Созвездие надежды

«Если не я, то кто?» – эта мысль, неожиданная и мощная, ударила в самое нутро. Его знание могло уснуть навсегда вместе с ним в этой квартире. Или… оно могло помочь кому-то другому увидеть нить в лабиринте. Возможно, даже той самой спасательнице, которая сейчас где-то тушит пожар и не подозревает, что существует алгоритм, способный найти иголку в стоге сена вселенского масштаба.

Он открыл новый текстовый документ. Курсор мигал на белом поле, пугающе пустом. Он вдохнул. И начал печатать, сначала медленно, с остановками, а потом всё быстрее, погружаясь в привычную, спасительную стихию формул и логических конструкций.

«Метод каскадной фильтрации слабых когерентных сигналов на фоне нестационарного космического шума. Основные принципы…»

Слова текли. Он писал не для гипотетического научного совета. Он писал для неё. Для той, что увидела в его хаосе систему. Он объяснял так, как хотел бы объяснить ей: просто, наглядно, без снобизма. Каждая фраза была кирпичиком в новом мосту из знания.

За окном окончательно стемнело. Он на секунду оторвался от текста. Теперь у него была не только цель – у него появился адресат. Пусть и отдалённый, пусть и не знающий об этом. Он писал. И в тишине комнаты, нарушаемой только стуком клавиш, рождался не просто научный текст. Рождался голос. Голос из-за двери, который наконец-то решил, что ему есть что сказать миру.

Глава 6. Цифровое спасение

Ноутбук Веры умер посреди обычного вечера, в самый неподходящий момент. Она как раз скрупулёзно ретушировала свою фотографию. Экран дрогнул, погас и больше не загорелся. Никаких предупреждений, никакого синего экрана смерти – только тихий щелчок и безжизненная чёрная гладь. Для Веры это была катастрофа. Этот ноутбук был её личным убежищем. На нём она смотрела фильмы, заваривая чай после тяжёлой смены, читала книги, прячась от мира под одеялом, и, самое главное, училась. Графический дизайн, ретушь фотографий – её тихое, личное хобби, способ ощущать себя не только спасателем, несущим на плечах груз чужих бед, но и творцом, создающим что-то красивое и цельное. Там жила вся её скромная цифровая жизнь. И всё это теперь лежало в молчащем пластиковом корпусе.

Она в отчаянии попыталась включить его снова, потом ещё раз – тщетно. Вера схватила сумку, сунув туда ноутбук, и выскочила в подъезд, не зная, куда идти. Сервис в этот час уже не работал. Спускаясь по лестнице, Вера увидела Павла Ивановича, выходящего из квартиры сына. Заметив её растерянное, почти паническое лицо, он остановился.

– Вера… Здравствуй. Что-то случилось?

Простой вопрос обрушил последние заслоны. Горло Веры сдавило.

– Компьютер… Ноутбук мой сгорел, – выдавила она, с трудом подбирая слова. – Только что. Совсем.

– Не беда, – мягко сказал он. – Отнесёшь в мастерскую, починят.

– Вы не понимаете, – голос её сорвался, в нём зазвучала неподдельная боль. – Это же не просто вещь. Там… там всё. Все обработанные фотографии, фильмы, книги… Вся моя… личная жизнь, можно сказать. Я там отдыхала. Теперь просто… пустота. И я даже не знаю, живы ли файлы на диске. Всё пропало.

Павел Иванович внимательно посмотрел на неё и сделал шаг навстречу.

– Вера, подожди, не хорони всё сразу. Данные, вполне возможно, и целы. Мой Саша в этом очень разбирается. Может, позовём его? Он хотя бы диагноз точный поставит. Скажет, можно ли что-то вытащить.

Вера резко подняла голову, глаза полные ужаса и стыда.

– Нет! Что вы! Я уже столько неудобств ему причинила из-за того потопа! Я его залила, я ворвалась в его пространство, а теперь ещё и со своей сломанной игрушкой? Он только начал разговаривать! Я всё испорчу, он подумает, что я навязчивая!

– А если не испортишь? – мягко, но настойчиво парировал отец. В его глазах зажёгся знакомый огонёк «сообщника». – Если он сможет помочь? Если он поймёт, что его знания – это не просто теория, а реальный инструмент? Что он может спасти не абстрактные данные, а твои… Твою память. Ты думаешь, для него это будет пустяком? Ощутить себя реставратором, в своём роде.

Он произнёс это слово – «реставратор» – с особой весомостью. Вера замерла, обдумывая. Безвыходность ситуации давила на виски. Без ноутбука её вечера превращались в долгое, тягучее ожидание следующей смены.

– Он откажет, – глухо сказала она. – И будет прав.

– А мы просто спросим. Через меня. Без давления. Если «нет» – значит «нет». Но попробовать-то можно? Ради твоих фотографий. Ради твоего спокойствия.

Он смотрел на неё с такой тёплой, отеческой надеждой, что ей стало стыдно за своё упрямство. Она кивнула, едва заметно.

Павел Иванович достал телефон. Вера отвернулась, будто боялась, что Александр почувствует её присутствие сквозь пластик и эфир.

– Саш, привет… Всё в порядке, – начал он спокойно-деловым тоном. – Слушай, тут к тебе вопрос от Веры. Беда с ноутбуком. Внезапно отключился и больше не включается. А там у неё личные архивы, фото. Можешь попробовать разобраться, в чём дело, если она детально опишет ситуацию?.. Ага. Понял. Держи, сейчас она сама расскажет.

Лицо Павла Ивановича осветила быстрая, победная улыбка. Он протянул трубку Вере.

– Алло? Александр? Это… Вера, – выдавила она.

На той стороне была тишина, но не пустая – в ней чувствовалось внимание.

– Вера, – наконец раздался его голос. Сухой, ровный, без эмоций. – Опишите. Что было перед отказом? Работали от сети или от батареи? Слышали ли щелчки, запах гари? Пробовали включить от зарядного устройства без батареи?

Вопросы были чёткими, техническими. Этот тон странным образом успокоил Веру.

– От сети, – начала она. – Никаких щелчков, никакого запаха. Просто погас. Батарею я вынула, пробовала снова от сети – никакой реакции.

– Понял. Скорее всего, вышел из строя контроллер питания на материнской плате или сам блок питания. Жёсткий диск может быть физически цел. Для диагностики и спасения данных может понадобиться другой компьютер. У вас есть?

– Нет… Только этот. И телефон.

На том конце провода наступила пауза, такая долгая, что Вера решила – всё, сейчас он вежливо откажется. Но вместо этого его голос, всё такой же ровный, прозвучал снова:

– Тогда есть вариант, – он сделал едва заметную паузу, будто взвешивая следующее предложение. – Если вы не против… можете принести ноутбук ко мне. Я посмотрю на месте.

Предложение повисло в воздухе, густое и невероятное. Он приглашал её. В своё святилище.

Вера, ошеломлённая, не сразу нашла слова. Она видела, как Павел Иванович замер, не дыша, уставившись на неё, его глаза стали круглыми от изумления и надежды.

– Я… Конечно. Да. Если это не слишком… – она запнулась.

– Десять минут. Я буду готов, – произнёс он и положил трубку.

Вера опустила телефон. Павел Иванович первым пришёл в себя. Его лицо сияло.

– Слышала? Сам позвал! Ну, подождём!

Десять минут спустя, сделав глубокий вдох, Вера постучала. Дверь открылась почти сразу.

– Заходите, – сказал голос из глубины прихожей.

Она вошла. Квартира встретила приглушённым светом и идеальным, почти стерильным порядком.

– Сюда, – позвал Александр следуя в комнату.

Она прошла по короткому коридору и оказалась в его кабинете.

– Положите ноутбук сюда, на свободный край стола, – сказал он, не оборачиваясь.

Вера осторожно выполнила просьбу, стараясь не задеть многочисленные провода. Александр, не оборачиваясь, достал из ящика набор отвёрток и перевернул устройство. Работал он молча, с холодной точностью хирурга. Начав с малого, он открутил крышку, затем тщательно изучил контакты. Осмотрел все детали.

– Контроллер питания, – констатировал Александр, будто разговаривая сам с собой. – Вот, – указал он на небольшую плату возле разъёма питания. – Потемнение. Следы перегрева. Скорее всего, сгорел предохранитель или сам контроллер.

Вера невольно шагнула ближе, но тут же остановилась, боясь помешать. Александр достал мультиметр, проверил сопротивление на ключевых точках. Показания прибора подтвердили его догадки.

– Вариант первый: замена контроллера питания. Вариант второй: обход повреждённого участка через внешний адаптер. Второй способ быстрее, но менее надёжен в долгосрочной перспективе, – он поднял взгляд на Веру. – Что предпочитаете?

– Давайте… временный вариант, – тихо ответила Вера. – Хотя бы чтобы достать файлы.

– Хорошо.

Александр поднялся, достал из шкафа паяльную станцию, новый разъём питания и прочие необходимые инструменты. Вера наблюдала издалека, как его пальцы ловко манипулируют миниатюрными деталями, как капля припоя точно ложится на контакт, как тонкая проволока соединяет нужные точки схемы.

Через сорок минут он подключил блок питания, нажал кнопку включения. На ноутбуке загорелся индикатор. Ещё через мгновение ожил экран.

– Всё, – сказал Александр, отодвигая ноутбук к ней. – Система загружается. Ваши данные на месте.

Вера потянулась к ноутбуку, открыла папку с фотографиями. Все её снимки, все обработанные изображения были там. Она открыла последний файл – тот, на котором она остановилась. Всё было цело.

Она подняла на него глаза. Он сидел, откинувшись в кресле, наблюдая за ней.

– Александр… – голос её сорвался. Она искала слова, но все они казались слишком мелкими. – Вы… вы волшебник. Это… я даже не знаю, как благодарить. Вы спасли всё. Абсолютно всё.

Он отвёл взгляд, словно смутившись от прямого восхищения.

– Ничего волшебного, – пробормотал он, глядя на монитор с завершившимися процессами. – Стандартная процедура.

– Для вас – стандартная, – возразила Вера, и в её голосе зазвучала та самая твёрдая, тёплая интонация, с которой она разговаривала с пострадавшими, нуждавшимися в уверенности. – Для меня – чудо. Вы не просто вернули железо. Вы вернули мне… целый мир. Спасибо.

Он молчал, глядя на свои руки. Потом медленно кивнул.

– Пожалуйста. – Он поднял на неё взгляд, и теперь его глаза были более открытыми. – Ваши фотографии… вы обрабатываете их хорошо. Чувствуется… внимание к деталям.

Она улыбнулась, и улыбка эта была лёгкой, настоящей.

– Спасибо. И за помощь, и за… оценку.

Он снова кивнул, уже более уверенно. Пауза между ними была уже не неловкой, а насыщенной тихим, обоюдным пониманием.

– Можете проверить всё остальное, – сказал он, вставая, словно давая ей пространство. – Я… я заварю чай. Если хотите.

– С удовольствием, – ответила Вера.

Пока он выходил на кухню, она сидела в его кресле, в эпицентре его вселенной, и смотрела на оживший ноутбук. А Александр, стоя у чайника, прислушивался и ощущал в груди непривычное, тёплое спокойствие. Он был полезен. Его навыки решили реальную проблему. И человек, которому он помог, видел в нём не инвалида, не больного, а специалиста. Это знание было прочнее любой стены и слаще любого успеха в виртуальной симуляции. Он сделал глубокий вдох, ровный и спокойный, и принялся расставлять чашки.

Глава 7. Математика прощения

Звонок раздался в тот час ночи, когда сама реальность, казалось, истончалась, становясь проницаемой для сигналов из иных миров. Александр не спал. Он анализировал аномалию в данных телескопа «Аресибо» за 1977 год – тот самый «Wow!-сигнал», который десятилетия не давал покоя исследователям. На его мониторе спектрограмма сияла, как одинокий маяк в океане космического шума. И вдруг – вибрация, резкая и земная, разорвавшая тишину. На экране смартфона горело: «Вера».

Сердце ёкнуло, сделав неестественно громкий толчок. Тревога, мгновенная и знакомая, затопила пространство вокруг. Голосовой вызов. Прямое вторжение. Его палец завис в сантиметре от зелёной иконки. Он боялся. Боялся невыносимой близости чужого голоса в ухе.

Но перед мысленным взором встало другое: её тень на лавочке, растворённая в ночном мареве, и её же смех за дверью – хрипловатый, живой, принявший его педантичное замечание о Млечном Пути. Она была на другом конце этой связи не как угроза, а как тонущий, подающий сигнал из того самого тёмного океана, который он изучал на экране. Он сделал глубокий вдох, представив, что нажимает не кнопку на телефоне, а включает приёмник для приёма уникального, слабого сигнала. И нажал.

– Алло? – его собственный голос прозвучал непривычно громко и сипло от неиспользования.Сначала в ответ была только акустическая пустота, наполненная лёгким шипением эфира. Потом – прерывистый, влажный вдох. Не плач, а звук человека, который пытается говорить, но его дыхание предательски сбивается.– Алло, Вера? Вы… меня слышите?– Мой психолог… – её голос сорвался, превратившись в сдавленный, беззвучный шёпот, будто она стыдилась самого факта этих слов. – Сегодня на сессии она предложила… представить, что я говорю ему. Погибшему. Свои соболезнования. Не как спасатель, который не справился. А просто как человек… человеку, который умер. Сказать, как мне жаль. Как бесконечно жаль, что так вышло. Что он ушёл так рано. И я… я попыталась. Закрыла глаза. И вместо слов… передо мной снова встало его лицо. Точное, живое. Каким я видела его, прежде чем всё рухнуло. И я поняла, что не могу. Не могу сказать "мне жаль", потому что за этими словами стоит моя вина. И тогда психолог спросила… она спросила, что бы я хотела услышать от него, если бы могла. И я… я сломалась.

Она замолчала, и Александр услышал, как она с силой, почти злостью, вытирает щёки. Его собственная тревога отступила, уступая место холодной, ясной концентрации.

– Я не могу… – она начала снова, и слова потекли теперь без остановки, как кровь из открытой раны. – Это был не просто вызов. Склад лакокрасочных материалов. Пятый час утра. Мы – второй расчёт на месте. Первый уже вломился внутрь через главный вход. Сообщили о возможном наличии людей в дальнем цеху, отрезанном огнём. Наш командир принял решение: зайти сверху, через чердачные перекрытия соседнего корпуса, создать плацдарм и попытаться пробить путь к пострадавшим, отрезав распространение пламени.

Она говорила отрывисто, профессиональными терминами, будто читала скупой отчёт, но за каждым словом стояла дрожь. Александр закрыл глаза, представляя. Не картинку – схему. Трёхмерную модель. Точки входа, векторы движения, зоны теплового воздействия.– Мы поднялись по аварийной лестнице смежного здания. Крыша. Люк. И… ад. Видимость – ноль. Дым масляный, едкий, даже в маске першило горло. Я шла первой. Пол под ногами гудел, как живой. И я… я увидела его – чёткий, яркий силуэт человека. Сидящий. В двадцати, максимум в двадцати пяти метрах по прямой, за грудой рухнувших металлоконструкций. Я крикнула координаты. Нам требовалось пять минут. Семь, если повезёт. Но… – её голос стал тонким, как стеклянная нить, готовая лопнуть. – Но я выбрала не ту опору. Для страховки и для рычага. Я оценила центральную балку как несущую, стабильную. Я была уверена. Я дала команду Мишке – моему напарнику – двигаться по ней. Он сделал два шага… и всё рухнуло. Не только балка. Часть перекрытия. Мы потеряли не только время… мы потеряли единственный путь. Когда мы всё же пробились, обойдя… его уже не было. Он не дышал. Его шансы равнялись нулю с того момента, как рухнула та балка. Из-за моего выбора.

Тишина в трубке стала физически ощутимой, тяжёлой. Александр сидел, прижав аппарат к уху так сильно, что начало болеть. Он не видел слёз, но чувствовал их солёный привкус в своём собственном горле. Он слышал не историю, а уравнение со смертельным исходом. Переменные: прочность материала (неизвестная), скорость роста температуры, коэффициент стрессовой погрешности оператора, время реакции. Одна переменная, принятая за константу, оказалась роковой.

Александр открыл глаза и уставился в тёмный экран напротив. Его собственные страхи – перед дверью, перед открытым пространством, перед чужими взглядами – внезапно показались ему мелкими, почти постыдными детскими капризами. Она несла в себе не абстрактный ужас, а холодный, неопровержимый факт чьей-то смерти. И в этот момент, сквозь густой туман сочувствия и растерянности, в его сознании, как луч лазера, прорезалась идея. Чистая, ясная, бесстрастная. Он не мог дать ей прощение. Он не был священником или судьёй. Но он мог дать ей истину. Не эмоциональную, а фактическую. Математическую.

– Вера, – сказал он, и его голос приобрёл ту самую, отстранённую и чёткую тональность, с которой он вёл научные дискуссии с коллегами по переписке. – Слушайте меня. Вам сейчас нужно дышать. Ровно. Вдох на четыре счёта. Задержка. Выдох. Сделайте это со мной. – Он сам проделал цикл, и она, после секундного сопротивления, послушно повторила. – Хорошо. Теперь. Вы описали не преступление. Вы описали сложную систему в состоянии коллапса. У вас есть входные данные. Давайте проанализируем их не как трагедию, а как инженерную задачу.

– Задачу? – в её голосе прозвучало пустое недоумение, будто он предложил измерить скорбь в ньютонах.

– Да. Задачу на вероятность. Нам нужно вычислить, была ли у вас в тот момент, с теми инструментами и в тех условиях, возможность принять иное, безошибочное решение. Вы не обладали рентгеновским зрением. Вы обладали задымлённостью, временным лимитом и балкой с неизвестным внутренним дефектом. Это переменные. Давайте смоделируем.

Он услышал, как она снова, уже осознанно, делает глубокий вдох. Звук паники в нём почти исчез, уступив место усталому вниманию.– Хорошо, – выдохнула она. – Что вам нужно?– Всё, что можно измерить. Примерная температура? Тип конструкции здания – я ищу в базе. Расстояние точно? Время от момента обнаружения до команды Мишке? Сколько секунд прошло до обрушения?

И она заговорила снова. Уже не как сломленный свидетель, а как специалист, дающий показания. Сухие, выверенные факты. Цифры. «Температура в зоне +120… +150». «Расстояние 22-25 метров, погрешность 10% из-за искажения дыма». «Время принятия решения – не более 15 секунд». «Балка – двутавр номер 20, советского производства, вероятный год установки – 1978».

Александр лихорадочно вбивал данные в специальную программу для структурного анализа, которую использовал для расчётов нагрузок в различных моделях. Он подключил базы данных по металлургии, справочники по износу строительных материалов в агрессивных средах, уравнения теплопередачи. Его мир сузился до экрана, до формул, до этой одной, страшной балки, которая держала на себе не перекрытие, а целую человеческую судьбу.

Прошёл час. В квартире было тихо, только клавиатура отстукивала тихий, быстрый стук.– Вера, слушайте, – его голос звучал устало, но с непоколебимой уверенностью физика, увидевшего решение. – Я построил модель. Ввёл все ваши параметры. А затем добавил сто тысяч случайных переменных – возможные скрытые коррозии, колебания температуры, разницу в одну секунду вашей реакции, микротрещину, невидимую глазу. Я запустил симуляцию на сто тысяч итераций. Это называется метод Монте-Карло. Он не ищет один ответ. Он показывает спектр вероятностей.

– И что? – её шёпот был едва слышен.– В девяносто восьми тысячах семистах тридцати четырёх случаях из ста тысяч… балка рухнула бы. При любом вашем решении в тот момент. При любой выбранной точке опоры. Ваш «выбор» был не между спасением и гибелью. Он был между одним путём катастрофы и другим, практически идентичным. Вы имели дело с предрешённым событием. Склад был физической системой, перешедшей точку невозврата. Ваше появление было попыткой внести новый параметр в уравнение, которое уже решилось. И этот параметр – вы, ваша команда – был слишком мал, чтобы изменить результат.

Он сделал паузу, дав цифрам осесть. А потом его голос, обычно такой ровный и бесстрастный, дрогнул, найдя новую, неожиданную для него самого интонацию – тихую, но бесконечно тёплую.

– Но это… это не отменяет того, что его больше нет. Это не стирает боли его родителей, его друзей, его самого – того, что он почувствовал в последние секунды. И вашу боль – от того, что вы видели его живым и не смогли удержать. Цифры не воскрешают мёртвых. Они лишь… проводят чёткую границу. По одну сторону – законы физики, случайность, слепая игра вероятностей. По другую – всё человеческое: ваше отчаяние, его страх, горе его семьи. И ваше… ваше соучастие в этом горе. Потому что вы были там. Вы видели. И вы, в отличие от бездушной балки, помните его лицо. Возможно, в этом и есть главное – не в том, что вы не смогли изменить уравнения, а в том, что вы стали его свидетелем. Последним, кто увидел его борьбу. И теперь несёте это знание. Не как вину. А как… как тяжёлую, святую память. Вы не отняли у него жизнь, Вера. Вы… вы пытались стать между ним и смертью. И даже если смерть победила по законам статистики – сам этот порыв, эта попытка… они много значат. Хотя бы для вас. И, я верю, могли бы что-то значить для него, знай он об этом.

Он отправил ей на телефон скриншот. На графике гистограммы чёрным, подавляющим пиком вздымался столбец «Обрушение». Рядом – жалкий, почти невидимый островок «Успех». Зрелище было безжалостным. И от этого – невероятно убедительным.

В трубке воцарилась тишина. Но уже не та, что была раньше. Она была плотной, насыщенной, полной немого переосмысления всей вселенной.– Де… девяносто восемь… целых восемь десятых процента? – она произнесла цифры, как заклинание.– Да. Это не оправдание. Это статистическая неизбежность. Вы не совершили ошибку, Вера. Вы попали в эпицентр события, вероятность положительного исхода которого стремилась к статистическому нулю. Парень погиб не из-за вас. Он погиб из-за совокупности физических факторов, которые сложились в смертельную комбинацию за долго до вашего прибытия. Вы были не причиной, а наблюдателем, отчаянно пытавшимся вмешаться в необратимый процесс. Это не вина. Это… трагическая физика.

Александр замолчал, и в тишине, наполненной лишь её прерывистым дыханием, его голос прозвучал тише, но твёрже, обращаясь уже не к ней, а к тому, кого не было в живых.

– И ему, наверное, было невероятно страшно. И одиноко. И жаль, что всё так вышло. И мне… мне тоже бесконечно жаль. За него. За всё.

Эти простые слова, сказанные от своего имени, прозвучали как последний, решающий аргумент в системе его доказательств. Он сочувствовал не её чувству вины, а его судьбе. И в этом сочувствии не было места для её ответственности – только для общей человеческой скорби о чужой, нелепой и чудовищно несправедливой смерти.

И тогда он услышал это. Новый звук. Не рыдания, а тихие, глубокие всхлипы. Они звучали не как надрыв, а как освобождение – сброс чудовищного напряжения. Как если бы она шесть месяцев несла на спине гранитную глыбу, и кто-то наконец назвал ей точный, научно обоснованный вес этой глыбы, и она поняла, что её собственные силы никогда и не могли его выдержать, и потому можно, наконец, позволить себе устать.– Спасибо, – прошептала она сквозь эти странные, очищающие слёзы. – О, Боже… Спасибо тебе.

Они проговорили ещё почти час. Уже не о пожаре. Он рассказывал ей о созвездии Лебедя, рассказывал, что свет от него идёт до Земли 1600 лет.– Мы видим его прошлое, – сказал Александр. – Может, и боль – это такой же свет. От яркой, страшной вспышки в прошлом. Он долго идёт. Но когда доходит, его уже можно увидеть не как ожог, а просто как свет. Далёкую точку в истории твоей вселенной.

Когда связь прервалась, за окном уже серело предрассветное небо. Александр откинулся в кресле, чувствуя невероятную усталость. На экране всё ещё сиял график с пиком на отметке 98,8%. Он только что использовал свой главный инструмент – холодный расчёт, бесстрастный анализ – не как щит от мира, а как скальпель. Чтобы аккуратно, по живому, вырезать из чужой души опухоль ложной вины. И обнаружил, что его наука, его формулы, его модели – это не просто способ укрыться от реальности, но и способ изменить её. Исцелить. Пусть даже одним процентом вероятности, одним лучом света от далёкой звезды.

А в квартире наверху Вера лежала, уставившись в потолок, по щекам её медленно текли уже почти беззвучные слёзы. Она снова и снова вызывала в памяти тот график. Чёрный, безжалостный, неопровержимый столбец. 98,8%. Это была не индульгенция. Это был приговор её чувству вины, вынесенный не совестью, а математикой. И этот приговор был твёрже, реальнее, весомее всех её ночных кошмаров. Он лёг в основание её мира первым, незыблемым камнем – камнем не прощения, которого она ещё не могла принять, а невиновности. Научно доказанной. И этого, впервые за полгода, было достаточно, чтобы сделать вдох полной грудью, не ощущая в нём едкого привкуса дыма и гибели.