Сборник. 80 лет Победы

Света начала переписывать сочинение в тетрадь.

Торопясь в школу, подгоняя сестренку, успела засечь, что папа, выходя уже одетый в коридор со своим неизменным фронтовым планшетом, положил мамин журнал незаметно наверх шифоньера.

«На работе ему не до чтения, оставил на вечер! – констатировала радостно. – После обеда буду читать!»

Это чтение об одном дне заключенного, русского крестьянина и солдата Ивана Денисовича Шухова, без передышки, на одном дыхании было каким-то ослеплением:

«Неужели это возможно? Нет, такое не может быть! Почему такая жестокость? Ведь он ничего плохого не сделал? Невозможно поверить!»

С первой в жизни жестокостью столкнулась, когда убили преданного друга, которого принесли маленьким щенком от знакомых. Он вырос в большую белоснежную лохматую собаку, в крови которой перемешались гены овчарки, гончей и пушистой дворняги. Умнейшее существо, понимавшее человеческую речь, которое беспрекословно выполняло любую просьбу и команду, любило свободу. Дружка никогда не привязывали. И на рассвете его застрелил из ружья никчемный пьяница, чтобы сшить себе из шкуры всеобщего любимца теплые унты.

Это горе и боль от несправедливости произошедшего остались на всю жизнь. И впервые – осознанность страшной невозвратимости живого и любимого существа.

В пятом классе на весенних каникулах Света согласилась пойти с мальчишками «выливать» сусликов. Остатки грязного снега в низинах, высохшие поляны, огромный купол распахнувшегося неба над степью – и свобода, ощущение бесконечности пространства вдали от села, своей силы, ловкости, непонятной отваги.

Беготня, тяжелые ведра с ледяной водой, которую надо лить в аккуратное круглое отверстие норки, и испуганная мордочка зверька, которого тут же хватают безжалостно и убивают не злые, нормальные мальчишки. А потом их невозможные рассказы о количестве сданных в заготконтору шкурок для получения вместо денег – сахара – рафинада и пачек индийского чая.

Свету уговаривали остаться, обещали угостить вкусным жареным мясом, напомнили, что суслики – вредители полей.

День нахмурился тяжелыми тучами, брызгая ледяными мелкими иглами вернувшейся непогоды. Она шла по степи одна, ругала себя, мальчишек, жалела зверьков и опять задавала вопрос в никуда:

«Почему люди так жестоки?»

И теперь ей, затянутой в невозможную правду мельчайших подробностей медленного истязания живых людей, даже если вина их была доказана, было трудно оторваться от страниц и строчек, потому что все эти невероятные события не были придуманы. Они были прожиты автором и заключенным под номером Ш-854 в повести. И еще эти ужасные заключительные строки:

«Таких дней в его сроке от звонка до звонка было 3653. Из-за високосных годов – три дня лишних набавлялось».

Почему-то испугала мысль:

«А мама и папа знали, что такое возможно? Как их об этом спросить? Это невозможно! Как это все ужасно!»

Света положила журнал на шкаф. Оделась, по снежной укатанной дороге побрела к замерзшей реке.

Одиночество сейчас было спасением. Хорошо, что на улице в сгущающихся сумерках никого не встретила. Перед глазами вдруг вспыхнула картинка: крошки хлеба, которые подбирает голодный человек, не потерявший в этих каторжных условиях человеческого достоинства, мыслящий и любящий жизнь. И оставшийся в живых!

Дома молчала. Рано легла спать. Ночью проснулась внезапно часа в четыре от разговора родителей, доносившегося из-за неплотно закрытой двери кухни:

– Все, Лида, решено – я ухожу из райкома. Невозможно оставаться, если ты не разделяешь идеи, которые должен пропагандировать. Плохой из меня идеолог! Что я смогу ответить на вопрос любого колхозника, который прочитает вот этот журнал? Что я не знал? Кто же мне поверит?!

– Саша! Теперь, после речи Никиты Сергеевича Хрущева на ХХП съезде КПСС 10 ноября 1961 года, когда прозвучала правда о культе личности Сталина, никто не имеет права обвинять рядовых коммунистов в преднамеренном истреблении неугодных. Сейчас очень ответственное время для всей партии. Открытая правда больно ударила по авторитету каждого из нас. Мы все в ответе за эти тысячи невинно репрессированных и казненных.

– Лида, прочитав только эту повесть, можно с уверенностью сказать, что погибших могут быть тысячи. Расследования только начались. Ты знаешь, что я никогда не прятался от трудной работы. Считал особой честью, что мне, кадровому военному, доверили работать в райкоме коммунистической партии, но сейчас понимаю, что не справился. И мне люди уже не будут доверять, как доверяли раньше.

– Саша! Давай уедем из деревни в Борисоглебск, мой родной город. Ты – учитель начальных классов, мужчина, руки у тебя золотые. Устроишься на электромеханический завод, в школу, на железную дорогу. Большой город, много родни, знакомых. Снимем квартиру, дети будут учиться в большой школе. Устала я от этой замкнутости только на работе и семье. Мне, горожанке, пришлось научиться доить корову, принимать у нее роды, таскать на коромыслах сотни ведер воды, чтобы вырастить в вечной засухе ведро помидоров. И такая же судьба ждет наших девочек!

– Лидочка, дорогая! Ты знаешь, как я тебя и наших девочек люблю! В твоем Борисоглебске столько произошло изменений за это время, тебе сейчас все будет чужим. Здесь наш дом! Вовремя ты принесла этот журнал! Завтра же подаю первому секретарю заявление об уходе! Попрошусь в колхоз на любую работу – корни у меня крестьянские. А корову продадим! Чтобы у тебя оставалось больше свободного времени. Пошли спать! Вторая бессонная ночь подряд у тебя!

Уезжать Света не хотела.

Утром мама, торопясь на работу, попросила Свету сбегать в библиотеку на первой перемене и отнести журнал. Света кивнула – библиотека была рядом.

Через два дня после работы вечером мама снова заторопилась в библиотеку. Отец уехал в командировку до конца недели в город, и Свету подмывало спросить, правда, или нет, что они скоро уедут в город.

Седовласая грузная библиотекарь схватила сразу Светину маму за руку:

– Лидочка, ждала вас с нетерпением! Раздевайтесь, у меня чайник на печке горячий! Давайте, посекретничаем! Как вам повесть?

– Света, иди в детскую библиотеку, посмотри новые журналы, а мы с Екатериной Ильиничной поговорим! – мама сняла шапку, пальто, повесила на вешалку.

– А я тоже прочитала ваш журнал! – с вызовом сказала Света. – Можно, я послушаю ваш разговор?

Библиотекарь заволновалась:

– Лида, дорогая! Я же дала журнал вам только на два дня! У меня уже записались в очереди сорок восемь человек! Телефон не выключается – все хотят прочесть. Это просто какой-то ураган! Люди хотят услышать слова правды!

– Света, поговорим дома, но ты будешь наказана! Эта повесть не для детей! – мама была рассержена.

– Мама, но там же нет постельных сцен! Там описаны страшные издевательства над людьми! Но ведь издевались в тюрьме и над Оводом, но ты же сама посоветовала мне прочитать книгу Войнич! Я уже не маленькая девочка! Можно, пойду домой!

Позже, из разговора с отцом многое прояснилось, но Света не стала больше задавать вопросы, когда увидела, как папа сильно расстроился.

После ухода из райкома отец до первого мая несколько месяцев был безработным. Ни в одну контору его не хотели брать – была установка первого секретаря райкома партии – «бунтаря» не замечать. Жили на одну зарплату мамы, держали корову, птицу.

Вспоминая ночной разговор о переезде в город, Света с тоской мысленно уже прощалась с дорогим селом, рекой, с друзьями, ожидая окончания учебного года.

Но однажды к ним вечером пожаловал гость – новый председатель райпотребсоюза, присланный из области. Оказывается, они вместе с отцом заканчивали в 1943 году военное училище в городе Горький.

Засиделись за накрытым столом до утра. Расставаясь, гость сказал коротко:

– Мне, как новому здесь человеку, указ райкома неизвестен. Завтра выходи на новую работу экспедитором! Помотаешься по областям, въедешь в наши проблемы, пойдешь ко мне замом. Боевой офицер, а обращаются, как с мальчишкой! Сейчас – не сталинские времена. Вызовут на ковер – объясню ситуацию!

Через два года отец стал работать начфином в райвоенкомате – туда его пригласил военный комиссар, который тоже не подчинялся местному начальству. Отъезд в город не состоялся.

Постепенно сама жизнь раскручивала перед Светой свои запутанные сюжеты, которые были похожи, или наоборот, выбивались из привычных рамок прочитанных книг. Острее стала чувствоваться несправедливость в разговорных наставлениях всегда уверенных в себе учителей. Боль от трагических судеб Александра Сергеевича Пушкина и Михаила Юрьевича Лермонтова выплескивалась на страницы сочинений. Военные повести и романы Константина Симонова, поэмы Твардовского, стихи молодых талантливых поэтов, погибших на фронт, постепенно подталкивали к тому, чтобы попытаться переложить свои мысли и суждения на бумагу не только о литературных героях, но и об обычных людях, живущих рядом.

Научилась печатать на машинке. Наконец, пришла в редакцию районной газеты с заметками о школьной жизни.

– Твой отец до начала финской войны работал у нас заместителем редактора. Ты знаешь? – спросил пожилой редактор.

Света не знала, к своему стыду. Война осталась где-то там в прошлом, про нее смотрели фильмы, пели песни. Но бывшие фронтовики, приходившие на вечера встреч в честь великих битв под Сталинградом, под Москвой, на Курской дуге, герои, бравшие рейхстаг, были до боли знакомые. «Разговорить» их было очень трудно, они тоже старались, как могли, забыть те тяжелые испытания, боль огненных лет.

Вместе с учительницей истории стали обходить по домам участников Великой Отечественной войны, записывать их воспоминания. Потом восстанавливали историю жизни и подробности гибели выпускницы школы, партизанки Розы Джалиловой, на которую в соседнее село пришла родителям во время войны похоронка, где стояла жестокая запись «Место захоронения не известно».

Света знала точно уже в девятом классе, что она станет журналистом. Этот поиск материалов о героической судьбе и трагической гибели Розы Джалиловой в застенках гестапо на Украине она довела до конца вместе со своими учениками, когда стала работать в школе учителем.

Где-то Света прочитала выражение: «Каждый сам пишет историю своей судьбы». Но сколько же пережитого, передуманного, свершенного должно лечь кирпичиками, песчинками, веточками на дорогу судьбы, чтобы отзвуки и отголоски прошлых лет вызывали в каждом трепетную радость, что нигде не сплошали, верили в себя и людей, любили и доверяли, не предавали и помогали.

И гордились, что живешь в такой великой стране, огромной и непобедимой.

Умом Россию не понять,Аршином общим не измерить:У ней особенная стать —В Россию можно только верить.Федор Иванович Тютчев

Кружка молока

Рассказ.

Предисловие.

До войны по заволжской безводной пустыне от Астрахани до Саратова тянулась железная дорога – однопутка, слабо технически оснащенная, с большими перегонами.

В годы Сталинградской битвы, здесь, в Заволжье, эта была основная железнодорожная ветка, по которой сражавшийся город снабжался оружием и боеприпасами, когда практически прекратились поставки и движение судов, особенно нефтеналивных танкеров, по Волге. Фашисты знали это и бомбили железнодорожные пути нещадно.

С августа 1942 года по февраль 1943 года фашистские самолеты совершили около 800 налетов, но поезда все равно шли к фронту.

***

В июле 1942 года с немецкой пунктуальностью фашистский самолет – разведчик начал появляться ровно в 9 часов, делал облеты до крупных станций вдоль путей и исчезал.

И на всякий случай, отец, Николай Андреевич, в одном лице совмещавший должности дежурного, обходчика и путевого рабочего, выкопал щели в огороде, накрыл их досками и ботвой.

В августе 1942 года на подступах к Сталинграду начались, ожесточенные бои. И все снабжение армий Сталинградского фронта, весь грузопоток был направлен по железной дороге Заволжья.

В это же время начались массированные бомбежки станций и разъездов. Все семафоры были сбиты, валялись под откосами. В первую же бомбежку на разъезде после прямых попаданий сгорели все деревянные дома и постройки.

Большая семья дежурного на разъезде осталась жива, благодаря добротному погребу из красного кирпича, построенному еще при закладке железной дороги.

Здесь всегда жили две семьи, но пожилой Михалыч с началом бомбежек с женой уехали в Саратов к дочери, а вместо него прислали семнадцатилетнего мальчишку Виктора из железнодорожного училища.

Во втором подвале сделали КП, к нему подтянули провода связи, и отец с Виктором переселились туда, чтобы неотлучно принимать и отправлять поезда.

Корову Марту и трех овечек отогнали за два километра в степь, к пруду, и в овраге под деревьями наспех, из несгоревших досок слепили временный сарайчик.

И теперь до утреннего налета фашистских самолетов погодки Миша и Леша должны были успеть выгнать Марту пастись.

Степь за лето выгорела, пруд страшно обмелел, и только на берегах животные умудрялись находить зелень. Отец вручил восьмилетнему Мише острый серп, свои старые кирзовые сапоги с приказом косить на мелководье свежие побеги камыша, сушить на берегу, заготавливая корм на зиму. Скирда сена сгорела вместе с домом и сараями.

Леше – пока только шесть лет. Он должен был караулить и, услышав звуки приближающихся «Юнкерсов», быстренько загнать Марту под кроны деревьев, привязать к стволу, чтобы от страха она не выскочила в открытое поле, а самому спрятаться в первую попавшуюся канаву и замереть.