Превратности судьбы

Однажды к нам зашел Казимир, и мама угостила его большим красным помидором.

Он удивленно спросил: «Откуда это чудо?».

Вместо соли Казимир посыпал помидор сахарным песком, предложил и мне: «Попробуй как вкусно с сахаром. Мы дома в Литве всегда так помидоры ели».

Когда папа написал нам, что устроился работать учителем труда в Детском доме в селе Деревянное в Карелии и нашел жилье, мама с Ирой и Анитой отправились к нему. Это было в мае 1955 года. Мы с Казимиром остались жить в Соленом.

Наш домик во Времянке продать они не смогли, потому, что все стали уезжать, и никому ничего уже не было нужно. Люди, которые жили материально более обеспеченно, оставляли дома, огороды, хозяйство и немедленно покидали насиженные места, как только получали разрешение на выезд. Позже, когда мама и Ира с Анитой уже уехали, я продала дом всего за тысячу рублей. Кто-то его купил, не помню, для каких целей, кажется для бани.

Прощай, Сибирь

Наконец, и Казимир получил разрешение на выезд. Чтобы уехать, ему надо было снять с прописки паспорт в Богучанах. А путь до Богучан неблизкий. Сначала надо переплыть Ангару на лодке. Там примерно километра два в самом узком месте. Потом еще около двадцати километров до Богучан пешком идти. Хорошо, если попутная машина попадется. Пароход «Товарищ» ходил к нам два раза в неделю, но Казимир решил отправиться в путь на лодке, рассчитывая вечером этого же дня вернуться.

Неожиданно хлынул ливень, гроза перешла в ураган. Выл ветер. Воды Ангары вздымались огромными стенами из темной воды. Казимира не было уже два дня. Я отправилась в контору, чтобы узнать, нет ли от него вестей. Мне сообщили, что связи нет, ветром порвало телефонные провода.

Вечером заходит ко мне сосед литовец и говорит: «Не хочу тебя, Рая, расстраивать, но я видел, что Казимир сел на пароход не один. Он садился с какой-то молодой женщиной и ребенком. Казимир нес чемодан и сумку, а женщина ребенка. Они сели на пароход, обратно он не выходил. Разве тебе больше никто об этом не говорил? Ведь многие это видели. Боже мой, такая молодая у него жена, полгода всего прошло, как женился и вдруг такое».

Дурные вести бегут быстро. Уже все соседи знали у нас в бараке о моей беде.

Соседкам объясняю: «У Казимира и денег-то не было, всего семнадцать рублей он с собой взял. Зарплату еще не давали».

«Может он деньги заранее, потихоньку от тебя собирал», – отвечают.

Не знаю, как описать чувства, заполнившие мою душу. Растерянность, обида, боль, сомнения, в общем, все смешалось. Сижу я вечером и плачу. Соседки звали к ним идти ночевать, но я не пошла.

Приняла твердое решение: уеду одна. Еще днем я все имущество распределила. Запаковала, все, что решила взять с собой. Отдала соседям то, что взять было невозможно. Матрас и одеяла отдала, кровать стояла голая. Осталась одна табуретка в комнате, на которой я сидела и горько плакала.

Вдруг раздается стук в дверь. Открываю, а там наш доктор Альберт Августович стоит.

«Извини, что я так поздно», – говорит, – «мне рассказали твою историю, но я не верю, я знаю, как Казимир относился к тебе. Такого не может быть, но на всякий случай, имей ввиду, что завтра, когда придет пароход, я поеду с тобой. Если, конечно, Казимир не объявится. Я тебя не оставлю, а если, захочешь, приеду к тебе позже, если ты дашь мне свой адрес. Ты мне всегда очень нравилась. Такая как ты одна не останется».

Вытер мои слезы, обнял, в щеку поцеловал. Я приняла решение, настроилась, успокоилась.

Утром с соседями попрощалась. Кто-то заплакал, кто-то обнял меня. У меня еще оставалась чужая корзинка, надо было до отъезда ее вернуть.

Думаю: «Надо отнести».

Выхожу с этой корзинкой на крыльцо и глазам своим не верю: Казимир идет.

Я ему говорю: «А ведь я собралась одна уезжать».

Он отвечает: «Я все знаю, мне по пути рассказали. А на самом деле произошло вот что. Когда я уже садился в лодку, увидел, что по бревнам от берега на пароход направляется женщина с вещами и ребенком. Она еле-еле тащила сумку, чемодан и ребенка, перепрыгивая с бревна на бревно. Она же могла между бревен провалиться. Я не мог на это равнодушно смотреть. Я попросил перевозчика меня подождать, вышел из лодки и помог ей добраться до парохода. Тем временем перевозчик, чтобы не терять времени, подплыл на лодке к пароходу, и я спрыгнул с борта парохода прямо в лодку. А этого, наверное, никто и не видел».

Злые людские языки много горя могут принести.

Ну а потом, когда мы с Казимиром сели на пароход, смотрю: Альберт Августович стоит на горе и печально машет мне на прощание. Был там такой трогательный обычай провожать с высокой горы тех, кто покидал этот суровый край. В начале июня 1955 года мы с Казимиром уехали из Сибири навсегда.

Прибыли в Красноярск. В пути посовещались с мужем, куда поедем жить, к нему в Литву или ко мне в Карелию. Приняли решение сначала поедем к моим родителям в Карелию, а потом если уж очень будет Казимир настаивать, то отправимся в Литву.

Выходим в Москве из поезда, там пересадку надо было делать, а в столице дождь идет проливной, ливень как из ведра. Зашли в небольшой магазинчик у вокзала, смотрим, висит плащ длинный. Кожа не кожа, из кожезаменителя, наверное. Казимир померил – как будто на него сшит. Ну, значит, берем! А мне купили зонтик. Ничего больше подходящего не было.

Приехали в Петрозаводск. Новый железнодорожный вокзал недавно был построен, на привокзальной площади еще не было асфальта, повсюду лежали мелкие камни.

Казимир сказал разочарованно: «Ну и столица!».

Ясное дело, не Вильнюс.

Два-три такси стояли в стороне. Взяли такси, в Деревянное приехали. Отец ждал нас на улице. Сразу соседи собрались, спрашивают: «Кто это к вам, Андрей Андреевич, в кожаном пальто приехал?». Все пришли познакомиться.

Часть 2

Деревянное

Старинное село Деревянное находится в двадцати пяти километрах от Петрозаводска. Первые сведения об этой местности встречаются в писцовой книге Обонежской пятины Заонежской половины. Написаны они Андреем Васильевичем Плещеевым и подъячим Семейкой Кузьминым. Датированы 7091 годом, по новому стилю 1582 – 1583 годами. Там значится деревня Деревянное на Онего озере.

Местное предание гласит, что первоначально поселились здесь два крестьянина: один на месте старого погоста, а другой выше по реке Деревянке, там где деревня Верховье раньше находилась. Долго жили они, не зная друг друга. Однажды низовой житель пришел на реку за водой и увидел плывший по реке свежий веник, из чего заключил, что вверху по реке есть еще житель и действительно нашел соседа. Около них образовалось затем большое поселение, которое стало носить название Деревянской выставки и входило в состав Шуйского погоста.

Мы поселились в селе Деревянное в Верховье в двухэтажном старинном карельском доме. Хозяйка дома Анна Родионовна жила в нем одна. Низ отдала отцу. Дом был сильно осевший. Окна первого этажа находились сантиметрах в сорока от поверхности земли. Ремонтировали дом много раз.

Зато в нем было просторно. В довольно большой комнате по стенам стояли лавки, посередине деревенский стол. Мы разделили комнату на несколько закутков занавесками и стали жить. Отец с матерью в одной комнате, Ира с Анитой в другой, а мы с Казимиром в третьей и еще была кухня с русской печью, как в старых карельских домах.

Отец осторожно поинтересовался у Казимира, какие у него планы на будущее.

Он не настаивал, не уговаривал, просто сказал: «Присмотрись, подумай хорошенько, если вы здесь останетесь, мы будем рады».

Казимир понял, что отец очень доброжелательно к нему относится и ответил: «У меня ведь в Литве никого нет, наверное, здесь останемся».

В Деревянном находился завод, назывался он Лесохимартель, там бочки и ящики делали, пилили доски, заготавливали древесину. Позже его переименовали в Прионежский промкомбинат. Его первым директором был И.А. Макаров. У известного карельского поэта Георгия Кикинова, уроженца Деревянного, есть о нем такие строки: «На берегу Онежских вод стоял Макаровский завод».

Когда мы приехали, Макаров был еще жив. Это был крепкий коренастый, пожилой человек. Они с женой жили в Деревянном в доме, стоявшем напротив книжного магазина. Этого дома теперь уже нет.

Казимир сразу нашел работу, его взяли механизатором в Лесохимартель. Тогдашний директор Лесохимартели, не помню его имя и фамилию, прочитав сибирские рекомендации Казимира, так обрадовался, что на предприятии появился опытный механизатор, что буквально на следующий день купил трактор. Казимира очень уважали на работе за трезвость, честность, трудолюбие.

Ира тоже быстро нашла работу дояркой в совхозе. Мама не работала, я тоже первое время не работала.

Мы приехали двадцать третьего июня, а двадцать четвертого с утра всей семьей пошли сажать картошку. Нам выделили небольшой участок земли для огорода от Детского дома, где работал отец. У нас было три ведра семенной картошки, и мы ее посадили. Некогда было отдыхать, сразу начали работать, чтобы выжить.

На семейном совете отец сказал: «Теперь будем думать о строительстве нового жилья. В этот дом мы вкладываться не будем».

Мы с отцом сходили в Деревянский сельсовет, там нам указали участок, восемь соток на берегу Онежского озера. В наших планах сначала было строительство двухквартирного дома. Измерили площадь, прикинули и поняли, что после постройки дома на этом участке и земли для огорода не осталось бы.

Я снова пошла в сельсовет, объяснила, что у нас и так семья не маленькая, а в перспективе станет еще больше, поэтому нам нужен другой участок, с большей площадью. Нас отправили на горушку, где нам очень понравилось. Это то место, где мы и сейчас живем. Отец измерил площадь участка шагами и сразу поставил колья. Потом оформили все необходимые документы. Начался следующий этап жизни, новое строительство.

Нужен был лес. Конторы лесничества находились на станции Деревянка и в Петрозаводске, меня почему-то отправили в Петрозаводск.

Выделили лес близко, не доезжая километра три до Ерошкиной Сельги. Отец и Казимир занялись валкой деревьев. А мы с мамой и Ирой сучки рубили, шкурили бревна и выполняли другую посильную работу. Казимир работал механизатором и ему на выходной дали трактор. Он стрелевал лес на наш участок.

Отец прикинул, если построить оба дома размерами шесть на шесть метров, то леса хватит, если делать больше, то может и не хватить. Мы решили первое время жить все вместе, но получалось, что у отца с мамой не будет отдельной комнаты для отдыха.

Отец тогда уже начал писать, он часто публиковался в финской газете «Тотуус» и журнале «Пуналиппу», был селькором, поэтому мы предложили пристроить ему маленькую комнатку, что-то вроде небольшого кабинета. Когда первый дом почти построили, поняли, что на второй дом леса не хватает. Только на одну его половину.

Мне опять пришлось ехать в Петрозаводск в лесничество, но там мне отказали. Надо было пешком идти на станцию Деревянка за четырнадцать километров.

Я отправилась туда. Немного меня подвезли на попутке, а дальше пришлось шагать километров семь пешком по гнилой лежневке.

Пришла я туда, мне выписали лес и даже дали немножко больше. Из оставшихся бревен мы смогли еще и доски сделать.

Сначала построили родительский дом. Казимир тогда сильно заболел бедный, язва желудка у него открылась. В лесу на основной работе целый день отпашет, а вечером придет, поест и снова за работу, дом строить. Мы все выходные и отпуска трудились на строительстве. И все бы ничего, но еще и ходить надо было издалека из Верховья. Теперь это улица Пионерская, она довольно далеко располагается в Деревянном от нашей Онежской улицы. Очень это было тяжело.

Кирпичи

Добывать стройматериалы в те годы приходилось в условиях невероятного дефицита. Когда уже крышу доделывали, встал вопрос: где взять кирпич для печей?

Я снова поехала в Петрозаводск, теперь – на Кирпичный завод.

Как оказалось на заводе кирпич можно было взять только некондиционный и только во вторую смену. Приехав в город с утра, я много часов терпеливо сидела и ждала в диспетчерской.

Дождалась, наконец-то сообщили, что можно грузить кирпич. Договорилась с мужиками о погрузке, а времени было уже два часа ночи. Устала так, что невозможно словами передать.

Я в то время недавно родившегося старшего сына Алика кормила грудью, очень переживала, как он там без меня целый день.

Наконец машина, груженая кирпичом, отправилась в Деревянное.

Когда подъезжали к мосту через речку Орзегу, сквозь дрему я заметила, что водитель начал почему-то прижимать машину к перилам моста с той стороны, где я в кабине сидела.

Остановил машину и говорит: «Ну, что, будем рассчитываться?».

Я не сразу поняла, что он имеет в виду. Смотрю на него удивленно, вроде договорились рассчитаться на месте, в Деревянном.

А он пуговицы рабочей куртки расстегивает, лицо такое напряженное, смотрит прямо перед собой мимо меня. Пуговицы к счастью не расстегивались, куртка была новая и петли еще не разношенные, поддавались туго.

Я открыла дверцу машины и соскользнула с сиденья на землю. Я очень худенькая тогда была и легко протиснулась между дверцей и перилами моста.

Помчалась в лес, спряталась за дерево и заплакала.

Водитель за мной к счастью не побежал, а крикнул: «Иди обратно, я пошутил».

Я вытерла слезы и сначала решила бежать домой лесом и оттуда позвонить в милицию. До дома оставалось километра четыре, он адреса моего не знал.

Но потом, достав накладную, а ночи стояли еще белые, поэтому я легко прочитала номер машины и фамилию водителя – Сидоров, немного успокоилась.

Но идти к машине боюсь, кричу: «Сидоров, у меня деньги дома».

Он отвечает: «Иди живо, мне на работу надо возвращаться, до смены осталось три часа, не трону я тебя».

В общем, вернулась я в машину, всю дорогу дальше мы ехали в тягостном молчании.

Привезли кирпич в Деревянное часам к четырем утра только.

Отец уже перебрался жить в недостроенный дом, хотя печки там еще не было. Казимир тоже был здесь, никто не спал, ждали меня, беспокоились, да и кирпич надо было выгрузить.

Отец с Казимиром разгрузили машину. Я отдала водителю деньги и сразу ушла спать.

На другой день только рассказала Казимиру все, что со мной произошло.

Он подошел, обнял меня и говорит: «Вот она – твоя хваленая Карелия. Поехали жить в Литву, у нас культура в этом плане выше».

Но уже был взят земельный участок и лес, начато строительство и мы сами настроились жить в Деревянном.

Казимир с его литовским характером еще долго потом планировал встретить моего обидчика и поквитаться с ним, но от этих мыслей отвлекала работа, строительство нашего дома. Воспоминание о том неприятном происшествии постепенно забылось.

Отец сам сложил печку. Как умел, так и сложил. Вот такой он был разносторонний человек, умел делать практически все, и крышу крыть и дом рубить и Казимира научил очень красиво углы дома класть. Как только печка была готова, мы все перебрались в недостроенный дом.

Это произошло в начале декабря 1956 года. Отец сказал, что перебраться жить в новый дом надо до Рождества, а потом постепенно его достраивать.

Весной начали строить наш с Казимиром дом.

У каждой правды свое время

Однажды я разговорилась на улице с одной своей односельчанкой, звали ее Наталья. В разговоре вспомнили прошлое и вот что она мне рассказала.

В 1937 году осенью, как раз когда поспела клюква, она собирала в лесу на болоте ягоды. Дело было вечером. Болото посередине было топкое, там глянцево поблескивала тяжелая темная вода, а по краям относительно сухое, вот здесь-то на моховых кочках всегда поспевало много клюквы.

Дом Натальи стоял в конце деревни у леса, она на работу днем сходит, и ранним вечером за клюквой идет по знакомой тропинке прямо от дома.

Однажды насобирала Наташа клюквы полную корзинку, уже темнеть начало, но ягод было так много, что жалко было уходить. Она начала собирать их в платок.

Вдруг слышит шум машины. Грузовые машины ходили там редко, а легковые и вообще никогда. Местные жители ездили на лошадях, запряженных в телеги. Наталья испугалась и удивилась, странным было то, что машина направлялась со стороны города прямо к болоту.

Женщина присела, спряталась за кустами и решила понаблюдать.

Машина подошла к болоту, остановилась, из нее вышли какие-то люди в военной форме, вытащили из кузова длинные доски и одним концом кинули их в болото, другим – на берег. Дорожку таким образом к топи обозначили.

Начали из кузова машины выгонять людей. Увидела Наталья, что по доске в болото идет человек прямо к топи, а по нему стреляют. Человек идет – выстрел – тяжелый всплеск, следующий человек идет по доске – снова выстрел, человек падает в болото.

Сколько это продолжалось, она не помнила. Испугалась так, что просто пошевелиться не могла. Наталья интуитивно поняла, что обнаруживать себя ей ни в коем случае нельзя, она бы, наверное, там же и осталась бы в этом болоте, как свидетель, если бы ее заметили.

Наконец она увидела, что доски убрали в кузов, видимо до следующего раза. Хлопнули дверцы, и машина ушла. Она еще некоторое время не могла вздохнуть глубоко от ужаса. Не знала, сколько времени просидела в полной тишине, пока не пришла в себя. Только когда вернулась домой, увидела, что просыпала половину клюквы. После этого случая на болото за ягодами она больше не ходила никогда.

Народ был так напуган арестами, лагерями, ссылками в те годы, что Наталья никому долгое время об этом не рассказывала.

Красный бор

Как–то вечером отец предложил: «Давай прогуляемся завтра на велосипедах в лес».

Я поняла, что это неспроста, он хочет мне что-то показать, но как-будто не решается.

Мы взяли один велосипед у соседей, второй у нас был. И в воскресный день с утра отправились по дороге в сторону города.

Проехали Орзегский поворот, отец остановил велосипед. Мы зашли в лес, оставив велосипеды на обочине в кустах. Отец шел впереди.

Вдруг остановился и говорит: «Подойди сюда».

Я подошла и увидела, что из земли торчит очень добротный когда-то ботинок на толстой подошве большого размера, сорок четвертого-сорок пятого, наверное. Неподалеку нашли еще один, но меньшего размера. Они оба наполовину торчали из земли. Несмотря на то что ботинки почти истлели было понятно, что они иностранного производства, такую обувь у нас в стране не производили и не продавали.

Отец произнес: «Рая, запомни это место. Возможно, здесь покоятся и братья твоей матери. Я скоро умру, а вам надо дальше жить. Думаю, что придет время, когда опубликуют списки расстрелянных здесь людей. А сейчас пойдем отсюда».

Прозорливое высказывание отца сбылось, и спустя годы списки репрессированных опубликовали в «Книгах памяти жертв политических репрессий». А место массовых расстрелов и захоронений было обнаружено местными жителями в 1997 году. Исследования территории лесного массива проводил историк и правозащитник Ю.А. Дмитриев, им было определено не менее сорока могильников.

Прионежская районная прокуратура провела проверку и подтвердила факт осуществления в этих местах палачами НКВД массовых расстрелов. Эксгумированные останки были перезахоронены в братскую могилу. Открытие мемориала состоялось в 1998 году. Впоследствии на захоронении установили гранитные стелы с надписями «Жертвам политических репрессий» и «Здесь покоится прах безвинно убиенных».

В наши дни комплекс включает несколько мемориальных площадок и белые деревянные кресты над могильными ямами. В 2006 году здесь был установлен памятник с надписями на плитах: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся» – строка из Евангелия от Матфея и «1937–1938. Жертвам красного террора от детей и внуков».

Ира

Ира очень уставала, работая в совхозе дояркой. В четыре часа утра вставала, приходила с работы в восьмом часу вечера. Трудиться приходилось в очень тяжелых условиях, доили вручную. Дома Ира сразу ложилась спать. Выспаться не могла из-за того, что болели руки от тяжелой работы. Мы знали ее любовь к животным и глубокое чувство ответственности, с которым она подходила к любому делу.

Однажды мы ждали ее с работы, а Иры все не было. Мы никогда не ложились спать, пока она не придет. Наконец видим, еле передвигая ноги, очень медленно идет по улице Ира, гораздо позже обычного. Когда вошла в дом, заметили, что у Иры подол весь мокрый, она страшно усталая, измученная. Мама принесла ей халат, Ира переоделась, помылась, выпила чаю.

Отец, сочувственно глядя на нее, говорит: «Теперь рассказывай, сколько коров ты сегодня подоила?».

«У нас на двоих пятьдесят, не все конечно дойные, но иногда семнадцать-восемнадцать подоить приходится. Беда вся в том, что условия для работы тяжелые, воду надо носить из другого конца коровника, а там скользко, все время ходишь в резиновых сапогах. Корм тяжелый, пока животных накормишь, напоишь, весь вымокнешь. Нет ни душа, ни даже места, где бы можно было отдохнуть, привести себя в порядок, переодеться, домой приходится в таком виде идти», – отвечает Ира.

Отец сказал: «Надо менять работу. Невозможно так мучиться, необходимо найти что-то полегче. Сходи в Промкомбинат, может там что-нибудь подходящее подвернется».

Работы по специальности, зоотехником в ближайших совхозах не было, все места были заняты. Немного Ира поработала на пилораме, там надо было бревна катать или доски складывать, тоже тяжелая для женщины работа, потом ей предложили место на складе, где она заведовала большим ассортиментом товаров и материалов. Здесь она трудилась несколько лет.

Через некоторое время в Промкомбинате открылась небольшая библиотечка, и Ира попросилась туда библиотекарем. Ира подходила к любому делу творчески. Она начала проводить в бригадах во время обеденного перерыва беседы о художниках, писателях, по искусству, и когда в 1971 году в Промкомбинате открылся керамический цех, ей первой предложили там место художника по керамике.

Керамика была в Деревянном и раньше. Горшки делали в Рыбреке из местной экологически чистой глины и оттуда привозили в Промкомбинат продавать. В Рыбреке грубоватые горшки делали вручную по старинке, а в Промкомбинате установили новое оборудование, поставили электропечи для обжига. Керамику изготавливали очень красивую и оригинальную, подобной, расписанной рябинами и вербами, не было нигде. Продавать возили в Москву и даже в Финляндию, где она пользовалась большим спросом.

Ира с детства была особенная, не такая как я. В лесу видела красоту каждой травинки. Цветы какие-то таскала домой. Я помню, еще в Мишиной горе сухой веник воткнет в стенку, в трещину, куда мы лучину втыкали и любуется. Не было ведь тогда у нас ни ваз, ни банок, куда бы можно было букет поставить.

Ира стала одним из первых художников по керамике в Промкомбинате. Эта работа пришлась ей по душе, она попала в свою стихию. Она создала очень много авторских образцов рисунков по керамике. Ира часто ездила в разные города на выставки народного творчества и сама принимала в них участие. Даже была на выставке в Москве, а на острове Кижи и в Петрозаводске ни одной выставки народных промыслов не пропускала.

Когда построили новое здание конторы Промкомбината, в нем нашлось помещение для музея керамических изделий. Там среди экспонатов было выставлено много оригинальных творческих работ Иры. Она даже одно время заведовала этим музеем на общественных началах.

Потом когда, в 90-е годы Прионежский промкомбинат закрылся, то и фонд музея рассеялся, исчезли все образцы. Надо было, наверное, своевременно передать экспонаты в Краеведческий музей, но не до прекрасного тогда людям стало.

В 70-е годы Ира несколько раз выдвигалась депутатом Прионежского районного совета. Когда стала депутатом Верховного совета КАССР, то добилась разрешения на строительство новой школы в Деревянном. Старая школа была ветхая, здание холодное, плохо приспособленное для обучения детей. Появление в поселке новой школы – это заслуга Иры.

Потом жители поселка обратились к ней как к депутату с идеей построить новый детский сад, он тоже был старым. Построили и детский сад.

В поселке заговорили о музыкальной школе, она и этот вопрос подняла на заседании Верховного совета КАССР, и ведь открыли в поселке в помещении обычной школы – музыкальную.

Ира вела большую общественную работу, печаталась в газетах как селькор, всячески способствовала развитию культуры и образования в селе. В 1970 году Ира получила медаль к 100 – летию со дня рождения В.И. Ленина, у нее есть грамоты министерства культуры КАССР за успехи в развитии прикладного искусства, множество дипломов. В общей сложности почетных грамот и дипломов у нее не меньше двадцати.

В керамическом цехе она проработала до пенсии, а когда вышла на заслуженный отдых, то пристрастилась вышивать гладью. Сохранилось множество салфеток, полотенец, покрывал с ее уникальной вышивкой.