Созвездие надежды

Но под слоем профессиональной вины и досады на себя, глубоко в подсознании, копошилось другое чувство – жгучее, неотвязное, почти непрофессиональное любопытство. Её мозг, настроенный на анализ ситуаций, уже не думал о том, что с его потолком, хотел разобраться, что с человеком за дверью. Такой реакции на простой вопрос о протечке не бывает. Это была не просто боязнь людей или нелюдимость. За этой дверью была не просто квартира. За этой дверью была целая вселенная боли, запертая на все замки, отгороженная от мира. И она, сама того не желая, стала тем метеоритом, что врезался в её хрупкую, выстроенную атмосферу, вызвав катастрофу.

Она посмотрела на запотевшее, грязное окно в подъезде, за которым медленно, лениво оседал на землю екатеринбургский мокрый снег, превращая серый асфальт в хлюпающую кашу. Еще одна неудача. Еще одна маленькая смерть. Ещё одна рана, нанесённая и полученная. Вера глухо вздохнула, оттолкнулась от стены и пошла к себе, оставляя за спиной запертую дверь и тихий, полный отчаяния стук чужого, израненного сердца. Но то самое зерно любопытства, тревожное и настойчивое, было посеяно. И оно, против её воли, шевельнулось где-то глубоко внутри, рядом с её собственной, ещё не зажившей и ноющей раной.

Глава 2. Вторжение

Тишина, наступившая после ухода соседки, была иной. Она не была прежней, насыщенной смыслом и порядком. Она была выжженной, мёртвой, как поле после битвы. Александр не спал всю ночь. Он пытался работать. На мониторах по-прежнему мигали графики, но мозг отказывался воспринимать информацию. Он был целиком и полностью сосредоточен на звуке за дверью. На памяти о том голосе. «Меня Вера зовут». Чёткий, спокойный, без истеричных нот. Голос человека, который привык, что его слушаются. Голос из того мира, от которого он отгородился.

Он знал, что отец не оставит его в беде. Павел Иванович действовал методично и настойчиво, как и во всем. Утром, около десяти, раздался звонок на стационарный телефон. Александр, дремавший в кресле, вздрогнул и схватил трубку.

– Сынок, это я. – Голос отца звучал устало, но твердо. – Сейчас к тебе зайдёт соседка сверху, Вера. Та самая, из МЧС. Она… – Пауза. Александр почувствовал, как по телу разливается ледяной ужас. – Она затопила тебя. Случайно. У неё вчера прорвало трубу на кухне..

– Что? – выдохнул Александр, не понимая.

– Она очень винит себя. Узнала от других соседей, что ты… что не выходишь. Она придёт с мастером, чтобы оценить ущерб и сразу начать ремонт. Я буду с ними.

– Никого! – выдохнул Александр, вцепившись в трубку. – Я говорил! Никого!

– Александр, слушай меня. – Голос отца стал жёстче, в нем зазвучали стальные нотки, которые Александр помнил с детства. – Это ЕЁ вина. ЕЁ ответственность. И она её признает. Она хочет все исправить за свой счёт, быстро и качественно. Я договорился. Они зайдут, осмотрят и уйдут. Ты можешь не выходить к ним. Закройся в спальне.

Мысль о том, что его кабинет, его святая святых, будет осквернена присутствием тех, кто это самое осквернение и устроил, заставила его содрогнуться.

– Они… они долго? – спросил он, и ему было стыдно за этот жалкий, слабый голос.

– Нет. Они осмотрят, составят смету. Ремонт будем согласовывать с тобой дистанционно. Потерпи, сынок. Я сам их встречу и все проконтролирую. Я уже в подъезде.

Александр молча положил трубку. Его мир рушился, и виновница разрушения сейчас придёт констатировать масштабы бедствия.

Он поднялся с кресла, чувствуя, как подкашиваются ноги. Действовать нужно было по протоколу. Его собственному, выверенному протоколу на случай внештатной ситуации. Он прошёл в спальню, достав из шкафа коробку с берушами и тёмными очками. Беруши глушили звук, очки – сводили визуальный контакт к минимуму. Затем он вернулся в кабинет и начал подготовку.

Он не мог позволить им нарушить порядок. Он не мог позволить им трогать его вещи. Быстрыми, отработанными движениями он отключил один монитор, оставив только данные на основном экране. Клавиатуру и мышь он протёр спиртовой салфеткой и убрал в ящик стола. Книги на столе, и так стоявшие ровно, он поправил, выровняв по линейке. Его руки дрожали, но движения были точными. Это был ритуал. Ритуал защиты.

Затем он сел за стол. На экране замерла сложная система удаленного доступа к серверам Уральского филиала Академии наук. Он не собирался работать. Это был щит. Вид его рабочего стола, его цифровой крепости, должен был дать ему хоть какую-то опору.

Ровно через семь минут раздался звонок в дверь. Не в его, а в соседнюю, отцовскую. Потом он услышал, как открывается дверь Павла Ивановича, приглушённые голоса. Потом – скрип ключа в замочной скважине ЕГО двери. Отец имел дубликат. Сейчас он впустит их.

Александр судорожно вставил беруши в уши. Мир погрузился в приглушённое гудение.

– Заходите, – произнёс он, голос его был безжизненным и плоским.

Дверь открылась. В квартиру ворвалась волна чужого воздуха – пахло влажной осенней одеждой, металлом и чем-то ещё, чужим и резким, может быть, одеколоном мастера.

Александр не оборачивался. Он сидел, уставившись в монитор, чувствуя, как каждый мускул его тела напряжён до предела. Он слышал сквозь беруши приглушённые голоса.

– …да, осторожнее, пожалуйста, тут у сына оборудование, – это был голос отца, старающийся быть спокойным.

– Так, а где тут у вас самый большой ущерб? – Громкий, грубоватый мужской голос. Мастер Михаил.

И другой голос. Тише. Женский. Словно нарочно приглушённый.

– Павел Иванович, я… я ещё раз приношу свои извинения. Я не знаю, что случилось, просто …

Вера. Она здесь. В его пространстве. Та самая, чья халатность (а он был уверен, что это халатность, ведь все люди халатны) привела к этому кошмару. Агорафобия – это ведь не только страх открытых пространств. Это страх любого пространства, которое ты не контролируешь полностью. А сейчас он его не контролировал. Совсем. И виновница всего стояла в нескольких метрах от него.

Он сжал руки в кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Нужно было держать себя в руках. Нужно было контролировать хоть что-то.

– Папа, – его голос прозвучал хрипло, он не был уверен, слышно ли его сквозь беруши. – Скажи им. Пол в кабинете. Не наступать на стыки плит. Там проложен кабель.

Отец, стоявший в дверях кабинета, кивнул и перевёл его просьбу.

– Михаил, Вера, осторожнее на стыках плит, тут кабель.

– Ага, понял, – буркнул мастер и прошел дальше, вглубь квартиры.

Александр слышал его тяжёлые шаги, скрип половиц в коридоре. Каждый звук был ударом молотка по его нервной системе. Он закрыл глаза, пытаясь отгородиться. Не получалось.

– Александр? – снова голос отца. – Им нужно посмотреть потолок здесь. Можно? И стены.

Он кивнул, не оборачиваясь. Он не мог видеть их. Видеть – значило сойти с ума.

Шаги вошли в кабинет. Он почувствовал их присутствие спиной, как животное чувствует приближение хищника. Воздух снова изменился, смешавшись с новыми запахами. Пахло мокрой одеждой и чем-то… цветочным? Духи? Мыло? Он не знал. Это был её запах. Запах разрушительницы его покоя.

– Так… – проговорил мастер, свистя сквозь зубы. – Ну, соседка, вы даете. Это ж сколько у вас литься-то должно было, чтобы так тут все промочить. Видите, по стене идёт, углы отходят. Потолок просел в этом месте. Серьёзный ремонт нужен.

– Я понимаю, – тихо отозвалась Вера. – Я все исправлю. Что угодно.

– Папа, – снова заговорил Александр, его голос дрогнул. Он чувствовал, как потеют ладони. – Скажи… скажи ему. Чтобы не трогал книги. И провода. И… чтобы после себя все вытер.

– Он все вытрет, сынок, не волнуйся. Он только замеры сделает.

Александр услышал, как мастер что-то бормочет себе под нос, недовольный. Потом щелчок рулетки, шаги. Мастер ходил по комнате, измеряя масштабы разрушения, которые он, Александр, вынужден был терпеть.

Он рискнул снова бросить взгляд на Веру. Она стояла, прислонившись к косяку двери, и смотрела не на мастера, не на потолок, а на него. На его кабинет. Её взгляд скользнул по стеллажам с книгами, по серверным стойкам, мерцающим синими огоньками, по телескопу в углу, по трём мониторам на столе. Он видел, как её глаза слегка расширились, в них читалось не осуждение, не жалость, а чистое, неподдельное изумление, смешанное с все нарастающим чувством вины.

Это был сложный, многоуровневый порядок, подчинённый своей собственной, строгой логике. Стеллажи были забиты книгами не только по астрофизике и математике, но и по квантовой механике, философии, лингвистике. На стенах висели не только чертежи и формулы, но и звёздные карты, нанесённые вручную на огромные листы ватмана. Возле телескопа стоял небольшой штатив с фотокамерой, направленной в окно – не в небо, а во двор. Рядом лежал блокнот с колонками цифр и пометками: «Кот серый, 07:15», «Девушка с красным зонтом, 18:40», «Грузовик с продуктами, 09:00». Это была его карта внешнего мира. Его способ оставаться в контакте, не покидая убежища.

И среди всего этого – идеальный порядок на самом столе. Карандаши лежали параллельно, под одинаковым углом. Чашка с ручками стояла ровно по центру. Мониторы были выровнены с ювелирной точностью. Стерильный, выверенный порядок его рабочего места.

Вера, казалось, видела и понимала это. Её взгляд был внимательным, анализирующим, как у врача, осматривающего редкого пациента. Она видела не просто затворника, а человека, создавшего целую экосистему для своего выживания. И она, со своим потопом, ворвалась в эту экосистему как варвар.

– Александр… – тихо произнесла она, сделав шаг вперед. Он напрягся, но не отдёрнул взгляд. – Я… я не знаю, что сказать. Простите. Я принесла вам этот кошмар. И я сделаю все, чтобы его исправить. Честное слово.

Он не ответил. Просто смотрел на неё. Он видел искренность в её глазах. И усталость. Ту самую усталость, которую он видел в зеркале.

Мастер между тем закончил с замерами.

– Ну, вроде все, – произнёс он, спускаясь со стремянки. – Я все посчитаю, смету Павлу Ивановичу передам. Ремонт начнём, как только материалы закупим.

– Спасибо, Михаил, – сказал отец. – Александр, все, они уходят.

Александр кивнул, не оборачиваясь. Он снова уставился в монитор, чувствуя, как напряжение понемногу отпускает. Самое страшное позади. Они уходят. Его мир будет снова принадлежать ему.

Он слышал, как они прощаются с отцом. Шаги затихли в коридоре. Хлопок двери прозвучал как самый прекрасный аккорд в его жизни.

Тишина. Снова тишина. Но чтобы вернуть её, ему пришлось пережить вторжение. Позволить чужим людям, и в первую очередь виновнице, зайти в своё святилище. Пойти на контакт.

Он снял беруши. В ушах стоял звон. Не от падения капель. Физическое вторжение воды было локализовано. Но вторжение в его психику состоялось. И он знал, что образ этой женщины – Веры, спасателя, разрушительницы и просительницы, смотревшей на его мир с изумлением и виной, – теперь навсегда останется в его памяти. Как и осознание того, что его крепость, какой бы прочной она ни казалась, уязвима. И что иногда, чтобы защитить её, приходится вступать в переговоры с внешним миром. Даже с тем, кто этот мир принёс на своих подошвах и в своей нечаянной вине.

Отец заглянул в кабинет.

– Все нормально, сынок? – спросил он тихо.

Александр кивнул, все ещё не в силах говорить. Он был истощён, как после марафона.

– Она… Вера… просила передать ещё раз извинения, – добавил отец.

Александр сидел, не двигаясь, прислушиваясь к отзвукам вторжения, затаившимся в скрипевшей где-то половице, в молекулах чужого запаха, медленно оседавших в его воздухе. Это была тишина после бури.

Он поднял взгляд и увидел своё отражение в тёмном экране монитора – бледное, искажённое маской усталости и перенесённого унижения. Но в глубине широких зрачков, за стеклом очков, теплилась крошечная, едва различимая точка. Точка нового понимания. Сегодня он не просто выдержал осаду. Это была не победа над самими собой.

И за этим открытием, как тень, стоял её образ – виноватые, умные глаза, в которых читалось не просто сожаление, а попытка понять законы его вселенной. Она принесла ему потоп, но вместе с водой в его запертый мир просочился и луч чужого, живого внимания. И этот луч, против всякой логики, не обжёг, а смутно согрел озябшую за годы одиночества душу.

Глава 3. Тень прошлого

Утро выдалось на удивление спокойным, почти сонным. Вера сидела за компьютером, составляя отчет о вчерашнем потопе для страховой компании. Каждое напечатанное слово отзывалось в ней тупым уколом стыда. «Прорыв гибкой подводки на кухне в квартире №… ущерб, нанесенный имуществу соседа снизу в квартире №…» Сосед. Не просто безликий сосед. Александр. Его бледное, как полотно, напряженное лицо, его спина, окаменевшая перед монитором в защитной позе, весь этот хрупкий, выстроенный с невероятным трудом и упорством мир, в который она вломилась. Она, пожарный, человек, призванный стоять на страхе порядка и безопасности, сама стала источником разрушения. Ирония судьбы оставляла во рту стойкое послевкусие собственной никчемности.

– Волкова, на вызов! – резкий, металлический голос дежурного пробил тишину оперативной зоны, заставив Веру вздрогнуть и разом отбросить мучительные размышления.

Рефлексы, выработанные годами, сработали быстрее мысли. Через сорок пять секунд она уже занимала свое место в кабине пожарного расчета «А», который с воем сирены вырывался из ворот части и мчался по мокрому от осеннего дождя асфальту. Рядом с ней, на месте второго номера, ерзал молодой Мишка Колесников, недавно пополнивший их команду. Его пальцы нервно барабанили по колену, выбивая несложную дробь.

– Расслабься, – бросила ему Вера, не отрывая взгляда от мелькающих за окном серых, почти однотипных спальных районов. – По данным – запах гари в подъезде жилого дома. Ничего критичного. Скорее всего, какая-то бабушка кашу сожгла.

Она сама произносила эти успокаивающие слова, чтобы заглушить не его нервозность, а свой собственный, поднимающийся из глубины души трепет. Бытовые вызовы выматывали по-другому, подтачивали изнутри, копались в закоулках памяти, безжалостно напоминая, что любая большая катастрофа всегда начинается с малой, бытовой оплошности.

На месте, в панельной девятиэтажке 70-х годов постройки, их уже поджидала взволнованная женщина в махровом халате и тапочках на босу ногу.

– Ой, родные, наконец-то! – затараторила она, хватая Веру за рукав форменной куртки. – Воняет паленым, аж в горле першит! У меня же астма, я задохнуться могу!

Вера мягко, но твердо освободила рукав. Ее лицо выражало спокойную сосредоточенность.

– Успокойтесь, все будет в порядке. Вы все правильно сделали, что вызвали.

– Проверяем общие зоны: подвал, мусоропровод. Вера и Михаил в подвал, остальные в подъезд, обход по квартирам, – прозвучал голос командира.

Она действовала на автомате, ее тело помнило каждый шаг. Щелчок – и в руке загорелся дисплей газоанализатора. Она вошла в подвал. Воздух был пропитан едким, неприятным запахом тлеющей ткани, ваты. Не открытого огня, а именно тления. Глухого, медленного, коварного.

– Горит где-то, наверное, проводка, – с испугом констатировала женщина, следуя за ней по пятам.

– Нет, – так же уверенно, опираясь на показания прибора, парировала Вера. – Концентрация угарного газа есть, но характерная для тления. Это не электропроводка. Оставайтесь здесь.

Ее движения были выверенными и экономичными, голос – ровным, спокойным, властным. Она была здесь профессионалом, экспертом, и это знание, эта роль были единственной твердой почвой под ногами в зыбком мире ее собственных страхов.

В сыром, темном подвале, освещенном лишь фонарями, запах стоял густой и удушливый. Луч фонаря выхватил из тьмы сломанные стулья, какие-то тряпки, сваленные у стен. И в этой груде, у самого основания бетонной шахты мусоропровода, дымился, не разгораясь, старый, пропитанный бог знает чем ватный матрас.

– Нашел, – крикнул Мишка, и в его голосе слышалось облегчение от найденной, понятной причины.

Они быстро, без лишней суеты, залили матрас водой из ранцевого огнетушителя, вытащили его на улицу и раскидали на части, окончательно ликвидировав очаг тления.

Инцидент был исчерпан. Кризис миновал. Женщина с астмой благодарила их, чуть не плача. Молодой Мишка смотрел на нее с нескрываемым обожанием, как смотрят на гуру, впервые увидев мастерство в деле. По всем законам жанра, она должна была чувствовать легкое удовлетворение, приятную усталость после хорошо выполненной, хоть и не сложной работы. Но вместо этого внутри, в самой глубине, все сильнее сжималось в холодный, тугой и невероятно тяжелый комок. Предчувствие.

Они вернулись в часть. Расчет поставили на боевое дежурство. Вера, сняв тяжелую каску, пошла в санузел, чтобы умыться и смыть с лица городскую пыль, смешанную с запахом гари. Она подставила ладони под струю холодной воды, и тут ее нос, тренированный годами, снова уловил его. Тот самый запах. Не просто тлеющего матраса, а именно тот, который въелся в подкорку памяти навсегда. Сладковатый, тяжелый, удушающий, с едкой примесью горелой синтетики, древесины и… чего-то еще, органического, о чем она не смела думать. Он шел от ее собственной куртки, от рукавов, от волос.

И вдруг, сердце, только что бившееся ровно и спокойно, словно сорвалось с цепи. Оно рванулось с места, заколотившись в грудной клетке с такой силой и яростью, что она невольно, судорожно схватилась за холодный край фарфоровой раковины. В ушах поднялся оглушительный, высокочастотный звон, заглушающий все остальные звуки. Воздух в небольшом помещении стал густым, вязким, как кисель, его катастрофически не хватало. Перед глазами поплыли темные и светлые пятна, сливающиеся в причудливые, пугающие узоры.

«Не сейчас. Только не сейчас. Держись. Ты в части. Все кончилось».

Но ее собственное тело ее не слушалось. Память тела, запечатленная на клеточном уровне, была сильнее голоса разума. Перед глазами, сквозь пелену слепящих пятен, поплыли картинки, которые она держала за семью замками в самом дальнем и темном чулане сознания. Языки огня, лижущие дверной косяк, обугленная краска, вздувающаяся пузырями. Ее собственный, сорванный на хрип крик: «Есть кто живой?! Отзовитесь!» Оглушительный, страшный грохот обрушающейся где-то внутри балки. И тот парень, подросток. Его лицо, испуганное, закопченное, с безумными от ужаса глазами, в проеме окна на третьем этаже. Его протянутая, беспомощная рука в клубах едкого дыма. Она почти дотянулась… Еще сантиметр… Почти…

– Вера? Ты как? Ты в порядке?

Голос Мишки доносился словно сквозь толстый слой ваты. Она с трудом сфокусировала взгляд. Он стоял в дверях и смотрел на нее с нескрываемым недоумением и зарождающейся тревогой. Она понимала, как должна выглядеть со стороны: стоит, сцепив белыми от напряжения пальцами край раковины, дышит коротко, прерывисто и громко, как рыба, выброшенная на берег, вся сотрясаясь от внутренней дрожи.

– Ни… ничего, – выдавила она, отшатнувшись от раковины, будто ее ударило током. Голос был чужим, сиплым. – Просто… голова закружилась.

Она попыталась сделать шаг к выходу, но ноги вдруг стали ватными, непослушными. Ей пришлось прислониться к холодной кафельной стене, чувствуя, как по спине, под форменной одеждой, струится ледяной, липкий пот. Сердце колотилось где-то в основании горла, готовое выпрыгнуть наружу. Казалось, еще немного – и она потеряет сознание.

– Тебе плохо? – в голосе Мишки зазвучала уже откровенная паника. – Может, врача вызвать? Или Игорю Станиславовичу сказать?

– Нет! – ее ответ прозвучал слишком резко, почти грубо, отчаянно. – Не надо. Никого. Все пройдет. Отойду.

Она зажмурилась, пытаясь поймать ритм дыхания, вытеснить жуткие образы. «Вдох. Выдох. Ты в части. Все в порядке. Огонь потушен шесть месяцев назад. Все в порядке». Но старая, заученная мантра не работала, разбиваясь о неистовый крик ее нервной системы. Ее тело кричало, что все не в порядке. Что она все еще там, в том аду, из которого не выбралась до сих пор, и, возможно, не выберется никогда.

Приступ начал отступать так же внезапно, как и накатил. Адреналиновая волна схлынула, оставив после себя невероятную, свинцовую усталость, дрожь в подкашивающихся коленях и одно-единственное, жгучее, всепоглощающее чувство – стыд. Она медленно открыла глаза. В дверях, позади Мишки, стояли еще двое коллег из соседнего расчета. Они не произносили ни слова, но их взгляды, полные недоумения, настороженности и какой-то неловкости, были красноречивее любых слов. В их мире, мире сильных, жестких и надежных людей, не было места такой слабости. Ты либо справляешься с нагрузкой, с памятью, со страхом, либо уходишь. А она только что наглядно, при свидетелях, продемонстрировала, что больше не справляется.

– Ладно, разбежались, работы нет? – раздался спокойный, ровный, но не терпящий возражений голос начальника караула, майора Игоря Станиславовича. Он появился в конце коридора, и его одного взгляда хватило, чтобы все, кроме Веры, поспешно ретировались. – Волкова, ко мне в кабинет. Сейчас же.

Она поплелась за ним по длинному коридору, чувствуя себя не пожарным с десятилетним стажем, а провинившейся школьницей, пойманной на откровенной шалости. Ее ноги были ватными, каждый шаг давался с трудом. Кабинет начальника пахло, как всегда, старым деревом письменного стола, крепким кофе и незримым, но ощутимым запахом власти и ответственности.

– Садись, – он указал на стул перед столом, а сам прошел за него, занимая свою командирскую позицию.

Она послушно опустилась на стул, сгорбившись, не в силах поднять на него глаза. Она смотрела на свои руки, лежащие на коленях, и видела, как они мелко-мелко дрожат.

– Это что сегодня было, Вера? – спросил Игорь Станиславович без каких-либо предисловий. Его взгляд был тяжелым и пристальным. – На ровном, можно сказать, спокойном месте. На вызове. Что с тобой, объясни.

– Голова закружилась, – пробормотала она в пол, ненавидя себя за эту жалкую, детскую ложь. – Давление, наверное. Погода.

– Не ври мне, – отрезал он, и в его голосе впервые зазвучала не просто строгость, а усталое разочарование. – Я тебя знаю, Волкова, почти пять лет. Ты была железной. Пока не стала… Это уже не первый случай, я за тобой наблюдаю. После того случая на Заводской… ты не та. Ты выдыхаешься.

Она молчала, сжимая и разжимая пальцы. Что она могла сказать? Признаться, что запах гари теперь вызывает у нее дичайшую панику? Что она по ночам просыпается от того, что не может дотянуться до чьей-то руки? Что она видит лица погибших в каждом темном окне горящего здания? Это был бы окончательный и бесповоротный приговор ее профессионализму.

– Я не могу рисковать, – продолжил начальник, и теперь в его голосе слышалась не злость, а тяжелая, выстраданная ответственность командира, отвечающего за жизни. – Ни тобой, ни ребятами в твоем расчете, ни людьми, которых мы с тобой обязаны спасать. Ты меня понимаешь?

Она молча кивнула, чувствуя, как по щекам у нее скатываются две предательские, горячие слезы. Она смахнула их тыльной стороной ладони с яростью, направленной на саму себя.

– С сегодняшнего дня – отстраняю от оперативной работы. До выяснения обстоятельств. Будешь на бумагах, на телефоне, на инструктажах новичков. Выезды – только в случае крайней необходимости и по моему личному разпоряжению.

От этих слов, произнесенных спокойным, казенным тоном, внутри у нее все оборвалось и провалилось куда-то в ледяную бездну. Оперативная работа, выезды, этот адреналин, эта жизнь на острие – все это было не просто работой. Это было ее жизнью, ее смыслом, ее единственной и настоящей идентичностью. Без этого она была никем. Просто Верой, которая боится темноты, громких звуков и запаха гари. Просто женщиной со сломанной психикой.

– И вот что, – он посмотрел на неё прямо. – Сходи к штатному психологу. Это стандартная процедура после сложных случаев для всех сотрудников. Сходи. Не как приказ. Как просьба. Как просьба старого друга, который не хочет тебя потерять. И для службы, и просто как человека.

– Хорошо, – прошептала она, почти не слышно. – Я… я подумаю.

Выйдя из кабинета, она не пошла в раздевалку, не пошла пить чай с коллегами. Она прошла в пустой, полутемный класс для занятий, где на стенах висели плакаты с правилами оказания первой помощи и схемами пожарных гидрантов. Она села на самый дальний, пыльный стул в последнем ряду и уставилась в огромное окно, за которым медленно, но верно сгущались осенние ранние сумерки. Чувство профнепригодности, горячее и удушающее, накрыло ее с головой, как волна. Она была спасателем, который не мог спасать. Солдатом, который пасует перед выстрелом.

Она сидела так, не двигаясь, не чувствуя течения времени. Потом ее взгляд, блуждающий по комнате, упал на смартфон, лежащий на коленях. На экране горело уведомление о новом сообщении. Она машинально провела по нему пальцем. Это был сосед Павел Иванович. «Вера, добрый день. Я отправил вам смету от мастера.»