прокормиться. Девочки выросли, повзрослели, им приходилось донашивать платья, пока рукава не уползали до самых локтей. Вера с Шурой носили одну пару обуви на двоих. Приходит, бывало, в дождливую погоду Верочка с первой смены, отдаёт ботинки Шуре – идти в школу на вторую смену. А ботинки мокрые насквозь. И напрасно старается учительница в классе просушить детскую обувь возле печки – она только и успеет, что распариться. И приходится Шуре обувать после уроков тёплые, но мокрые ботинки, и топать целый час домой в чавкающей обуви.

Всю зиму сёстры нянчили по очереди своего двоюродного братца, Нюрыного первенца Виталика. А за это тётка подкармливала их, делилась продуктами, которые сами не успевали доедать – то остатки борща или каши, то овощей подкинет.

Весной Вера с Шурой стали коз соседских пасти, а им за это молоко наливали, а иногда и деньги платили. Всё же помощь матери. Пасли по очереди. Пока Вера в школе, Шура – на лугу. Как Вера из школы вернётся, мать поднимает над домом белый флажок на палке – значит, пришла подмена.

Не любили девчата это дело. Скукота одной на лугу среди коз сидеть. Бывает, сидит Шура на склоне оврага, смотрит вдаль, не завиднеется ли белый флаг над домом – глаза все просмотрит, пока не начнут слезиться от напряжения. А его всё нет и нет, время будто бы остановилось. Ждёт, не дождётся Шура, пока вернётся сестра да сменит её, чтобы смогла она наконец умчаться в школу. А там подружки, беготня на переменках, а главное, заветный кусок хлеба с чаем в столовой.

Раечку сильно работой не загружали. Лиза возлагала на неё большие надежды, особенно сейчас, оставшись опять без кормильца. Лиза всё надеялась, что Рая окончит школу и уедет учиться в Харьков. А может быть, и работу там сразу найдёт. А со временем станет большой учёной, и будет Лиза гордиться своей дочерью, и вся Осиновка будет гордиться. Поэтому Раечка продолжала усиленно учиться, целыми днями не вставала из-за стола. Она, конечно, помогала матери, ходила и к Нюре нянчить братика, но ни на минуту не выпускала книжки из рук. Она готовилась к экзаменам, чтобы, окончив Осиновскую семилетку, перейти в Чугуевскую школу и доучиться там оставшиеся два года.

Летом Рая сдала все экзамены на «отлично», и внезапно слегла от неизвестной болезни. Её осматривали врачи, обследовали в больнице – и все только разводили руками. Никаких причин её недомогания установить не могли. А тем временем Раечка таяла на глазах – худела и слабела с каждым днём. И всё больше лежала – её донимала головная боль. И только один врач, местный фельдшер, первый и единственный предположил, что причиной всему могло стать нервное перенапряжение и большие умственные нагрузки в течение продолжительного времени. Нервная система не выдержала и дала сбой. И теперь Рае нужен полный покой надолго, и ни о какой дальнейшей учёбе не может быть и речи.