Превратности судьбы

И на свою беду влюбился в Айли молодой литовец, мальчишка совсем еще зеленый. Он ее часами караулил. Помогал, как мог. А как мог? Стащит что-нибудь дома и ей отнесет. Естественно его мать была непримиримо против такого выбора сына. Они сами перебивались с хлеба на воду, а тут невестка с двумя детьми. Не такое она будущее видела для своего сына. Когда встречала Айли на улице, то ругала ее самыми последними словами. Из-за скандалов его матери Айли и не решилась связать с ним свою жизнь.

И вот мы, восемь молодых семей, я уже замужем тогда была, собрали Айли на билет деньги, и наши мужики помогли ей сесть с детьми на пароход.

А тот парень-литовец, который ее любил, стоял на горе, боялся спуститься вниз и махал ей. Любил очень, но она против воли его матери не могла пойти.

Перед отъездом Айли ему сказала: «Если я хорошо устроюсь, то напишу тебе».

Больше от нее никаких вестей не было, и никто не знал, куда она уехала. Сколько судеб было тогда сломано, разве сосчитаешь. Горе не по лесу, а по людям ходило. Возможно, из Айли вторая Майя Плисецкая могла бы выйти, кто знает?

Томас

Про мою учебу уже речь даже и не шла. Папа долго лечился, очень болела нога. Он с ней страшно мучился, долго хромал. Но, несмотря ни на что, отец продолжал строить дом. Очень мужественный был человек. Кто-то из соседей помог немного, но в основном он все делал сам. Папа сложил печку, дом еще не был достроен, но в нем уже можно было жить и мы из общественной бани перебрались туда.

Вокруг меня все чаще стал «круги нарезать» один из «трех танкистов» Томас. Дарил подарки.

Ну, какие там могли быть подарки? В ОРСовский магазин, который снабжался исключительно летом, когда начиналось судоходство, завозили товары только первой необходимости. Все мы ходили туда за покупками. То отрез ткани на халат мне купит, то тазик принесет эмалированный, то еще что-нибудь для дома по хозяйству. Я на его ухаживания не отвечала и ничего никогда не брала, он оставлял подарки у нас в коридорчике.

Томас отличался хозяйственностью, у него имелась посуда, швейная машина, разные бытовые мелочи, которых у парней не было и даже мотоцикл.

Когда Томас, узнал, что Казимир научил меня ездить на велосипеде, то поменял свой мотоцикл на велосипед и принес мне этот велосипед в подарок. Предложил взять насовсем, чтобы я у Казимира велосипед больше не брала. Но я отказалась.

А главное, Томас был обладателем патефона и множества пластинок.

Как-то он меня спросил: «Рая, можно, я приду к тебе с патефоном, будем новые пластинки слушать?».

Если честно, то я не очень-то и хотела, чтобы он к нам домой приходил, но согласилась.

Принес он патефон и пластинки, а у нас маленький домик был, крошечная кухня и небольшая комната, он сел на стул, а я – на кровать, слушаем пластинки.

Самая новая была с песней из кинофильма «Кубанские казаки» – «Каким ты был, таким ты и остался». Два раза мы ее прокрутили. Снял он ее осторожно с диска патефона и бережно на кровать положил. Потом еще какие-то пластинки слушали.

Я попить сходила на кухню, вернулась, села снова на кровать, а пластинка соскользнула, попала мне под зад и сломалась.

Как он разорался из-за этой пластинки!

Кричит: «Ту сломала, не сломай и эти!».

«Я откуплю», – отвечаю ему.

А он: «В магазине такие пластинки кончились, больше нет!».

Я выслушала его, обиделась.

Все пластинки молча сложила, закрыла патефон и спокойно сказала ему: «Пошел вон!».

В нашей семье не принято было скандалить.

Утром ни свет, ни заря встала, а я тогда еще официанткой работала в столовой, поспешила к открытию магазина.

Думаю: «Откуплю ему эту пластинку».

Подхожу к магазину и вижу Томаса. Он уже там у дверей стоял. Я повернулась и ушла, не хотела его видеть. Вернулась через полчаса.

Томас попадается мне навстречу и говорит: «Нет там такой пластинки».

Я молча прошла мимо.

Иду дальше, встречаю Казимира, он спрашивает: «Ты откуда это идешь так рано?».

Я рассказала ему вчерашнюю историю.

Он меня успокоил: «Не переживай, найдем где-нибудь эту пластинку».

Вечером раздается стук в дверь, открываю, Казимир стоит, в дом не заходит. Подает мне пластинку.

«Спокойной ночи», – пожелал и добавил, – «отдай ему, он очень мелочный».

Я собрала все подарки Томаса и вернула ему вместе с пластинкой.

Потом некоторое время, если «три танкиста» приглашали меня пойти с ними куда-нибудь, я отказывалась. Бойкот им объявила.

Прошло еще какое-то время, кто-то из них мне предложил: «Из Красноярска театр приезжает. Спектакль очень интересный привезут, пойдем с нами».

В общем, пригласили, уговорили, я пошла. Дружеские отношения возобновились.

Немного позже я узнала, что в Соленом открылись курсы механизаторов, и Казимира отправили туда работать инструктором, обучать трактористов, а Томаса перевели работать в лес за двести километров, за Богучаны.

Мышонок на блюдечке

Мне часто предлагали в администрации какую-нибудь работу, понимали, что очень трудно мы живем. Папа ногу себе искалечил, мама не работала.

Однажды предложили поработать уборщицей в мужском общежитии. Я, конечно, согласилась и принялась мыть в общежитии полы. В комнате днем находился только старичок-литовец Почкаускас, остальные в лесу работали.

Он спрашивает меня: «А где у тебя мышонок на блюдечке?».

Я ничего не поняла: «Какой мышонок, на каком блюдечке?».

Он смеется и говорит: «Иди, садись, расскажу. Тут до тебя баба Шура полы мыла, она без трусов ходила, вот мышонок-то и был виден, когда она наклонялась».

Я тоже засмеялась.

Там, где мы жили, почему-то принято было ходить без штанов. Однажды, еще, когда я в школе училась в Иркинеево, смотрю в окно, а по улице идут два парня, один постарше, другой помладше, лет по двенадцать-четырнадцать. Головы вроде мальчишечьи, волосы в кружок обстрижены. А одеты на них длинные белые рубашки как платья, веревками подпоясанные и никаких признаков штанов.

Я гляжу на этих пареньков из окна и у бабушки Агафьи спрашиваю: «Это кто же такие?».

«Пацаны соседские», – отвечает.

Я спрашиваю: «А что это на них надето?».

«Дак, рубашки!», – удивляясь моей непонятливости, отвечает она.

Идут босиком, ноги тощие мужские, ступни большого размера, все в цыпках, холщовые рубашки чуть ниже колена, на поясе подвязаны простой веревкой. Так в деревне Иркинеево многие ребята из семей старообрядцев одевались. Это уже в начале 50-х годов происходило, но никому и в голову не приходило критиковать или смеяться.

Конечно, время было послевоенное трудное, одежду сами шили и старую перешивали без конца. В магазинах ничего не было. Обувь ремонтировали по много раз, пока совсем не развалится. Там сапожники и портные были в большой чести, к ним всегда стояли очереди. Некоторые научились этим ремеслам в Сибири. Людям там многому по необходимости приходилось учиться.

Я даже на танцы в Дом культуры ходила босиком. Шесть километров надо было пройти от Времянки до клуба в Соленом. Дойдем с Казимиром до речки, она недалеко от Дома культуры пробегала, я помою ноги, полотенце у Казимира лежало в одном кармане, а чулки мои у него в другом кармане были спрятаны. Надеваю чулки и туфли и дальше иду «при полном параде». Беречь надо было и туфли, и чулки, потому что пять раз на танцы сходишь и «привет» чулкам.

Соперница

Казимир иногда приходил к нам в столовую обедать. По выходным мы ходили с ним в кино, на танцы и на концерты. Вел он себя со мной деликатно, не приставал. Отношения были скорее дружеские, чем любовные.

Однажды ночью, когда мы уже спали с родителями, раздался вдруг страшный грохот во дворе. Отец выглянул в окно, но в темноте ничего не разглядел. Утром мы увидели, что у нашего крыльца выгружен целый воз дров, причем, напиленных уже. В Сибири очень ценились дрова из лиственницы, она хорошо горит и дает много тепла. Дрова были очень хорошие, из лиственничной сушины.

У старичка Почкаускаса, который невдалеке прогуливался, важно трубочкой попыхивая, спрашиваю: «У нашего дома появилась большая куча хороших дров, ты случайно не в курсе, кто мог их привезти?».

Он отвечает: «Ну конечно один из «танкистов». Томас далеко работать уехал, Йонас недавно на литовке женился, значит, это Казимир привез дрова, больше некому».

А Казимир не зашел, не сказал мне ничего. И не один раз он такие сюрпризы молча устраивал.

Как-то днем ко мне на работу в столовую приходит одна из знакомых девушек-литовок и спрашивает: «Рая, мне надо с тобой поговорить, когда мы сможем это сделать?».

«Да хоть сейчас»,– отвечаю.

«Нет»,– говорит она, – «разговор у нас серьезный, я лучше подойду к тебе в конце рабочего дня».

Приходит она вечером и говорит: «У меня большая просьба к тебе, Рая. Сделай, пожалуйста, то, что я прошу. Ты еще молодая, найдешь себе другого, уступи мне Казимира, я его давно люблю, но он на меня внимания не обращает».

Я отвечаю: «Боже ты мой, забери. Я с ним не встречаюсь, просто мы за компанию вместе в клуб ходим. Я ни с кем не дружу, я собираюсь в Красноярск ехать учиться».

Поблизости не было ни вузов, ни техникумов, ни средней школы, отец очень долго болел, мне надо было помогать семье, поэтому учеба стала для меня недосягаемой мечтой, но я еще на что-то смутно надеялась.

Она предложила: «Я тебе отдам все, что у меня есть и украшения и наряды».

Она ростом такая же, как я была.

«Да не надо мне ничего, прилагай усилия, я мешать не буду», – ответила я.

Еще раньше Томас рассказал мне, что Казимира любит его соотечественница, и добавил, что женится Казимир только на женщине своей национальности, на литовке.

Все же я решила серьезно поговорить с Казимиром. Как-то иду вечером с работы, было уже довольно темно, смотрю, а Казимир стоит возле нашего дома.

«Давай поговорим», – предложила я – «ты ведь знаешь, что одна из ваших девушек-литовок любит тебя?».

Он отвечает: «Да, знаю давно уже. Она с первого дня ко мне так относится. Только я воспитан так, что когда девушка вертится вокруг меня, мне это не нравится, это не хорошо. Мне неудобно перед людьми, когда она первая бежит здороваться или что-то приготовит и несет меня угощать. Меня от этого коробит, поэтому у нас отношения не складываются. У меня на родине другие правила. Мужчина выбирает девушку и первым проявляет инициативу. Я не могу ничего ей обещать и обижать не хочу».

Я ей, конечно, наш разговор с Казимиром передала, но, чтобы не обидеть, не весь, сказала лишь, что Казимир сказал ей «нет».

Не прошло и трех недель после нашего разговора, как я узнала, что она на работе случайно выпала из кузова грузовой машины и разбилась насмерть.

По роковому стечению обстоятельств Казимир в этот день сильно заболел, его привезли в больницу и там он увидел ее мертвое тело на носилках, накрытое простыней.

Это происшествие произвело на него сильное впечатление, стало настоящим ударом судьбы.

Виктор

К нам на Времянку часто приезжали торговать мясом, овощами, молочными продуктами два брата Вадим и Виктор из деревни Мантулино, находившейся за десять километров от Времянки. Их продукция пользовалась большим спросом и на Времянке, и в Соленом.

Вадим, старший брат был председателем мантулинского колхоза, а Виктор, младший только что вернулся из армии. По национальности они были татары и тоже сосланы в Сибирь всей семьей, только гораздо раньше нас.

Мы все в столовой знали, что Вадим «похаживает» к помощнице повара Клаве, молодой женщине лет тридцати, и она частенько ездит к нему в Мантулино.

Однажды Клава предложила мне: «Давай съездим в Мантулино, мама Вадима пригласила меня в гости и сказала, что я могу приехать с подружкой. Там у них два дома, ночевать есть где, а парни спокойные».

Мы договорились поехать в Мантулино в ближайший выходной.

Уже наступила поздняя осень, шел легкий снежок, очень красивый день был и не очень морозно. Приехали.

Отец парней во дворе дрова складывал, приветливо поздоровался с нами. Заходим в дом. Мать Вадима и Виктора у русской печи хлопочет. В воздухе чудесные ароматы витают. Она приготовила вкусный праздничный обед. Встретила нас очень гостеприимно, обняла как родных, пригласила за стол.

Обедать сели мать, отец, Вадим с Виктором, я и Клава, кто-то из соседок еще зашел. Пообедали, посидели, поговорили душевно.

Мама парней говорит: «Виктор, иди-ка пойло унеси скотине».

Она приготовила четыре ведра: два больших и два маленьких.

Виктор ко мне обратился: «Пойдем со мной, Рая, поможешь мне ведра унести, чтобы мне второй раз не ходить».

«Пойдем», – отвечаю.

Хлев находился через дорогу в старом доме. Помещение внутри разделили перегородками на стойла, и получилась хлевушка. Там обитали корова, теленок, свинья с поросятами и может еще кто-то, кого я не рассмотрела в полутьме. Помню, что пол там был очень скользкий.

Виктор вылил одно ведро, берет другое, несет свинье. Я стою у стенки.

На обратном пути он внезапно хватает меня, прижимает к стенке и рвет кофту на груди! Такой он был разгоряченный, что я не на шутку перепугалась. Я его ногой пнула и со всей силы руками от себя оттолкнула. Откуда и сила-то взялась у меня такая?

Может, я бы и не справилась с ним, но от толчка он покатился от меня по скользкому полу, как по катку. Я в это время выскочила из хлева на улицу с ревом.

Стою на улице плачу. Потом взяла себя в руки, успокоилась, обтерла лицо чистым снегом, застегнула кофточку вязаную на все пуговицы, чтобы не было видно разорванной под ней, и зашла в дом.

Мать Виктора посмотрела на меня испытующе-внимательно, но ничего не сказала. Сели пить чай, я молчу. Пришел Виктор, весь обляпанный навозом, упал, наверное, когда я его оттолкнула. Переоделся, умылся, тоже сел к столу. Разговора не получалось.

Мама его и говорит: «Устали, наверное, все, пора спать ложиться».

Она подозвала меня и отвела в маленькую комнату.

«Вот здесь ляжешь», – говорит, – «а вот крючок, закроешь им дверь с той стороны, чтобы спокойнее спалось. Наш петух–то приставал, наверное, к тебе?».

«Да, нет», – отвечаю.

Утром я встала пораньше, умылась. Смотрю, чай уже готов, на столе самовар и пироги горячие стоят.

Мать приглашает ласково: «Иди, доченька, чай пить и кушать. Пока никого нет, давай поговорим».

Наливает чай, пирожки для меня сверху мажет и маслом, и сметаной, и еще не знаю чем.

Вкрадчиво спрашивает: «Доченька, а ты не хотела бы к нам жить переехать?».

«Да я как-то не думала об этом», – удивленно отвечаю.

Она говорит: «А ты подумай».

Я молча попила чаю.

«Я, пожалуй, домой пойду», – говорю ей, а про себя думаю: «Пока Виктор не проснулся, надо поскорее уходить отсюда».

Она всполошилась: «Да куда же ты пойдешь, до вашего поселка от нас не меньше десяти километров!».

«Я привыкла, мне в школу приходилось ходить за двадцать два километра в Иркинеево», – отвечаю.

А она: «Не пущу я тебя!».

«Напрасно вы меня удерживаете, не беспокойтесь за меня, я доберусь до дома сама», – спокойно, но твердо ответила я.

Вежливо попрощалась с ней, вышла на улицу и отправилась пешком в обратный путь.

Сначала держалась, а когда дошла до леса, дала волю слезам, реву и думаю возмущенно: «Разве так можно, пригласили в гости, а сами такую мерзкую цель преследовали?».

Мне непонятно было, как можно так с людьми поступать.

Наверное, я всего километр прошла, слышу лошадиный топот вдалеке. Я быстро вытерла слезы и постаралась не показать вида, что плакала.

Слышу крик: «Но! Но!».

Это Виктор лошадь понукал, чтобы быстрее бежала. Догнал.

Лошадь остановил рядом со мной и говорит: «Садись в сани».

Я отвечаю: «Не сяду, уезжай обратно».

И пошла дальше. Километра два, наверное, он ехал рядом, а я молча шла пешком, не поворачиваясь к нему.

Он остановился и говорит: «Извини, Рая, ради Бога меня, хочешь, на колени встану? Ну, сорвался я, теперь, что на всю жизнь врагами будем? Садись, Рая, пожалуйста, в сани».

Ну, села я, привез он меня во Времянку к нашему дому.

Спрашивает с улыбкой: «Чай пить не пригласишь?».

«Не приглашу», – строго отвечаю.

Потом, когда он приезжал торговать продуктами к нам на Времянку, я туда, где торговля шла, не ходила, а он обо мне многих спрашивал. Заходил к нам в столовую чай пить. Чаем я его, конечно, напоила, но разговоры вести не стала.

Сватовство

Наступила зима. Как-то поздно вечером мы с родителями собирались лечь спать. Папа уже в постели лежал. Я еще не спала. Слышим, во дворе раздался какой-то шум, топот на крыльце и громкий стук в дверь. Я пошла открывать. А там стоит Вадим, старший брат Виктора и еще какой-то незнакомый мужчина.

Я спрашиваю: «Что случилось? Почему так поздно?».

Вадим отвечает: «Не могли мы раньше, впусти нас, мы к отцу на переговоры приехали».

«К отцу, так к отцу, только он спит уже», – говорю.

Заходят они на кухню, тот, что постарше садится на табуретку, а Вадим стоит, осматривается вокруг. Отец поднялся, на кухню вышел.

Вадим вытаскивает бутылку водки, мне командует: «Стаканы давай!».

Я спрашиваю: «Какой повод-то для выпивки?».

А Вадим к отцу обращается: «Андрей Андреевич, отдай нам свою дочь».

Отец отвечает, нахмурившись: «Ребята, моя дочь не поросенок и не кот, чтобы ее отдавать. Вы с ней разговаривайте. Как она решит, так и будет, хотя я думаю, что рановато ей замуж выходить. Надо ей поучиться еще сначала».

Сказал это отец и ушел спать.

Вадим мне говорит: «Видишь, отец согласен. Сколько времени тебе на раздумья нужно?».

«Я хочу учиться, не хочу я жить в вашей деревне. Да и в качестве кого ты меня к себе приглашаешь?», – спрашиваю его.

Он отвечает: «Я жениться на тебе хочу, ты мне очень понравилась. И маме нашей и отцу тоже, да и Виктор к тебе не равнодушен. Ты голодать у нас не будешь. Работать я тебя не заставлю, дома будешь маме по хозяйству помогать. У нас хозяйство большое. Деньги у меня есть, всего тебе накуплю, наряжу как куклу. Жить будешь как у Христа за пазухой».

Наобещал мне всего «с три короба», видит, как мы небогато живем.

Я ему сразу наотрез отказала: «Нет, не согласна я и думать даже не буду. Идите домой, мне выспаться надо, завтра – на работу. Спасибо за посещение и спокойной ночи».

Как мне кажется, они совершенно не ожидали отказа, оставили свою бутылку с непочатой водкой, обескураженно извинились и уехали, «не солоно хлебавши».

Наутро вся Времянка знала, что ко мне приезжали сваты. Откуда узнали? Непонятно. Наверное, Почкаускас, мучаясь от старческой бессонницы, бродил по улице поздно вечером и увидел наших гостей. Все утро в диспетчерской обсуждали эту новость. К нам зашел инженер Петр Алексеевич, друг отца и рассказал об этом.

«Раечка»,– говорит он, смеясь – «какой переполох-то в поселке. Вся Времянка узнала, что приезжал Вадим из Мантулино к тебе свататься, а ты ему отказала».

Разговоров было много. Только Казимир ни о чем меня не спрашивал.

Спустя некоторое время он вскользь все же проронил: «Тебя я слышал, сватать приезжали? И что ты решила?».

«Отказала я сватам, а они просили подумать очень серьезно еще раз», – ответила я.

Казимир

Казимиру знакомые из Литвы в письме сообщили, что умерла его мама.

«Единственный родной человек ушел»,– печально сказал он мне.

У Казимира была своя непростая история. Родился он на хуторе в ста шестидесяти километрах от Вильнюса. Когда Казимиру было пять лет, отец на зимней рыбалке, случайно упав в реку Нярис, тонул, его вытащили из ледяной воды, но он заболел и умер в горячке от сильнейшей простуды.

Казимир окончил гимназию на литовском языке. Скорее всего, семья была достаточно обеспеченной, потому что в юности Казимир попал в какую-то переделку, ему прострелили ногу чуть выше колена и в этом месте у него был установлен золотой имплант. Врач, сделавший операцию, уверил Казимира, что имплант будет стоять всю жизнь и не доставит ему никогда никаких неприятностей. Так оно и вышло.

Когда в 1945 году стало окончательно ясно, что советская власть возвращается в Литву, масштаб бегства литовского населения был очень велик. Одним из бежавших, по-видимому, был и брат Казимира. Он перебрался в Швецию и остался там жить. По рассказам Казимира, брат был значительно старше его, занимал высокий пост в литовской армии, был женат и имел ребенка. Что интересно, в отличии от не очень высокого Казимира, брат был почти два метра ростом.

В тот трагический день Казимир собирался в церковь. Мать уговаривала его не ходить, материнское сердце-вещун предчувствовало беду. Он все же туда отправился. Неожиданно у церкви появились советские солдаты с автоматами наперевес, его арестовали. Это было в 1947 году, Казимиру исполнилось всего семнадцать лет. Самым ужасным для него было то, что в тот день он разлучился с матерью навсегда.

На допросе у Казимира требовали сообщить адрес старшего брата. Казимир адреса не знал и его отправили в тюрьму, причем с таким условием, что как только он вспомнит адрес, его освободят. Когда он пробыл в заключении четыре года, мама написала ему письмо, в которое вложила конверт с адресом старшего сына. Видимо получила весточку из Швеции, и адрес старшего брата Казимира стал известен соответствующим органам. Тогда его выпустили из тюрьмы, но отправили в ссылку в Сибирь на вечное поселение.

Казимир сказал мне: «Давай с тобой поженимся и попробуем вместе жить. Я ничего не стану тебе обещать, потому, что не все от меня зависит. Одно я могу твердо сказать, что никогда тебя не обижу, и буду дорожить тобой. Ну а уж если не получится, разойдемся, останемся друзьями. Я тебя не тороплю, подумай хорошенько».

Вот такое мне было сделано предложение руки и сердца. Никаких пустых обещаний. Ни про любовь до гроба, ни про золотые горы не было сказано ни слова.

Забегая вперед, могу сказать, что обещание свое он сдержал, никогда меня не обижал. А если был мной недоволен, переходил в разговорах со мной на «вы» и называл по имени отчеству.

Дома я рассказала родителям о предложении Казимира.

Мне было всего восемнадцать лет, но отец сказал: «Ты взрослая, решай сама, тебе жить. На мой взгляд, из «трех танкистов» этот самый подходящий, самостоятельный, порядочный».

У мамы было такое же мнение.

При следующей встрече Казимир спросил меня: «Ну что, ты созрела?».

Я ответила: «Не знаю, созрела или нет, но, наверное, соглашусь».

«Если передумаешь, сообщи сразу же», – предупредил он, – «если же ты согласна, я буду готовиться к свадьбе. Давай приурочим свадьбу к тринадцатой зарплате, обычно ее выплачивают вовремя».

Надо заметить, что зарплату в леспромхозе платили не регулярно, не полностью. Приближался Новый год, а деньги все еще не давали. Казимир сильно расстраивался и отправился на переговоры с моими родителями.

Папа сказал: «Не переживай. Разве свадьба самое важное в жизни? Мы тоже не справляли свадьбу, главное, чтобы вы между собой ладили».

Кстати там и ЗАГСа-то не было.

Наконец, объявили, что 21 января будут выдавать тринадцатую зарплату. Мы заглянули в календарь и назначили свадьбу на ближайшее воскресенье января 1953 года. Стали думать, кого пригласить. А чего там думать? На Времянке жило тогда человек пятьдесят-шестьдесят ссыльных. Мы с Казимиром обошли всех. Кого застали дома, пригласили, а кого не пригласили – сами пришли. Директор ОРСа разрешил в столовой свадьбу провести. Проблема была только в том, что мне надо было купить что-то нарядное из одежды.

Свадьба

У ОРСа в подчинении была база, три столовых и три магазина. Я поехала в Соленый, нашла директора ОРСа, он меня сразу вспомнил. Это он приезжал к нам в магазин ночью на контрольную ревизию, когда там недостача была. Рассказала я ему о своей проблеме.

Он говорит: «Я напишу записку, тебе дадут все, что ты выберешь».

«У меня денежные средства ограничены», – отвечаю ему.

«Мы своих работников не обижаем, выбирай все, что захочешь, а на базе пусть напишут записку, сколько ты заплатила и сколько должна. Бери все, что приглянется», – сказал он.

Мы пришли на базу. Выбор здесь, конечно, был богаче, чем в магазине на Времянке. Я выбрала светло голубой креп-жоржет в очень нежный цветочек на платье, которое можно будет надеть не только на свадьбу. И туфельки на среднем каблучке, чтобы тоже потом можно было носить, хотя там было много обуви на высоких каблуках. Все выбиралось с экономной точки зрения.

Девочки с базы настойчиво предлагали: «Возьмите то, возьмите это».

Я ничего лишнего не взяла.

Продавщица из магазина, та самая литовка Рута, которую я когда-то замещала в магазине, сшила мне платье. А фату конечно негде было взять, мне сделали красивую прическу. Вот так я подготовилась к свадьбе. У Казимира была не плохая одежда, ему ничего не покупали. Рубашки у него были хорошие и галстук.