Сборник. 80 лет Победы

– А как же наши медикаменты? Солдаты подождут два часа, а потом заявят в комендатуру о нашей пропаже!

– Мы в это время уже будем далеко! Хорошо! Возвращайся! Скажешь, что меня потеряла! А я через неделю вернусь! Привезу всем сувениры из Парижа!

– А если тебя союзники в тюрьму посадят? Примут за перебежчицу! Война ведь закончилась! Скоро нас всех демобилизуют! А что твоим родителям на Урал сообщат? Дочь решила остаться на Западе! Брат пропал! И дочь исчезла! Пошли лучше искать собор Святого Стефана!

Тихо начал моросить мелкий дождь. Состав медленно тронулся. Разговоры о демобилизации иногда перекрывались разговорами о срочной переброске госпиталя на Дальний Восток. Но приказа пока не было.

Немецкий язык Марии был сносным. Увидели центр города, где уже вовсю шла расчистка развалин, огромную, сохранившуюся после освобождения Вены 13 апреля 1945 года 136 – метровую башню Собора.

В маленькой лавочке пожилого венца неподалеку внимание привлекли картины на канве для вышивания, с очень талантливыми цветными рисунками. Не удержались, отдали по две банки тушенки за четыре одинаковые будущие гобелены.

На стихийном рынке истратили все шиллинги и купили себе по шелковому платью, туфли на каблучках, шелковое белье по заказу девчатам – медсестрам и врачам.

– Лидочка! А ведь сегодня 7 января – Рождество Христовое! Воистину нас Бог уберег от необдуманных поступков! Запомни этот день! – Мария отдала честь офицеру из комендатуры, который привел своих солдат, чтобы помогли загрузить громоздкие ящики с медикаментами в отдельное купе.

– Домой, домой! – пели колеса.

Как же надоела эта чужая земля, которую пришлось освобождать от фашистов ценой таких страшных потерь сотен тысяч отцов, братьев, сыновей и дочерей! И улетевшую юность никто никогда не вернет! И еще десятки лет будет напрягать страна все свои силы, чтобы отстроить заново города и села, дома и заводы, школы и дороги.

Какой там Париж! Отмене карточек были рады, довольствуясь самым минимумом необходимого!

А в госпитале Марию Исааковну ждал брат Борис! Ему повезло выйти из окружения и через топи и болота добраться до своих с оружием. Воевал под Сталинградом, дважды был тяжело ранен. И в госпитале его нашел запрос, которые рассылала его сестра за долгие годы войны по разным адресам.

Встретиться в мирное время подругам было больше не суждено. В начале 1958 году Мария умерла от пневмонии. Спасти в Минске ее не смогли. Хотя в письме договаривались о встрече в Москве летом.

Уходят участники Великой Отечественной войны один за другим. Их дети постарели. А вышитые картины напоминают постоянно о молодости и отваге тех миллионов погибших, кто ценой своей жизни дали нам возможность жить в мире, без войн все эти непростые годы.

Мишка

Рассказ.

Предисловие

Этот рассказ – попытка взглянуть на далекие годы первых послевоенных пятилеток, когда с огромным трудом началось возрождение советской деревни.

Нищие колхозы и совхозы, нехватка тракторов и машин, навязывание сверху, какими сельскохозяйственными культурами засевать земельные площади, низкие закупочные цены государства, «пустые» трудодни – все это реалии тех лет.

Весной 1954 года было принято постановление ЦК КПСС «О дальнейшем увеличении производства зерна в стране и об освоении целинных и залежных земель».

Руководство страны Советов в лице Н.С.Хрущева предпочло экстенсивный путь развития сельского хозяйства.

На целину отправляли значительное количество техники и автомашин.

Прозвучал призыв к коммунистам, молодежи, механизаторам поехать в далекие и необжитые места в целинные районы Казахстана, Заволжья, Сибири, Южного Урала. И около 500 тысяч юношей и девушек откликнулись на этот призыв.

В 1954—1956 годах на целину было отправлено около 50 тысяч человек, создано 425 зерновых совхозов.

За прошедшие годы сотни томов написаны о героическом порыве молодежи, а также критических исследований о пользе и вреде такого масштабного проекта и его последствиях.

Но нельзя умолять самого главного: целинный хлеб был самый дешевый.

В безлюдных диких степях Заволжья, например, выросли новые поселки, были проложены дороги, построены десятки школ, высажены сотни гектаров лесополос.

В колхозы и совхозы страны были направлены 120 тысяч специалистов: агрономов, ветврачей, зоотехников, инженеров.

Именно интеллигенция: учителя, врачи, культработники, – внесли свой огромный вклад в поднятие «культурной» целины.

Моим дорогим родителям, участникам Великой Отечественной войны, посвящается этот рассказ.

***

– Леша, в какую убогую глушь нас занесло! Электричества нет, вонь, мухи! Так и будем валяться на полу в этой каморке?

Света проснулась от изнуряющей духоты в полумраке маленькой спальни.

– Мама, мне жарко!

– Иди к нам! – Света слезла с узкой кровати, легла между отцом и матерью на расстеленном на полу ватном одеяле. – Мы уйдем с папой на работу! Слушай Галю!

Галя – приемная дочь бабушки Евдокии. Ей – двенадцать, на шесть лет старше. Пестрый ситцевый сарафан, белая косынка. Глаза зеленые, две тонкие косицы до плеч, худая, гибкая. До черноты загоревшие руки и ноги.

– Вставай! Есть хочешь?

После полумрака с занавешенными окнами во всех комнатах – на улице несусветная жара. Большой вытоптанный двор, куры развалились в тени высокого плетня.

– Сметану любишь? Пошли в погреб! – Света покорно идет за Галей к глиняному сарайчику.

Второй день, как они приехали из далекого города Баку в деревню к бабушке. Что такое погреб – неизвестно.

Галя откидывает тяжелую крышку:

– Полезли! Знаешь, как там прохладно!

Света судорожно отталкивает руку Гали:

– Нет! Я боюсь темноты! Не хочу в погреб!

– Ладно, сиди тут! Я сейчас! – она исчезает в таинственной глубине, вытаскивает глиняный горшок, протягивает Свете деревянную ложку:

– Давай, ешь, пока нас не застукали!

– Нас накажут, если застукают? – Света трогает кончиком ложки застывшую белую поверхность.

– Меня выпорют ремнем, а тебя нет – вы гости. Евдокия – злюка и жадина! Она все продает на рынке. Завтра бить масло будем.

У холодной сметаны – интересный запах и вкус: и не сладкий, и не кислый, а какой-то ласково-нежный, становится щекотно за ушами.

– Я больше не хочу!

Галя скрывается с горшком в темноте, оттуда доносится:

– Только никому ни слова! Могила! Понятно?

Свете многое не понятно. Как это бить масло? И почему могила?

– Пошли Мишку поить! – Галя схватила ведерко, дала Свете ломоть хлеба, перевела через пыльную глинистую дорогу к хорошенькому рыжему теленку. Длинная веревка от ошейника была привязана к железному крюку, трава вокруг вытоптана.

Увидев девочек, он громко замычал. Света протянула ломоть хлеба.

– Ему три месяца! У него уже рожки появились! Да не бойся ты! Скучно ведь одному!

Целый час играли с теленком в догонялки.

– Полезли на крышу! Там груши лесные сушатся. Я тебе село покажу!

Дом был огромен. Деревянная пристройка казалась ниже, Света уверенно полезла за Галей по устойчивой деревянной лестнице.

Открывшаяся картина была непередаваема словами. Село вытянулось с севера на юг длинными рядами нескольких улиц вдоль темнеющей близко реки.

Среди деревьев пряталась больница. Вдали поднималась в небо кирпичная труба маслозавода. Плоские глиняные крыши домов перемежались старинными избами.

В центре красовалось двухэтажное кирпичное здание школы. И огромный купол выгоревшего неба с обжигающими лучами августовского солнца.

– Света, спускаемся скорее! Евдокия, вон, видишь, идет?

Галя начала спускаться вниз, приказав:

– Ложись на живот, держись за выступ и щупай ногой ступеньку на лестнице.

Под ногой перекладины не оказалось. Страх сковал тело. Света судорожно вцепилась в шершавую доску выступа. Вот сейчас она упадет с высоты на сложенные внизу красные кирпичи. Хотела позвать маму, но голос пропал.

– Ползи назад, у тебя ноги короткие!

Сидя на раскаленной крыше, размазывая слезы запоздалых рыданий, Света поняла, что боится высоты.

Ее снял с крыши отец, который пришел на обед.

– Зачем вас черт на крышу понес? Почему тесто по полу гуляет? Посуда не мыта! – Евдокия схватила ремень с гвоздя.

Папа отобрал ремень:

– Вы что, мамаша, с ума сошли? Оставьте девочку в покое!

Бабушка взвилась:

– Александр! Никаких мамаш! Мамаша была, когда забрала тебя из детского дома. У меня сейчас муж молодой. Евдокией зови. Ты чего стоишь, лентяйка? Разводи огонь в печи! Буду пироги ставить! У Степана – день рождения. После коров гости начнут собираться!

Бабушка Евдокия была какая-то круглая, необъемная в талии, в обвисшем ниже колен выцветшем платье без рукавов.

Отец выпил молока и ушел.

Света проснулась под вечер. Вышла из дома. Галя огромной метлой пылила по двору

– Пошли скорее за коровой!

– А где моя мама?

– Евдокия ее припахала на стол накрывает вместо меня.

Они пробирались мимо дворов, плетней, пока не вышли на простор за селом, попав в пыльное облако.

Коровы ускоряли шаги навстречу своим хозяйкам и детворе, приветствуя их громким мычанием. А потом все стадо плавно растеклось по улицам и переулкам.

Корова Марта была широкой, с огромными страшными рогами, Света спряталась за Галю.

Во дворе было людно. Три незнакомых дяденьки, сидя на корточках у кухни, курили. Папа на крыльце беседовал с худенькой женщиной. Бабушка в желтом с мелкими цветочками шелковом платье замахнулась на Галю:

– Людей надо за стол звать, а корова еще не доена. Бери подойник и марш доить!

Мама выскочила из кухни нарядная, в синем крепдешиновом платье с кружевным белым воротником:

– Светочка, я в доме накрыла вам с Галей на стол. На кровати лежат новые книжки: «Приключения Буратино» и Гале – «Том Сойер».

Смотреть, как Галя сидела на маленькой скамейке, под коровой, было страшно. Корову кусали мухи, она обмахивалась от них длинным грязным хвостом.

Молоко тугими струями ударяло по дну ведерка, и получался какой-то интересный музыкальный мотив.

На улице стемнело.

Галя зажгла керосиновую лампу на высокой ножке:

– Не люблю я читать, понимаешь! Ты ешь, а я пойду, посмотрю, что они там, в кухне делают.

Читать Света научилась рано, в пять лет. Успела прочитала всю книжку о Буратино. И тут влетела Галя:

– Пошли скорее! Скоро драка будет! Пропустим самое интересное!

Они присели на скамейку у окошка. За накрытым столом с двумя керосиновыми лампами теснились десять человек. Лица у всех были красные. Громче всех кричал дядя Степан, размахивал руками, лицо у него было свирепое, черные волосы косматые:

– Кто вас кормит, интеллигентов чертовых! Крестьянин! Что ж ты не остался в Москве, родственничек? Дома Евдокии ты не увидишь! Вот тебе, дуля с маком! Мой теперь дом! А вы у своей коммунистической партии квартиру выпрашивайте! Партийные оба, мать вашу, на нашу голову свалились!

Мама не выдержала:

– Ты партию нашу не тронь! Я партийный билет седьмого ноября 1942 года получила, когда неверующие в победу свои сжигали. Саша всю войну артиллеристом с первого до последнего дня отшагал. Он вернулся на родину! Дом нам не нужен!

– А что вам нужно! Хлебушек наш? Смотри, сколько я на трудодни получил! На калачи хватит и на самогонку еще останется! – дядя Степан откинул крышку с высокого деревянного ларя в углу.

– Городская, смотри какая отборная пшеничка! Ваша партия думает: если сюда молодняк нагонит, даст им новые трактора, машины, у них что-нибудь получится? Целинники, мать вашу! Пропьют, прожрут все и по домам разбегутся! Палатки поставили, герои! Задницы свои приморозят в этих палатках зимой! Лозунги развесили! Замки на сараи вешать надо – от воров пришлых хорониться!

Он начал пригоршнями разбрасывать пшеницу по кухне. Не выдержала, вскочила со своей табуретки Евдокия:

– Сядь, Степан, не порть добро, коли перепил! Запевай, Нюра!

Неожиданно дядя Степан изо всех сил размахнулся и ударил бабушку своей огромной ручищей по лицу. Она рухнула молча на глиняный пол.

– Как же ты мне осточертела! Девок в селе – расшибись, а тут от этой ни ласки, ни пляски!

– Ой, убил! – ахнула Галя

Все, как в кино на экране, начали суетиться, перемещаться в тесной кухне. Два плечистых мужика схватили дядю Степана, вывернули ему руки, прижали лицом к ларю.

Мама с отцом подняли бабушку, лицо ее было залито кровью.

– Пустите меня! Мой день рождения! – кричал дядя Степан. – Наливайте мировую!

Его отпустили. Но дядя Степан никак не мог успокоиться:

– Интересно, под сколькими командирами, Сашка, твоя женка побывала, если такая смелая стала? – папа хотел вскочить, но мама схватила его за руку. – Мы таких смелых пощелкали на войне без счета. Хоть и неудобно с такой культей орудовать было.

Он поднял над столом правую ладонь, на которой осталось только два пальца с мизинцем.

Мама встала, задохнувшись от волнения:

– Сколько же еще времени потребуется, чтобы дикость и варварство искоренить из этой патриархальной деревни? Ничего, фронтовики посмотрели, как Европа живет, засучили рукава. 1954 год на дворе! Сюда, на целину, едут со всей страны молодые и энергичные, с комсомольским задором и решительностью! Через несколько лет тут все изменится! А у тебя, Степан, – самострел. Без единой царапины человек, а трех пальцев, чтобы из винтовки стрелять, не оказалось. Нагляделась я в госпитале за четыре года на таких трусов! Саша, пошли! Нечего нам тут делать!

Но выйти они не успели. Разъяренный Степан схватил огромный разделочный нож:

– Убью! Всех порежу! Пустите меня! Душно мне здесь с вами!

Света испугалась, что дядя Степан кинется на родителей. Но Степан, помахав в воздухе ножом, неожиданно мирным голосом сказал:

– Чего всколыхнулись? Думаете – Степан спятил? Мишку я хочу зарезать! По ночному холодку разделаем, утром мясо на рынок отвезу. Опохмелиться соберемся.

Света ничего не поняла, а Галя прошептала:

– Мишку сейчас убивать будут!

Этого Света допустить не могла. Она перепрыгнула высокий порог кухни:

– Папа! Мама! Спасите Мишку! Они хуже разбойников!

Все взрослые застыли в изумлении. Первым опомнился папа:

– Я куплю Мишку. Сколько за него?

Мужики отпустили Степана. Тот налил себе полный стакан водки, выпил без закуски:

– Давай тысячу рублей.

Папа вернулся быстро. Он принес свой кожаный офицерский планшет, достал пачку денег, отсчитал тысячу, бросил деньги на стол.

– Лида, уходим! Галочка, где Мишка живет! Заберем его с собой!

Заспанная дежурная пустила в полночь Свету с мамой в Дом колхозника.

Утром они вышли на улицу. На лавке, поджав длинные ноги, натянув одеяло на голову, спал в ботинках папа. На земле, свернувшись в рыжий клубок, дремал Мишка.

В обед его забрал друг отца из соседнего совхоза:

– Добрый бычище получится! Породистый!

Света помахала вслед теленку ладошкой.

Пожар

Рассказ

Унылая пора! Очей очарованье!Приятна мне твоя прощальная краса —Люблю я пышное природы увяданье,В багрец и в золото одетые леса…А. С. Пушкин

За давностью лет детские годы расплываются в воспоминаниях, возвращаясь в обертке невозможной привлекательности, ярких красочных обрывков, освещенных вспыхнувшими огоньками памяти.

И только теперь становится ясной та далекая палитра взволнованности и внутренних переживаний от восприятия такого удивительного мира и его событий.

В середине сентября родителям выделили коммунальный дом, в котором год никто не жил. Его «держали» в резерве для нового военкома, но тот отказался. Глина кусками отваливалась от стен, забор накренился, калитка оторвана.

Глиняное сооружение на высоком фундаменте внутри состояло из двух небольших комнат с печкой – голландкой, маленькой кухни с рухнувшей русской печкой и холодного коридора.

Шесть маленьких некрашеных окошек подслеповато таращились из-под деревянной крыши, когда по скрипящим ступенькам поднялись в дом. Без ремонта жить здесь было невозможно. На стенах остались следы дождевых потоков. Низкий потолок провисал горбом.

Осень задерживалась, заблудившись, в бескрайних степях Заволжья, но работу никто не отменял. В единственный выходной отец с двумя парнями поднялись по высокой лестнице и, держась за воздух, целый день стучали молотками, перекрывая крышу новым рубероидом.

Потом пригласили печников, и мама поставила условие: ей нужна обычная печка с плитой и духовкой, на которой можно быстро готовить еду и печь пироги. Мастера почесали затылки и пошли копать глину в огромной яме за двором.

У них все время что-то не ладилось. В голландке дымоход был забит сажей, и папа после работы, не успев поужинать, вскоре стал похож на трубочиста из сказки Андерсена. Сырая глина не желала сохнуть, печка дымила, окна не открывались

И тут пришло извещение, что на станцию прибыл багаж из Баку. Мама с папой всю ночь белили комнаты известкой, мыли полы.

Свету отвели к соседке Надежде Ивановне, где Света познакомилась со своей ровесницей Валей, внучкой бабушки Нади. Ее мать вышла замуж и уехала с новым мужем на Кавказ, оставив дочь в селе.

Дружба, завязавшаяся в холодный сентябрьский вечер, продлится на долгие двадцать лет.

Отец договорился в колхозе насчет полуторки и после бессонной ночи отправился за пятьдесят километров на станцию.

Откуда у них брались силы, в то время Света об этом не задумывалась. Мама с папой никогда не ругались, все делали вместе, весело пересмеиваясь, и, подшучивая, друг над дружкой. Теперь только от их выдержки и терпения зависело, когда семья сумеет войти в отремонтированный дом.

Втащили вещи, мама повесила занавески, и Света возликовала. В дом было проведено электричество и радио – всего на двух центральных улицах села. Родители сразу включили рижский радиоприемник, установили антенну, стали крутить ручки настройки. А Света начала маршировать под музыку из простого черного ящика на стене.

В следующее воскресение их семью пригласили в гости врачи больницы, где теперь работала мама заведующей лабораторией.

И, войдя во двор, мама с папой откровенно ахнули: это был маленький оазис пышно зеленеющих фруктовых деревьев, кустов высокой мальвы вдоль дорожки, небольшой клумбы цветущих астр у крыльца.

За забором – выжженная, без единой травинки голая улица, на которую за все лето выпали всего один или два бесполезных дождя. Пустыня в чистом виде. И дворы у всех, вытоптанные скотиной.

На вопрос мамы, откуда это великолепие, хозяйка дома, Эсхиль Марковна призналась:

– Когда после окончания войны, весной 1946 года мы приехали в село, то сразу купили этот домик. Мы с Яковом Моисеевичем так устали от войны – все четыре года в прифронтовом госпитале. Дома, на Украине, все разрушено и сожжено. Никого из близких и родных. Вы знаете, как фашисты относились к людям нашей национальности – только смерть. Мы успели эвакуироваться, пешком дошли до Воронежа, а там сразу – в военный госпиталь. От Сталинграда двигались с госпиталем до Варшавы. Здесь, в селе не было ни одного врача. Только пожилая медсестра. И люди очень добрые. Вообще, удивительный край – прекрасная река, заповедный лес. Два наших сына, военные, предлагали перевезти нас в город. А мы тут так уже привыкли. Местные умельцы выкопали нам очень глубокий колодец, и вода в нем родниковая. Что же мы стоим на пороге? Заходите в дом.

Взрослые стали пробовать какое-то марочное вино из Армении, которое привез старший сын, разные закуски. Перед Светой поставили тарелочку с очень вкусными заварными пирожными и стакан яблочного компота. Взрослые стали вспоминать войну, Света вышла во двор:

– Я тоже хочу такой двор! И еще, чтобы были качели, как в Баку! – она стала нюхать махровые астры, трогать пальчиками большие белые цветки мальв. – Почему мама с папой не купили такой же красивый дом?

И вдруг распахнулась калитку, во двор вбежал огромный дядька. Рубашка на нем была разорвана, руки и лицо в крови:

– Где доктор? Скорее, там человека убили! – прохрипел он и начал стонать, раскачиваясь.

Взрослые выбежали из дома. Яков Моисеевич, невысокий, полный, схватил дядьку за руку, спросил неожиданно резко:

– Ты пьяный, но живой! Что случилось? Где и кого ранили? Отвечай быстро и вразумительно!

– Там, в правлении сегодня отмечали день урожая! Столы накрыли, весь колхоз гулял, – мужчина еле стоял на ногах. – А потом – драка, Гришку пырнули ножом. Повариха полотенцем рану зажимает, а кровь фонтаном!

Но доктор уже не слушал. Он быстро надел белый халат, который вынесла его жена, взял черный саквояж, извиняющим тоном сказал, обращаясь к маме:

– Лидочка, и вы со мной! Эсхиль Марковна, дайте и Лидочке халат! А сами, будьте добры, быстренько в больницу! Чтобы операционная была готова! Вот так всегда – никогда не дадут спокойно посидеть!

– Что же вам телефон не установят? Ведь до больницы не близко! Завтра же займусь этим вопросом! – возмутился папа. Он взял Свету за руку, и они стали догонять врачей.

Правление колхоза, старый кулацкий дом, располагался в метрах ста от Светиного дома, и был окружен плотной толпой постоянно перемещающихся по кругу людей. Все кричали, размахивали руками, как заведенные куклы. При появлении Якова Моисеевича и мамы в белых халатах круг раздвинулся, и Света увидела лежащего на соломе человека.

– Срочно машину ищите! Н телеге мы его не довезем! – громко крикнул врач и добавил для мамы:

– Лидочка, тугую повязку и укол обезболивающий, там все в саквояже! – он снял окровавленное полотенце, осмотрел рану. – А группа крови какая у вас? Сдавали в госпитале кровь? Большая кровопотеря! Придется вам выручать этого молодца!

Он выпрямился, поправил очки, оглядел толпу:

– Есть среди вас родственники этого паренька? Поедете с нами! Да, где же, черт возьми, машина?

Полуторку вытолкали из гаража несколько человек. Пьяный шофер никак не мог завести ее рукояткой. Завели. В кузов натолкали свежей соломы, кто-то кинул туда фуфайку, осторожно положили раненого, помогли забраться доктору и брату пострадавшего.

– А вы, Лидочка, садитесь в кабину, на вас теперь одна надежда!

Машина ушла, но люди не расходились. Во дворе женщины разбирали посуду со столов, остатки еды, мальчишки выхватывали друг у друга бублики, куски пирогов, и вдруг кто-то из толпы громко закричал:

– Пожар! Конюшня горит!

Или кто-то закурил и бросил непотушенный окурок, но угловой сарай на пустыре рядом с конюшней, куда уже завезли несколько больших телег свежей соломы, буквально за считанные минуты вдруг полыхнул вверх салютом черного дыма и горящих искр.

– Лошади в конюшне! Погорят! – разнеслось над толпой, люди сразу протрезвели. Из соседних дворов стали вытаскивать ведра, быстренько выстроились в две цепочки до двух ближайших колодцев. Но эти редкие порции воды не могли остановить набирающий силы страшный столб огня.

Света стояла в толпе испуганных женщин вместе с бабушкой Надей и Валей и видела, как папа с другими мужчинами отодвинули высокие ворота, и из конюшни начали выскакивать ошалевшие от близкой опасности испуганные лошади. Удержать их не смогли, они устремились маленьким слитным табуном по улице к реке.

Приехавшие на лошадях пожарные с бочками воды стали заливать деревянное здание правления, потому что пламя от сарая перекинулось на конюшню. Люди бежали со всего села. Теперь уже в четыре рукава передавали по длинной цепочке воду из реки, потому что вода в колодцах закончилась.

Правление отстояли, от конюшни остались только черные закопченные ворота и стойки для них, которые продолжали заливать еще целый час.

Неверующие люди крестились и благодарили Бога, что было тихо, и огненный смерч не прошелся по селу.

Подошедший милиционер пожаловался папе, что многие отказываются говорить правду, понимая, что страшный пожар унес все улики драки и поджога.

Папа в прожженной и черной от копоти рубашке взял Свету за руку и повел к реке, чтобы посмотреть лошадей.

И после страха от увиденного ужаса неподвластной людям огненной стихии: удивительное спокойствие неторопливой воды мирной реки, танцующие в воздухе ярко-желтые резные листья кленов, уже успокоившиеся красавицы – лошади, ярко пламенеющая за селом полоска заходящего солнца.

Высокие деревья на другом берегу реки застыли, как заколдованные, боясь разбудить нечаянно звенящую тишину уставшего дня.

Света впервые подумала, что именно здесь она научится быть такой же смелой, как папа: не будет бояться темноты подземелья и высоты крыш, научится обязательно ездить на мамином велосипеде, плавать на глубине, ловить удочкой рыбу и собирать грибы в лесу.

И у нее обязательно будет много настоящих друзей.