С.П.А.С. 107

Гераклид растерянно возвел глаза на энарея, удивляясь такому смелому и разумному ответу девушки; он из кожи лез, чтобы понравиться Сенамотис: расправлял покатые плечи, без конца делал глубокие вдохи, втягивая свой плотный животик, перекатывался с пятки на носок. Боспорит в присутствии женщин стеснялся своего низкого роста.

– Никто не запретит тебе навещать родной город и отца. Такая преданность своей земле не может не вызывать восхищения, – обратился он к энарею, затем к царевне.

– Не только наши степи и горы удерживают меня, но и люди, – ответила она.

Гераклид дивился поведению и словам юной девы. – «Не занято ли ее юное сердце? Надо бы узнать, не стоит ли у меня на пути какой-нибудь юный скифский князек», – рассуждал он про себя.

– Ты привязана к своему отцу, это похвально, и говорит о твоем добром сердце, – произнес Гераклид с восхищением, и с вопросом в глазах он уставился на Ахемена.

Энарей сделал вид, что ничего не понял.

Мимоходом боспорит заглядывал в зеркало из отполированного металла, что висело в обрамлении раскидистых оленьих рогов, и поправлял прическу, только девушка поворачивалась к нему боком, а когда знатный боспорит отваживался на очередную речь, оказывалось, что она стоит к нему спиной. И Гераклид молчал, не решался; затем сделал загадочный знак энарею и отвел его в сторону. Он так умоляюще смотрел на энарея!

– Гераклид хочет сделать тебе подарок, – сказал Ахемен, протягивая царевне шелковый платок, покрывающий шкатулку.

Да, что там подарок! Чего бы только не сделал боспорит для зарождения настоящей страсти у юной скифянки!

– Я на все готов ради прекрасной Сенамотис! – гость учтиво поклонился царевне.

Она подняла тонкие руки, чтобы взять и взглянуть на дар (ах, это женское любопытство), но зазвенели браслеты, подаренные ей Ксерксом. Энарей вовремя оценил чувства девушки, от воспоминаний, вызванных золотой мелодией. И чтобы не отклонять искренний подарок боспорита, он одной рукой схватил за кисть родственницу, а другой – перехватил дорогую шкатулку. Проделав все это с завидной быстротой для своего грузного тела, Ахемен поклонился Гераклиду со словами благодарности и мелкими шажками проследовал к окну. Он оставил сокровище на подставке рядом со статуей Аргимпасе. Теперь подарок мог быть расценен как подношение богине, и не подлежал возврату, хотя это ни к чему и не обязывало Сенамотис.

Пользуясь правами гостя, Гераклид просил разрешения осмотреть кручи неприступного Неаполиса, и чтобы Ахемен вместе с царевной сопровождали его к скалам, с которых открывался незабываемый вид на окресности города.

– Я слышал, что с царской наскальной площадки открывается вся Таврика, – и, чтобы польстить скифам, добавил. – Возможно, оттуда я увижу и свой Пантикапей.

Нет, не узреть ему Боспорское царство со скифских скал, но идти рядом с юной красавицей, впитывать блеск прекрасных глаз, дышать с ней одним воздухом, иметь возможность обмолвиться тихим словом. Вот она реальность мечты Гераклида!

Да, влюбленные скалы имели власть не над одним человеческим сердцем!

Царевна и боспорит шли рядом, энарей со свитой следовали на достаточном расстоянии сзади, чтобы не мешать их разговору. Сердце Гераклида прочитало тревогу царевны, он желал успоить ее:

– Знаю, о чем ты думаешь. Твой брат жив! Он в безопасности, мои стражи охраняют его, а слуги заботятся о нем, чтобы Киран ни в чем не нуждался.

– Ах! Благодарю тебя, справедливый муж! – от его заявления Сенамотис вздрогнула и покраснела. – Мой брат смел и честен, и никогда его рука необдуманно не бралась за меч. Уверена, исключительные обстоятельства подтолкнули его к поспешному решению – нанести рану противнику. Прости Кирана! Как зовут твоего родственника? Я буду молиться скифским и греческим богам о его скорейшем выздоровлении. Боги помогут!

– Любая просьба прекрасной царевны не останется безответной в моей душе! Мы будем возносить молитвы вместе о здравии Левкона. Поверь мне! Ты будешь госпожой не только моего дома, ты – уже владычица моего сердца.

– Природа не запрещает тебе любить, Гераклид, но я уверенна в Боспорском царстве есть женщины прекраснее меня.

– Ты несправедлива к себе, замечательная Сенамотис! Обойди я хоть целый мир, не встречу женщину такого редкого сочетания ума и красоты, как у той, что почтила меня своим присутствием, – боспорит поклонился спутнице с таким изяществом, на которое только была способна его нескладная фигура.

Он любовался ею, и в это время ее Психея выпорхнула и унесла в горний мир его душу. Где-то там, высоко, шел совсем другой диалог между ними, одно естество кричало о трудном выборе, страхе перед жертвой, необходимой ради спасения брата, другое – сочувствовало и пыталось отступиться от этой жертвы.

Не осознавая, как могущественны были чары ее юного облика, больших влажных глаз, живых и лучистых; непосредственности движений, льющегося голоса, Сенамотис так никогда и не догадалась, как близка была она в тот ясный день от своего спасения. Слишком она погрузилась в трагизм предстоящей разлуки с Ксерксом! И ее душа оценивала расставание с любимым как предательство любви. Не смогла Сенамотис различить едва уловимые черты неумелых движений Гераклида, сраженного чистотой ее сердца:

– Сделай смелый шаг! Отрекись от нее! Но спаси ее брата, – требовала его душа. Чудеса! Единственный раз в жизни знатный боспорит так близко подошел к великой тайне любви, готовый принести себя в жертву Агапе. Да, прагматичный и приземленный Гераклид готов был произнести слова отречения от юной красавицы. Никогда Сенамотис не узнала великой правды мгновений у влюбленных скал!

– Не понимаю, такого не бывает, – отвечало ее сердце; неопытность, неумение читать чужие сердца скрыла от нее возможность спасти брата и остаться свободной.

Тем временем Ахемен незаметно отправил одного из царских слуг к Скилуру, донести, что, кажется, дело может сладиться.

– Она, кажется, не против, – шепнул слуге на ухо Ахемен.

Когда же настал час прощаться с гостем, энарей посмотрел на счастливого Гераклида, а затем заглянул в удрученные глаза Сенамотис, и мысленно раскаялся:

– Поторопился я, горе моим сединам! Не приняла она его! А царь и не подозревает о моей ошибке!

Подозрение царя

Природа каждого отдельного единства любит

скрываться, сопряжение неявное явного крепче.

Гераклит из Эфеса

Человек так устроен – он боится сильного и презирает слабого. Когда Великая Скифия была сильной и процветающей с развитым земледелием, производящим разнообразные виды сельскохозяйственной продукции, и не менее сильной металлургией, сарматы осторожно вели себя по отношению к скифам, могли даже прийти на помощь. Это было, когда сарматское войско состояло из племенного ополчения, и постоянной армии не было, в то время, как скифские цари через большие и малые дружины князей стремились формировать регулярное войско. Но все меняется – внутренние противоречия ослабили сколотов, а враждебно настроенные соседи окрепли и мешали развитию Скифского государства. Никогда еще положение вещей не было столь неясным между близкими когда-то племенами. Сарматы не могли взять полное первенство над скифами, скифам не удавалось подчинить себе сармат. Мировая катастрофа и дух соперничества не позволяли им объединиться. Стратегического перевеса и превосходства в вооружении не было ни у одной из сторон – существенную часть сарматского и скифского ополчений составляла тяжелая кавалерия. Она имела длинные четырехметровые копья и метровые железные мечи, луки и кинжалы. Катафрактарии, защищенные шлемами и кольчатыми панцирями, преследовали неприятеля на быстрых, послушных конях и каждый из них вел еще на поводу одну или две запасных лошади, чтобы, пересаживаться с одной на другую, давая им отдых, тем самым, сохранять силы коней. В конце второго века до нашей эры роль катафрактариев падала, они не могли эффективно противостоять понтийской фаланге. Скифы и сарматы отставали от понтийцев и римлян.

– Ну, долгожданные посланники, что нового вы принесли мне, – говорит Скилур, войдя в просторный зал, после ответа на приветственные поклоны послов.

Он кажется болезненным из-за своей синеватой бледности, все знают, что раны, полученные им в бою с сарматами, на плохую погоду ноют. – «Надеюсь, вы добрались благополучно! Я строго слежу за тем, чтобы по земле Скифии люди могли ездить так же спокойно, как, говорят, они ездили по Великой Скифии во времена славного Аттея».

Кроме него, Палака и послов в роскошном своей архитектурой помещении есть только стража. «Долгожданные» царь произносит с такой интонацией и таким выражением лица, что танаиты улавливают недовольство царя, им слышится – «негодяи». Черные подвижные глаза архонта Деметрия начинают излучать хитрые искры, длинный нос тревожно втягивает воздух.

– Неблагоприятные события задержали нас. Справедливый правитель, без сомнения, поймет, что не всегда кратчайший путь к дому является наилучшим, – говорит он, снимает пояс с кинжалом и передает его охранникам царя.

Сдают оружие и два других танаита – они освобождаются от мечей и кинжалов. Танаис не воюет сейчас с соседями, но на его землях неспокойно, за любым поворотом может поджидать опасность. Путешествовать лучше, имея с собой оружие.

В самых вежливых фразах посланники заверяют Скилура в готовности сотрудничать с ним, но он знает, как мало значат их слова и пока молчит, погруженный в раздумья. Царь думает о пропасти, которая увеличивается между бывшими кочевниками – скифами и сарматами. Степные племена с самого начала, попав в такие города, как Танаис, были вынуждены встраиваться в новую систему хозяйствования и социальных отношений на землях боспорского царства.

Правитель Скифии понимает, что неоднородность общины танаитов, в которой есть греки и сарматы, не позволяет надеяться на них, как на надежных союзников, а часть сарматских элит, к этому времени утратившая политическую самостоятельность, зависит от эллинов. Тем не менее, по реке Танаис в Скифию переправляются важные грузы – часть сырья, необходимого для изготовления оружия, а сарматские катафрактарии хорошо обучены, и с танаитами надо договариваться не только о торговле, но и военной помощи. Он сидит, подавшись вперед, как будто всматривается вдаль, его сосредоточенность и серьезность держит плотно закрытыми чувственные губы, кажущаяся жизнерадостность затушевана тонкой паутиной сети морщинок, которая тянется от нижних век к высоким углам бровей.

– Мы постараемся доказать, что великий государь доверяет нам не напрасно, – вкрадчиво произносит главный архонт Деметрий.

Царь не доверяет Деметрию, который осторожно нащупывает приемлемую для скифов почву предстоящих договоренностей. Государь держит в своих глубинах понимание, что само появление сарматской общины в Танаисе связано с политикой усиления военного потенциала эллинами. Он видит, архонты танаитов не слишком торопятся с заключением тайного договора со скифами, и вслух произносит:

– Занять одну из сторон все же лучше нейтралитета.

– Наши общины имеют неодинаковый взгляд на войну с херсонесцами, – нарушает молчание посланник Дитул, высокий с мощной грудью, бритым подбородком и длинными, закрученными вверх усами, выдающими в нем переселенца из Борисфена.

– Это не мешает вам принимать содействие от Скифии по охране речных судов. Помощь в защите ваших новых селений близ Танаиса требует от нас большого напряжения и отвлекает часть воинов, так необходимых на западной границе, – твердо произносит царь.

– Великий государь, мы здесь для того, чтобы объединить наши усилия, – продолжает архонт танаитов, который выступает от сармат, давно живущих за крепостными стенами города, но особо заинтересованных в укреплении торговых связей между ними и скифами. – Мы пытаемся найти взаимопонимание между всеми сторонами.

Правитель Скифии понимает, что настает время, когда надо действовать военными, но небоевыми средствами.

– Какая нам польза от ваших призрачных связей и бесконечных заверений, не подкрепленных действиями? – замечает царь, иронически усмехаясь в бороду.

– Наши действия подоспеют, мы готовим оружие.

– Долго же вы куете мечи, – говорит Скилур, а в его памяти возникает снаряжение степного воинства, состоящего из сарматских катафракт и увесистых копий, несколько громоздкого, и не подходящего для лихих налетов на хоры; но оно очень пригодилось бы в бою, когда удастся вытянуть греков в степь на поединок за стенами Херсонеса.

– Экспедиция на хору началась без нашего ведома…, – мягко отмечает Деметрий, он не успевает договорить, как слышит ответ Скилура: «Она началась также и без вашего участия и помощи!» – говорит он, понимая, что эллинезированная племенная верхушка танаитов давно уже блюдет интересы греков.

Для укрепления межгосударственных связей один из его племянников женился на дочери знатного танаита, но полного взаимопонимания между скифами и сарматами нет.

Слегка задетый напоминанием, заключенным в царских словах, Деметрий краснеет. Но вот, наконец, нужные слова найдены:

– То, что скифы остались без всякой поддержки со стороны сарматской общины, не только наша ошибка. Между танаитами и скифами утрачено доверие…

– Я возьмусь действовать на свой страх и риск. По возвращении домой выделю из своих отрядов добрую сотню воинов в поддержку скифам для осады Херсонеса, – неожиданно в разговор вмешивается третий гость Ксайфарнаг, выдвинутый для переговоров той частью кочевников, которая контролирует судоходные части реки Танаис. – Мало, конечно. Но, со временем будет больше!

– Да, мы согласны, – заявляет архонт танаитов, – но кто будет платить наемникам?

– Средства будут от новых торговых перевозок, – гордо отвечает молодой посол. – Да и добыча будет немалая в случае победы. Херсонес, как Керкинитида и Калос-Лимен, богатый город.

Такой ответ очень нравится царю.

– Я вижу, ты меня понимаешь, – царь пристально смотрит на молодого посланника и, обращается ко всем присутствующим:

– Так я могу рассчитывать на вашу помощь, если представиться возможность потеснить эллинов?

Танаиты выражают свое согласие. За время переговоров Скилур не раз вопросительно смотрит на Ксайфарнага, который отличается необыкновенной красотой и молодостью, отвечает ему прямым, смелым взглядом. Из всех троих он выделяется высокой атлетической фигурой с широкими плечами и узкой талией; волнистые золотисто-каштановые волосы спускаются ниже плеч, густые усы и короткая борода аккуратно подстрижены.

Царь задается вопросом: откуда у кочевника с берегов Танаиса такая величественная осанка, благородная походка и внешность? Что-то знакомое мерещится ему в красивом изгибе бровей и четко очерченных губах, повелительном мелодичном голосе с несколько резкой манерой говорить. Когда посланники после окончания переговоров направляются к выходу, Скилур в последний раз за сегодняшний вечер окидывает зорким взглядом полную достоинства фигуру юноши.

– Добудь мне его тамгу, – дает он приказание своему доверенному слуге Ариарту, указывая глазами на Ксайфарнага.

Зал пустеет, условившись о завтрашнем продолжении переговоров, танаиты уходят в город, где в одном из домов скифской знати им приготовлены сытная еда и несколько комнат для ночлега.

Ксайфарнага окружают особой заботой, он не подозревает, что за ним отныне неотступно следят цепкие глаза царского слуги. Ариарт прямиком следует в комнату молодого сармата с кувшином дорогого вина и скифского меда. Он начинает разговор издалека и наливает чашу крепкого медового напитка. Разгоряченный Ксайфарнаг снимает верхнюю одежду и свой пояс с медными бляхами, тот падает с тяжелым стуком. Маленький золотой предмет отскакивает под стол, на крышке которого лежит хмельная голова танаита.

– Что это, – удивляется Ариарт, вручая тамгу Скилуру.

Царь внутренне вздрагивает, удивленно он всматривается в маленькую уточку, помещенную в центр полукруга таким искусным образом, что явно можно прочитать Саг.

– Саг! – у Скилура вырывается возглас. – Немедленно верни обратно эту вещь танаиту!

В то время, когда преданный слуга с непониманием смотрит на Скилура, тот уверен в своей догадке и думает:

– Это он! Сагилл, дитя мое. Я нашел его! Какой красавец… Сагилл! Он носит другое имя, но в решающий момент мой сын поможет Скифии!

Ксеркс встречает мудреца

В предопределения неба не следует своим

глупым умом вмешиваться человеку.

Скифская мудрость

Юный князь поспешил на родину сразу же, как только узнал об истории, нашумевшей в Неаполисе и Пантикапее. Весть о предстоящей женитьбе знатного боспорита на дочери Скилура застала его врасплох. Судорога пробежала по его телу, как только он представил свою любимую в объятьях другого мужчины. Умереть, но не допустить такого! В путь он отправился тот час же.

Молодой скиф быстро миновал все препятствия, и верный конь понес его по земле Тавриды. Дорогой он встретил мудреца с белой бородой, доходившей тому почти до пояса. Ксеркс остановился и поклонился старцу, который взглянул на него с таким пониманием и приветствовал с таким достоинством, что молодой скиф ободрился и с интересом воззрился на странника. Его охватило такое желание рассказать мудрецу о своем несчастье и спросить совета! Но молодой князь не мог произнести ни слова, не смотря на то, что отличался незаурядной храбростью в бою.

– Вижу, ты сильно чем-то опечален, сказал странник, – но, на это у тебя есть веские причины.

– Ты прав, старик, я имею на то много причин.

– Нам с тобой по пути, если разрешишь, я буду тебя сопровождать некоторое время.

Ксеркс удивленно поднял красивые черные брови, – «Каким образом пеший старик собрался следовать вровень с конным?», – думал он. Молодой князь был потрясен еще больше, когда внезапно рядом с мудрецом появился низкорослый, но выносливый конь, который к тому же был оседлан, и старик легко вскочил на него.

Ксеркс проникся глубоким уважением к мудрецу, который показал себя хорошим наездником. Говорил он красноречивее греческих философов, рассуждая о справедливости, высшем благе, человеческой слабости и силе, о любви. Молодой скиф стал упрашивать старца ехать с ним в Неаполис, и тот, кажется, согласился, но заметил, что недалеко от города они расстанутся, так как у него есть дела в другом месте. Не останавливаясь на ночлег, они продолжили путешествие под шатром теплого неба, дорогу им освещала то полная желтая луна, то лучезарный свет, бежавший впереди коня мудреца, когда ночное светило пряталось за лиловыми облаками.

– Впрочем, пусть все сложится не только сообразно нашим желаниям, а в согласии с образующим форму духом, в соответствии с гармонией чисел*.

– Я слышал о таком учении, старик, – Ксеркс задумался, но так как его спутник молчал, он продолжил. – Оно известно от греческого мудреца Посидония, который и сам был учеником Понетия, но все эти премудрости отбросил я ради военного дела. Лук, меч и кинжал – вот и все мои числа.

– Ты поступаешь опрометчиво, утверждая о превосходящей силе мечей над числами, люди судят обо всем, ничего не понимая, и совершают поступки, не зная ничего.

Ксеркс дивился этим словам и чувствовал себя героем стародавней сказки, которую рассказывают скифским детям на ночь. Волшебными стали казаться ему придорожные дубы и тополя под звездным небом, теплый ветер, хотя и сильный, по-доброму шумел листвой деревьев, он разносил вокруг всадников тонкий запах дыма далеких костров с цветочным налетом; странные голоса ночных птиц, белые мотыльки неведомо откуда появлялись и также неизвестно куда удалялись. Легко стало на сердце у Ксеркса, когда он поделился своими заботами с мудрецом и рассказал ему о своей большой любви к самой красивой девушке Скифии.

– Я тороплюсь увидеть Сенамотис, чтобы спросить, не разлюбила ли она меня за время моего отъезда. А если она любит меня по-прежнему, украсть, увести ее в далекие степи за семью горами.

– Ты любишь ее?

– Больше своей жизни!

– Она красива?

– Да! Нет лучше ее в целом мире!

Ученик ученика Абариса не всегда был стариком и странником. Он тоже пережил расцвет юности и страстей; в молодости любил удовольствия и женщин, имел заблуждения и ошибки, большая любовь тоже была известна ему.

– Лучший способ прийти к мечте, хотеть то, что уже имеешь, – сказал мудрец, улыбаясь уголками желтых глаз.

– Разве зазорно желать большего?

– Любовь – это не про то, как желать и красиво сохранять близость, это о том, как мудро держать дистанцию.

– О другой любви я мечтаю, мудрец, – сказал Ксеркс, и было ясно, что он не понял умного старика.

– Несчастье обрушилось на тебя, чтобы испытать силу твою волю, но нет такого зла, которое не способствовало бы добру.

– А можно ли считать добром случай с братом царевны, который томится в боспорском заточении из-за злой случайности. Покинь его корабль порт Пантикапея на день раньше, никто не стал бы требовать у него уплаты пошлины, он не ранил бы противника, отказавшись от уплаты налога на товар, и был бы сейчас на свободе.

– Скоро он будет свободен, не волнуйся. Случайностей не существует, как нет двух одинаковых листков дуба в лесу и двух, абсолютно похожих людей в городе. Все, что ты видишь, должно пребывать на своем месте, а события обязаны случаться в свое время. Все в человеческой жизни или испытание, или наказание, или награда. Но самое важное – это уметь распознавать провозвестие и понимать предсказание. Ошибку можно вовремя исправить, но не всякую. И не всякое добро является таковым на самом деле.

– Не понимаю я всех твоих слов, мудрец! Растолкуй мне их!

– Сенамотис, спасая брата, поступает великодушно, но своими действиями несет зло другому, тому, кто ее любит. Тебе предназначена она небом, но от тебя бежит!

– Ты лучше кого-либо знаешь, что делать, посоветуй мне, как быть! – Ксеркс замер на месте, остановил коня и мудрец.

– Неаполис близко, дальше поедешь сам. Обойди центральные ворота и жди у тайной калитки, открывающей узкий ход между скал. Энарей, что приходится родным дядькой царевне, собирает ветки на полной луне. Торопись! Он послужит короткому времени, которое станет длиннее жизни и подарит вечность. Счастье в любви быстротечно, но оно может дарить бессмертие.

Потрясенный так, словно под ним рухнул конь, Ксеркс слепо двинулся вперед, когда обернулся, старика нигде не было видно.

– Куда так быстро исчез мудрец? – подумал он.

Ксеркс добрался до заветной калитки перед Неаполисом ночью того самого дня, который и был последним временем пребывания Сенамотис во дворце ее отца Скилура:

– Любовь моя, ты можешь преобразить меня в счастливейшего

человека! Где же лучше тебя искать, Сенамотис?

Решение неба, слова двух звезд

Каждое сердце поет песню, незавершенную,

пока другое сердце не шепчет в ответ.

Платон

Энарей под покровом ночи покинул город через потайную калитку. Он совершил древний ритуал в одиночестве на заросшей терном площадке в лесу. Свет полной луны мягко освещал поляну, темные мотыльки неслышно перелетали между высокими стеблями цветов и кустарником. Несколько дней подряд на полной луне Ахемен уединялся в дубово-ольховой роще. Возможно, старик чувствовал где-то и свою вину в случившемся, когда неправильно истолковал уединенную беседу своей племянницы с Гераклидом. Поторопился дать ответ царю раньше, чем увидел Сенамотис.

Сегодня с чувством отстраненности от забот он возвращался назад, размышляя о предстоящем отъезде своей любимицы в Пантикапей. Ему было жаль племянницу; он видел, что Сенамотис горько страдала. Она поделилась с энареем своим самым большим желанием, которое считала неосуществимым. До того, как царевна покинет родной город, ей необходимо увидеть Ксеркса, попрощаться с ним.

В глубокой задумчивости шел Ахемен, низкие седые облака над его головой куда-то очень спешили. Он брел, неслышно ступая мягкими туфлями на тонкой кожаной подошве.

– Ни одной звезды на небе, – сокрушался энарей.

Вдруг теплый ветер приоткрыл небесную занавеску, и две яркие звезды весело глянули на ночного путника. Ахемен залюбовался Кастором и Поллуксом, двумя неразлучными небесными странниками, известными еще с «Иллиады» Гомера, и мерцавшими желто-зелеными огоньками, энарей остановился возле самой расщелины.

– Да, Ксеркс… Привел бы я его к тебе, Сенамотис, но далеко он сейчас, – задумчиво произнес энарей, глядя на небо.

Не успели эти слова сорваться с его губ, как рядом с ним зашумела дерн и зверобой возле старого вяза, а от большого камня отделилась серая тень. В следующее мгновенье он четко услышал человеческий голос: «Я здесь!».

Энарей вздрогнул, – «Кто это?», он никого не ожидал увидеть возле древнего вяза, тем более, молодого князя в такое позднее время. Ахемен быстро совладел с собой – он одернул широкую накидку, поправил красный колпак и стал вглядываться в фигуру человека в темном дорожном плаще – сомнений быть не могло, это был Ксеркс.