Дом Первого Шёпота

Он не смотрел на неё, его взгляд был устремлён в пространство перед собой, как будто он видел там схемы и формулы.

– Твой дар основан на отрицании, – начал он. – Отрицании движения, энергии, самой возможности изменения. Это не магия созидания или преобразования. Это магия стазиса. В природе такого не существует. Это… антимагия.

Рин смотрела на него, заворожённая. Никто никогда не говорил с ней о её силе таким языком – языком инженера, разбирающего механизм.

– Пытаться приручить её стандартными методами – всё равно что пытаться приручить воду, сжимая её в кулаке. Чем сильнее сжимаешь, тем больше она утекает. Тебе нужно не сжимать. Нужно… сформировать сосуд. Создать условия, в которых её проявление будет не разрушительным актом, а естественным следствием.

Он нарисовал пальцем в пыли на полу простой круг.

– Вот объект. – Затем он провёл вокруг круга несколько концентрических окружностей. – Вот твоё влияние. Оно не линейно. Оно волнообразно. Оно должно исходить от тебя равномерно во все стороны, пока не встретит сопротивление. Не ты останавливаешь шар. Ты создаёшь поле неподвижности, и шар попадает в него.

Он стёр рисунок.

– Завтра мы попробуем снова. А теперь иди. У тебя есть другие обязанности.

И даже не попрощавшись, он поднялся и вышел из зала, оставив её сидеть одну на холодном полу, с головой, гудевшей от новой информации и подавляющей усталости.

Так начались их уроки.

Шесть утра. Северный зал. Иртра, неизменный, как часовой механизм. И она, изо дня в день пытающаяся сделать невозможное.

Дни слились в череду напряжённых утренних тренировок и изматывающей дневной работы. Рин засыпала с мыслями о «сосудах» и «полях», просыпалась с ощущением тяжести в висках. Она почти не видела Кесто, который, казалось, совсем махнул на всё рукой и проводил время в странных вылазках со своей Тенью. Курата была призраком, мелькающим на перефирии её зрения.

Её единственной реальностью стал Иртра. Его голос, холодный и чёткий, звучал в её голове даже тогда, когда его не было рядом. Его слова, его теории стали тем фундаментом, на котором она пыталась выстроить понимание самой себя.

Он никогда не повышал голос. Никогда не хвалил. Но и никогда не унижал. Его критика была всегда объективной, точной и направленной не на неё лично, а на ошибку в методике.

– Ты пытаешься визуализировать силу, – говорил он как-то утром, наблюдая за её очередной бесплодной попыткой остановить маятник, раскачивающийся в центре зала. – Это ошибка. Ты не должна её видеть или чувствовать. Ты должна знать, что она есть. Как знаешь, что земля под ногами твёрдая. Перестань стараться. Просто прими это как данность.

И однажды, после недели неудач, у неё получилось.

Она не знала, как. Она просто смотрела на маятник, качающийся с монотонной регулярностью, слушала скрип старого механизма и вдруг… перестала пытаться. Она просто позволила себе быть. Быть той точкой покоя, о которой он говорил.

И маятник замедлился. Не от толчка, не от рывка. Он просто стал двигаться всё медленнее и медленнее, словно качался в густом, невидимом мёде, пока не замер в нижней точке своего колебания, абсолютно неподвижный.

Тишина в зале стала оглушительной.

Рин стояла, боясь пошевелиться, боясь спугнуть это хрупкое чудо. Она смотрела на замерший маятник, не веря своим глазам.

Иртра не сказал ни слова. Он подошёл к маятнику, провёл рукой вокруг него, как бы проверяя, нет ли какого-то обмана, физического препятствия. Затем он кивнул, всего один раз, коротко и деловито.

– Прогресс, – произнёс он. – Но это лишь первый шаг.

И без лишних слов он заставил её начать снова. В тот день что-то переключилось внутри неё. Она наконец-то поняла разницу между попыткой силой заставить мир подчиниться и спокойным, уверенным допуском того, что мир подчинится сам.

Иртра был безжалостным учителем. Он давал ей задания на грани возможного, а часто и за ней. Он заставлял её удерживать неподвижность не одного, а нескольких объектов одновременно, создавать небольшие зоны подавления на расстоянии, гасить магические всплески, которые он сам же и создавал.

Она падала от изнеможения. Постоянно вытирала рукой кровь, шедшую от перенапряжения. Она просыпалась по ночам от кошмаров, в которых тонула в собственной неуправляемой силе.

Но он всегда был там. В шесть утра. В северном зале. С его холодным, аналитическим умом и нечеловеческим терпением.

И по мере того, как проходили недели, её страх перед ним стал трансформироваться во что-то иное. В уважение. В глубочайшую, почти мистическую признательность. Он был единственным, кто не видел в ней неудачницу. Он видел в ней сложную задачу. И он посвящал всё своё время, всю свою недюжинную интеллектуальную мощь на её решение.

Он был единственной постоянной величиной в её рушащемся мире. Единственной опорой.

Однажды январским утром он поставил перед ней самую сложную задачу. В центре зала стоял сложный механизм – несколько шестерёнок, соединённых с маятником. Задача была не просто остановить его, а остановить выборочно. Остановить только центральную шестерню, чтобы та остановила следом все остальные.

Это была задача на тончайший контроль, на умение очерчивать границы своего влияния.

Рин провела за ней полтора часа. Она уже почти отчаялась. Пот заливал ей глаза, руки дрожали. Она то замораживала всё сразу, то не могла остановить ничего.

Иртра молча наблюдал, не предлагая помощи, не подсказывая. Он просто ждал.

И вдруг она снова поймала это состояние – состояние полного, безмолвного допуска. Она не думала о шестернях, о маятнике. Она думала о тишине. О маленьком островке тишины прямо в центре механизма.

Центральная шестерня дрогнула, замедлилась и замерла. Маятник продолжал инертно качаться. Внешние шестерни, лишившись зацепления, беспомощно прокрутились и тоже остановились, но не из-за её силы, а просто по законам механики.

Это была не идеальная победа. Но это было невероятно близко.

Рин опустила руки, тяжело дыша. Она смотрела на замершую шестерню, чувствуя не триумф, а глубочайшую, всепоглощающую усталость.

Иртра, который всё это время стоял неподвижно, сделал шаг вперёд. Он подошёл к механизму, внимательно изучил замершую центральную шестерню, затем обошёл его, проверив, что маятник всё ещё качается. Он повернулся к ней. И на его лице, обычно представлявшем собой маску абсолютной нейтральности, появилось нечто новое. Не улыбка радости или восторга. Скорее… тонкое, едва уловимое удовлетворение учёного, чей расчёт подтвердился.

Уголки его губ дрогнули и на долю секунды приподнялись. В его тёмных глазах, всегда таких отстранённых, вспыхнула искра – не тёплая, а скорее холодная, как отблеск далёкой звезды, но это был всё же свет.

– Хорошая работа, Тороко, – сказал он.

Его голос был таким же ровным, как всегда. В нём не было ни теплоты, ни одобрения в человеческом понимании этих слов. Это была оценка эффективности проведённого эксперимента.

Но для Рин, измождённой, одинокой, месяцами не слышавшей ни от кого ничего, кроме упрёков, приказов и насмешек, эти слова прозвучали как бальзам на израненную душу. Они были знаком того, что её титанические усилия были замечены. Тот, чьё мнение для неё теперь значило больше всего на свете, увидел её прогресс и признал его.

В её груди что-то ёкнуло, сжалось, а затем расправилось, наполнив её таким странным, тёплым и щемящим чувством до того, что у неё перехватило дыхание. Она смотрела на него – на его строгое, прекрасное лицо, озарённое этой редкой, скупой улыбкой, – и мир вокруг перестал существовать.

Он уже снова стал серьёзным, его лицо застыло в привычной маске.

– Завтра попробуем усложнить задачу. Теперь, когда принцип ясен, нужно работать над точностью и продолжительностью. Не опаздывай.

Он кивнул ей на прощание и вышел, оставив её одну в огромном зале с замершим механизмом.

Рин медленно опустилась на холодный каменный пол, не в силах устоять на ногах. Она прижала ладони к горящим щекам, пытаясь осмыслить то, что только что произошло.

Ничего. Ничего особенного не произошло. Он даже не похвалил, по сути. Просто признал, что её работа соответствует минимальным требованиям.

Она сидела на полу ещё долго, пока холод камня не начал просачиваться сквозь тонкую ткань штанов. Механизм перед ней так и стоял неподвижно. И в её сердце что-то замерло вместе с ним – что-то хрупкое, новое и пугающее.

Глава 10

Непрерывные ливни, бушевавшие последние месяцы, наконец-то начали сдавать свои позиции. Небо по-прежнему чаще было затянуто тяжёлыми, свинцовыми тучами, чем открыто солнцу, но теперь из них уже не обрушивались водяные стены, а сеялась мелкая, нудная морось. Воздух, промытый долгими дождями, был свежим и влажным, пах мокрой землёй, прелыми листьями и озоном. По утрам в низинах дворов стояли туманы, холодные и цепкие, а каменные плиты мостовых и галерей никогда не просыхали полностью, покрываясь скользким влажным блеском. Для Рин, уроженки севера, эта промозглая, обволакивающая сырость была почти что родной, но отсутствие привычного мороза и постоянная влажность всё равно давались нелегко.

Но даже в этом царстве сырости и туманов у неё появился свой островок – пусть аскетичный, пусть суровый, но свой. Шесть утра в заброшенном тренировочном зале северного крыла. В эти часы туман ещё стелился по двору, наползая молочными клочьями в высокие арочные окна, а воздух был по-ночному холодным. И он. Иртра Ро Май.

Их утренние занятия стали стержнем, вокруг которого вращалась её жизнь. Изматывающие, доводящие до грани физического и ментального истощения, они дарили ей нечто бесценное – понимание. Он не учил её вписываться в систему; он учил её обходить ту, понимать механику её собственной, уникальной силы. Его холодный, аналитический ум был тем точильным камнем, о который она оттачивала свой дикий, необузданный дар. И по мере того как её контроль рос, росло и её чувство к нему – не просто благодарность, а сложная, трепетная смесь из преклонения, доверия и чего-то глубоко личного, что заставляло её сердце учащённо биться при звуке его шагов и замирать от пустоты, когда он, закончив урок, уходил, не оглядываясь.

Она и сама до конца не осознавала силу этих чувств, пока о них не начал трубить Кесто.

Он, как всегда, появился словно из ниоткуда, вынырнув из-за колонны, с которой стекали струйки конденсата, пока она, продрогшая и уставшая, пыталась разжечь магическую горелку, чтобы просушить промокшую насквозь кучу тряпок для уборки.

– Ну что, Северянка, как успехи на поприще укрощения собственной души? – прокричал он, приветственно размахивая рукой. Он был одет в свой обычный потрёпанный кафтан, на плечи наброшен непромокаемый плащ из какой-то тёмной кожи, а на лице сияла привычная, бесшабашная ухмылка.

Рин лишь мотнула головой, сконцентрировавшись на капризной горелке.

– Ты же знаешь, я не могу обсуждать занятия с куратором, – буркнула она, хоть и знала, что это его не остановит.

– Ой, да ладно тебе! – Кесто подскочил к ней, ловко чиркнул пальцами, и горелка послушно вспыхнула ровным синим пламенем. – Я же не прошу тебя выкладывать секреты рода Ро Май. Мне просто интересно! Ну, как он? Строг? Кричит? Бросает в тебя сосульками, если ты неправильно визуализируешь эфирные потоки?

– Не кричит, – вздохнула Рин, грея озябшие руки над огнём. – И сосульками не кидается. Он просто… объясняет. Пока не поймёшь.

– Объясняет, – протянул Кесто с притворным благоговением. – Должно быть, это божественно. Голосом, холодным как горный ручей, он вещает о великих тайнах мироздания, а ты, захваченная его мудростью, ловишь каждое слово…

– Прекрати, – фыркнула Рин, но уголки её губ дрогнули. Глупая улыбка сама просилась на лицо при таком представлении.

– А он стоит весь такой идеальный, без единой морщинки на мантии, и смотрит на тебя своими пронзительными глазами, в которых плещутся озёра незамутнённого интеллекта… – Кесто прижал руки к груди и закатил глаза.

– Да замолчи ты! – Рин толкнула его в плечо, и он с комичным воплем поскользнулся на мокром камне, едва удержавшись. – Он просто хороший учитель. И я ему благодарна. Всё.

– Просто хороший учитель, – подхватил Кесто, отряхивая плащ. – Конечно, конечно. А я вот из-за своих учителей никогда не краснел.

Рин прикоснулась к щеке и почувствовала, как та горит. Проклятый кочевник, он всегда всё подмечал.

– Это от пара, – буркнула она, указывая на горелку. – От влажности.

– Ага, от влажности, – согласился Кесто с преувеличенной серьёзностью. – У нас тут, знаешь ли, особенная, избирательная влажность. Она бьёт ровно в тот момент, когда речь заходит о нашем кураторе. Страшная сила.

С этого дня он не упускал возможности подколоть её. Он мог «случайно» встретить утром, когда она возвращалась с тренировок, вся продрогшая, и спросить с неподражаемым невинным лицом: «Ну что, Северянка? Опять вся сияешь от общения с сиятельным Иртрой? Он тебе сегодня хоть улыбнулся? Нет? Ну, может, бровью повёл? Это у них, у аристократов, приравнивается к бурному ликованию».

Сначала Рин злилась, отмахивалась, пыталась делать вид, что его шутки её не задевают. Но Кесто был настойчив, как мошкара на болотах. Он придумал ей прозвище «Тень Ро Мая», которым неизменно её величал, и разыгрывал целые немые сцены, изображая, как она, по его мнению, смотрит на Иртру во время лекций – с открытым ртом и глазами, полными обожания.

– Перестань, дурак, – ворчала она, но постепенно её защита ослабевала. С ним она могла быть собой. С ним она могла, скрипя зубами, признаться: «Ну да, сегодня он сказал, что моя техника стала на 7,3% эффективнее. По его мнению». И Кесто тут же подхватывал: «О, боги! 7,3%! Да ты просто вундеркинд! Он, наверное, в восторге! Добьёшь до восьми – и он сделает предложение!»

Она смеялась тогда, от души, потому что его шутки были такими нелепыми, такими далёкими от реальности. Реальность была в строгих, лишённых эмоций уроках, в бесконечных повторениях, в его скупых, точных замечаниях. Она и правда ловила каждое его слово, но не потому что обожала, а потому что это были крупицы знания, необходимые для выживания. Она и правда замечала малейшие изменения в его выражении лица – лёгкую складку у глаза, означавшую неодобрение, или едва заметное расслабление губ, когда результат его удовлетворял. Но это была не влюблённость! Это была… гипербдительность загнанного зверя, пытающегося понять правила игры охотника.

Однажды вечером, они сидели под навесом у кухни, спасаясь от назойливого моросящего дождя. Рин, измождённая дневной сменой, задумчиво смотрела на струйки воды, стекавшие с крыши. Кесто, разлёгшись рядом на ящике, швырял в лужу кусочки щебня.

– Знаешь, а он сегодня странный был, – неожиданно для самой себя сказала Рин.

Кесто замер с занесённой для броска рукой.

– Кто? Наш ледяной принц? Не может быть! Он что, позволил себе сморщиться не по уставу?

– Нет, просто… – она искала слова. – Мы разбирали принцип обратной связи в магическом поле. Я предложила нестандартный вариант расчёта. Неправильный, как оказалось. Но он не просто сказал «нет». Он разобрал мою ошибку, а потом сказал: «Но ход мыслей был изящным. Мыслишь нешаблонно, Тороко».

Она произнесла эту фразу почти дословно, и голос её звучал так, будто она делится величайшей тайной.

Кесто несколько секунд молча смотрел на неё, его обычная ухмылка медленно сползла с лица. Он видел, как горят её глаза, с каким благоговением она произносит это «изящным». Это была не просто радость от успеха. Это было нечто большее.

– «Изящным», – повторил он наконец, и в его голосе впервые не было насмешки. Была лёгкая растерянность. – Ну, это… это серьёзно. От него такое не каждый день услышишь. Он обычно оперирует категориями «эффективно-неэффективно», «логично-нелогично».

– Я знаю, – прошептала Рин, и её лицо снова озарила та самая улыбка, которую Кесто так любил высмеивать. Но сейчас она не казалась ему смешной. Она казалась… хрупкой. И абсолютно искренней.

Вот тогда он и понял. По-настоящему понял. Это не было мимолётной девичьей симпатией к самому умному и красивому парню в округе. Это было нечто глубокое и серьёзное. Она в него влюбилась. Не в его положение, не в его лицо – в его ум. В тот самый холодный, расчётливый интеллект, который видел в ней лишь интересную аномалию. Она влюбилась в самую неприступную часть него.

И странное чувство шевельнулось в груди Кесто. Не ревность. Во всяком случае, не та едкая, злая ревность, что застилает глаза. Скорее… горькая нежность. И желание защитить её от грядущей боли, которую он предвидел с ясностью. Иртра Ро Май был не из тех, кто отвечает на такие чувства. Его мир был миром статусов, долга и стратегии. В этом мире не было места для чего-то столь иррационального, как любовь северной дикарки.

Но, видя её сияющее лицо, он не мог разрушить её иллюзии. Да и не его это было дело. Он был её другом. А друзья… друзья поддерживают, даже если считают выбор глупым.

Он швырнул последний камушек, попал в лужицу, и брызги разлетелись во все стороны. Его ухмылка вернулась, хоть и стала немного другой – более мягкой, более понимающей.

С того момента Кесто начал смотреть на неё иначе. И его шутки стали другими. Он больше не высмеивал её чувства. Он стал подшучивать над самим Иртрой, над его чопорностью, над его вечной серьёзностью, но как-то по-доброму, почти ласково. Как будто он принял этот факт – факт её неразделённой любви – как данность и теперь просто старался сделать так, чтобы ей было не так горько.

Желание подарить ей ещё немного этого хрупкого счастья, ещё немного времени рядом с тем, кто занимал её мысли, натолкнуло Кесто на мысль устроить их «случайную» встречу.

Он выследил маршрут Иртры – тот обычно в это время проверял работу дренажных решёток в Саду Каменных Змеев, – и подстерёг Рин, которая как раз несла в теплицу связку старых мешков.

– Северянка, куда спешишь? – окликнул он её, выскакивая из-за завесы стелющегося по стене плюща.

– Надо укрыть саженцы, ночью опять похолодание обещают, – ответила она, кутаясь в поношенный плащ.

– Ерунда! Помнишь тот сливной жёлоб, что я тебе показывал? Там, в Змеином Саду, одна решётка опять забилась. Вода стоит. Давай глянем, а то потом спросят с вас, «свинцовых», за потоп.

Он, недолго думая, взвалил половину её ноши на себя и повёл её, не ожидая возражений. Рин, всегда готовая помочь и к тому же испытывающая слабость к любым механическим поломкам (это напоминало ей о доме), послушно последовала за ним.

Змеиный Сад был лабиринтом из низких стен, увитых лианами, и узких каналов, по которым с тихим журчанием стекала дождевая вода. Воздух здесь был насыщен влагой и прохладой. Кесто вёл её по скользким каменным тропкам, уверенно болтая о том, какая именно решётка засорилась и как он собирается её прочистить.

И вот, обогнув угол, они почти столкнулись с Иртрой. Он стоял на колене у одного из водостоков, его пальцы в тонких кожаных перчатках проверяли прочность металлической решётки. Рядом на мокром камне лежал его разложенный чертёж.

Кесто замер, изобразил преувеличенный испуг, а затем широко улыбнулся.

– О! Куратор! Какая неожиданная и абсолютно случайная встреча!

Иртра поднял голову. Его взгляд скользнул по Кесто с лёгким раздражением, а затем перешёл на Рин, которая замерла со связкой мешков, чувствуя себя совершенно нелепо.

– Маро. Тороко, – кивнул он сдержанно.

– Мы как раз инспектируем дренажную систему! – с пафосом объявил Кесто. – Обнаружили затор в решётке 4-Г. Рин, кстати, выдвинула весьма изящную теорию о причине засора, связанную с опавшими листьями магнолии и их волокнистой структурой! Правда, ведь, Рин?

Рин покраснела до корней волос и бросила на Кесто убийственный взгляд. Она не выдвигала никаких теорий!

– Я… я не… – начала она.

– Но для полной уверенности нам бы не помешал взгляд эксперта! – перебил её Кесто, делая шаг назад и заговорщически подмигивая ей. – А я, если честно, вспомнил, что забыл… э-э-э… проверить ловушки для слизней в оранжерее! Да-да! Они там совсем расплодились от сырости. Бегу! Непременно разберитесь без меня!

И прежде чем кто-либо из них успел что-либо сказать, он развернулся и скрылся за поворотом стены, оставив их одних в тихом, промозглом саду под тихое журчание воды.

Повисло неловкое молчание. Рин отчаянно желала провалиться сквозь землю.

– Затор в решётке 4-Г? – наконец произнёс Иртра, поднимаясь. Его голос был ровным, но в глазах читалось лёгкое недоумение.

– Он… он преувеличивает, – пролепетала Рин, глядя куда-то в область его подбородка. – Всё в порядке. Извини, что побеспокоили.

Она сделала шаг, чтобы уйти, но он остановил её жестом.

– Постой. – Он взглянул на решётку, затем на чертёж. – При всей своей… эксцентричности, Маро редко ошибается в вопросах гидравлики. Если он говорит о заторе, стоит проверить.

Рин застыла на месте, наблюдая, как он снова наклоняется к решётке, проверяя её. Он был так близко. Она могла разглядеть капли влаги на его тёмных волосах, уловить лёгкий запах мокрой кожи и озоновый отзвук магии, всегда окружавший его.

– Засора нет, – заключил он через минуту, выпрямляясь. – Вода уходит в пределах нормы. Возможно, был временный затор, который уже устранился. Ты права, беспокойство было излишним.

Он повернулся к ней, и его взгляд упал на связку мешков в её руках.

– Ты занята. Не буду задерживать.

Он кивнул и уже собрался уйти, но затем, словно вспомнив что-то, остановился.

– Тороко.

– Да? – выдохнула она.

– Завтра утром. Не опаздывай. Мы начнём работу над проекцией поля на движущиеся объекты.

И с этими словами он развернулся и ушёл, его прямая фигура быстро растворилась в серой дымке тумана, начинавшего наползать с наступлением вечера.

Рин осталась стоять одна. Её щёки пылали, сердце бешено колотилось. Он говорил с ней! Не как с учеником, а почти что… как с коллегой, которой можно сообщить о планах на завтра. И он сказал «не опаздывай», а не «явиться к шести ноль-ноль».

Она всё ещё стояла там, пытаясь перевести дух, когда из-за угла высунулась ухмыляющаяся физиономия Кесто.

– Ну что? – прошептал он с преувеличенной таинственностью. – Обменялись любезностями? Обсудили течение вод? Договорились о совместном проектировании ирригационной системы?

– Идиот, – сказала Рин, но беззлобно. Глупая, счастливая улыбка никак не сходила с её лица.

– Всё для тебя, о Тень Ро Мая, – с комичным поклоном ответил Кесто, выходя из укрытия. – Ну что, помог я твоему «изящному» уму пересечься с его «логичным»? Хоть на минуточку?

– Помог, – рассмеялась она, наконец сдвинувшись с места. – Теперь тащи мои мешки до теплицы. Это будет плата за твои услуги сводника.

– Эй, я благородный человек, я не беру плату за помощь дамам! – возмутился он, но послушно подхватил её ношу. – Но зато ты подробно, во всех деталях, расскажешь мне, что он сказал! Каждое слово!

И он поволок её за собой, безостановочно болтая и строя нелепые предположения, а Рин смеялась и отмахивалась от него, чувствуя, как на душе становится легко и светло. Она была счастлива в этот миг – счастлива от мимолётной встречи, от поддержки друга, от предвкушения завтрашнего урока.

А Кесто украдкой наблюдал за ней и улыбался своей обычной, бесшабашной улыбкой. И только его Тень, растворяясь в сгущающихся сумерках и вечернем тумане, казалась особенно одинокой.

Глава 11

Свет в нижние мастерские почти не проникал – лишь тусклое, желтоватое сияние магических шаров, вмурованных в низкие сводчатые потолки, отбрасывало унылые пятна на грубо отёсанные каменные полы. Здесь, в чреве, время текло иначе – медленно, вязко, как расплавленная смола, измеряемое не лекциями или переменами, а сменами бесконечной, монотонной работы.

Рин, стоя на коленях перед разобранным узлом одной из магических пращ, использовавшихся для тренировок Стали, чувствовала знакомое онемение в кончиках пальцев. Она скребла узкой медной лопаткой застывшую, похожую на чёрную смолу, смазку с шестерёнок, каждая из которых была размером с её кулак. Работа была тонкой, требовавшей терпения, но не ума. Руки двигались автоматически, а мысли витали где-то далеко – в холодном, туманном зале северного крыла, где всего несколько часов назад Иртра разбирал ошибки в её последнем упражнении на стабилизацию. Его голос, ровный и безразличный, всё ещё звучал у неё в голове, и она мысленно повторяла его исправления.

Рядом, прислонившись лбом к холодному корпусу другого механизма, дремал паренёк из Свинца по имени Элби. Его лицо было серым от усталости и пыли. Чуть поодаль две девушки молча наматывали тонкую медную проволоку на катушки. Никто не разговаривал. Тишину нарушал лишь скрежет её лопатки, далекий гул энергетических потоков где-то в стенах и тяжёлое, ровное дыхание Элби.