скачать книгу бесплатно
Лидеры – на втором плане, или Самый заурядный учебный год. Книга 1. Лето. Школьный роман
Елена Генриховна Сычёва
Действие книги происходит в первой половине 80-х годов. В центре повествования – взаимоотношения школьников и их педагогов. Молодую учительницу химии Ларису Антоновну Ярославцеву несколько лет назад пригласила на работу в школу завуч Зоя Алексеевна, которая всегда ценила волевую, принципиальную и морально устойчивую ученицу. Однако в реальности все оказывается не так просто. Директор школы отстранен от занимаемой должности за то, что не помог попавшей в беду девочке из класса Ларисы Антоновны.
Лидеры – на втором плане, или Самый заурядный учебный год. Книга 1. Лето
Школьный роман
Елена Генриховна Сычёва
© Елена Генриховна Сычёва, 2022
ISBN 978-5-0056-7635-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
От автора
(почти джеромовское
«Как мы писали повесть»)
Произведение это творилось в течение просто убийственно долгого времени – с февраля 1974 года. В январе того года я переехала в Воронеж и очень болезненно ощутила на собственной шкуре разницу между городской и сельской школой. Переехала по направлению Верхнемамонского районного отдела культуры, ради качественной подготовки в музыкальное училище, причем, на самое сложное отделение – теоретическое. Вытащила меня из села моя бывшая учительница из музыкальной школы Надежда Яковлевна Солодовникова, сама вчерашняя школьница, которая готовилась поступать в музыкальное училище (правда, на другое отделение – фортепианное) и решила заработать хотя бы небольшой стаж. Областной методкабинет направил ее в наше село – за двести с лишним километров от Воронежа. Девочка была выпускницей музыкальной школы №1 Центрального района, неофициально имевшей в то время статус школы для особо одаренных детей (на базе этой школы со временем открыли музыкальный колледж при институте искусств), с жесткими требованиями и действительно высочайшим уровнем, поэтому подготовки для работы (тем более в нашем захолустье) ей вполне хватало. У нас она проработала год (потом ездила на работу из Воронежа в другое село, поближе). На пару с Валентиной Васильевной Рыбачевой, которая преподавала хор и теоретические предметы, оценили мои природные данные и загорелись идеей «поступить» меня в музыкальное училище, и не куда-нибудь, а на теоретическое отделение, где и моя память пригодится, и начитанность, и особенно – абсолютный слух. Молодой пыл моих учителей слегка охладили приехавшие на экзамены шефы – преподаватели той же Центральной школы: сказали, что данные у меня есть, но базы никакой. А какую базу можно требовать, когда детей кидают из рук в руки? Если найдется, у кого мне жить в Воронеже, то можно попробовать «дотянуть» меня до уровня городских учеников, а иначе и пытаться нечего – в данный момент мне поступать не с чем… Увольняясь из нашей школы, Надежда Яковлевна посоветовала моим родителям отправить меня учиться в Воронеж – неизвестно, кто придет после нее, может, снова неспециалист, который меня для поступления не подготовит. Пообещала взять меня к себе, при необходимости помогать с учебой. Поколебавшись, родители хоть не сразу, но последовали ее совету: новая преподавательница по классу фортепиано действительно пианисткой не была, да и теоретические предметы вместо ушедшей в декрет Валентины Васильевны вела работница клуба, которая не знала методики преподавания ни сольфеджио, ни музыкальной литературы. На зимних каникулах мы с мамой приехали в Воронеж. В Центральную музыкальную школу меня приняли без проблем, признав, что данные у меня есть («на четырех композиторов хватит», как сказал один из преподавателей), только в сельской школе ничему не научили, но это хоть и с трудом, но все-таки поправить можно – было бы желание. Сложности возникли в другом месте: меня отказывались принимать в близлежащие средние школы, администрацию озадачивала и настораживала необычность ситуации: приехала семиклассница, которой всего тринадцать лет, и будет жить одна, без родителей, на квартире. После несколькодневной нервотрепки вмешалось областное управление культуры, объяснив Коминтерновскому районо: теоретики-музыковеды нужны и в сельских школах, горожане не особенно едут в село, и, даже если приедут, то не задерживаются там, надо готовить кадры из местных, отделение сложное, справится не каждый, вот нашли девочку с подходящими данными, но с той подготовкой, с какой она (то есть я) приехала из своей Верхнемамонской школы, на теоретическом делать нечего, поэтому выход только один – срочно переучить и подтянуть до нужного уровня, а для этого я должна жить в Воронеже. Таким образом при вмешательстве управления культуры, гороно и районо меня все-таки пристроили в школу №8, квартирная хозяйка (мама той моей бывшей учительницы) оформила опекунство – самой учительнице, которой было всего восемнадцать с половиной лет, этого не позволили, и началась моя «самостоятельная» (то есть не с мамой, папой, бабушками-дедушками, а с чужими людьми) жизнь. Большая часть педколлектива приложила максимум усилий, чтобы я как можно скорее покинула данную школу, прямо костьми ложились и грудью на пулемет кидались – во всей красе проявилось известное «как бы чего не вышло», почему-то все дружно ожидали какого-то невиданного «загула» с моей стороны: я ведь без родителей, «обрадуюсь свободе», «закружится голова от городских соблазнов», да еще «развитая» – о-о-о, это теперь ТАКООООЕ начнется! От меня ждали неизвестно чего (и, главное – неизвестно почему, сами ТАКИИИИЕ были в тринадцать лет, что ли? Известно же, что каждый судит о других в меру собственной испорченности!), а меня вот, вопреки всем прогнозам, никуда не тянуло – даже в кино на дневные сеансы, не говоря уже о вечерних спектаклях в театрах (дискотека для меня отпадала сама по себе – не интересовала), мне было страшно ходить по улицам даже днем, я шарахалась от прохожих мужского пола (почему-то все встречные парни и подростки, да и многие взрослые дяди, примерно ровесники моему отцу, считали своим долгом сказать какую-нибудь пошлость), страшно было ездить в транспорте (вдруг не успею выйти на своей остановке, а автобус куда-нибудь свернет) – какой тут, к черту, «загул»? Я была учительским ребенком, собственная семья и педколлектив всегда воспринимались мной как «двоюродные», поэтому была в шоке от враждебного отношения со стороны новых учителей. Хотя были в этой самой восьмой школе и хорошие люди, которых вспоминаю очень тепло. Недоброжелательное отношение взрослых, объединившихся против девчонки, и сподвигло на творчество (как любого человека, чувствующего себя одиноким). Писать было легко, на глазах и при моем непосредственном участии в разные годы возникало множество конфликтных, проблемных и драматических ситуаций, так что ничего выдумывать не нужно – сплошные «зарисовки с натуры» (хотя и литературно обработанные), в том числе такие, что и поверить трудно. Возможно, кто-то сочтет наглостью тот момент, что семиклашка взялась показывать мысли и рассуждения взрослых людей, педагогов, но следует учесть, что я родилась и выросла в учительской семье, где учителей среди близких родственников не менее полусотни (а может и больше – точного количества не знаю до сих пор, наверняка кто-то из детей и внуков тех, с кем связь потеряна, продолжил семейную традицию), разных специальностей и разного возраста, поэтому с пеленок была знакома с самыми разнообразными педагогическими взглядами и точками зрения. Многое из тех споров, которые могли длиться часами на семейных «педсоветах», и рассказов о сложных ситуациях, имевших место в школах, где работали мои родственники, я и использовала в диалогах персонажей-учителей, все легло в сюжет настолько органично, что сейчас даже сама с уверенностью не скажу, какая сцена была написана еще в седьмом классе, а какая позже, когда я уже сама стала учительницей. Было написано довольно много, когда в восьмом классе после первой четверти я ушла в другую школу, двадцать восьмую, и сменила место жительства. Тяжело заболел отец Надежды Яковлевны – дала знать о себе полученная на фронте контузия. Понятно, что в такой ситуации ни моей юной учительнице, ни ее маме было не до чужого ребенка.
Рядом с двадцать восьмой школой находилась школа высшего спортивного мастерства. Ребята, которые там занимались, тренировались едва ли не круглосуточно, и не все они, естественно, жили «в шаговой доступности», многие ездили из отдаленных районов города. При их напряженном графике, когда тренировки были и с утра, и вечером, они просто не успевали бы доехать из центра до дома, сходить в «свои» школы, а потом вернуться в спортивную, поэтому в двадцать восьмой было довольно много «приблудных», которые рано утром приезжали из своего Левобережного или Железнодорожного района, прибегали с утренней тренировки впритык к началу первого урока во второй смене или убегали на тренировку задолго до окончания шестого. Взяли и меня – ну, подумаешь, одной такой «приблудной» теперь станет больше… И даже то, что я живу на съемной квартире, а родители находятся за двести с лишним километров, почему-то тогдашнего директора двадцать восьмой школы Неонилу Александровну совершенно не потрясло. Она только поинтересовалась квартирной хозяйкой, согласилась, что заслуженная учительница, полуслепая пенсионерка, которая нуждается в посторонней помощи, в сомнительные делишки меня не втянет, записала координаты дяди-аспиранта, мужа самой младшей маминой сестры (он жил в университетском общежитии неподалеку), на том и закончилось, даже опекуна с меня не потребовала, как это сделала администрация восьмой школы. Никто меня не пытался загрызть за то, что я не из того «ареала»: моя квартира находилась – о ужас!!! – на территории соседней пятьдесят восьмой школы, математической, в которую, к слову, перевелся из восьмой один из моих бывших одноклассников, и ему тоже было позволено ездить из другого района – похоже было, что только в восьмой школе так ревниво оберегали свои границы. Никого из новых учителей не шокировало то, что я вообще из деревни, к тому, что приехала серьезно учиться музыке, отнеслись с пониманием (в восьмой почему-то считали, что мне это не нужно, и потому старались как можно скорее отправить обратно в деревню), вероятность «загула» не рассматривалась даже при частых пропусках (я в этих случаях днями сидела в фонотеке, и это было не развлечением, а серьезной работой), да и в целом в этой школе обстановка была более здоровой. А вот творчество на некоторое время было забыто. Появились подружки и в средней школе, и в музыкальной – хотя бы изредка ходила в гости, новое жилье было в Центральном районе, появилась возможность чаще ходить в театры, я уже меньше боялась вечерних городских улиц, тем более, от любого театра до дома было минут пять-семь быстрой ходьбы. Но в первую очередь, конечно, нужно было ликвидировать накопившиеся за время учебы в сельской музыкальной школе пробелы – поступление было не за горами: «исправить» руки, привести в порядок знания по теории музыки, много музыкальных произведений мне как будущему музыковеду нужно было знать на слух практически наизусть, а для этого каждое надо было прослушать не один раз, несмотря на объем – симфония, например, в среднем длится около часа, опера – до трех часов (потому и в фонотеке, если уж приходила, сидела весь рабочий день – а он совпадал по времени с уроками во второй смене, по этой причине и занятия в средней школе пропускала). Да еще в девятом классе сломала руку, беглость пальцев восстанавливала очень тяжело, даже в школу ходить перестала в четвертой четверти (вступительные экзамены все равно сдавать надо было на базе восьми классов, поэтому оценки за девятый класс были не очень нужны) – целыми днями сидела за пианино, восстановилась (хоть и не полностью на тот момент) буквально за месяц до вступительных экзаменов, так что неоконченная «нетленка» была заброшена и тихо-мирно лежала в тумбочке – в самом дальнем углу нижней полки. Там она и пролежала почти шесть лет – с начала второй четверти в восьмом классе до окончания мной музыкального училища, а потом, приехав вместе со мной в мое родное село, улеглась на аналогичное место в другой тумбочке – еще на два года. Ну, вот не доходили у меня руки до неоконченной повести, хотя я о ней не забывала, и кое-какие идеи в голове вертелись постоянно. Тумбочку пришлось перетряхнуть, когда я, выйдя замуж и переселяясь на новое место жительства, забирала нужные мне для работы книги и ноты. Муж Сергей, во время сборов больше мешавший, чем помогавший, заинтересовался горой исчерканных листочков в потрепанной папке, быстро просмотрел и как человек кое-что в творчестве понимающий (он учился заочно на факультете журналистики Воронежского государственного университета и, кроме того, писал стихи) сказал, что «смысла не лишено, и стоило бы доработать». Волевым решением новоиспеченного главы семейства черновики неоконченной повести отправились в чемодан с нотами. Мы жили далеко от музыкальной школы, последний местный автобус ехал в нашу сторону в начале седьмого вечера, а у меня уроки были почти до восьми, поэтому за мной муж приходил каждый день. Приведя домой с работы и покормив, Серега с диким воплем, от которого в соседней комнате вздрагивала свекровь: «НИ ДНЯ БЕЗ СТРОЧКИ!!!», тащил меня за стол и торжественно вручал тетрадку и авторучку. Часа два-три (а это уже дело за полночь) мы сидели, как примерные детки за уроками – я работала над повестью, он писал стихи или выполнял какую-либо контрольную. Шли уже 80-е годы, возвращались домой «афганцы». И, хоть они не особенно рассказывали о боевых действиях, все равно время от времени у них что-то вырывалось такое, от чего мороз подирал по коже. Сильное впечатление производили эти случайные реплики – и мало какой писатель мог удержаться от того, чтобы не коснуться и «афганской» темы. В связи с этим пришлось передвинуть время действия на десять лет позже, для общего развития сюжета это было не принципиально – проблемы оставались те же самые, даже приобрели большую остроту.
Сергей погиб через пять месяцев после нашей свадьбы на газопроводе, куда он уехал на заработки. Темная, но, к сожалению, не единственная подобного рода история: вышел парень из вагончика покурить и пропал, нашли его в лесу в километре от передвижного городка газовиков почти через год. Через месяц после исчезновения мужа я потеряла и преждевременно родившуюся дочку. И вот тут повесть мне помогла – не дала сойти с ума. Я работала по ночам, чтобы горел в окне свет – вдруг Сережка откуда-нибудь появится (он еще числился пропавшим без вести, и у меня теплилась очень-очень слабая надежда: может, все-таки жив?)…
Через некоторое время я сочла, что повесть окончена, решила показать одному из местных журналистов, тот прочитал, одобрил и посоветовал съездить в Союз писателей. Так я познакомилась с воронежскими литераторами, с молодыми (с которыми я посещала занятия молодежного литературного объединения) и с мэтрами, чьи книги читала еще в детстве. Занятия литобъединения проводились раз в две недели (ради такого мне пошли навстречу в Доме пионеров, где я тогда работала, – позволили уроки на четверг не ставить, так что в Воронеж я ездила регулярно). Руководителем нашего объединения был тогдашний редактор прозы из областного журнала «Подъем» Валерий Алексеевич Баранов (чуть позже он ушел на сугубо творческую работу), киносценарист по образованию, ученик знаменитого Михаила Михайловича Ромма. Он сказал, что у меня «сценарное мышление» и что моя повесть, по сути – готовый сценарий, немного специфических переделок – и можно снимать, а школьная тема очень ценится, и если бы нашелся знакомый режиссер… и так далее… Лично у меня знакомых режиссеров не было, но вот у мужа двоюродной сестры, который играл в известном ансамбле «Добры молодцы», снимался в фильме «Чародеи» (в эпизодах с приехавшим на праздник ансамблем), участвовал в работе над фильмом «Розыгрыш» («Добры молодцы» в этом фильме исполняют песни, в том числе знаменитую «Когда уйдем со школьного двора»), полезные знакомства могли остаться. Написала письмо сестре, обрисовала ситуацию, пересказала слова Валерия Алексеевича, попутно упомянула, чей он ученик (все-таки М. Ромм – величина, и его ученики просто по определению не могли быть серостями, чье мнение ничего не стоит), естественно, с тысячами оговорок типа «если будет возможность» (я же человек не нахрапистый). Сестра не ответила, письмо пришло от ее мамы. Поскольку, как я поняла, ни сестра, ни ее муж всерьез мою просьбу не восприняли, попыталась помочь мне тетя (она была очень доброжелательным человеком). Правда, единственное творческое учреждение, которое она знала, был Дворец пионеров, где она некоторое время работала, туда она и пошла. Естественно, там ей сказали, что такого вида деятельности у них нет. Через некоторое время, когда я в очередной раз приехала на занятие литобъединения, от младшей тетушки услышала, что звонила двоюродная сестра из другой московской семьи, «кремлевской» (отец этой девушки, муж самой старшей маминой сестры, сотрудник КГБ, работал в Кремле), и, захлебываясь от впечатлений, сообщила, что «тети-Шурина Лена – ПРЕДСТАВЛЯЕТЕ??? – сошла с ума!!! Ей КАЖЕТСЯ, что она написала книгу!». Слегка офигевшая Валентина (тетей я ее не называла – она была старше меня всего на двенадцать лет) сказала, что я действительно пишу, приезжаю раз в две недели на занятия в Союз писателей, занятия по вечерам, заканчиваются поздно, поэтому я ночую у нее, а утром уезжаю домой – и сразу на работу, так что тут уж она в курсе и признаков сумасшествия у меня до сих пор вроде бы не наблюдала. На это «кремлевская» сестрица протянула: «Ой, ну надо же! Деревенская девчонка – а туда же…». Можно подумать, что головы могут работать только у жителей столицы, тем паче, мамы наших «столичных штучек» родились в том же селе и в той же семье, что и моя, на одной печке сидели. Впрочем, то, что моя повесть тогда не «засветилась», в какой-то степени тоже было положительным моментом: наверное, я сказала бы известное «ай да Пушкин!» и больше не прибавила к написанному ни единого слова, то есть нынешний вариант попросту не появился бы – а он все-таки более яркий.
«Комплимент», аналогичный сестричкиному, чуть позже в мой адрес выдала мама двоих учеников. Поскольку компьютеров в 80-х годах еще не было, и даже пишущие машинки имелись только в организациях и в количестве не более одной-двух-трех штук, то повесть я печатала на работе по вечерам, когда машинку освобождали методисты, а у меня самой заканчивались занятия в студии. Над душой в ожидании очередного отпечатанного листа постоянно стояло несколько старшеклассников-«технарей» – не каждый день случается наблюдать работу живого писателя, причем, лично тебе знакомого. Эти мальчишки были моими первыми читателями и критиками (очень доброжелательными, кстати, – для них все было «класс!» и «здорово!»). Но поскольку они все-таки должны были находиться на занятиях (о чем им периодически напоминал руководитель объединения Анатолий Иванович, когда они один за другим убегали ко мне в соседний кабинет), для чтения не было подходящих условий – все урывками, на бегу. Один из этих ребят, старший брат одной из моих певиц, попросил «хотя бы „слепой“ экземпляр на несколько дней» домой, чтобы почитать в спокойной обстановке. Парнишка надежный, я была совершенно уверена, что папку он не потеряет, не измажет, перепечатывать не придется, поэтому отдала без колебаний вполне нормальный текст – абсолютно не «слепой». Возвращая мне повесть, как и обещал, дня через четыре, мальчик, посмеиваясь, сказал, что его мама тоже прочитала, ей понравилось, только она не поверила, что это писала я:
– Вы не обижайтесь, ладно?.. Говорит: «Интересно, у кого же она все это списала?».
Я не обиделась и здорово повеселилась, причем потешались вместе с этим пареньком, он рассуждал примерно так же, как и я: списать можно диктант, небольшое школьное сочинение – но целую повесть в триста с лишним страниц печатного текста формата А4?!. Причем, именно так: «списать»! Даже не «украсть» (в этом случае достаточно было бы одной минуты, чтобы вынести из дома предполагаемого автора готовое отпечатанное произведение). Списать!!! Итак, представляем картину: сидит некий писатель, шедевр создает, а я рядом – подглядываю, что он там кропает, и списываю, списываю, списываю, страницу за страницей, страницу за страницей – все триста с лишним!.. Вот только мы при всем нашем совместном старании не смогли придумать, как бы это было по времени: за один день триста страниц не сочинишь и не спишешь, получается, что мне надо было как-то ловить те моменты, когда писатель будет возвращаться к работе над повестью – а когда он это сделает? В какой день? А вдруг на него нападет вдохновение среди ночи, а я знать не буду? А вдруг у него начнется творческий кризис? Когда мне можно будет снова приступить к «списыванию»? Так ничего и не решили… Но, тем не менее, такое мнение и комплиментом посчитать можно: значит, написано не настолько уж плохо – как у именитых литераторов.
Эту повесть я представила на областное совещание молодых писателей в 1989 году. Фактически оно получилось региональным: «набежали» со всего Черноземья – Белгород, Курск, Орел (хоть его из числа «черноземных» исключили), особенно много было из Липецка, едва ли не поровну с самим Воронежем. Мэтры меня не разгромили, даже Петр Максимович Сысоев (это был остроумный, но довольно злой на язык человек, письменные рецензии выглядели у него вполне лояльно, хотя, может, это мне повезло, но бывало, что во время личной беседы от его устной критики плакали взрослые парни). Более того – меня назвали «открытием совещания». Правда, «открытие» вскоре благополучно «закрылось». Повесть была признана интересной, злободневной, но мгновенной публикации не получилось. Несмотря на весьма положительные рецензии (рецензентов было четверо – два писателя и два сотрудника Центрально-Черноземного книжного издательства), были и замечания (впрочем, устные и с успокаивающей оговоркой «но это мое субъективное мнение»), и очень интересные советы, которые вроде никто не навязывал, но после которых буквально тут же, в том же самом зале заседаний, по ходу обсуждения моей повести, появились новые идеи. В частности, отметили моменты, когда один из героев о чем-то рассказывает другому – дескать, был вот такой случай. «Случаи» тоже были признаны интересными, проблемными, злободневными и вполне достойными того, чтобы их не упоминать, а вынести в действие, поработать, конечно, придется, но моя повесть от этого только выиграет. Один из писателей заметил, что общий колорит у меня какой-то мрачный (а какой он может быть, если я начала писать именно от плохого настроения?), надо разбавить чем-нибудь несерьезным, смешным – «у вас в классе хохмачей не было? Возьми что-нибудь для примера». «Хохмачи», естественно, были, никуда не делись, и не только в тех классах, где я училась, так что «разбавить» слишком серьезный текст труда не составило бы. В дальнейшем, следуя всем этим советам и собственным новым идеям, я принялась выносить в действие упомянутые героями ситуации, добавлять новые сцены, которые должны были логически подготовить те ситуации или, наоборот, были продолжением и завершением, добавлять «хохмы» и «приколы» и… поняла, как гибнут бесславной смертью при «наполеоновских планах». Из скромных трехсот с небольшим страниц повесть начала стремительно разрастаться, пухнуть и превращаться в роман. Я представила себе страшенную, в полторы тысячи страниц книжищу (ширина и толщина примерно одинаковые), и решила разделить растущий роман на несколько книг-частей. Поскольку действие ограничено учебным годом, то и книг (по числу времен года) четыре – а ведь когда-то начинала с одной!
Творческая работа снова была сильно ограничена сначала учебой в музыкальном училище заочно по второй специальности – фортепиано (работая над экзаменационной программой, приходилось играть не менее 5—7 часов в день), потом поступлением в университет, новыми отношениями, подготовкой к новому замужеству. К сожалению, все закончилось так же, как и с первым: парень погиб в аварии задолго до рождения нашего сына, но ребенка, несмотря на переживания, мне на этот раз сохранить удалось. Относительно моей переросшей в роман повести мелькали мысли, что я все закончу, «сидя» в декрете, благо, ребеночек в плане поведения был просто всем на зависть, но особенно «посидеть» не пришлось, о чем сильно жалею до сих пор: это было действительно тихое женское счастье – каждую минуту видеть своего ребенка, ощущать, как он, заснув на руках, дышит в плечо, слушать, как он начинает что-то лопотать. Но этого самого ребенка надо было еще и кормить, а поскольку его папа сам был сиротой, то помощи особенно ждать было неоткуда. На работу я вышла, когда сыну исполнилось девять месяцев. Две работы, маленький ребенок, больная мать, последние курсы университета, защита диплома, поступление в аспирантуру – в общем, снова не до творчества. Впрочем, аспирантуру окончить тоже не удалось: шли печально знаменитые 90-е годы, многие тогда по несколько месяцев сидели без зарплат и пенсий, вот и у меня попросту не было денег, чтобы съездить в Воронеж для сдачи кандидатских минимумов.
Почему я так подробно рассказываю об этом? Во-первых, как писатель неизвестный (пиара-промоушна не было) просто хочу, чтобы мои будущие читатели имели хотя бы некоторое представление обо мне как о человеке, а во-вторых – на своем примере показать одну из проблем нашего общества, когда людям творческим и думающим в силу обстоятельств не удается реализовать свои возможности, данные природой или Богом (кто как считает). Если бы я жила в самом Воронеже, может, что-то получилось бы, однако в тот момент не только вырваться из села, но даже просто уезжать на несколько дней для решения каких-то вопросов у меня возможности не было. Часто говорят: «Кто хочет – тот все бросит и добьется»… Можно бросить ВСЕ, но не ВСЕХ. Как мать я не «кукушка», способная ради карьеры или новых отношений бросить на кого-то единственного ребенка, а как дочь – не «свинья», которая бросила бы в трудную минуту мать, которая для меня сделала очень много. В свое время точно так же завязли в селе и мои талантливые родители. А публикация? Известность?.. Да, было бы приятно в те же 25-28-30 лет стать известной (в таком возрасте это польстило бы самолюбию), но и тогда, в советские времена, в издательствах годами лежали, дожидаясь своей очереди на публикацию, очень интересные произведения, а их авторы точно так же годами ожидали приема в члены Союза писателей. При этом еще не факт, что опубликуют повесть или роман, и не факт, что примут автора (особенно молодого). Ходила шутка насчет того, что в Союз писателей принимают по предъявлении лысины (прямо как документ!). Так что, если и были неприятные эмоции, связанные с неудачей, вызваны они были только существующей системой, но не собственным уровнем: побывав на двух писательских совещаниях (второе, на которое меня приглашали, состоялось через два года – в 1991-м), я послушала обсуждения чужих произведений, познакомилась с новыми молодыми писателями и не чувствовала, что кому-то уступаю как литератор – просто не повезло, впрочем, как и другим. Работа с молодыми авторами на какое-то время вообще заглохла. Многие публиковались за свой счет (этот вариант у меня отпал сразу), кто-то – за счет спонсоров, но для нас с мамой (она писала стихи) спонсоров не нашлось.
С появлением в школах Интернета и сайтов была мысль выложить свое произведение на сайт лицея с. Верхний Мамон (и мне плюс, и лицею, где работает писатель, «крутизны» прибавилось бы), но, как говорится, опять что-то пошло не так. Человек, отвечавший за работу сайта, сказал, что большие тексты очень тяжело загружаются, много весят… ну и еще какие-то причины, в силу которых моему роману на сайте лицея делать было нечего. Хотя странно: есть же сайты, полностью загруженные только литературными произведениями, и туда же добавляются все новые и новые, да и на лицейский сайт довольно объемные сценарии и доклады других учителей загрузились легко, загружались легко даже довольно продолжительные видео, а несколько первых страниц моей книги почему-то настолько тяжело, что остальные загрузить уже невозможно? Так и висят на старом сайте Верхнемамонского лицея несчастные несколько страничек, которые не дают никакого, пусть самого поверхностного, представления не только о романе, но даже о двух персонажах – учителях, находящихся в тот момент в учительской.
Незадолго до своей смерти мама с сожалением сказала, что я писала впустую – сразу не опубликовали, а теперь, дескать, все это неактуально. А вот это как раз-то и нет! Многое остается актуальным и сейчас, и будет актуально через несколько лет, может быть, даже что-то, что во времена нашей юности было само собой разумеющимся, сейчас стало более актуальным в силу того, что от многих положительных принципов общество, к несчастью для себя самого, стало отходить. В общем, окончательное слово скажут читатели. Для старших этот роман станет встречей с юностью, а для молодых все это – недавняя история, которая многим тоже интересна. Может, кто-то сочтет некоторых из героев слишком жесткими для их юного возраста, но именно в семидесятых-восьмидесятых годах наблюдался своеобразный культ сильного характера, причем, не обязательно было быть суперменом, способным в одиночку «месить» десяток противников-злодеев – достаточно иметь внутренний стержень, уметь отстаивать собственное мнение, достоинство, взгляды, убеждения (кто-то из моих ровесников наверняка вспомнит, как в компании, если кто-то приводил с собой друга, с которым не были знакомы остальные, о новичке обязательно спрашивали: «А он сильный человек?», имея в виду силу не физическую, а моральную). Кому-то покажется необычным и даже почти диким то, что маленькие дети гуляли самостоятельно, двери подъездов не запирались ни днем, ни ночью, номер телефона нужного тебе человека можно было узнать, позвонив в справочную, в девятый класс «троечников» могли не принять, старшеклассники ездили на уборку урожая, в компании подростков читали стихи и пели под гитару песни, характеристика, написанная классным руководителем, была едва ли не судьбоносным документом и многое другое. Но так действительно было! И кто-то из моих ровесников вспомнит что-то подобное из своей жизни, а кто-то из молодых, может быть, даже немного позавидует.
КНИГА 1. ЛЕТО
Часть 1. Двадцатые числа июня
Лариса Антоновна Ярославцева, учитель химии и классный руководитель восьмого «Б», в безрадостном настроении сидела за столом в учительской. Перед ней громоздилась гора серых картонных папок, именуемых «личными делами». Их было почти сорок, и в каждую нужно было вложить очередную характеристику. Но ведь для того, чтобы вложить в папку, эту самую характеристику надо было сначала написать! О-о-о… Мысленно постонав, она попыталась утешить себя тем, что некоторые из них уже готовы – это характеристики тех учеников, которые после окончания восьмого класса уходили в техникумы и ПТУ. Кое-кто уже забрал документы – свидетельство об окончании восьмого класса и вышеупомянутую характеристику. Но выбывающих мало, на удивление сильная параллель оказалась, подавляющее большинство остается в девятом классе…
Лариса Антоновна почти с тоской посмотрела в сторону, где за другим столом младшая коллега (тоже преподаватель химии) Алиса Александровна Данилова изучала новые методички, только что полученные и выданные школьным библиотекарем. Везучая! Она еще не испытала ужасов классного руководства!.. Единственно, что удерживало Ларису Антоновну на этой муторной должности, на которую она сама же напросилась, – необходимость слегка подстраховать младшую сестру: не забыла еще, как сама надрывалась на общественной работе ради хорошей характеристики, сколько времени проводила в школе после уроков, каких нервов стоило что-то организовать в классе; Марине, конечно, немного легче: не хотят одноклассники слушать ее – послушают классного руководителя, куда они денутся!..
Позавидовав не замученной классным руководством Алисе, Лариса Антоновна бросила короткий взгляд в другую сторону, где так же, как и она, маялся над характеристиками классный руководитель параллельного восьмого «В», учитель физкультуры Игорь Алексеевич Городецкий, и тут же неприязненно отвернулась: она недолюбливала этого красавчика, по которому сходили с ума все девчонки из старших и средних классов и женская часть педколлектива в возрасте до двадцати пяти лет. К чести молодого учителя, он ни разу не воспользовался дурным девчоночьим обожанием. А уж кажется: стоит ему свистнуть – наперегонки побегут! Однако призывного «свиста» все не было и не было. Впрочем, как казалось Ларисе Антоновне, дело тут было не в порядочности Игоря Алексеевича, хотя этого качества он лишен не был, а в некоторой самовлюбленности, мешающей ему заметить те нежные и пылкие взгляды, которые встречают и провожают его во всех школьных коридорах, учительской и спортивном зале. Но, честно говоря, на эту небольшую самовлюбленность учитель физкультуры имел право. Игорь Алексеевич был потрясающе красивым молодым человеком – прямо-таки идеально красивым! До раздражения красивым! Высокий, длинноногий, широкоплечий, с классически правильными чертами лица – хоть Аполлона с него лепи или пиши! И при этом он не производил впечатления бездушного манекена, как это нередко случается с людьми, имеющими безупречную внешность, – у него лицо живое, мимика богатейшая, большие светло-карие глаза светятся детской радостью и доброжелательностью по отношению к окружающим. Но быть доброжелательным ему легко: жизнь его ничем не омрачена – все чудесно, все замечательно, нет у него таких ситуаций, когда хочется сорвать на ком-то зло!.. Да еще всегда хорошо одет – даже заурядные спортивные костюмы, в которых он проводит уроки, у него только импортные, из высококачественных материалов, которые не вытягиваются и не сразу протираются. А уж если по какому-либо торжественному случаю наденет классический строгий костюм, да белую рубашку, да с галстуком с изящным зажимом, да с оригинальными запонками – ну все: смерть девкам! Лорд – да и только! Да вдобавок от него едва ощутимо пахнет хорошим одеколоном (разумеется, тоже импортным, никакого сравнения с родным «Щитом», который, наверное, и назван так потому, что запах его не позволяет приблизиться к человеку, решившему воспользоваться этим одеколоном, менее чем на два метра). И жених он завидный: единственный сын профессора-медика, известного на весь Союз нейрохирурга. Точнее, сын-балбес талантливого отца, от которого он, сын-балбес, не взял ровным счетом ничего! Как говорится, на детях гениев природа отдыхает. На сыне профессора Городецкого она даже не отдыхала, а прямо-таки впала в летаргический сон. В восемьдесят третьей школе Игорь Алексеевич появился три года назад, окончив педучилище, отслужив в армии (служил не абы где, а в роте Почетного караула Кремля) и поступив на заочное отделение пединститута. Учительница биологии Лиана Тиграновна Степанян, которая училась когда-то с ним в одной школе, но в параллельном классе, слегка просветила коллег относительно «темного прошлого» Городецкого: учился он довольно посредственно, поэтому и пошел не в мединститут, а в педучилище (не в ПТУ же поступать сыну медицинского светила!), да и в училище, похоже, не блистал. Впрочем, у Ларисы Антоновны на этот счет имелись некоторые соображения: хоть, на ее взгляд, был парень не очень серьезным, глупым его все-таки не назовешь, так что малость приукрасила биологичка, расписывая ограниченность физкультурника, нравится он ей, если не сказать большего, – вот и хочет, чтобы другие девушки-коллеги считали его всего лишь туповатым футболистом, не ровней учителю литературы или математики, и держали на расстоянии. Однако опасения Лианы Тиграновны относительно возможных соперниц были напрасными: вот уже три года красавец поддерживал ровные корректные отношения со всем коллективом, с дамской его половиной был вежлив и предупредителен, никогда не отказывался помочь, мог поддержать беседу, но чисто мужского внимания ни к кому конкретно не проявлял. И к самой учительнице биологии в том числе, что Лиане Тиграновне, естественно, было обидно. Живой же он, в конце концов! И возраст такой, когда люди уже семьи заводят! Причем, самое странное: о наличии в жизни Игоря Алексеевича хоть какой-либо девушки известно не было вообще. Вот если молодой историк Анатолий Григорьевич, тоже из «недавних», собирался жениться, то об этом в школе знали: будущая (на тот момент) жена несколько раз в разное время звонила в связи с какими-то внезапно возникшими проблемами, которые срочно надо было решить, и он не только не скрывал, кто это звонит, но даже с радостью сообщал: «Моя!.. Опять не слава Богу». Городецкого же по телефону в учительской спрашивали исключительно родители учащихся. Уж за три года хотя бы раз могла девушка позвонить, если бы она была! Странно: такой парень – и один. Может, конечно, девушки ему не звонят потому, что он в учительской бывает мало – в основном в спортзале. Но близкие люди и расписание знают, и могут поймать момент, когда учитель будет находиться в учительской, и зайти в конце рабочего дня, чтобы вместе идти домой или погулять немного, и на торжественное мероприятие могут прийти за компанию. Ничего этого не было – Игорь Алексеевич явно не спешил заводить отношения с противоположным полом…
Поначалу коллектив к профессорскому сынку отнесся, как к тухлому яйцу: обращались максимально осторожно – не обидеть нечаянно, не задеть, не рассердить, чтобы не пожаловался папе, а тот… сами понимаете – кому… тогда всей школе кисло будет… Но, как ни странно, паренек оказался адекватным: «звезду» из себя не строил, на выпады коллег не обижался (с шутками и подковырками примерялись долго), отвечал аналогично (он оказался весьма бойким на язык) и даже подробно ответил на очень скользкий вопрос, почему он пошел работать в школу, а не в медицину. Этот вопрос, осмелев, ему задал месяца через три после начала учебного года Анатолий Григорьевич, и, к слову, это было, наверное, в последний раз, когда коллеги говорили с Городецким на «вы» в тесном учительском кругу, – после этого он стал просто «Игорем», парнем своим, который удара в спину не нанесет.
– Я-а?.. – услышав о мединституте, учитель физкультуры вытаращил глаза. – В ме-ед?.. Да Бог с вами, золотые рыбки! Я же крови боюсь. К покойнику не притронусь под страхом смерти, лягушек резать не смогу: жалко. Все, на что я способен по части медицины, – йодом царапину намазать. Ну, пластырь прилепить… Чаю с малиной сделать. А, да! Массаж умею делать. Вот! Предел моих медицинских знаний, умений и навыков… Отец говорит: «Если бы не был внешне похож на меня – сказал бы, что не мой ребенок». Мама на этом месте всегда ему подзатыльник отвешивает, без какого-то там уважения к профессорскому статусу… Так что – увы! – благородной медицинской династии у нас не получилось! – он лучезарно улыбнулся.
– Да вам, наверное, и никого резать не надо было бы, – не отставал провокатор-историк. – Кто-нибудь рядом резал бы, а вы смотрели бы, записывали, запоминали бы… Главное же – знать.
– Угу, а потом кто-нибудь зашушукался бы за спиной, что я ничего не делаю, такой вот никчемный – даже лягушку распотрошить не могу, только на папином авторитете еду. Нет, ребята, что не мое – то не мое! – решительно заявил Городецкий. – И зачем было бы чужое место занимать? Я мог бы и подготовиться (я не тупой, просто лентяй, честно говорю), и даже если бы что-то неудачно отвечал, вряд ли меня стали бы топить (фамилия как пропуск). Только зачем? Вот скажите: ЗА-ЧЕМ?.. – он обвел взглядом коллег, смотрящих на него чуть ли не с открытыми ртами. – Долго я там не проучился бы – все равно бросил бы рано или поздно. А кому-то дорогу на экзамене перешел бы – такому, что без медицины себя просто не представляет. Есть же действительно врачи от Бога – хотя бы как мой отец. Он просто на виду больше, вот и прославился. А сколько в селах хороших врачей! Те вообще чуть ли не в полевых условиях работают, и иной раз такие операции делают – профессорам не уступят. Это я тоже от родителей знаю… И вот представьте: идет в институт человек, от которого может быть реальная польза целому району, области, может даже всей стране, а может вообще на мировом уровне (смотря что он открыть нового сможет), – а вместо него возьмут раздолбая, которому эта медицина на фиг не нужна, просто есть возможность пролезть именно сюда. Согласитесь: это уже не просто нечестно, а подло!
Что поразило – он говорил абсолютно искренне. С ним согласились, хотя некоторые (и Лариса Антоновна в том числе) все-таки посчитали, что это рисовка или глупость: есть возможность устроиться получше – эту возможность терять нельзя. Отец – профессор со всесоюзным именем, а сын мячик гоняет.
Однако нельзя было не признать, что Игорь Алексеевич свой предмет действительно любил, с обязанностями справлялся, с учениками ладил, несмотря на слегка насмешливый тон, каким он говорил постоянно. Особенно любили его девочки неспортивного типа, толстые, негибкие, неуклюжие бедолаги (и в их числе младшая сестра Ларисы Антоновны, Марина), для которых спортивные снаряды были адским мучением. Ни одну из них Городецкий не назвал ни бомбой, ни коровой, ни слонихой, чем нередко грешил его предшественник, у которого еще училась и сама Лариса Антоновна. Тем не менее особых симпатий у людей старше двадцати пяти Городецкий не вызывал: несерьезный тип – и, похоже, серьезным станет нескоро! С чего ему серьезным становиться? В золотой колыбельке до сих пор колыхают. А ей, Ларисе Антоновне, некрасивой и нестатной, приходится все брать только умом и характером. Иначе она просто не выжила бы!
Когда она была такой, как сейчас младшая сестра (то есть сама еще училась в восьмом классе), умер отец. Сестренке Марине было всего три годика. Мама – инженер с очень скромной зарплатой. Она даже на приличный подарок для кого-либо из учителей не могла бы выделить лишнего рубля, поэтому какие-то подстраховки со стороны отпадали. Лариса все силы приложила, чтобы получить золотую медаль. Сколько она выполнила общественных поручений! За какую работу только ни бралась! Сколько стенгазет выпустила! Сколько организовала мероприятий, пионерских и комсомольских! Сколько… сколько… и того, и сего… Да и маме надо было помогать: за Маринкой в садик сходить, приготовить что-нибудь из еды, в квартире прибраться. А потом едва не до утра учила уроки – чтобы только «пять», только «пять»! В университет поступила без всяких взяток и знакомств, училась отлично, получала повышенную стипендию. На втором курсе вышла замуж за аспиранта-физика Романа Лыкова, с которым подружилась еще на первом во время поездки в колхоз, на третьем (точнее, после третьего – летом, через месяц после сессии) – родила Димку, на четвертом после зимней сессии – развелась с мужем: не смогли ужиться под одной крышей два умных, целеустремленных человека, каждый из которых обладал сильным характером. Тогда у нее впервые мелькнула мысль: а нужно ли все это – «отличная учеба и примерное поведение»? Жизнь ответила: нужно! Когда летом Лариса (тогда еще студентка четвертого курса) готовилась к очередному экзамену, разрываясь между учебником и раскапризничавшимся сынишкой, неожиданно пришла Зоя Алексеевна, завуч ее восемьдесят третьей школы, в которой она училась десять лет (это ж только подумать: грозная Зоя Алексеевна сама пришла домой к бывшей ученице!), и сообщила, что из их школы уходит учитель химии, а поскольку она, Зоя Алексеевна, всегда ценила Ларисины способности, то считает своим долгом помочь талантливой девочке в трудную минуту. С директором она уже поговорила, он тоже помнит Ларису и абсолютно не возражает против ее кандидатуры на эту должность, нужно только Ларисино заявление. Бери листок и ручку, пиши! Быстрее, быстрее, быстрее! Главное – опередить желающих остаться в городе. Экзамены можно сдавать и в то время, когда заявление лежит в столе у директора. Так, не выходя из дома и не обивая пороги учебных заведений, Лариса Антоновна написала заявление с просьбой принять ее на работу в родную школу учителем химии, а, сдав летнюю сессию, перевелась на вечернее отделение «по семейным обстоятельствам». Не очень-то охотно разрешают студентам выпускного курса переводиться с дневного отделения на заочное или вечернее – это означает, что человек нашел работу в городе и в деревню по распределению не поедет. Но Ларисе Антоновне как отличнице и общественнице пошли навстречу. Тем более у нее был маленький ребенок, вдобавок она была разведена (а это значило, что ей нужно держаться рядом со своими родными, которые проживают в областном центре), комиссия по распределению все это учла бы, и у Ларисы все равно был бы свободный диплом, так что некая гипотетическая сельская школа, куда должен был бы приехать, но не приехал молодой специалист, от этого перевода не пострадала. Однако несомненным плюсом было то, что восемьдесят третья школа находится минутах в семи-десяти ходьбы от дома (не надо будет по утрам давиться в общественном транспорте), в коллективе еще со школьных лет осталось много знакомых, и (решающий момент!) администрация о ней самого лучшего мнения: сами пригласили, не нужно было искать работу. Да и дети под присмотром. Через год ей дали (опять же Зоя Алексеевна посодействовала, за что ей огромное спасибо!) классное руководство в классе, где училась младшая сестра, появилась возможность немножко приподнять девчонку, а то первая учительница почему-то не позволяла ей развернуться. Вообще у бабки странный подход был: к общим делам привлекались абсолютно все, но руководство, начиная с командиров «звездочек» в первом классе, выбирали сами ребята. Обсуждали – да еще на полном серьезе! – может ли тот или иной октябренок быть командиром. Можно подумать, понимали что-то там! А учительница, вместо того, чтобы и другим дать возможность проявить организаторские способности, ни во что не вмешивалась – «это детская организация, решение принимают сами ребята, вот они именно так решили». Даже когда мама попросила, чтобы Марину выбрали кем-нибудь, учительница снова оставила окончательное слово классу. Ну, и, конечно, закончилось ничем – класс не захотел, чтобы Марина в каких-то вопросах распоряжалась, а учительница вмешиваться не стала. И это старый опытный учитель, на которого надо равняться! Могла бы вмешаться и помочь, тем более, Марина чувствовала, что ей не хватает именно возможности что-либо организовывать. Что этой бабке не нравилось? Непонятно. Марина – девочка добросовестная во всех отношениях. Хоть в плане учебы, хоть в общественной работе, что она доказывала неоднократно. К слову, Зоя Алексеевна к Марине относится точно так же, как и к старшей сестре, и Маринка, оценив это отношение, прямо из кожи вон лезет, хотя, кажется, дальше уже и некуда. Теперь идет в первый класс Димка, тоже будет на глазах. Возникнут какие-то мелкие школьные проблемы (без них не обходится) – учительница всегда будет держать в курсе, не надо будет отпрашиваться с работы в случае какого-нибудь родительского собрания. Пока что все складывается удачно. И это – результат давней, в детстве и ранней юности, работы на износ! Это не слепое везение. И не заслуги папы с мамой… как у некоторых…
Подумав о «некоторых», Лариса Антоновна снова посмотрела в сторону Игоря Алексеевича – с чувством вполне обоснованного превосходства. На красивом лице коллеги отражалась напряженнейшая работа мысли, однако на листе, лежащем перед молодым суперменом, было написано всего две строчки. Но даже это больше, чем у Ларисы Антоновны.
Повздыхав еще немного, она принялась ворошить папки. Отобрала «личные дела» выбывших, аккуратно сложила отдельной стопкой. Сверху положила «личное дело» Эли Калининой, которая еще не приходила за документами, но придет обязательно – может быть, сегодня. С комсомольского учета она уже снялась и комсомольский билет у Марины забрала – значит, из школы уйдет однозначно. Быстрее бы! Надоели уже проблемы этой девочки!..
Лариса Антоновна взяла листок чистой бумаги и красиво вывела: «Список учащихся девятого „Б“ класса».
Незадолго до конца учебного года Игорь Алексеевич, как с писаной торбой, носился с книгой братьев Стругацких «Понедельник начинается в субботу», охарактеризовав ее кратко: «Только на цитаты разобрать». Поскольку Городецкий среди наиболее серьезной части коллектива считался «ветром» и «помелом», Лариса Антоновна с недоверием и некоторым презрением относилась ко всему, что приводило его в дикий восторг. По ее мнению (хоть она и не читала), книга была довольно бестолковой. В течение месяца от Игоря Алексеевича, разобравшего повесть на цитаты, только и слышали: «Галоши, значить, надевает и выходит», «У него же потребности, у него же они растут», «Был уже преНцеНдент – широко известный преНцеНдент, даже в кино отражен», «Вот так и возникают нездоровые сенсации», «В таком вот аксепте», «Здесь вам не пивная, здесь вам учреждение»… Особенно заколебал «аксептом». Кончилось тем, что даже такие грамотные люди, как филологи и историки, вконец замороченные пустомелей-физкультурником, стали вполне искренне и серьезно задумываться над словом «аспект», прежде чем написать или произнести, – а как правильно, в самом-то деле?.. Потом у Игоря Алексеевича началась сессия, а в школе – выпускные и переводные экзамены, и Стругацкие отошли на дальний план. Можно было бы вообще забыть о существовании этого произведения, но Лариса Антоновна неожиданно увидела некоторый смысл в самом названии. Фантастику она не любила, фанаткой Стругацких не была, «Понедельник…», вокруг которого было столько шума (восторги Городецкого почему-то разделили Толик-историк, Любочка-русичка, Алиса, молодые учительницы начальных классов и даже кое-кто из пожилых, читавших эту книгу когда-то в молодости), она читать не собиралась, а вот название, помимо воли, прочно засело в голове: «Понедельник начинается в субботу», «Понедельник начинается в субботу»… То есть идея ясна: новая рабочая неделя начинается в выходные после минувшей, без какого-то там отдыха (в самом деле, глупости какие – отдых им подавай!). И вместе с этим несколько нелепым сочетанием возникло ощущение, что у нее тоже начинается новый учебный год, хотя старый еще не закончился (да, по сути, у учителей так оно и есть): отчеты за прошедший год еще не написаны, а уже потихоньку что-то на будущее планируем… ну, вот хотя бы прикидываем, кто остается в девятом классе…
Медленно, старательно (не признаваясь самой себе в нежелании ломать голову над характеристиками – все-таки она устала за год), красивым почерком, Лариса Антоновна выводила имена и фамилии, сопровождая их мысленными комментариями:
«1. Алексеева Вера («Ну, а эта бездарь зачем осталась?!. Мало ли, что одна «тройка», в вуз она со своими дохлыми «четверочками» все равно не поступит»);
2. Волгин Николай («Тридцать три несчастья каждый день… Как он так подгадывает?»);
3. Гавриленко Олег («Молодец, за ум взялся. И держится долго уже… Молодец, молодец!»);
4. Гудков Александр («Боже мой! Ну, как же Лиана его не утопила! Было бы хотя бы две „тройки“ – отправили бы в техникум какой-нибудь»)…
– Лариса Антоновна, вас директор просит зайти, – сообщила, заглядывая в учительскую, секретарша Вера.
С удовольствием оторвавшись от бумаг (ну, не хотелось ей эти характеристики писать!), но в то же время слегка забеспокоившись, учительница химии направилась в кабинет директора.
– Лариса Антоновна… – начал тот, едва она открыла дверь. – Садитесь, пожалуйста… Я тут вчера посмотрел… Вам придется несколько изменить характеристику Калининой.
– В каком… плане? – с недоумением поинтересовалась она.
Характеристика одной из учениц ее класса была самой заурядной, какой может быть характеристика у девчонки с такой же заурядной троечно-четверочно-пятерочной успеваемостью и отсутствием общественных нагрузок.
– Она должна быть точно такой же, как вы писали для милиции.
– О-ой… – растерялась Лариса Антоновна. – Скандал же будет…
– Скандал будет, если родители с этой новой характеристикой пойдут в суд или в прокуратуру и поднимут ТО… – коротко, слегка, мимолетно, но в то же время многозначительно, подчеркнул директор, – дело. Вот тогда скандал действительно будет.
Наступило тягостное молчание. Мерзкая история, которая произошла в конце апреля, продолжалась. Тогда Ларису Антоновну тоже пригласили в кабинет директора, только в тот раз здесь находилось еще трое очень солидных людей. Из их неловких поначалу речей, перемежавшихся невразумительными «эканьем» и «меканьем», следовало, что с девочкой из ее класса случилось несчастье – страшное для любой женщины, а для девочки-подростка особенно. И виноваты во всем сыновья присутствующих – учащиеся девятых классов соседней, двенадцатой, школы. Ну… понимаете… мальчишки отмечали день рождения одного из друзей… шестнадцать исполнилось… ну, выпили немного лишнего… хоть и шампанское, а в голову слегка стукнуло, на подвиги потянуло… пошли погулять… разгоряченные… а тут девчонка подвернулась… Но тут же «эканье» и «меканье» начали потихоньку сменяться массированным переходом в наступление: кстати, а почему эта девочка находилась на улице в начале одиннадцатого?.. В милиции она сказала, что учила уроки в музыкальной школе – дескать, у нее нет возможности играть дома, а она готовится поступать в музыкальное училище. Но все это сомнительно… А что там за семья? Может, неблагополучная?.. Ну, оно и заметно!.. А как эта девочка учится? Так себе?.. Закономерно!.. А какие-нибудь общественные поручения у нее есть? Ах, отказалась, времени у нее нет… Ясно!.. А родители кто?.. Рабочий класс, так называемый? Ну, и чего тогда ее в какую-то творческую элиту несет?.. Нет-нет, конечно, каждый имеет право, но маловероятно, чтобы ребенок из неблагополучной семьи добился чего-то значительного… Тем более, похоже, что контроля за поведением девочки нет… И вообще создалось впечатление, что все случившееся не особенно тронуло ее родителей (особенно мать орала – мол, сто раз говорили: сиди дома, делом занимайся!), и вряд ли они обратились бы в милицию сами, но вот какие-то пожилые супруги, «Божьи одуванчики», увидевшие с балкона происходящее, позвонили по «02». Хуже всего, что дед оказался ветераном Великой Отечественной войны, полным кавалером ордена Славы – от такого не отмахнешься, настырно набился в свидетели (хотя в подобных случаях бывает как раз наоборот: не отловишь этих самых свидетелей), да еще интересуется, как идет следствие (похоже, не терпится поборнику справедливости в суде выступить), ну, и жена, естественно, активно поддерживает (на балконе сидели же вместе, свежим воздухом дышали… другого времени не нашли). В районном отделе пришли в ужас, узнав, кого задержали: сына сотрудницы горкома партии, сына сотрудника областной прокуратуры, сына начальника торгового треста… Сами понимаете, из каких семей мальчики, – и что их теперь ждет… Да из-за кого? Была бы девочка порядочная… Нехорошо, конечно, поступили, но они все поняли, осознали, раскаялись… Не надо им жизнь портить… Директор, кивая, выразительно смотрел на Ларису Антоновну. Она тоже все поняла – жизнь мальчикам портить не стала…
– Хорошо, я перепишу, – послушно сказала Лариса Антоновна.
– И оценка по поведению… Я так понял, вы сами свидетельства заполняли. Очень хорошо!.. Не надо никому ничего объяснять… И почерк тот же… Там стоит «удовлетворительно». Добавьте к этому «удовлетворительно» еще и «не». Спереди… Поместится?
Лариса Антоновна растерянно смотрела на руководителя. Калинину она считала серенькой по части учебы (как бы там ни расхваливала ее учительница пения) и имеющей проблемы в плане общения с ровесниками. И не особенно переживала бы по поводу ухода из школы именно этой ученицы, тем более, после всех историй. Но… как-то все это…
– Так надо! – жестко сказал директор. – Принесите ее документы. Они ведь сейчас у вас?
– Да… характеристики же еще не все, еще несколько осталось… – выдавила Лариса Антоновна.
«Несколько»… не «осталось несколько», а «написано несколько». Но не скажешь ведь этого! Ладно, она сейчас быстренько это дело исправит.
Она сходила в учительскую, взяла верхнюю папку из меньшей стопки и украдкой взглянула на коллег, словно те могли заподозрить ее в каком-то неблаговидном поступке, но они на нее не смотрели, уносить можно было все, что угодно. Алиса Александровна с видом прилежной ученицы что-то выписывала из новой брошюрки. Городецкий, очевидно, кое-как добил предыдущую характеристику и теперь размышлял над следующей, хотя это не очень требовалось: «сетка» характеристики была разработана директором и практически состояла из сплошных подсказок – только добавляй какие-то моменты, характерные для конкретного ученика.
Она вернулась в кабинет директора и подала руководителю папку. Тот внимательно посмотрел в свидетельство и удовлетворенно кивнул: очевидно, места для двух дополнительных букв хватало. Две буквы были дописаны, и зеленые корочки лежали на директорском столе в раскрытом виде – надо было, чтобы высохла тушь. Директор подал учительнице химии два листка бумаги, и она быстро написала несколько строк на каждом из них. Он просмотрел и подписал оба экземпляра. Лариса Антоновна сходила к секретарю – поставить печать и штамп, положила в «личное дело» Калининой листки с новым вариантом характеристики, разорвала старую, скомкала и выбросила клочки бумаги в мусорную корзину. Директор осторожно потрогал верхушку буквы «н», внимательно осмотрел палец, прикоснулся уже смелее, закрыл документ и отдал его Ларисе Антоновне, молчаливым кивком давая понять, что она свободна. Лариса Антоновна вернулась в учительскую, села за стол, вздохнула, посмотрев на гору папок, и взялась за список, спасаясь от нелюбимой бумажной работы:
«5. Дорохова Ирина («Красивая… И все хорошеет»);
6. Емельянова Виктория;
7. Ерохина Наталья;
8. Ефимова Алла («До чего же все-таки серые личности! Вот сидят все три в классе – и в то же время как будто их нет…»);
9. Земляной Анатолий («Деревня! Как скажет свое «а оно тебе надо?»);
10. Злобин Геннадий («До чего же парню не подходит фамилия! Ему надо было быть каким-нибудь «Рохлиным»);
11. Капралов Валерий («Недобитый…»);
12. Кожевец Людмила («Странно, что с ней до сих пор не случилось того же, что с Калининой»);
13. Коноплева Надежда («Допоется в своем ансамбле!»);
14. Лаврова Юлия;
15. Никитина Вероника;
16. Новикова Анна;
17. Осинкина Татьяна;
18. Панина Тамара («Вот еще один букет серостей!»);
19. Полякова Ольга («А вот эта – не серенькая, к сожалению… Вот кто у Маринки медаль может увести!»);
20. Пономарева Екатерина («Тоже серость»);
21. Разуваева Наталья («Ох, и жучка, хоть и смотрит в глаза преданно!.. Ладно, потерпим, все-таки папа не последний человек в области…»);
22. Рогозин Виктор…»
Подходящих слов для краткого описания этого мальчика не было, поэтому, дойдя до фамилии «Рогозин», Лариса Антоновна ограничилась тем, что мысленно застонала: вот от кого она избавилась бы с преогромным удовольствием!..
– Можно? – робко прозвучало у двери.
Учителя разом обернулись. В учительскую заглянула невысокая худенькая девочка. Обыкновенная девчонка! Выглядит едва на тринадцать. Только выражение бледного лица недетское. Складочка на лбу и горькие морщинки в уголках губ. И, нетипичные для подростка, слишком ранние седые прядки в не очень густых, но чуть волнистых и потому выглядящих более пышными, темных волосах. Вот она! Если бы пришла минут на пятнадцать-двадцать раньше, то успела бы забрать предыдущую характеристику и свидетельство с более приличной оценкой по поведению. Ничего, сама виновата, меньше спать надо…
– Входи, Эля! – приветливо сказал учитель физкультуры. – Как здоровье?
– Нормально в общем-то…
Девочка, неслышно ступая, подошла к столу, за которым сидела Лариса Антоновна.
– Ты за документами? – с готовностью спросила классная. – Надо у секретаря расписаться.
– Я расписалась, – негромко проговорила Эля. – Она к вам отправила.
Лариса Антоновна протянула ей свидетельство об окончании восьмого класса и характеристику. Девочка раскрыла твердые зеленые корочки, пробежала глазами по отметкам. Уголок рта у нее дрогнул: наверное, увидела «неуд» по поведению. Все так же молча Эля положила свидетельство в сумочку и развернула характеристику. Лариса Антоновна помнила написанное от слова до слова:
«Характеристика на ученицу восьмого «Б» класса средней школы №83 Калинину Эльвиру.
В средней школе №83 Эля училась с 1 сентября 1975 года по 15 июня 1983 года. За время учебы проявляла себя не всегда с положительной стороны. Имеет хорошие способности, но училась значительно хуже своих возможностей – на «хорошо» и «удовлетворительно». Поведение неудовлетворительное. Капризная, упрямая, с мнением родителей не считается. Часто отсутствует дома в вечернее время. Школьных кружков и клубов по интересам не посещала. Окончила музыкальную школу по классу фортепиано. По словам учительницы пения, имеет неплохие музыкальные данные, но в школьной самодеятельности не участвовала. Общественной работы не вела. Авторитетом среди одноклассников не пользовалась, друзей в классе нет. Характеристика выдана по месту требования».
Бумага задрожала в маленькой, со вздутыми венами, руке. Морщины на изможденном бледном, хотя и симпатичном, личике стали глубже. Эля положила характеристику в сумочку, застегнула «молнию», посмотрела в глаза бывшей классной и вышла, не попрощавшись с учителями.
Лариса Антоновна вернулась к списку.
«23. Родионов Михаил («Зубрилка. Наверное, из всего бюро самый слабый, оценки действительно трудом зарабатывает»);
24. Сафьянников Алексей («Не парень, а какая-то таблетка болеутоляющая! Смешно смотреть, как он всем и каждому слезы-сопли вытирает. Даже среди девчонок таких уже мало…»);
25. Славгородская Руслана («Ох, и противна же девка!»);
26. Стеблев Андрей («Помощничек мой дорогой!..»);
27. Степанова Арина («Вот еще одна проблема: семья верующих!.. Почему она тоже никуда не ушла? Что ей этот аттестат даст? В институт она все равно не будет поступать… „Арина“… Под старину косят. Иркой назвали бы, не выпендривались бы»);
28. Третьякова Лариса («Вроде не жирная, а неизящная какая-то. Товарищ по несчастью для Маринки… Да-а, тяжелая у девочки ситуация: быть дочерью заместителя начальника и при этом учиться с дочерью этого самого начальника… девочка для битья для Наташи Разуваевой»);
29. Филимонов Юрий («Вот уж у кого язык действительно без костей! И как ему трепаться не надоест?»);
30. Хабаров Валентин («Бледная немочь»);
31. Хватов Андрей («Кажется, Маринка нравится ему…»);
