Дом Первого Шёпота

Их надзиратель, угрюмый старик по имени Борук, давно ушёл в свою каморку, прихватив с собой графин с чем-то крепким. Он появлялся раз в час, чтобы бегло, с презрительной гримасой, оценить их работу и бросить что-то вроде: «Медленнее вас только могильные черви» или «К вечеру всё должно блестеть, иначе ужина вам не видать».

Эта унизительная, изматывающая бессмысленность стала их повседневностью. Они были живыми инструментами, расходным материалом, и каждый здесь это понимал. Надежда, что когда-то это закончится, давно выцвела, сменившись тупой, привычной покорностью.

Внезапно знакомый гул мастерской изменился. Послышались шаги – не тяжёлые и грубые, как у Борука, а лёгкие, уверенные. Рин не сразу отреагировала, погружённая в свои мысли, но потом заметила, что Элби резко поднял голову, а девушки перестали работать и вытянули шеи, стараясь выглянуть в проход между столами.

Рин обернулась.

В проёме огромной арочной двери, ведущей в главный коридор, стояла Зари О Храм. Она совершенно не вписывалась в унылый пейзаж мастерской, словно яркая, экзотическая птица, залетела на угольный склад. Она стояла, слегка расставив ноги, оглядывая мастерскую оценивающим, насмешливым взглядом хозяина, заглянувшего в подсобку.

Борук, услышав движение, выскочил из своей каморки, поспешно вытирая рот тыльной стороной ладони. Его угрюмое лицо расплылось в подобострастной улыбке.

– Мастер О Храм! Какая честь! Чем могу служить? – он засуетился, пытаясь загородить собой вид на сонного Элби.

Зари не удостоила его взглядом. Её глаза скользнули по лицам студентов, задержались на Рин. Затем взгляд перешёл на механизм, который та чистила.

– Неплохо собрана эта штуковина, – произнесла она своим низким, хрипловатым голосом, который легко перекрывал гул мастерской. Она сделала несколько шагов вглубь, её сапоги гулко стучали по каменному полу. – Для показухи. На настоящем поле боя такая треснет после первого же выстрела. Слишком много хрупких деталей.

Борук заморгал, пытаясь понять, как реагировать на такую критику имущества Дома.

– Э-э-э… но это же учебная модель, Мастер… для отработки контроля…

– Контроля над чем? – парировала Зари, наконец глянув на него. Её улыбка была острой, как лезвие. – Учите их тонкостям, а они потом не могут щит нормальный поставить, когда в них летит настоящий снаряд. Видела я ваших выпускников на границе. Жалкое зрелище.

Она повернулась спиной к ошеломлённому Боруку, давая понять, что разговор с ним окончен, и подошла ближе к группе. Студенты замерли, не зная, куда смотреть. Элби выпрямился, пытаясь выглядеть бодрее.

– Расслабьтесь, – сказала Зари, и из её голоса вдруг пропала насмешка, появилась какая-то грубая, но искренняя простота. – Я не для проверки. Проходила мимо, почуяла знакомый запах.

Она облокотилась о край стола, рядом с Рин, совершенно не обращая внимания на грязь. Её движения были лишены какой бы то ни было аристократической жеманности.

– Тяжело? – спросила она, обращаясь ко всем сразу.

Студенты переглянулись. Кто-то неуверенно кивнул.

– Конечно, тяжело, – продолжила она, не дожидаясь внятного ответа. – День за днём чистить железки для тех, кто даже не запомнит ваших имён. Пока они учатся быть сильнее, вы учитесь лучше им служить. Справедливо, да?

Горький, едкий смешок вырвался у одной из девушек. Зари улыбнулась в ответ.

– Меня вот тоже всегда удивляла эта логика. Самые способные – внизу. Те, у кого сила в руках, а не только в языке, – таскают тяжести. А наверху… – она махнула рукой по направлению к верхним этажам, – наверху те, кто лучше всех умеет лизать сапоги нужным людям.

Рин чувствовала, как каждое слово Зари падает на благодатную почву. Она видела, как меняются лица окружающих. Исчезает привычная апатия, в глазах появляется огонёк – сначала недоумения, потом горького согласия, а затем и пробуждающегося гнева. Она и сама ловила себя на том, что кивает про себя. Ведь это была правда. Голая, неудобная, горькая правда, которую все здесь знали, но боялись даже прошептать.

– Говорят, система проверена веками, – Зари снисходительно усмехнулась. – Говорят, она отбирает лучших. А я скажу так: система отбирает удобных. Послушных. Тех, кто не будет задавать лишних вопросов и радоваться крохам с барского стола. А настоящая сила… – она сжала кулак, и по её руке пробежала едва заметная магическая рябь, не яркая вспышка, а тёмное, сконцентрированное искажение пространства вокруг её пальцев, – настоящая сила всегда пугает тех, кто привык править словами, а не делами. Её стараются или сломать, или запереть поглубже. Чтобы не мешала.

Она разжала кулак, и рябь исчезла. Она смотрела на них, и в её тёмных глазах не было ни жалости, ни снисхождения. Было понимание. Удивительное, поразительное для Мастера Дома понимание.

– Вы думаете, я сюда по блату попала? – спросила она тише. – Меня сюда позвали, потому что я выжила там, где ваши светила из Стали сдулись бы за пять минут. Потому что я знаю, как работает сила за пределами этих позолоченных стен. И знаю, что она куда демократичнее, чем здесь принято думать. Она не смотрит на герб на твоей мантии. Она смотрит на то, что у тебя здесь. – Она постучала себя пальцем по виску. – И здесь. – Она прижала кулак к груди.

Она оттолкнулась от стола и медленно прошлась перед ними, смотря каждому в глаза.

– Вас заставляют верить, что вы ничего не стоите. Что ваше место – здесь, в грязи. А их место – наверху, потому что они… избранные. – Она выплюнула это слово, как неприятный привкус во рту. – Не верьте. Ваша работа кормит этот Дом. Ваши руки держат его на плаву. А что делают они? Учатся красиво рассуждать и подсиживать друг друга. Кому из них вы доверите свою спину в настоящем бою?

В мастерской стояла гробовая тишина. Даже Борук не решался издать ни звука. Рин видела, как Элби сжимает свою тряпку так, что белеют костяшки пальцев. Видела, как глаза девушек горят негодованием и обидой, которую они долгое время копили в себе.

– Меня не интересуют ваши оценки или когорты, – закончила Зари, останавливаясь в центре. – Меня интересует только одно: готовы ли вы перестать быть половой тряпкой и начать быть тем, кем вас задумала природа. Силой. А сила… сила не просит разрешения. Она её берет.

Она обвела всех последним взглядом, кивнула – коротко, по-деловому – и, не добавив больше ни слова, развернулась и вышла так же внезапно, как и появилась, оставив после себя взведённую, как тугая струна, тишину.

Воздух будто дрожал. Никто не двигался. Никто не смотрел на друг друга. Каждый переваривал услышанное, примеряя на себя эти дерзкие, опасные слова.

Тишина, оставшаяся после ухода Зари, была густой и звенящей. Воздух теперь, казалось, вибрировал от невысказанных мыслей и пробудившихся обид. Рин, всё ещё стоя на коленях, медленно опустила медную лопатку. Её пальцы онемели, но уже не от монотонного труда – по коже бежали мурашки, а внутри всё сжалось в тугой, тревожный узел.

Она смотрела в пустоту перед собой, видя не шестерёнки, а образы, вызванные словами новой наставницы. Север. Отец. Его молчаливое, полное горькой покорности лицо, когда он провожал её. Клятва, данная Королю. Унизительные взгляды в столовой. Насмешки Элиана. Бесконечная, изматывающая работа в Свинце, пока «избранные» из Стали учатся «красиво рассуждать».

Она права, – пронеслось в голове Рин с обжигающей, горькой ясностью. Всё, что она сказала – чистая правда. Это несправедливо. Это унизительно.

Элби первым нарушил молчание. Он сглотнул, и звук показался неестественно громким.

– Чёрт… – выдохнул он, и в его голосе не было усталости, а лишь потрясённое изумление. – Она же… она же всё про нас знает. Словно в голову залезла.

Одна из девушек, та, что смеялась, тихо, почти шёпотом произнесла:

– А если она и вправду… если можно как-то иначе? Не так, как тут?

– Иначе? – фыркнул второй парень, постарше, с лицом, испещрённым шрамами от ожогов. – Куда нам, «свинцовым», иначе? Нам бы тут не вытянуть ноги. А она пришла, поманила пальчиком и ушла.

– Но она же Мастер! – возразила первая девушка. – Она может что-то изменить! Она сказала, её не интересуют когорты!

– Сказала-то она много чего, – угрюмо пробурчал старший, с силой швыряя в ящик с инструментами гаечный ключ. – А толку?

Но семя было брошено. Рин видела, как они переглядываются, как апатия сменяется робким, испуганным возбуждением. Они начали шептаться, сначала несмело, потом всё громче, перебрасываясь обрывками фраз: «а помнишь, как он…», «а мне вот однажды…», «а если бы да кабы…».

И именно в этот момент, когда её собственное негодование готово было выплеснуться наружу и присоединиться к этому ропоту, её дар подал первый, едва уловимый сигнал.

Это было не похоже на обычное проявление силы – на всплеск гнева или страха. Это было иное. Глубокое, внутреннее ощущение… фальши. Словно кто-то провёл по струнам её души нечистыми пальцами, и они отозвались не гармоничным звоном, а грязным, раздражающим дребезжанием.

Она закрыла глаза, пытаясь уловить это ощущение. Оно было неуловимым, как запах испорченной еды, который чуется лишь на секунду. Слова Зари звучали правдоподобно, искренне. Но под ними, под их грубой, притягательной оболочкой, сквозил какой-то иной, посторонний привкус. Словно в чистую, ледяную воду Севера подмешали что-то сладкое, тягучее и ядовитое.

Её дар – эта «первичная пустота», жаждущая абсолютного покоя и чистоты, – взбунтовался против этой примеси. Он не видел логики в словах, он чувствовал саму их суть. И суть эта была не в справедливости, а в чём-то другом. В чём-то хищном.

«Сила не просит разрешения. Она её берёт».

Да. Но какая сила? Та, что рвётся изнутри, как её собственная, дикая и неукротимая? Или та, что навязчиво, исподволь вползает в чужие умы, подменяя их волю чужой?

Она вспомнила взгляд Зари на неё. Это был не взгляд единомышленника. Это был взгляд собирателя. Коллекционера, оценивающего редкий экспонат.

Рин медленно поднялась с колен, отряхивая заскорузлые руки о холщовые штаны. Её мышцы ныли, но мысли работали с лихорадочной скоростью.

– Ничего она не изменит, – тихо, но чётко сказала она.

Шёпот вокруг смолк. Все взгляды уставились на неё. Элби смотрел с недоумением.

– Ты о чём, Рин? Ты же слышала её! Она же за нас!

– Она за себя, – выдохнула Рин, всё ещё пытаясь осмыслить своё собственное прозрение. – Она не говорила «давайте вместе что-то менять». Она говорила: «они плохие, а я – хорошая, и я знаю, как надо». Но «как надо» она так и не сказала.

– Ну, сила… чтобы брать… – неуверенно пробормотал Элби.

– И что? – Рин посмотрела на него. – Возьмёшь? Пойдёшь и ударишь кого-то из Стали? Или украдёшь у них книгу? И что это изменит? Только даст им повод затолкать нас ещё глубже.

Старший парень с шрамами мрачно хмыкнул.

– Девчонка права. Разделяй и властвуй. Старая как мир песня. Нас стравили со стальными, а теперь эта новая решила поиграть в добрую фею и стравить нас ещё больше.

– Но почему? – спросила одна из девушек, и в её голосе слышалась уже не надежда, а растерянность.

– А почему паук плетёт сеть? – ответил старший, пожимая плечами. – Такова его природа.

Рин кивнула, чувствуя ледяную тяжесть на душе. Её дар, её внутренний холод, служил ей компасом в этом море фальши. Он не обманывал. Зари что-то скрывала. Её слова были приманкой, удочкой, заброшенной в воду, полную голодной, отчаявшейся рыбы.

И самая большая опасность заключалась в том, что приманка была сделана из чистейшей правды. От этого она была только слаще и опаснее.

В мастерскую, шаркая ногами, вернулся Борук. Его лицо было мрачным, а глаза избегали встречаться с учениками. Видимо, он успел получить взбучку от кого-то повыше за то, что допустил такое вторжение.

– Ну что встали, как вкопанные? – просипел он, но в его голосе не было прежней уверенности. – Работы по горло! К вечеру всё должно блестеть, я сказал!

Его окрик, обычно действовавший безотказно, на этот раз не сработал. Никто не бросился сразу же выполнять приказы. Студенты медленно, нехотя возвращались к своим местам, но их движения были механическими, а взгляды – отсутствующими. Мысли их были далеко.

Рин снова взяла свою лопатку, но не могла заставить себя сосредоточиться. Тревожный зуд внутри не утихал, а лишь нарастал. Она чувствовала себя так, словно проглотила паука, и теперь он шевелился у неё внутри, плетя невидимую паутину.

Она наблюдала за другими. Элби пытался что-то начищать, но его движения были резкими, порывистыми. Он то и дело поглядывал на дверь, словно надеясь, что Зари вернётся. Девушки перешёптывались, кивая в сторону Борука, и на их лицах появилось новое выражение – не покорность, а презрительное пренебрежение.

Её взгляд упал на парня, который обычно работал в самом дальнем углу мастерской. Его звали Тарк. Он был тихим, замкнутым, всегда держался особняком и выполнял свою работу с молчаливой, отрешённой эффективностью. Рин даже ни разу не слышала его голоса.

Сейчас Тарк стоял, прислонившись к станку, и не делал даже вида, что работает. Он смотрел в ту сторону, где исчезла Зари. Но не так, как другие – не с восхищением, недоумением или робкой надеждой.

Он смотрел с фанатичным блеском в глазах.

Это был не просто интерес или одобрение. Это был взгляд человека, увидевшего мессию. Взгляд абсолютной, слепой преданности. Его обычно опущенные плечи были расправлены, сжатые губы растянуты в едва заметной, но напряжённой улыбке. Вся его поза выражала не просто согласие, а готовность. Готовность действовать. Немедленно.

Ледяная волна прокатилась по спине Рин. Её дар уловил исходящий от Тарка мощный, сконцентрированный импульс – не магический, а чисто волевой.

Вербовка, – пронеслось в её голове с пугающей ясностью. Это были не просто разговоры о наболевшем. Это был отбор.

Зари пришла сюда не для того, чтобы подбодрить унылых работяг. Она пришла, чтобы найти самых податливых, самых обиженных, самых отчаявшихся. Чтобы найти тех, в ком её слова – и то, что было под ними, – найдут самый живой отклик. Тарк был первым, кого она «зацепила». Рин была абсолютно в этом уверена.

Борук, заметив, что Тарк не работает, направился к нему, надувая щёки от напускной важности.

– Тарк! Ты чего ворон считаешь? Тебе платят за работу, а не за мечтания!

Тарк медленно, очень медленно повернул к нему голову. Фанатичный блеск в его глазах не погас, а лишь сменился холодным, безразличным презрением. Он не сказал ни слова. Просто посмотрел на надзирателя так, словно тот был не человеком, а надоедливым насекомым.

Борук замедлил шаг, смущённый этим молчаливым вызовом. Он привык к страху, к покорности, но не к этому ледяному, уверенному неповиновению.

– Я… я сказал, за работу! – попытался он выкрикнуть, но в его голосе уже слышалась неуверенность.

Тарк держал его в своем взгляде ещё несколько секунд, а затем, не спеша, развернулся и взял со стола тряпку. Он не стал торопиться, не стал оправдываться. Он просто сделал вид, что подчиняется, но всем своим видом показывал, что делает это лишь потому, что сам так решил. Его молчание было красноречивее любых слов.

Борук, покраснев, плюнул и отошёл, бормоча что-то под нос. Он почувствовал сдвиг в балансе сил, и это напугало его больше, чем открытый бунт.

Рин наблюдала за этой немой сценой, и холод внутри неё сжался в тугой, тяжёлый ком. Она была права. Ядовитые семена упали на благодатную почву. И первое из них уже дало росток. Тихо, пока ещё незаметно для остальных, но уже необратимо.

Она посмотрела на свои руки, снова взявшиеся за работу. Механизм, который она чистила, вдруг показался ей крошечной моделью всего Дома. Со всеми его шестерёнками, рычагами, винтиками. И она поняла, что Зари О Храм пришла не для того, чтобы починить механизм. Она пришла, чтобы вбросить в него песок. Чтобы посмотреть, какие детали сломаются первыми.

А потом, возможно, чтобы заменить их на свои.

Рин с силой провела лопаткой по застывшей смазке. Ей нужно было предупредить Иртру. Но что она скажет? Что новая наставница говорит неприятные правды и смотрит на студентов как на инструменты? Это он и сам знает. Ей нужны были доказательства. Факты.

Она украдкой взглянула на Тарка. Он работал теперь с той же молчаливой эффективностью, но напряжение в его спине, целеустремлённость в каждом движении выдавали его. Он уже был солдатом в армии, о которой даже не подозревал.

Глава 12

Рин толкнула дверь с такой силой, что та чуть не ударилась о каменную стену. Она застыла на пороге, сжимая в руках две подгоревшие лепёшки, добытые ценой невероятных усилий и унизительной очереди на кухне.

– Курата? – её голос прозвучал громко в маленьком, залитом вечерними сумерками помещении.

Комната была пуста. Опять.

На кровати её соседки одеяло было натянуто с армейской педантичностью, подушка лежала ровно, без единой складки. Ни намёка на то, что здесь кто-то живёт, дышит, существует. Только на столе, заваленном незнакомыми Рин свитками и какими-то металлическими деталями, царил хаос, выдававший чужое присутствие.

Рин тяжело вздохнула, шагнула внутрь и прикрыла дверь ногой. Она положила лепёшки на свой столик, смахнула ногой случайно упавший виток медной проволоки и опустилась на свою кровать. Она ждала. Она рассчитывала на этот короткий промежуток между вечерними занятиями и отбоем, этот клочок времени, когда они ещё могли быть просто двумя девушками в одной комнате, а не заложницами своих ролей.

Но Кураты не было. Снова.

Воздух в келье изменился. Он больше не пах пылью, старым камнем и их скудной едой. Теперь в нём витал едкий, сладковатый запах чужих благовоний – что-то тяжёлое, пряное, с горьковатым послевкусием, от которого слегка першило в горле. И под этим запахом – тонкий, но настойчивый металлический дух, будто кто-то постоянно паял или шлифовал металл прямо у них в комнате.

Рин закрыла глаза, пытаясь поймать хоть какой-то отзвук, хоть намёк на ту Курату, которую она начала узнавать. Ту, что делилась с ней мазью, что язвительно смеялась над глупостями Элиана, что защищала её с огнём в глазах. Но от той Кураты не осталось и следа. Осталась только эта идеальная, пустая кровать и стол, заваленный чужими вещами.

Она не знала, сколько прошло времени – может, полчаса, может, больше. Сумерки за окном сгустились в полноценную ночь, и только тусклый свет уличных магических фонарей рисовал на потолке бледные полосы.

Дверь снова скрипнула, на этот раз тихо.

Рин вздрогнула и подняла голову.

В проёме стояла Курата. Она была бледнее обычного, под глазами залегли тёмные, почти фиолетовые тени, но сами глаза горели. Она сняла промокший плащ, и Рин увидела, что её одежда – не обычная ученическая форма, а что-то более практичное, тёмное, с множеством карманов, испачканное в каких-то тёмных пятнах.

– Ты где пропадаешь? – выпалила Рин, не дав ей даже войти как следует. – Я тебя уже который день не вижу!

Курата вздрогнула, словно разбуженная, и её взгляд сфокусировался на Рин. В нём на секунду мелькнуло что-то знакомое – усталость, раздражение, – но тут же погасло, сменившись привычной уже отстранённостью.

– Занятия. Семинары. Ты же знаешь, – она бросила плащ на стул, и тот с грохотом свалился на пол. Она даже не заметила.

– Какие семинары? – не отступала Рин, поднимаясь с кровати. – В какое время? У кого? Я спрашивала у Иртры, он ничего не знает.

Напряжение в воздухе нарастало, стало густым, почти осязаемым.

Курата резко обернулась к ней, и в её глазах вспыхнул тот самый огонь, но теперь он был обжигающим, опасным.

– Иртра? – её голос прозвучал резко, с язвительной усмешкой. – А он у нас теперь главный по всем расписаниям? Доложила ему? Получила одобрение? Он поставил галочку в твоём обходном листе, что проверил все мои передвижения?

– Я не… я просто спросила… – растерялась Рин, оглушённая этой вспышкой агрессии. – Мне просто… я беспокоюсь о тебе.

– Не надо, – отрезала Курата, разворачиваясь к своему столу и начиная бесцельно перебирать разбросанные там бумаги. Её движения были резкими, нервными. – Со мной всё в порядке. Лучше сама о себе побеспокойся. Как твои… приватные уроки? Продвинулась в укрощении своего внутреннего зверя?

Это было сказано с такой ядовитой издевкой, что Рин отшатнулась, словно от удара.

– Они… они помогают, – тихо сказала она, чувствуя, как горит лицо.

– Конечно, помогают, – фыркнула Курата, не оборачиваясь. – Иртра не может не помочь. Он же совершенство во плоти. Будущее всей Империи. Ему виднее, как тебя дрессировать.

Она говорила не просто с гневом. В её словах сквозила какая-то личная, застарелая обида, вывернутая наизнанку и направленная теперь на Рин.

– Курата, что случилось? – Рин сделала шаг вперёд, её собственный страх отступил перед тревогой за подругу. – Пожалуйста, поговори со мной. Мы же…

Курата замерла на мгновение, её плечи напряглись. Затем она медленно обернулась. Лихорадочный блеск в её глазах погас, см