С.П.А.С. 107

Тонкие вьюнки

Тут скифский конь вскочил на небо,

Да так по нему и поехал.

Он увлек с собой всадника

Прямо к дому из звезд,

Где его ждала царевна.

Из скифской сказки

Остались позади скалы Неаполиса; он ехал по тропе, вытоптанной селянами для сокращения пути от некрополя к своим домам, и смотрел вниз на изумрудную траву. Юный князь миновал невысокий курган, на вершине которого распяли на кольях шкуру любимого коня знатного скифа Ишпакая, чтобы воинский дух покойного героя кружил вокруг кургана по ночам, охраняя от врагов скифские селения. За огородами – степь алая от цветущих маков. Не совсем обычная конная прогулка, и юный князь устремился дальше в уединенные места. Весь день единственный образ не шел у него из головы; надо собираться в поездку, а он думал: «Идти с Фарзоем или нет?». Вдруг послышался приближающийся топот копыт. Смущенный от неожиданности Ксеркс поднял голову – прямо к нему скакала всадница на светло-серой лошади. Она приближалась, и уже виднелись украшающие ее одежды разнообразные жемчужные узоры, бегущие вдоль стилизованной волны по подолу платья и рукавам. Видна уздечка ее лошади, богато украшенная золотыми кольцами и накладками из нефрита.

– Сенамотис!… Не сон ли это?

Он думал о ней окрыленными днями и светлыми ночами, искал ее, но ему все равно нелегко привести мысли в порядок. После той первой их роковой встречи, когда князь Фарзой взял его с собой в Неаполис погостить у Скилура, прошло невыносимо много времени (на самом деле сменилась лишь одна луна).

Царевна в волнении останавливает коня, ее алые уста хранят молчание. Ветер кружит красные лепестки вокруг юных скифов, они молчат несколько минут (трескучие слова здесь ничего не значат), замерев от негаданной встречи. Но Ксеркс первым подходит к знатной скифянке; и в тот момент, когда он помогает ей сойти на землю, волна ее запахов, дурманит, ее щека касается его лица, тонкие руки опираются на его плечи. Девичий манящий мир так близок: «Держись Ксеркс!». Выразительность жестов юного князя, когда он принимает царевну, красноречивее любых слов, которые теряют значение перед их общим миром ощущений. Блаженство, никогда ими ранее не испытанное туманит голову юной степи, заволакивает глаза неопытному небу. Прозрачными тенями отступают их прошлые жизни по вьющимся багряными лепестками дорогам, уступая время одному широкому пути: «Лето приходит».

– Да, очень тепло.

На обоих узкие мягкие штаны, заправленные в скифики, и короткие льняные плащи: у девушки белого цвета, у князя – лилового. Мягкими линиями рта и подбородка они сильно похожи друг на друга. И, если бы не решительный взгляд и мужественный нос юноши, их можно было принять за брата и сестру. Юные скифы останавливаются рядом с невысоким коричневым камнем, поверхность которого будто специально приготовлена для царевны. Ксеркс водружает свою любовь на верхушку кабошона, сам опускается перед Сенамотис на одно колено и слагает голову к ее ногам. Он что-то шепчет, но она не слышит его, а только видит и чувствует.

– Ксеркс! Дорогой мой, неужели мы встретились? Разве не чудо!

– Чудо! Я спешил! Князь взял меня во дворец, и я встретил тебя.

Возле камня сплетаются тонкие стебли двух вьюнков – белого

и лилового. Лошади молодых скифов сочувственно отстранились и щиплют траву в отдалении от юных скифов, два белоголовых сипа, пошипев, вздымаются вверх. Ничто не предвещает беды, тогда откуда эта тревога, и так настойчиво с ее губ слетает один и тот же вопрос: «Что мне делать?». Предчувствует ли что-то ее душа?

– На новой луне – в поход с Фарзоем, – он поднимает голову и преданно смотрит царевне в лицо.

– Значит, уже скоро. Я буду ждать тебя. А можно тебе не уезжать? – она по-детски, с надеждой на чудо всматривается в его влюбленные глаза, ее руки гладят его волнистые волосы.

– Я современный князь, надо и славе отдать дань.

– Разве недостаточно твой род послужил процветанию Скифии? Твой прадед Атей – собиратель Скифии, до сих пор упоминается скифами перед бранью.

– Негоже и мне сторониться ратного дела. Подрастешь, буду брать тебя в свои походы¸ – он задумывается и добавляет, – непременно. Ты не против?

– Никогда не хочу расставаться с тобой! Буду защищать воина сзади, чтобы вражеский меч не приблизился к нему. Беду отстраню, черные силы испепелю! – выхватив кинжал и занеся его над головой, заклинает царевна, потом опускает оружие и отдает его любимому. – Возьми, сгодится!

– Буду беречь его! – Ксеркс бережно берет оружие и подносит кинжал к губам.

– У тебя все готово в дорогу?

– Да, готово – дядька позаботился.

– Храни мой клинок, в трудную минуту он спасет тебя. Заговорен

–ный он. Укажет на злого человека и предупредит о скрытой опасности.

– Буду беречь, – Ксеркс с готовностью целует кинжал еще раз и пристегивает подарок к широкому кожаному ремню – главному ат-

рибуту убранства мужского костюма.

Вместе с ножом и чашей кинжал или меч пристегивались к поясу. Затем скиф пылко припадает устами к руке царевны, усаживается рядом с ней на камень. Сенамотис снимает кредемнон*, и прекрасные волосы падают на ее плечи, высокую грудь, задевают и голову скифа.

Падают завязки белого плаща, раскрывая для лучей солнца и влюбленных глаз золотые подвески, украшенные альмандинами. Они переливаются розовыми и фиолетовыми оттенками и встраиваются в карусель из лепестков мака, так что Ксерксу теперь не рассмотреть: то ли это падают на землю красноватые камешки украшений, то ли на плечи царевны ложатся алые листки.

Гудящая музыка пчел пронизывает воздух, приобретает черты торжественности, юные скифы пьют ее духовный мед, далекие отголоски протяжной песни пастуха еще добавляют сласти их ощущениям. Каких только изумительных настоев целебных трав не разлито вокруг – чабрец, мята, шалфей, дикая петрушка! Они с радостью отдают себя в объятья этой степной идиллии – в сладость погружаются их головы, плечи, в ней тонут спина, ноги; жаль, что так не может быть, вечно! Ксеркс устремляет задумчивый взгляд в небесную синеву, затем смотрит вниз, где его хорошо слышит мудрый камень и прекрасно понимают, кивая чистыми головками, два вьюнка – белый и лиловый. – «Люблю!! Люблю»…

– А у меня новая сбруя для праздничных выходов, – тихо говорит Сенамотис, – а еще на днях отец подарил мне нового жеребеночка. Я сама умею его кормить!

– Покажешь?

– Обязательно!

– Знаешь что, Сенамотис, помчались к нашим скалам наперегонки.

– Поскакали! Я буду – первая!

– И я – первый!

Они едут, поочередно обгоняя друг друга, смеются, а им вслед летят и летят алые лепестки полевых цветов.

Влюбленные скалы, казалось, давно ждали юных скифов. У своего основания они бросили изумруд мягкой травы, взрастили пару ветвистых дубов, оживили землю веселым журчаньем ручья, спешащего среди желтых цветов.

– Как красиво! Пойдем к ручью, – требует царевна. – А все-таки, кто первый?

Внезапно она обрывает разговор, испугавшись их обоюдного понимания, что говорить они могут бесконечно долго, но вторгаются чужие сигналы. Встрепенулся и Ксеркс – вслед за ними по дороге в клубе пыли летит всадник на низкорослом кауром жеребце, за ним на отдалении мчатся еще скифские воины. Они скачут прямо к ним.

– Прощай Ксеркс! Это князь Дуланак торопится! – говорит царевна. – Видно, отец выслал за мной свою свиту.

– Чтоб он провалился этот Дуланак! – последний раз юный князь хочет коснуться ее руки, он не отводит взгляда от ее глаз, губ, которые складываются для прощального поцелуя.

– Я всегда думаю о тебе! – говорит он.

– Я всегда жду тебя! – отвечает она.

Проворно вскочив на лошадь, Сенамотис устремляется навстречу всадникам. Дуланак останавливает коня, раздувает свои обвисшие щеки, крутит длинные, загнутые кверху усы; смотрит на Ксеркса и грозит ему кулаком. Молодой князь не видит задиру, он вздыхает и смотрит на царевну, которую с сожалением провожают влюбленные скалы. Они сопровождают девушку вместе с взглядами молодого князя до тех пор, пока всадники не исчезают за поворотом.

Ксеркс задумчиво опускается на траву:

– Я буду всегда любить ее! – обращается он к дороге, устремяющейся к Новому городу, затем оборачивается в сторону, где остался мудрый камень, который его прекрасно слышит даже на расстояниии, и хорошо понимают, два вьюнка:

– Люблю!! Люблю… – повторяют они вслед за князем.

Неискушенным цветам чудится возможность совершенной любви людей на земле.

Душа дышит чувствами, а залы дворцов интригами

Не существуй темнота ночи, мы бы никогда

не поняли, как щедра солнечная степь.

Скифская мудрость

Скилур предпочитает скифскую степь залам своего дворца, но сегодня случай обязывает его к другому – подавшись вперед, он крутит в руках листки шелковистой кожи.

Неслышно входит советник Скилура – князь Макент, высокий и сильный воин:

– Приветствую тебя, мудрейший царь!

– Будь здрав, верный Макент! Мой советник, будь свидетелем, как витиеваты боспориты, – протягивая перипл Макенту, говорит он.

Молчит советник Скилура и хмурит густые брови, поглядывая на мягкие листки, как будто знает, что в них написано.

– Что за вид у тебя унылый? – спрашивает царь, отрывая взгляд от послания.

Князь стоит и задумчиво теребит окладистую бороду; у Макента так много на уме, что он не знает, с чего начать. Скилур замечает это.

– Без слов я понимаю, что случилось! – говорит государь, читая по лицу советника безрадостные новости; но еще есть надежда.

– Война или мир с Боспором, Скилур?

– И почему война, посмотрим, есть ли иной способ?

– Дороже всего, Скилур, мне твое спокойствие; но к тебе, великий царь, приехал навклер боспорский Гераклид.

– А, Гераклид – царский советник, двоюродный брат Перисада и владелец торговых судов Пантикапея. Так, и что? Почему мне ничего не сообщили, что будет важный гость?

– Тут дело из ряда вон необычное, дело в том, что Киран… Скилур, темнить не буду, если кратко и без околичностей – навклер будет у тебя просить руки прекрасной Сенамотис.

– Сенамотис? Не отдам, мала она еще! А Гераклид муж в возрасте, хоть, может, и в расцвете сил. Прославился доблестью; он мудр и деятелен, но стар для Сенамотис.

– Все так, стратег! Но он богат и знатен. –

И все же нет достойного в соседнем царстве Спартокидов*, ко-

го бы мог я выбрать в женихи для лучшей дочери своей. Нет! Не вижу претендента! Обойди хоть целый свет, красивей женщины не отыщется, чем Сенамотис. Да, а что ты вспомнил моего сына Кирана?

– Видишь, Скилур… Боспорские воины поставили корабль с нашим товаром на дальний причал, а сына твоего взяли в заложники.

– Как!?

– Он дрался на мечах и ранил царского родственника.

– Тут сообщают мне в послании, но так запутанно, что не поймешь. Говори, все по чести, что знаешь!

– Кирана задержали из-за того, что он нарушил новое морское правило Боспора, не уплатив налог.

– Налог? Все скифские товары решением Камассарии освобождены от подати. И те, что идут на Боспор с торговыми судами, тоже.

– Так! Это было сделано с подачи славного царя Аргота. Да, веселись он в ином мире! Теперь, после их смерти, все изменилось. Документ был верен, пока не возмутилась боспорская община, вынудив Совет принять закон о взыскании налога со всех наших товаров.

– И тех, что ввозятся из Неаполиса?

– Да! Твой сын Киран был возмущен и отказался подчиниться. Астиномы Пантикапея его схватили, корабль задержан.

– Что с сыном, говори! Как они посмели задержать Кирана?!

Тяжело вздыхает советник Скилура, меряет шагами комнату и

думает про себя: «Тяжела участь советника царя», – наконец, решается.

– Не падет на мою голову гнев Скилура. Кирана, как преступника, бросили в подвал.

– Что?! Боспорские обноски! Любой из них не стоит и одного волоса на голове сына! Задержали Кирана! Зови Палака, пусть готовит войско, – царь вскидывает вперед левую руку, указыая на восток, правой – хватается за меч.

– Не все сказал я, мудрый повелитель. Ты знаешь, что Киран горяч на слове и на деле. Посчитав за оскорбленье требование о пошлине, взялся за акинак и ранил тяжело одного из их военачальников, который оказался братом Гераклида.

–Убить бы надо было этого воина! – негодуя, вскакивает царь.

– Почти что так и вышло, тот ранен тяжело и сейчас при смерти. Теперь Кирана не отпустят. Но Гераклид готов простить убийцу, если ты своей рукой отдашь дочь ему в жены, – заверяет советник. – Он давно в нее влюблен, с того момента, как побывал на скифском празднике Сакайя, посвященном Аргимпасе.

– Полцарства влюблены в Сенамотис. Я ей обещал, что сможет дочь достойного избрать сама, она заслуживает счастья, выйти замуж по любви, – убежденно говорит царь.

– С Гераклидом приехал посланник от наших боспорских скифов, он попросил принять его до твоей встречи с боспоритом.

– Зови гонца! Наверное, наши князья мне передали скиталу!

Советник Скилура уходит и возвращается с посланником от Савмака, который стоял во главе скифского крыла аристократии Боспора. Посол, кланяясь, топчется на месте, не зная с чего начать. Потом подходит к царю и протягивает небольшую вещь, завернутую в серый запечатанный пергамент.

– О, мудрый царь! Савмак надеется, что в добром здравии тебя найдет его подарок.

Гонец отдает пергамент, еще бьет поклоны и уходит к двери в зал, будто готовится в любой момент убежать через нее. Скилур нетерпеливо разворачивает тонкий лист и достает из него большое кольцо с надписью. Он подает знак советнику, чтобы тот увидел надпись. Макент не умеет читать, он машет рукой на гонца, чтобы тот удалился. Скилур произносит по слогам, чтобы врезаться в смысл надписи:

«KE-LE-OE AR-GO-ТАN РAR E-NAI» – Скажи, чтобы ты был с Арготасом! – царь удивленно смотрит на советника.

– Да, что это значит? «Скажи, чтобы ты был с Арготасом!».

Скилур отличается выдержкой и проницательностью, Макент – смелостью и мудростью, которые и ведут их к истине:

– Это кольцо Аргота, которое после его смерти досталось

скифским преемникам, – говорит задумчиво Скилур.

– Да, и теперь оно было у Савмака, – подтверждает Макент.

– Но скифские князья во дворце Пантикапея окружены завистниками и недругами, Савмаку пришлось передать нам кольцо вместо послания.

– Чтобы скрыть свое пожелание, Савмаку пришлось зашифровать совет в кольце. Прислушайся к нему, ведь он осведомлен гораздо больше нашего. Надпись на кольце дает совет укрепить скифам династические связи с Боспором, как это до нас сделал Аргот. Я думаю, что он хочет спасти Кирана и помочь Скифии.

– Но какой ценой спасти! – восклицает царь.

– О, мудрый государь, тебе необходимо поговорить с дочерью. Быть может ей понравится боспорит. Он хоть и не очень красив собой, но богат и уважаем!

– Нет, бесполезно, я знаю, кто ей люб! – царь с осуждением машет головой и заявляет. Это предложение мы не можем принять.

– И отвергнуть тоже. Неужели Сенамотис любит Ксеркса? – продолжает советник.

Скилур надевает кольцо на правую руку:

– Вот, видишь, ты тоже знаешь. Как жаль мне дочь! И не послушать Мелосака и Савмака я не могу. Таков удел властителей – решать неразрешимое.

Личные дела и забота о членах царской семьи составляли лишь малую толику забот Скилура. Вопросы войны и мира, жизни и смерти волновали царя, переустройства Скифии, предания государству свежей, гибкой подвижности и силы.

Порыв, но узы дружбы сильнее

Огонь, женщина и море – три бедствия. (Эзоп)

Подобные вопросы мучили теперь и царскую дочь, когда она наблюдала за облаками. Облака… Они быстро меняли форму, ускользали, но все-таки содержали умение уплотняться, превращаясь в живительную влагу, или растворяться, давая дорогу солнечным потокам. Небесные странники спешили сквозь годы.

Царевна берет в ближайшие подруги Мнемозину и живет в бреду воспоминаний о степи с алыми маками. Сон Сенамотис, в котором огромная бабочка превратилась в толстого карлика, забылся ею, но уже преступил через пропасть забвения и начинал воплощаться. Подхваченной водоворотом событий, царевне предстоит сложный выбор.

Но с кем ей посоветоваться? У нее нет никого ближе Ксеркса. Может, поможет друг Лонхат, которого она знает с детства.

На одном конце зеленого, в ярких цветах поля стояла Сенамотис и смотрела, как с другой его стороны, срывая на скаку желтые цветки, к ней ехал темноволосый загорелый всадник – это был Лонхат на своем вороном жеребце. Он быстро пересек пространство, пышно наполненное розетками мелких лиловых и золотистых соцветий.

– Я не буду знать покоя, после того, что я сегодня слышал и видел, – сказал Лонхат после сердечного приветствия; он вручил царевне прекрасный букет полевых цветов. – Всегда буду думать, что ничего не сделал для самой прекрасной девушки и своего друга Ксеркса.

– Не бойся за меня, – отвечала Сенамотис, – и расскажи подробнее, что хотел сделать для бесподобного Ксеркса.

– От нас не все зависит в этом мире, есть силы, более могущественные. В то время, когда ты и Ксеркс… Словом, когда два юных сердца открылись друг другу… – Лонхат замолчал, он теребил на груди отворот своего зеленого кафтана, расшитого серебряной нитью.

– Друг, не подбирай слова. Не надо сладкой лжи! Зная горькую правду, возможно, в силах предотвратить беду?

– Пусть несчастья обойдут тебя стороной! Но как изменить то, что уже принято не нами, но касается нас. Станет ли Скилур переиначивать свое решенье, о котором пока не говорит тебе? Возможно, откроет его через твоего дядьку – энарея.

– Зачем через дядьку? Почему отец не может сам сказать мне о своем приговора. Загадка! Говори яснее, я жду, – она оставила лошадь и приблизилась к Лонхату, который спешился раньше нее, хотел помочь ей спрыгнуть с дорогого чепрака, но не успел.

– Нет, я не запутываю тебя. А лишь хочу помочь тебе и Кирану, и так же опередить советника царя Дуланака. Он скоро будет здесь, чтобы подготовить тебя к решению Скилура.

– Спасибо, друг!

– Сенамотис! Не сочти меня неискренним. Нам известно, что всем мужчинам не чуждо соперничество… И всем ясно, как я не равнодушен к тебе! Но вряд ли когда-нибудь признаюсь в силе моих чувств. Слишком рано мы познакомились с тобой, воспоминания далекого детства, в которых ты была мне сестрой, останавливают меня, – молодой князь говорил медленно, тщательно подбирая слова.

Царевна, кажется, поняла, о чем умалчивает князь и пришла ему на помощь:

– У нас с тобой не может сладиться то, к чему я стремлюсь вместе с Ксерксом. Будущее для меня возможно только с ним. Не мучь себя напрасно. Но вряд ли ты найдешь на всей земле друзей более преданных, чем я и Ксеркс, – Сенамотис тепло пожала руку скифу.

– Вижу, что это так! – он понимал, что слова, приготовленные им заранее для встречи с царевной, теперь бессмысленны.

Она сердечно улыбнулась ему.

Князь тяжело вздохнул, – «Вот, все и разрешилось. Надеюсь, я не заставил тебя сильно страдать?».

– Ты поступил правильно, – уверенно и нежно произнесла Сенамотис. Она видела, что князь по-прежнему озабочен и смотрит на нее своими грустными глазами, – «Только ли это волнует тебя?».

– Ты права, нет… Есть и другие причины.

– Они касаются Кирана? Говори, Лонхат!

– Уже все знают; тебе, конечно, тоже донесли, что Киран не просто отказался уплатить дань боспоритам за торговый корабль?

– Да, знаю, мечом он ранил особу, приближенную к боспорскому царьку. Его арестовали и держат взаперти.

Воображение рисовало ей страшные картины, когда ее любимый брат, такой нежный, как весенний цветок, связан веревками и брошен в подвал, куда заключают провинившихся слуг и рабов. Она узрела, преодолевая пространство, как один из архонтов города даже ткнул его кулаком в грудь и обозвал сосунком.

– Ты думаешь, что он виновен? – Сенамотис гневно вскинула глаза на Лонхата.

– Нет! Конечно, его вынудили взяться за оружие.

– А если в застенках его пытают?! Как долго его будут держать в подвале? Что, если его казнят, скорые на расправу боспориты? – она выдернула кинжал из позлащенных ножен, повернулась на северо-восток и несколько раз прорезала клинком пространство.

– Успокойся, Сенамотис! – Лонхат бросился к царевне, которая уже вложила кинжал в ножны и направилась к своей лошади.

– Не мешай мне, я еду освобождать брата!

– Послушай, если бы мы могли вызволить его! Я бы поехал с тобой! Ты и так можешь освободить его; все зависит от тебя!

– Не отговаривай меня и не обманывай! Спасти и без меча?!

– Ах, бедный Киран! Бедный Ксеркс!

– Не понимаю!

– Сенамотис, мы вместе выросли, скажи, друг ли я тебе?

– О, Боги сколотов! Ты же знаешь, что тебе я доверяю больше, чем себе. Сомнениями такими ты усиливаешь мою боль.

– Из всех царевичей и князей не только Скифии, но и заморских стран, ты предпочтешь Ксеркса. Все знают это. Не знает только один Гераклид, что прибыл в Неаполис сообщить царю, что Киран в безопасности, и он спас его.

– Ну, продолжай!

– Хорошо, скажу! Гераклид просил твоей руки, посланник от Мелосака и Савмака советует Скилуру породниться с Боспором.

В это время появились несколько воинов, сопровождающих Дуланака, который подал знак Лонхату удалиться. Тот должен был подчиниться.

– Сенамотис, чтобы не случилось, знай, у тебя есть верный друг! – обернувшись, прокричал он царевне.

Она спокойно выслушала все, что уполномочен был передать ей Дуланак, и тихо сказала, ни к кому не обращаясь:

– Двое мужчин добиваются моей руки: один способен дать мне величайшее счастье, другой – повергнуть в большое отчаяние.

Князь удивленно посмотрел на нее и подумал про себя:

– Почему двое? Трое! Трое добиваются твоей руки.

– У меня будет муж, но никогда не будет возлюбленного, – задумчиво добавила она.

Сенамотис не видела в тот момент влюбленные скалы, а они грустили, опутанные серым туманом. Родные камни обильно набросали на потемневшую листву дубов серебристые капли своей печали.

Облака синие да лебедь белая

Живая душа чужда механики, живая

душа требует и живого пути.

Ученик ученика Абариса

Двадцать первый век не тронул озер близ моря. Белая лебедь летела над прозрачным зеркалом, и сине-серая гладь водоема отражала ее. Она была одна над водой, но в мире их было двое – она и чуть косое отражение на воде. Первая птица, покружив над озером, унеслась к своей стае, другая – замерла на мгновенье, и провалилась в водянистую глубь, очнувшись молодой царевной в ином времени.

Белый цвет был к лицу Сенамотис, светлой лебедью гордо предстала она перед знатным гостем.

– Да хранят боги юную Сенамотис, – страшно волнуясь, проговорил Гераклид, склоняясь в знак почтения, но, не спуская восхищенных глаз с шелковистых волос царевны.

– Процветай, добра твоему дому, – скупо ответила скифянка, не глядя на боспорита и наклонив голову, через миг подняла подбородок еще выше.

Чтобы смягчить впечатление от неприветливости царевны энарей спросил Гераклида ласковым голосом:

– Мы все желаем процветания Боспорскому царству! Я слышал, у тебя и Перисада появились новые скирианские жеребцы в ко-

конюшне. Права ли молва?

– Да, слухи у нас бегут впереди человека; это заморский подарок из Гераклеи Понтийской, но я не прочь отдать всех лучших жеребцов своих конюшен, и все, чем богат, ради случая видеть улыбку и глаза прекрасной Сенамотис.

– Да благословит тебя Зевс, ваши кони отменны, они превзошли все существующие ныне породы, – поспешил ответить Ахемен за родственницу. – А щедрость твоя подобна милости богов, – грузный энарей не отходил от гостя, доброжелательно улыбаясь.

На такое заявление царевна только плотнее стиснула руки, она понимала, что дядя льстит знатному боспориту. Их скифские кони хоть и малорослы, но весьма ретивы. Когда погоня выбивает из сил животных, и у греков их породистые лошади падают, малорослые лошаденки скифов оставляют врагов далеко позади.

Гераклид же продолжил воркующим голосом:

– Если бы ты, Ахемен, вместе с прекрасной Сенамотис согласились осчастливить меня своим присутствием в моем скромном доме, я бы ничего не пожалел для дорогих гостей. Клянусь нашим Зевсом и вашим Папаем! – а про себя подумал, – «Стань она моей женой, я бы мог показать ей полмира; из Пантикапея вдвоем мы бы отравились в Милет, Дидим и на Родос».

Будто прочитав его мысли, царевна сказала:

– Мне не скучно жить в родном доме, на земле, где покоятся останки моих предков. Смогу ли я дышать так же свободно и счастливо в чужом городе, как под сенью стен любимого Неаполиса? Не задохнусь ли я без родного воздуха? – ей уже дано было предвидеть, что грядущее готовит разлуку с родной землей и возлюбленным.