Суженая из королевской оранжереи

Татьяна Булгава

Суженая из королевской оранжереи

Глава 1

Холод в Трайне был иным. Не тот, что у меня на севере – яростный, чистый, сшибающий с ног ураганным ветром, зато честный. Нет, здешний холод был коварным. Он подкрадывался тихо, просачивался сквозь самые мелкие щели в старых стенах Академии Нерейд, цеплялся острыми кристалликами за плащ, пробирался под шерстяную подкладку и кусал кожу тоскливой, назойливой сыростью. Он был придворным – вежливым и убийственным.

Я затянула шнуровку на своем протертом дорожном сапоге, последний раз окинула взглядом келью, где провела шесть лет. Голая койка, стол, испещренный царапинами от чертёжных циркулей, полка с аккуратно упакованными свитками по биомантии и гербалистике. Ничего лишнего. Ничего, что говорило бы, что здесь жила Раннануэльтан Снегобуйная, кроме, пожалуй, горсти засушенных морозных ягод в мешочке из оленьего меха, висевшего у изголовья. Пахло пылью, пергаментом и прощанием.

Путевка, тяжелая от сургучной печати с гербом королевского двора, жгла карман. Моя награда. Мой приговор. Практика в Королевской оранжереи. Высшая честь для выпускницы факультета Магии Земли и Жизни. И самый страшный вызов. Все знали, что Северная оранжерея, та самая, что примыкала к старому крылу дворца, – позор садовников Трайна. Её доверили то ли в насмешку, то ли в отчаянии. Мне. Чужой с севера, с магией, которую здесь считали «грубой» и «неотёсанной».

Дорога до дворца была пыткой. Ветер, хоть и не северный, но злой, бил в лицо колючими иглами снега. Повозки проезжали редко, и большую часть пути я шла пешком, утопая по колено в рыхлой, неубранной снежной каше городских улиц. Пар от дыхания тут же замерзал на ресницах, превращая мир в сияющее, размытое пятно. Я шла, повторяя про себя заклинания стабилизации, согревая изнутри едва тлеющее пламя своего дара. Моя магия всегда была тихой, глубокой, как спящая подо льдом река. Она не горела ярко, как у пироманов, не ревела, как у геомантов. Она терпеливо ждала, копила силу, чтобы одним точным, сконцентрированным усилием заставить жизнь пробиться сквозь камень, через мерзлоту, вопреки всему.

Королевский дворец возник из снежной пелены внезапно, как мираж. Не просто большое здание – гора, вырезанная из светлого камня, увенчанная остроконечными шпилями, которые терялись в низкой серой пелене облаков. Он подавлял. Не красотой, а немым, давящим величием. Я почувствовала себя букашкой у подножия ледяного утеса.

Меня провели через боковые ворота, мимо гвардейцев в синих плащах, смотревших сквозь меня с холодным безразличием. Дальше – лабиринт служебных коридоров, где пахло щелоком, воском и стариной. И наконец, огромная, в рост десяти человек, дубовая дверь с запотевшими стеклянными вставками. Стражник-придворный, щеголявший усами, более ухоженными, чем любое растение в моей будущей вотчине, лениво кивнул.

– Северная оранжерея. Входи, практикантка. Ключ на столе у входа. График полива и отчёты – в конторке. Не сломай ничего.

Он зевнул, демонстрируя полное отсутствие интереса к тому, что происходило за этой дверью. Я вдохнула полной грудью, толкнула тяжелое полотно.

И замерла.

Тишина. Гулкая, ледяная, почти осязаемая. И холод – ещё более пронизывающий, чем на улице. Воздух стоял неподвижный, густой, как студень. Я сделала шаг внутрь, и скрип снега под подошвой отдался гулким эхом под высоким-высоким куполом из стекла и ажурного металла.

Оранжерея. Это слово рисовало в воображении буйство зелени, влажное тепло, пьянящий аромат цветущих тропиков. То, что открылось моим глазам, было склепом.

Длинная центральная галерея, уходящая в полумрак. По обе стороны – грядки, кадки, каменные колонны, увитые… ничем. Лозами сухих, ломких лиан, похожих на скелеты исполинских змей. Деревца с голыми, чёрными, скрюченными ветвями, простиравшими к стеклянному потолку мольбы, до которых никому не было дела. Земля в кадках была серой, спекшейся, покрытой белесой коркой солевого налёта. На некоторых растениях ещё держались жалкие, побуревшие листья, но они висели, как похоронные флаги, без намёка на жизненную силу.

Стеклянные панели потолка и стен были мутными от пыли и наледи. Слабый декабрьский свет пробивался сквозь них тускло, рассеиваясь в пространстве безрадостным сизым сиянием. Кое-где на стёклах расцветали причудливые узоры мороза – красивые, смертоносные кружева.

Я прошла дальше, глубже в эту застывшую печаль. Сапоги отстукивали по каменной плитке. Где-то капала вода – медленно, размеренно, словно отсчитывая последние секунды. Я подошла к одной из кадок, прикоснулась пальцами к коре древнего карликового кедра. Древесина была холодной и безжизненной, как камень. Я закрыла глаза, позволила тонкой струйке магии – нежной, как дыхание, – коснуться его сердцевины.

Тишина. Пустота. Лишь далёкое, едва уловимое эхо былой мощи, глухой отзвук, как память о летней грозе. Растение не умерло. Оно впало в такой глубокий анабиоз, так отчаялось, что почти забыло, как быть живым.

Открыв глаза, я увидела на земле табличку с выцветшей надписью:

«Кедр Плакучий, привезён с вершин Хребта Вечных Снов, 312 г. от Осн. Кор».

Сто тридцать лет он стоял здесь. И, возможно, последние двадцать просто ждал конца.

Комок подступил к горлу. Но это не была жалость. Это был гнев. Белый, ярый, северный гнев. Как они смели? Как они могли допустить такое? Это же не просто растения. Это – наследие. Это – история, застывшая в кольцах на срезе. Это – магия в её самой чистой, незамутнённой форме. И они довели её до такого состояния своим равнодушием, своей глупой верой в то, что красота существует сама по себе.

Я сжала кулаки, и ногти впились в ладони. Пахло здесь не землёй и жизнью. Пахло тленом, плесенью и пылью. И острее всего – пахло вызовом.

В конце галереи, в нише, слабо мерцал одинокий магический светильник. Под ним стоял простой деревянный стол, заваленный кипами пожелтевших бумаг, и стул с надломленной ножкой. Моя штаб-квартира.

Я повесила свой потрёпанный рюкзак на спинку стула, сняла плащ и накинула его поверх. Холод немедленно обнял плечи. Хорошо. Пусть будет холодно. Я знала, как с ним работать.

Первым делом я обошла всё пространство, даже самые тёмные углы. Каждое растение, каждый горшок, каждую табличку. Я не трогала их, только смотрела. Запоминала. Читала их немой крик. Азалия Огненная, поблекла… Орхидея-призрак, в коме… Папоротник Лунный, последний спорангий два года назад…

Затем я подошла к главной беде – системе обогрева. Магические руны, выбитые по периметру фундамента, были потускневшими, их силовой контур почти разорван. Энергокристаллы в нишах потухли, покрытые толстым слоем инея. Я положила ладонь на одну из рун. Лёд обжёг кожу. Нужны были не просто садовники. Нужен был инженер-маг и тонна свежих кристаллов. А у меня были только мои две руки и запас воли.

Вернувшись к столу, я развернула самый свежий свиток – инвентарную опись. Список того, что должно было цвести к Новогоднему балу. Через три недели. Мне стало дурно. «Инейный первоцвет, символ надежды, должен образовывать живую арку у входа… Пламенный зимоцвет, пять штук, для украшения тронного зала… Снежная роза, не менее двадцати бутонов…»

Я опустила голову на руки. За окном, вернее, за грязным стеклом оранжереи, медленно сгущались зимние сумерки. Синий свет сменился фиолетовым, потом чёрным. В темноте оранжерея казалась ещё более огромной и враждебной.

Но потом, в полной тишине, я уловила едва слышный звук. Не каплю. Не скрип. Что-то вроде… вздоха. Очень слабого, протяжного, полного такой тоски, что у меня по спине побежали мурашки.

Я медленно подняла голову, вслушиваясь. Магия внутри меня, та самая тихая река, дрогнула. Она отозвалась. Кто-то здесь ещё не сдался.

Я встала и пошла на звук, гася шаги. Мой внутренний компас, всегда указывавший на жизнь, вёл меня в самый дальний, забытый угол, за груду пустых горшков. Там, в маленькой, низкой каменной чаше, почти полностью засыпанной опавшими листьями и пылью, росло… нечто. Маленькое, чахлое, с серебристыми, покрытыми инеем листочками, свернувшимися в тугой, дрожащий комочек. Инейный первоцвет. Тот самый, что должен был стать аркой надежды. Он был жив. Чудом. И он плакал. Тихим, магическим плачем отчаяния и холода.

Я опустилась перед ним на колени, не чувствуя ледяного камня. Осторожно, чтобы не дышать на него, сдула пыль с листочков. Они были ледяными на ощупь, но под тонкой корочкой инея чувствовалась упругость. Жизнь.

– Привет, – прошептала я, и мой голос прозвучал грубо после долгого молчания. – Красавчик. Ты держался, да?

Я не стала лезть к нему с магией. Не сейчас. Он был слишком слаб. Вместо этого я сняла с шеи свой мешочек с морожеными ягодами, развязала его и аккуратно рассыпала тёмно-сизые бусины вокруг стебля. Не как подкормку. Как обет. Как знак.

– Я здесь теперь, – сказала я ему, и уже не только ему, а всей этой спящей каменной пустоши вокруг. – Я Ранн. И мы с тобой выживем. Обещаю.

Я просидела так ещё долго, пока холод не начал проедать до костей. Потом поднялась, зажгла светильник на столе и развернула чистый свиток. Первым делом я написала заголовок: «План экстренной реанимации Северной оранжереи. Этап первый: диагностика и срочные меры».

Снаружи завыла вьюга, забрасывая стеклянные стены новыми порциями снега. Но внутри, в круге жёлтого света от моего светильника, уже теплилась крошечная, непокорная искра. Искра гнева, решимости и того самого, честного северного упрямства.

Они хотели дать мне вызов? Что ж. Я его принимаю.

Глава 2

Проснулась я от собственного стука зубов о зуб. Воздух в каморке, отведённой мне под жильё в служебном флигеле оранжереи, был густым и ледяным, как желе. Снаружи, сквозь заиндевевшее окошко, лился не свет, а какое-то свинцовое сияние – предвестник снегопада. Я натянула на себя всё, что было: толстые шерстяные рейтузы, две пары носков, рабочую рубаху, поверх – поношенный, пропитанный запахами земли и трав свитер. Волосы цвета потускневшего аметиста, спутанные за ночь, я с силой стянула в тугой узел на затылке. Больно, зато не будут лезть в глаза.

Первым делом – печь. Маленькая, жарового типа, она едва обогревала пространство вокруг себя. Я разожгла её остатками угля, сунула в огонь жестяной чайник и села на скрипящую койку, растирая окоченевшие пальцы. Мысли крутились вокруг вчерашнего списка.

«Инейный первоцвет… Пламенный зимоцвет…»

Невозможное. Вызов.

С первым глотком горячего, горького чая из тех самых северных ягод, что я рассыпала у первоцвета, в жилах потеплело. Не улыбнуться было нельзя: вот мой завтрак. Подкормка для растения и подкормка для меня. Символично.

Дверь в оранжерею открылась с тяжёлым стоном. Тот же леденящий душу покой, тот же тусклый свет. Но сегодня я смотрела на это не как на склеп, а как на поле боя. Мой план был прост: диагностика. Не глазами, а магией. Нужно было понять, кто ещё здесь борется, кто в коме, а кого уже не спасти.

Я начала с ближайшего ряда. Присела на корточки перед первым пациентом – тем самым карликовым кедром. Ладони, ещё не до конца отогревшиеся, я положила на холодную землю у его основания. Закрыла глаза. Отбросила суету, страх, список дел. Вдох. Выдох.

И отпустила тонкую, как паутинка, нить своего сознания вглубь. В темноту, в холод, в спящую землю.

Сначала – ничего. Пустота, окаменевшая от времени и равнодушия. Потом… едва уловимая вибрация. Глухой, замедленный стук. Не сердцебиение, а эхо сердцебиения. Тук… пауза… тук… Я углубилась, позволила магии обвить крошечные, усохшие корешки. И тогда до меня донеслось чувство. Не слово, не образ. Чувство. Одиночество. Такое долгое и глубокое, что оно стало частью существа дерева. Оно забыло солнце. Забыло дождь. Помнило только холод стекла над головой и тишину.

Моё собственное сердце сжалось в ответ. Я не стала лезть с грубой силой, с попытками вдохнуть жизнь. Это было бы насилием. Я просто… осталась там. Направила вместе с магией тихий, беззвучный сигнал: «Я здесь. Я слышу».

Прошло несколько минут. Час? Я потеряла счёт времени. Когда я открыла глаза, в них стояли слёзы – от напряжения, от холода, от этой всепоглощающей тоски. Но на одной из ближайших к стволу веточек, там, где раньше была лишь сморщенная почка, показался крошечный, не больше булавочной головки, намёк на зелёный цвет.

Это был не прорыв. Это был шёпот. Еле слышный ответ: «И я тебя слышу».

Эйфория, острая и пьянящая, ударила в голову. Я перешла к следующему растению. И к следующему. Каждое было своей вселенной боли. Азалия, чья магия когда-то рождала тепло, теперь была заперта в коконе внутреннего льда. Папоротник, чьи споры должны были светиться лунным светом, хранил последние искры, как умирающий человек – последнее дыхание.

Я работала до ломоты в спине и до онемения в ногах. Просто слушала. Составляла в ухе не список названий, а карту тихих стонов и слабых пульсаций. Некоторые растения были слишком далеко. Их сигналы угасли, превратившись в статичный, безжизненный гул. Эти я помечала в своём свитке чёрным углём. Остальных – зелёной охрой, с пометками: «критично», «тяжело», «есть отклик».

Так я и не заметила, как прошло полдня. Осознала я это только тогда, когда живот заурчал, напоминая о чае, выпитом на рассвете.

Я потянулась, костяшки позвоночника хрустнули. И в этот момент мой взгляд упал на центральную грядку, где вчера ещё полуживой держался куст так называемой «Снежной розы».

Теперь он был однозначно мёртв.

Я подошла ближе, не веря глазам. Вчера ещё серые, но цельные стебли сегодня почернели, обвисли, будто их ошпарили кипятком. Листья рассыпались в пыль при малейшем прикосновении. Но не мороз сделал это. Мороз убивает иначе – медленно, иссушая. Это было быстро. Яростно. И… неестественно.

Я осторожно ткнула пальцем в почву у корней. Земля была не просто холодной. Она была ледяной на несколько дюймов вглубь, хотя система обогрева, пусть и разбитая, всё же поддерживала плюсовую температуру у корней. Я соскребла верхний слой. И увидела то, от чего кровь отхлынула от лица.

В землю были аккуратно, по кругу, воткнуты мелкие, острые осколки синего льда. Не природного. Магического. Они образовывали примитивный, но злобный круг – чару заморозки, который не просто охлаждал, а высасывал остатки тепла и жизни, направляя их… в никуда. В саморазрушение.

Саботаж. Чистой воды.

Гнев пришёл не сразу. Сначала пришло леденящее спокойствие. Кто-то не просто хотел, чтобы я провалилась. Кто-то хотел уничтожить то, что я должна была спасти. Намеренно. Злонамеренно.

Я вытащила осколки один за другим, заворачивая их в тряпицу. Руки дрожали, но не от страха. От ярости. Такой концентрированной и тихой, что она жгла изнутри лучше любой печки. Я осмотрела другие растения поблизости. Нашла ещё два таких же ледяных «подарочка» – у основания молодой ели и в кадке с вьюнком.

Уборка и диагностика были забыты. Теперь это было расследование.

Я уже собиралась бежать к главному садовнику, грозя свитком с печатью и этими ледяными доказательствами, когда тяжёлая дверь в оранжерею скрипнула и распахнулась.

В проёме, на фоне слепящей белизны двора, возникла мощная, тёмная фигура. Он внёс с собой вихрь холодного воздуха и запах снега, сосны и… чего-то металлического, чистого.

Принц Гидеон.

Он был не в парадном облачении, а в практичных, хотя и отменного качества, чёрных штанах и тёмно-серой рубашке, натянутой на плечи, которые, казалось, заполнили собой весь дверной проём. Рукава были закатаны до локтей, обнажая смуглую кожу и переплетение шрамов и напряжённых сухожилий на предплечьях. Тёмные волосы были взъерошены ветром, а на щеках и сильном подбородке красовалась короткая, тёмная щетина. Он выглядел не как визитёр, а как человек, который пришёл работать.

– Практикантка Снегобуйная, – его голос, низкий и немного хрипловатый, разнёсся под сводами, нарушая царящую тут вековую тишину. Он окинул взглядом зал, мой стол со свитками, и меня, стоящую с комком тряпки в руках и, наверное, с выражением потрясённой ярости на лице. Его взгляд, тёмный и оценивающий, задержался на моих зелёных глазах, затем скользнул вниз, по моей фигуре в грубоватой одежде, и что-то в них мелькнуло – не насмешка, а скорее… любопытство. – Доложите. Как продвигается спасение королевского достояния?

В его тоне не было злобы. Была требовательность командира, проверяющего нового рекрута. И это задело меня ещё больше.

– Оно продвигается к гибели ускоренными темпами, ваше высочество, – выпалила я, не думая о почтительности. Я развернула тряпку и протянула ему, чтобы он видел синие ледяные осколки. – Кто-то весьма любезно помогает мне. Закладывает чары вымораживания прямо в корни. Посмотрите.

Он не удивился. Его брови, густые и тёмные, лишь слегка поползли вверх. Он взял один осколок, покрутил его между пальцами – большими, сильными, с ободранными костяшками.

– Примитивно, – отрезал он. – Работа подмастерья. Или того, кто хочет, чтобы это выглядело как работа подмастерья.

Он поднял на меня взгляд. – У вас есть враги, Снегобуйная?

Вопрос был задан так прямо, что я опешила.

– Я здесь три дня! Какие враги? Разве что… главный садовник. Он смотрел на меня, как на сорную траву.

Гидеон усмехнулся, коротко и беззвучно. Это действие заставило мышцы на его скулах напрячься, а щетину блеснуть тёмным золотом в луче света.

– Мертин? Он труслив, как заяц. Не стал бы. Слишком большой риск. – Он бросил осколок обратно в тряпку. – Это кто-то из учеников. Или из мелкой придворной сошки, которую раздражает сам факт твоего присутствия здесь. Северянки. Да ещё и с дипломом Нерейд.

Он сказал «твоего», а не «вашего». И это мелкое изменение, это неформальное обращение, прозвучало странно интимно в ледяной пустоте оранжереи. Я сглотнула, внезапно осознав, как близко он стоит. От него исходило тепло. Настоящее, физическое тепло большого, сильного тела. И тот самый запах – снега, кожи и чего-то тёплого, древесного. Очень мужской.

– Что мне делать? – спросила я, и в голосе моём прозвучала беспомощность, которую я тут же возненавидела.

– Сделать то, что умеешь, – сказал он просто. – Лечить растения. А это… – он кивнул на тряпку, – я возьму на себя. Такие «шутки» во дворце не проходят. Особенно если они губят собственность короны.

Он сказал это с такой холодной, абсолютной уверенностью, что по моей спине пробежал холодок, уже не связанный с температурой воздуха. Это был голос власти. Настоящей. И в тот момент он был направлен не против меня, а в мою защиту.

– Почему? – сорвалось у меня. – Почему вы… уделяете этому внимание?

Гидеон посмотрел на меня долгим, непроницаемым взглядом. Его тёмные глаза изучали моё лицо, будто пытаясь прочитать что-то между строк.

– Потому что я тоже выпускник Нерейд, – наконец сказал он. – И ненавижу, когда чью-то хорошую работу портят из зависти. Это слабость. А слабость в моём доме терпеть не намерен.

Он сделал паузу, и его взгляд скользнул по моим рукам, испачканным землёй, задержался на моих губах, сжатых в тонкую линию, и снова вернулся к глазам.

– И потому что я слышал, как ты разговаривала с кедром сегодня утром. Через дверь. Ты не будила его силой. Ты позвала. Мало кто умеет так слушать.

Я замерла. Он… подслушивал? Или просто зашёл раньше и не стал мешать? Стыд и неловкость поползли по шее горячими пятнами. Но было в его словах и признание. Глубокое, неожиданное.

– Я… я просто делала свою работу, – пробормотала я, отводя взгляд к своим грубым башмакам.

– Именно, – сказал он, и в его голосе вновь появились нотки той самой командной требовательности. – Так и продолжай. Про обогрев и кристаллы не беспокойся. Сегодня пришлю людей. А пока… – он обернулся, собираясь уходить, но на пороге остановился. – Ешь что-нибудь, Снегобуйная. На пустой желудок и магия не держится, и врагов не распознаёшь.

И он вышел, снова оставив за собой тишину, но теперь уже другую. Не пустую, а наполненную отзвуком его голоса, его тепла, его странной, обволакивающей внимательности.

Я медленно разжала пальцы, сжимавшие тряпку с осколками. Эхо его слов «я слышал, как ты разговаривала» било в висках. Он заметил. Услышал. И это почему-то волновало меня больше, чем ледяные чары в корнях.

Подойдя к столу, я развернула свой паёк – грубый хлеб и кусок сыра. Отломила, заставила себя жевать. Взгляд упал на тот самый, спасённый мной вчера, Инейный первоцвет. Его серебристые листочки, казалось, развернулись за ночь едва заметно. В них было упрямство.

– На пустой желудок врагов не распознаёшь, – прошептала я про себя, и углы губ сами потянулись вверх. Врагов, может, и нет. Но интерес со стороны темноволосого принца, который пахнет снегом и властью, появился. И это было так же опасно, как и любой магический саботаж.

Глава 3

День превратился в ожидание, натянутое, как струна. Слова Гидеона о «людях» и «кристаллах» висели в ледяном воздухе оранжереи невыполненным обещанием. Я пыталась сосредоточиться на диагностике, но уши сами собой ловили каждый звук снаружи – скрип полозьев, шаги, голоса. Никто не приходил.

К полудню стало ясно, что полагаться на принца – глупость высшего порядка. Он, наверное, уже забыл, куда и зачем заходил. Или счёл проблему слишком мелкой. Мне было всё равно. Я собрала остатки своего запала и отправилась на штурм системы обогрева сама.

Арка рун, опоясывающая фундамент, была настоящей летописью запустения. Целые участки резных символов стёрлись, заросли мхом и солевыми наплывами. Магический контур прерывался, словно порванная нить. Я присела на корточки, скребя ножом по камню, пытаясь очистить хоть один символ. Работа была ювелирной и безнадёжной без должных инструментов и знаний. Скрип ножа по камню звучал насмешкой над титаническим масштабом бедствия.

Внезапно дверь распахнулась, впустив не только порыв ледяного ветра, но и целую процессию.

Впереди шёл Гидеон. За ним – четверо мужчин в практичных кожаных фартуках, с ящиками инструментов и тяжёлыми, туго набитыми мешками на плечах. Они двигались молча и слаженно, как хорошо отлаженный механизм.

– Снегобуйная, – кивнул мне Гидеон. На нём был тот же тёмный, не стесняющий движений наряд, но поверх наброшен плащ из плотной, потертой на плечах шерсти. – Отойди, пожалуйста, от стены. Мешаешь.

Его тон был не грубым, а деловым. Я отпрыгнула, как ошпаренная, прижав к груди свой жалкий нож. Он скользнул мимо меня, и я снова уловила его запах – теперь с оттенком дыма и металла.

– Здесь, – он указал ботинком на участок, который я безуспешно пыталась очистить. – Контур мёртв на пятьдесят шагов в обе стороны. Нужно не чистить, а вырезать заново. Кельвин, эскиз.

Один из мужчин, коренастый, с седеющими висками, тут же развернул кусок пергамента и углём начал набрасывать что-то. Остальные тем временем сгрудились у ниш с потухшими энергокристаллами. Их разговоры были кратки, полны терминов, которых я не понимала: «фазовый резонанс», «земляная связь», «дренаж остаточного холода».

Я стояла в стороне, чувствуя себя лишней, ненужной куклой. Это была её оранжерея, её битва. А он просто вошёл и взял командование на себя. Гнев, знакомый и горячий, начал подниматься у меня внутри.

– Вы… Вы сказали «пришлю людей». Я думала, это будут садовники или маги-тепловики, – прозвучал мой голос, резче, чем я планировала.

Гидеон обернулся. В его тёмных глазах мелькнуло что-то вроде удивления, а может, раздражения.

– Садовники довели это место до ручки, а тепловики из городской гильдии возятся с каминами, – отрезал он. – Это инженеры-оборонщики из Нерейд. Лучшие в своём деле. Они укрепляют стены и налаживают щиты. Принцип тот же – создать стабильный, защищённый контур.

Он сделал паузу, изучая моё лицо. – Твоя работа – оживлять то, что внутри контура. Моя – обеспечить, чтобы внутри было что оживлять. Понятно?

Его логика была железной. И невероятно раздражающей. Потому что он был прав. Я кивнула, стиснув зубы.

– Тогда я пойду… оживлять, – пробормотала я и повернулась к своим грядкам.

Работа инженеров оказалась гипнотизирующим зрелищем. Они не суетились. Каждое движение было выверено. Молотки и резцы в их руках пели тихую, ритмичную песню по камню. Они не просто восстанавливали старые руны – они вырезали новые, более сложные, переплетая их узором, который напоминал то ли корни, то ли сосуды живого существа. Гидеон не просто наблюдал. Он вникал. Задавал короткие вопросы, кивал, иногда пальцем указывал на какую-то линию на эскизе. Он стоял, широко расставив ноги, заложив большие руки за спину, и его мощная, сосредоточенная фигура казалась неотъемлемой частью этого процесса.

Я ушла в дальний конец оранжереи, к тем растениям, что откликнулись на мою магию утром. Мне нужно было почувствовать себя снова полезной. Я погрузила руки в холодную землю у корней азалии, стараясь не слышать мерный стук из-за спины.