скачать книгу бесплатно
– Маму встречать. Она позвонила сейчас – дождь начался, а у нее ни плаща, ни зонтика. А у меня картошка дожаривается. И ты должен появиться. Хоть разорвись!.. Я Толика попросил подождать тебя и за картошкой присмотреть…
– Короче, за мамой пойду я, а вы тут подружкой своей займитесь.
Отец снял мокрый китель, надел солдатский плащ. Валера протянул ему большой целлофановый пакет и снова посмотрел на мокрую перемазанную одноклассницу.
– Как это – «из-под поезда»? – спросил мальчик.
– Да так! Уже на рельсах лежала! – сердито ответил отец. – Никуда не выпускай, покорми и спать уложи, а потом разберемся.
– Зачем, Эль? – тихо и укоризненно проговорил Валера.
Таким тоном обычно спрашивают «а как же я?», и этот тон Эле был непонятен, тем более она еще не пришла в себя.
– «Жашем, жашем»… Дошкребли девшонку! – послышался неподалеку раздраженный голос, и в прихожей появился Элин и Валерин одноклассник, Толя Земляной. – Ждравштвуйте, дядя Витя! Ш приеждом!
Валеркин отец, усмехнувшись, кивнул ему. Толя был полной противоположностью своему соседу и однокласснику – светловолосый, голубоглазый, с круглой простецкой физиономией, широкоплечий и крепкий. Валерка, хоть и повыше ростом, рядом с ним выглядит задохликом. У Толи маленькая сестренка, которую он помогает нянчить с первых дней ее жизни. Он и в течение учебного года много возился с малышкой, а сейчас, когда начались каникулы, а Толина мама вышла на работу, он вообще занят с утра до вечера, поэтому ничего удивительного, что спокойно поесть замученный старший брат может исключительно в гостях у соседей, чем он и занимался в настоящий момент. На широкой Толькиной ладони высилась горка (точнее, небольшая башенка) бутербродов; один из них, уже уполовиненный, Толька держал в другой руке; запихнув остатки его в рот и, в свою очередь, оглядев Элю с ног до головы, Толя продолжал:
– Жря ты вшо это жатеяла, Элька! Лишно я так шшитаю: што бы ни шлушилошь – надо жить. Хотя бы нажло вшем шволошам! А под поежд и в вошемьдешат лет не пождно будет… Ну, или ш мошта вниж головой… Ешли не раждумаешь к тому времени.
– Что же ты друга не покормил? – с упреком спросил Валеру отец. – Хоть чаю ему налей, а то всухомятку… Толь, ну, ты тоже… как троюродный… который первый раз в гости пришел!
– Не хошу! – замотал головой Толька, откусив половину очередного бутерброда. – Я не шкажать, што голодный. Это я шобиралша, пока ваш не было, телек пошмотреть – я вшегда шмотрю ш кушком в жубах.
– Понятно, – Валерин отец заглянул в пакет, проверяя, все ли Валера сложил, и осторожно провел пальцами по Элиной щеке, отводя в сторону прилипшие мокрые волосы. – Ничего, девочка, все хорошо будет. Валера, горячую воду еще не отключили?
– Да нет, наверное, – одиннадцати же еще нет!
Дверь захлопнулась. Эля осталась с мальчишками. Все было, как во сне, и она чувствовала себя лунатиком, забредшим неизвестно куда и внезапно разбуженным. Совершенно отчетливо из сегодняшних своих действий она запомнила только посещение школы и музыкального училища: сходила в школу, взяла свидетельство и характеристику, немного поплакала в своем классе, который был не заперт (обидно было и неожиданно: вела она себя всегда не на «неуд», скорее на «примерное», но раз уж «примерное» ставят только отличникам, ладно, пусть было бы «удовлетворительное» – и вдруг «неуд» и такая характеристика!), потом, взяв себя в руки, поехала в училище, отстояла очередь, написала заявление с просьбой допустить ее к вступительным экзаменам, положила перед секретарем приемной комиссии документы… и вот тут-то и началось! Неизвестно почему секретарь, молодящаяся старуха с сиреневыми волосами, стала просматривать Элины отметки и, конечно же, увидела «неуд» по поведению. Странно – у других девчонок она проверяла только, все ли документы собраны, и не приняла лишь у одной: у которой вместо шести фотографий оказалось четыре. А над Элиными сидела минуты две, глядя то в свидетельство об окончании музыкальной школы (там стояли исключительно «пятерки»), то в свидетельство об окончании восьми классов общеобразовательной школы, потом прочитала обе характеристики, рекомендацию из музыкальной школы, еще поразмышляла и, наконец, колыхая оборками пестрого крепдешинового платья («Постыдилась бы ходить в таком, сова старая!..»), куда-то унеслась. Вернувшись через несколько минут, она подала Эле все ее документы.
– Нет, милочка! С такой характеристикой – знаешь ли!.. Хорошо на фортепиано играть – этого у нас мало! Надо еще и соответствующий моральный облик иметь! Мы ведь готовим учителей музыки! У-чи-те-лей!.. Наши выпускники с детьми работают!..
«Старая сова» в крепдешиновых оборках прервала тираду на взлете – так сказать, на «крещендо», а «диминуэндо», постепенного затихания и успокоения, не последовало, и эту недосказанность Эля поняла так: «Наши выпускники с детьми работают, а кто тебе своего ребенка доверит?». И, наверное, девчонки в очереди поняли точно так же и посмотрели на нее почти с испугом: как она, аморальная, вообще посмела прийти сюда? Противнее всего было то, что среди них стояла хорошо знакомая скрипачка из Элиной музыкальной школы. С этой девочкой Эля играла ансамблем (предмет такой есть в старших классах – «камерный ансамбль», когда пианист играет со скрипачом или виолончелистом) и занималась в одной группе по теоретическим предметам – сольфеджио и музыкальной литературе. Наверное, у той шок был: восемь лет проучилась с человеком бок о бок, отношения неплохие – а он, этот человек, оказывается… вон какой… И Эля ушла. Мимо Ленки, скрипачки, она проскочила, стиснув зубы и не оглядываясь на нее. Больше она ничего не помнила: в какой двор свернула тут же, выбежав из училища, что делала целый день, где была, по каким улицам бродила, как добралась до своего микрорайона… Она не видела, как Лена с отчаянным криком «подержи, пожалуйста, я сейчас!» сунула сумочку с документами стоявшей за ней девочке, выскочила вслед за Элей и некоторое время металась по улице, пытаясь рассмотреть невысокую Элину фигурку в людском потоке и торопливо задавая всем подряд один и тот же вопрос: «Вы не видели сейчас девочку в белой кофточке? Такого же роста, как я… она приметная, у нее волос седых много!». Но люди, проходившие с обеих сторон мимо нее, отвечали отрицательно, и Лена, так и не найдя поблизости Элю, была вынуждена вернуться в училище – подходила ее очередь подавать документы. Эля немного позже узнала, что Лена, подав документы, тут же поехала в музыкальную школу, и завуч Злата Константиновна, пожилая интеллигентная женщина, узнав, что случилось, в несвойственной ей скандальной манере кричала по телефону на директора училища, разъясняя ему, какими талантами он разбрасывается, пойдя на поводу у ограниченной до тупости бабы и основываясь на характеристике, в которой все поставлено с ног на голову – неизвестно, какая подлая дура из средней школы это написала! Но это позже, а в тот момент девочка медленно, скорее инстинктивно, чем целенаправленно, брела пешком в сторону дома, в который не хотелось возвращаться. Эля не знала, что Анастасия Павловна, ее учительница по фортепиано, обзвонив родственников с просьбой забрать ребенка из садика и найдя того, кто это сделает, приехала к Эле и ждет ее возле подъезда (подождать в квартире мачеха, естественно, учительнице не предложила). И что Любовь Михайловна с Игорем Алексеевичем, независимо от незнакомой молодой женщины, которая, явно нервничая, тоже ожидала кого-то неподалеку от дома, уже надоели мачехе, заходя через каждые пятнадцать-двадцать минут с вопросом: не вернулась ли Эля? Может, они каким-то образом просмотрели ее?.. Она очнулась поздно вечером – еще не ночь, но уже заметно стемнело, – на каком-то пустыре неподалеку от железнодорожного вокзала. Гремел гром, сверкала молния, начинался дождь (Игорь Алексеевич и Любовь Михайловна в это время бежали от Элиного дома к троллейбусной остановке, а Анастасия Павловна – к автобусной, о чем Эля тоже узнала позже), мимо катил, стуча колесами поезд, а огромный человек, что-то невнятно и зло бормоча, бил ее по лицу – в принципе именно это и привело в чувство. Потом он тащил ее куда-то, без каких-либо усилий держа одной рукой под мышкой, как котенка, вместе с туго набитым брезентовым рюкзаком, а она все пыталась закричать и не могла, хотя крик так и стоял в горле. Почему-то ей не пришло в голову, что никакой насильник или убийца не понесут жертву, вопреки здравому смыслу, из удобного для преступления безлюдного места к освещенным дворам, а потом не в темный подвал, а куда-то на верхний этаж. Она понимала только одно: из таких рук не вырвешься. И вдруг оказывается, что огромный злой дядька – отец Валерки Капралова, замечательного мальчишки из Элиного класса, скромного вежливого Валерки, который за восемь лет совместной учебы никому не сказал грубого слова – даже тем, кто на эти грубости сам напрашивается. Впрочем, и отец его никакой не злой, хоть и надавал оплеух, очень даже симпатичный дяденька. Да если бы не эти оплеухи, она бы и не опомнилась. «Как это – „из-под поезда“? – Да так! Уже на рельсах лежала»… На рельсах?.. Что такое с ней было? Безумие какое-то! Самое настоящее сумасшествие! Она пешком шла из центра города – а это далеко: десять с лишним остановок общественного транспорта, день на это потратила… ничего не ела – это точно, у нее же денег не было… может, воды из автомата выпила – монетка в одну или три копейки нашлась бы… может, где-то на скамейке посидела… прошла мимо дома, черти занесли на пустырь, где даже днем нормальные люди не ходят – только алкашей и можно встретить, она легла на рельсы – и даже не помнит всего этого! И если бы не Валеркин отец, она там бы и осталась. Вернее, от нее уже не осталось бы ничего. Эля представила, как по ней проехал бы поезд, и ее слегка затошнило, а крик, застрявший в горле и почти утихомирившийся, вдруг снова начал пробиваться наружу. «Я сейчас закричу, – Эля прижала к губам грязные ладони. – Я закричу… заору, как дура! Что мальчишки подумают?». Она изо всех сил пыталась сосредоточиться на чем-нибудь мирном, домашнем, а домашним было все: и теплый вкусный запах жареной картошки, и какая-то комедия по телевизору (из комнаты доносилась шумная энергичная музыка и заполошные крики), и висящий на вешалке мокрый китель Валеркиного отца, и особенно Толька, с потрясающим аппетитом (несмотря на то, что он «не шкажать, што голодный») лопающий бутерброды… Крыша над головой… Дверь закрыта… Все опасности ночного города остались где-то там – даже не за дверью квартиры, а далеко внизу, за дверью подъезда… Рядом двое хороших ребят… Странно – но ощущение безопасности на Элю никак не действовало: в глаза упорно лезли страшные картины – то собственный изуродованный труп на рельсах, то действительно жестокий человек (а на что способны жестокие люди, Эля уже знала). «Ой, я сейчас закричу… точно закричу, я не удержусь».
– Ты ее ражуй, – посоветовал Толя, заглатывая половину следующего бутерброда. – И пушкай быштрее идет мытша, а то в шамом деле горяшую воду отклюшат, придетша тогда, как в деревне, – иж глешика перышком…
– Из чего-чего-о? – вытаращил глаза Валера.
Толька торопливо проглотил то, что было во рту, и повторил отчетливее:
– Из глечика. Ну, кувшин, – потом он отправил в рот вторую половину бутерброда и снова зашамкал: – Шишто деревеншкое выражение. Ожнашает, што на купание ошень мало воды. У тебя же родштвенники в деревне – неужели ни ражу такого не шлышал?
Валера едва заметно улыбнулся.
– Ну, до глечика с перышком, надеюсь, не дойдет… Сядь, – он придвинул табуретку, легонько нажал на Элины плечи, заставляя девочку сесть, и, опустившись на одно колено, снял с нее босоножки.
И тут Элю прорвало. Она закричала страшным хриплым криком, срывающимся моментами на придушенный визг. Сдержаться она не могла, хотя было очень стыдно перед ребятами. Валера так и замер в коленопреклоненной позе, растерянно глядя на одноклассницу снизу вверх расширенными глазами и держа в руке ее босоножку, которую не успел поставить на полку для обуви. «Сейчас на крик все соседи сбегутся!», – с отчаянием думала Эля, зажимая себе рот обеими руками, и продолжала кричать. Она ощущала этот крик, как что-то объемное – большое и твердое, он до боли распирал грудь, а горло оказалось слишком узким, чтобы разом выпустить наружу непонятно откуда прибывающую волну. Хоть бы не задохнуться!.. Это продолжалось полминуты… минуту… Растерянность в Валеркиных глазах сменилась ужасом. У Тольки, судя по его поведению, нервы были намного крепче; он сунул в рот последний кусок и облизнул вымазанный маслом палец.
– Иштерика, – флегматично констатировал он. – А шего ешо ждать было? – и, дожевывая, неторопливо затопал в кухню.
Похоже, Толька в Валериной квартире был абсолютно своим человеком: он не спрашивал, где находится лекарство, сам что-то там нашел, позвенел какими-то стекляшками и вынес в прихожую два стакана – один, побольше, с водой, другой, поменьше, с валерьянкой или чем-то подобным. Умудрившись каким-то образом поставить оба стакана на ладонь, Толя взял из рук приятеля, все еще пребывающего в столбняке, Элину босоножку, поставил ее рядом с другой на обувную полку, со словами «подержи секундочку» сунул Валере стакан с водой, а сам довольно грубо встряхнул Элю и, воспользовавшись тем, что она на миг замолчала, выплеснул ей в рот лекарство. Представление о медицине и оказании первой медицинской помощи у Толи было весьма смутное: во-первых, валерьянку (или что там было), по всей видимости, он не капал, а щедро налил из пузырька через край, во-вторых, воды было слишком много – получилось что-то ужасное. Большой глоток омерзительной жидкости комом застрял в горле у Эли.
– Глотай, глотай! – прикрикнул Толя и, забрав у Валерки второй стакан, влил в нее еще и некоторое количество чистой воды. – Вот, запей!
Девочка, давясь и сипя, с трудом проглотила адское снадобье, кое-как прокашлялась, отдышалась и сердито посмотрела на одноклассника.
– Ты взбесился, Толик? – вырвалось у нее вместо слов благодарности. – Такой дозой можно лошадь насмерть залечить!
– Выживешь, – буркнул Толя и унес в кухню посуду.
Валера, тяжело переведя дыхание, встал и заторопил Элю:
– Иди, мойся, а то у нас после одиннадцати горячую воду отключают. У нас тут сложности: днем старые дома с горячей водой, а новые ночью, а на всех сразу не хватает.
Эля понимающе кивнула (знакомая ситуация!), поднялась с табуретки и на ватных ногах двинулась вслед за Валерой.
– Пока, ребята, – Толя вышел в переднюю. – Моя помощь, думаю, сегодня больше не нужна. Спокойной ночи!.. Элька, без глупостей! – он на ходу потрепал мокрую Элину челку. – Завтра приду, проверю. А кино я так толком и не посмотрел… ладно…
– Ну, иди, досматривай, мы же еще не спим, и родителей нет, – сказал Валера, чувствуя себя виноватым: посмотреть вечерний фильм было небольшой радостью для занятого целый день Толи – а тут он, Валера, со своими внезапно возникшими сложностями.
– Заканчивается – уже неинтересно… Да, ладно, не переживай из-за чепухи! – Толя слегка рассердился, глянув на расстроенное лицо соседа. – Ну, не досмотрел – и что теперь? Всемирная трагедия?.. Может, когда-нибудь повторят, или в кинотеатре каком-нибудь идти будет. Эльку корми – небось, весь день голодная… Пока!
Толя открыл дверь, шагнул на лестничную площадку, и послышался взволнованный женский голос:
– Толик, вы с Валерой не слышали? Кричал сейчас кто-то… Где-то рядом… Я не поняла, у кого это!
– Это по телевизору, мам. Про шпионов кино, – вполне естественным тоном успокоил Толя, захлопывая дверь Валериной квартиры. – Нападения там… ненужных свидетелей убирают… Говорил же Валерке: «Сделай потише!».
Валера тихонько прыснул. Эля, не выдержав, тоже улыбнулась непослушными губами: интересно, по какой программе показывают такие ужасы?
– Давай быстрее! – торопил Валера. – Полотенце там чистое, шампунь бери любой. Фен на полке. А переодеться – я сейчас что-нибудь найду у мамы.
Войдя в ванную, Эля взглянула на свое отражение. Впечатляет!.. Понятно, почему мальчишки смотрели на нее во все глаза… Еще бы Толькина мама ее увидела…
Она разделась, встала под душ и начала осторожно поворачивать красный вентиль, чтобы вода была погорячее – ей вдруг стало холодно, и она хотела согреться. Горячие упругие струйки били по плечам, спине, и Эля запрокинула голову, подставляя под них и лицо. Это ж надо так вывозиться – даже в волосах глина! Как это у нее получилось? Прямо интересно!.. На коленках – темные жирные пятна. Это, наверное, что-то такое, чем шпалы пропитывают… Масло какое-то? Мазут?.. Ой, а если мазут на коленках – значит, и на юбке тоже? Что тогда делать? Юбка ведь светлая. Да и кофточка… Вдруг не отстираются – и как по улице идти?.. Она наклонилась, оттирая мочалкой коленки, и, едва темные жирные пятна исчезли, горячие струйки, приятно щекочущие спину, внезапно стали ледяными. Эля, взвизгнув, выскочила из ванны.
– Контрастный душ полезен для здоровья! – поняв, что произошло, издевательски-назидательно изрек за дверью Валера. – Мыло хоть успела смыть? Или, может, воды в кастрюльке подогреть? Холодная-то есть…
– Успела, – Эля коротко, словно неумело, рассмеялась.
Насколько полезен «контрастный душ», неизвестно, но мелкая бытовая проблема почему-то немного развеселила.
– Халат и рубашка – вот: на ручку вешаю, – сообщил Валера. – Одевайся и приходи ужинать. А папе, значит, придется мыться из глечика перышком. То есть из кастрюльки.
Обернувшись полотенцем (получилось что-то вроде короткого платья), Эля осторожно приоткрыла дверь, высунула руку и забрала одежду. Валеркиных родителей она ни разу не видела в школе (может, видела, но не обращала на них внимания), с папой вот только что познакомились. Наверное, и мама тоже высокая – такой вывод девочка сделала, едва взглянув на длинный халат. «Я в нем утону», – подумала Эля, но выбирать не приходилось. Она повесила халат и рубашку на крючок и, включив фен, стала сушить то волосы, то трусики и лифчик, которые она, постирав, надела мокрыми, – развешивать столь интимные предметы в чужой квартире (тем более, в которой жил мальчишка-ровесник) Эля постеснялась. Держа одной рукой над головой фен, Эля другой повертела перед глазами верхнюю одежду. Кофточка, как ни странно, не пострадала, а вот юбка, как девочка и предположила, взглянув на перепачканные коленки, оказалась с теми же темными пятнами. Только коленки оттереть удалось – а как вот удалить эти пятна с ткани? Вряд ли отстираются в холодной воде, тем более, неизвестно – может, такое лучше оттирать каким-нибудь ацетоном с сухой вещи, и чтобы это вещество не смешивалось ни с водой, ни с мылом. Надо с мужчинами посоветоваться. Отложив испорченную юбку, Эля поводила феном вокруг нижней части туловища. Уж что – а трусики надо высушить как следует! А то вдруг останется где-нибудь влажное пятно – Валерка и его родители будут думать, что она описалась. Хорошая вещь – фен! Интересно, где Валеркина мама его купила? Дефицит ужасный! Эля видела примерно такой у Анастасии Павловны, – та сама укладывала Эле волосы в дни конкурсов… и мамино черное концертное платье помогла подогнать по фигуре и немного «осовременить»… Конкурсов больше не будет, учебы в музыкальном училище тоже, общий труд Эли и Анастасии Павловны пошел насмарку… Вот мачеха теперь порадуется – ее музыка просто бесит. Скажет: «Ну, все, вундеркиндишна? Наигралась? Теперь давай, работай, я в твои годы уже вовсю намахивала!»…
Эля, вздохнув, поворошила пальцами распушившиеся волосы и перевела теплую воздушную струю на грудь – трусики уже были сухими (Эля с них начала), волосы тоже, а вот подкладка лифчика была еще влажной. Наконец, все высохло. Эля надела ночную рубашку и халат (они немедленно легли на полу красивыми складками) и вышла из ванной. Она окончательно успокоилась, только немного еще саднило в груди и горле, и чувствовалась небольшая слабость.
– Класс! – весело сказал Валерка, увидев, как старательно девочка подбирает подолы.
– Еще и смеется! – прикинулась обиженной Эля.
– Я не смеюсь, я улыбаюсь, – возразил одноклассник и, взяв за плечи, повел ее в кухню. – Садись, я уже все приготовил. Ешь!.. Что же родителей так долго нет? Тут же рядом… Сейчас картошка остынет.
Картошка была достаточно горячей, зря Валера беспокоился; кстати, пожарена умело (тут уж Эля разбиралась – сама столько ее пережарила за последние годы!), молодец, Валерка!
– А для салата – вот… – Валера подал девочке десертную ложку и придвинул салатницу. – Я немного со сметаной перестарался… и от огурцов сока много, он какой-то жидкий получился, как окрошка какая-то, сейчас по всей тарелке расползется. Ешь прямо отсюда. Не стесняйся!.. Съедобно?
– Не то шлово, – ответила Эля, совсем как Толька. – Пишша богов!
Салат был из свежих огурцов с яйцами и зеленым луком, сметаны Валерка действительно не пожалел – бухнул от души. Блюдо поистине роскошное – особенно, если учесть, что сейчас середина июня. А может, для людей это и не роскошь? Не все же такие, как Элина мачеха, которая до своих сорока лет даже манную кашу толком варить не научилась – она у нее постоянно то подгорает, то получается с какими-то комками. Хотя ее драгоценным «Антошам» что ни дай – все смолотят. А такой салат, как у Валерки, мачеха и не делает никогда, она в качестве летнего дополнения к картошке признает только огурцы, разрезанные пополам и слегка присыпанные солью. Не то что деревня – хутор какой-то глухой! Любая деревенская тетка салат приготовить сумеет, хотя бы самый простой. А эта… Вроде из так называемой «простой трудовой» семьи, должна бы все уметь и девчонок учить, а она по части косорукости на кухне любую министерскую дочку, выросшую с няней и домработницей, за пояс заткнет, потому все на Элю спихнула, когда девочка училась еще в четвертом классе. А вот родная дочечка, Антошечка, благополучно до седьмого класса дожила, не особенно утруждая себя домашними делами – ну, может, яйца сварит или пожарит, если самой очень уж есть захочется, или готовое разогреет. Про ее братца и говорить нечего – вообще ничего не умеет, и никто его не заставляет учиться, мачеха свято уверена, что кухня – дело не мужское, при этом сама как хозяйка не на высоте. Удивительно, что отец все это терпит – он раньше такого не видел: мама с бабушкой хорошо готовили, да и другая бабушка, отцова мать, тоже…
Снова вспомнив о мачехе, Эля помрачнела: как та завтра встретит ее? День где-то проболталась, да еще ночевать не пришла – как раз по характеристике! Может, попросить Валерку, чтобы он проводил ее?..
И тут девочка вдруг отметила, что салат очень быстро убывает: когда она села за стол, над сметанной поверхностью с выглядывающими из нее кусочками огурцов и зеленью был виден только золотистый ободок на краешке салатницы, а теперь вот эта поверхность опустилась, и выглянули нарисованные на внутренней стенке небольшие зеленые листики, которых раньше видно не было. Ничего себе гостья мечет после нервного потрясения! Так и хозяевам ничего не останется… Смутившись, она положила ложку.
– Не понравилось? – спросил Валера. – Может, недосоленный? Папа часто говорит, что я недосаливаю.
– Да нет, вкусно. Просто я уже наелась.
Эля доела оставшуюся на тарелочке картошку и, чуть поколебавшись, проглотила еще несколько ложек салата – даже не самого салата, а прохладной, чуть пощипывающей язык, смеси сметаны с огуречным и луковым соком. От этого легкого холодка потихоньку исчезала боль в горле и груди.
– Чай с малиной, – Валера поставил перед ней кружку. – На всякий случай – ты же промокла.
– Ой, Валер!.. – спохватилась Эля. – У меня юбка в мазуте. Чем его вывести – не подскажешь?
– Ммм… – задумался Валера. – Растворителем каким-нибудь. Это у отца надо спросить. Уж он-то часто спецовку чистит. Оставь пока.
– Я засну, наверное, не дождусь, – Эля в самом деле почувствовала, что засыпает. – Толиково лечение действует.
– Ну и спи! Я тебе в бабушкиной клетке постелил.
– А может, ты меня все-таки проводишь? – несмело спросила она.
Валера замотал головой.
– Не-не-не! И не думай! Слышишь, какой дождь? Хочешь – позвони домой, успокой своих. У тебя телефон есть?
– У нас нет. У соседей есть, но… – Эля замялась.
– Соседи плохие? Не ладите?
– Нет, соседи хорошие. Дедушка с бабушкой. Мы с Каринкой из «В» -класса им всегда помогаем… – девочка снова замолчала.
– Звонить не хочешь? – понял Валера. – А если не позвонишь, очень волноваться будут?
Эля обхватила кружку обеими ладонями. Как хорошо, когда тепло!..
– Не особенно, – грустно сказала она.
Что-то ее прорвало сегодня: второй раз за день плакать хочется, да еще какая-то странная истерика без слез была. Чувствуя, что в горле зарождается твердый комок, Эля опустила глаза и поспешно допила чай, удавив предательский комок на корню.
– Короче, не ломай голову и ложись спать! – решительно заявил Валера.
«Совершенно другой человек», – отметила про себя Эля. В школе Валерка больше молчит, не поймешь, о чем он думает, что он может, и вообще – какой он? Ну, тихий, скромный… Маринка Ярославцева с друзьями иной раз называют его «Недобитым». Сейчас, дома, Валерка вовсе не «Недобитый» – вполне нормальный мальчишка!..
– Спасибо, Валера, – Эля поднялась из-за стола и снова начала подбирать подолы.
Помимо длины, у вещей была еще и некоторая ширина, поэтому рук у Эли катастрофически не хватало, ей удалось приподнять на несколько сантиметров от пола только переднюю половину одежды. Сзади халат и рубашка тащились, как шлейфы королевских одеяний. Валерка, хоть и помалкивает деликатно, про себя, наверное, хохочет. Да ладно, на Валерку обижаться не стоит!
– Это бабушкина клетка, – сказал Валера, распахивая дверь маленькой комнатки. – Да она и у родителей такая же. Бабушка, мамина мама, жила в деревне одна, а когда заболела, мы ее забрали. Отец зал фанерой в три слоя перегородил и двери сделал – две комнаты получились. А потом, когда бабушка умерла, решили так и оставить – возни с переделкой много, сразу все не сделаешь, а отцу потом опять в рейс, и будет так все развороченное стоять, а зал этот почти не нужен: светских приемов мы не устраиваем – мои родители дома почти не живут, а если родственники приезжают – так даже удобнее, у каждого свой угол есть. Тесновато, но, как тетя говорит, главное – на голову не капает… Спокойной ночи, Эль!
Он закрыл за Элей дверь и снова ушел в кухню. Слышно было, как он негромко стучал посудой, помыв и расставляя ее на сушилке.
В «бабушкиной клетке» смогли поместиться только шкаф, кровать, стул и маленькая тумбочка. Все старое, немодное, но Эле это даже понравилось. Сетка кровати прогнулась, когда Эля легла, и, чуть спружинив, несколько раз качнула девочку, словно убаюкивая. От белья пахло травами. Толстое теплое одеяло оказалось необычным: оно было легче ватного, но тяжелее пухового, и Эля так и не поняла, чем же оно набито, но гадать не стала – просто завернулась в него и устроилась поудобнее. Она только сейчас начала чувствовать, как ноют ноги после многочасового хождения пешком, и какое это удовольствие – лежать спокойно… и не ожидать беспричинного крика мачехи… слушать шум дождя…
Дождь то немного стихал, то принимался лить с утроенной силой. Над городом появилась очередная грозовая туча: снова загремело прямо над крышей Валеркиного дома. Со стороны железной дороги донесся гудок, и Эля, уже засыпая, вспомнила о том, что всего лишь час назад могла умереть, и содрогнулась. «Наверное, так теперь и будут кошмары сниться», – последнее, что она успела подумать. Но кошмары не приснились – вообще ничего не снилось. Она проспала все: как вскоре пришли домой родители Валеры, как Валерка сказал им: «Если бы она умерла, то я бы тоже…», как Валеркина мама, войдя в «бабушкину клетку», долго стояла возле кровати, наклонившись над Элей и рассматривая при слабом свете ночника изможденное Элино лицо, морщины на нем и особенно пристально – волосы с серебристыми прядками, вздыхала и вытирала слезы, как совсем поздно звонил Игорь Алексеевич – спрашивал, не знает ли Валера, к кому могла бы пойти Эля, а Валеркина мама попросила его приехать к ним завтра утром, желательно пораньше, потому что разговор предстоял серьезный, а значит нетелефонный, а на работу к девяти и Людмиле Георгиевне, и Игорю Алексеевичу – значит, надо все обсудить до ухода. И о чем потом долго говорила вся семья, Эля тоже не слышала…
***
Ровно в половине седьмого утра Игорь Алексеевич был у Капраловых. Несмотря на полубессонную ночь, все взрослые утомленными себя не чувствовали, а поговорив за утренним кофе несколько минут, взбодрились окончательно. На итоговом родительском собрании Валерины родители не присутствовали, а Валера дома ничего не рассказывал об Элиных несчастьях, поэтому Капраловы были шокированы, выслушав рассказ Игоря Алексеевича. В свою очередь, учитель был потрясен, узнав, что случилось вчера вечером, и, напрочь забыв, что он учитель и к тому же сын профессора, а перед ним находятся родители ученика, отреагировал бурно: грохнул кулаками по столу и выразился так, что могли бы позавидовать представители славного рабочего класса и колхозного крестьянства. Промах этот оставили без внимания – мелочи! От возмущения человек может сказать все, что угодно…
– Ну, что теперь? Свидетельство не переделаешь… – в десятый раз повторил расстроенный физкультурник.
– Нет, в училище ей показываться в этом году больше не стоит, – перебила Людмила Георгиевна. – Я ее к нам на работу возьму.
– К «вам» – это куда? – поинтересовался Игорь Алексеевич.
– Дворец культуры железнодорожников. Я директор, – объяснила она. – У нас с осени гимнасты и танцоры расширяются, новые группы будем набирать. Нужен еще один концертмейстер… уже звонили девочки и из училища, и из института, интересовались… хорошо, что пока никого не приняли!.. Я думаю, она с этой работой справится, у нее по музыке одни «пятерки», я ее документы смотрела (нехорошо, конечно, без разрешения по чужим сумкам шарить) … И Валера говорит, что она хорошо играет… Годик поработает, а потом поступит: и рекомендацию дадим, и характеристику напишем – не такую. Да и вообще за год может многое измениться.
– Вы не пожалеете! – горячо заговорил Игорь Алексеевич, порывистым движением прижав к груди ладони. – Девочка – чудо! Может быть, слишком серьезная. И молчунья. Такие почему-то не всем нравятся – их высокомерными считают.
– Ну, на всех не угодишь, – вздохнула Людмила Георгиевна, разливая по чашкам вторую порцию кофе. – Пусть серьезная, пусть молчит… Это не страшно. Я боюсь, волокита начнется, когда буду опекунство оформлять. Скажут: метраж не позволяет. Хотя угол отдельный найдется.
– Может быть, – мрачно сказал учитель. – Я такой случай знаю. Один мой друг купил в частном секторе полдома. Парень иногородний, художник по образованию. В одной комнате мастерскую сделал, а в другой сам живет. Приехал младший братишка, поступил в институт – все нормально. Дошло до прописки – ни в какую! Метраж мал. Только родителей можно прописать. Он доказывает: «Товарищи! Милые! Это же маразм – то, что вы говорите! Одного человека и прописать, и куда-то поместить легче, чем двоих. Вот как раз родителей мне будет некуда деть, разве что из дома уйду или в мастерской под мольбертами спать буду на коврике, как собака, чтобы им место освободить, а с братом мы нормально размещаемся – он у меня на кресле раскладном спит». Нет и нет! Так братишка и живет у него, а прописан в общежитии.
– Ох, да все у нас не слава Богу! – невесело проговорила Людмила Георгиевна. – Волокита, конечно, будет та еще…
– Вы мне тогда сообщите, – сказал Игорь Алексеевич. – Я отца своего подключу, он часто знакомым помогает, особенно когда что-то незаконное выплывает. Или просто какой-то сложный случай. Он тогда звонит Томилину и спрашивает: «Николай Васильевич, подскажите, пожалуйста, к кому можно обратиться вот по такому вопросу, а то вот такая ситуация у человека сложилась»… Вроде бы и помочь напрямую не просит – но Томилин сразу кидается выяснять, и тогда кое-кому жизнь медом не кажется!
– О-о-о!.. Он у вас с самим Томилиным общается? – удивился Валерин отец. – Что он сына Томилина после аварии оперировал, это, наверное, весь город знает. Но мало ли… Вылечили – и распрощались. А они до сих пор?
– Да, – подтвердил учитель. – Он этого Игоря (тезка мой) с того света вытащил. Без преувеличения!.. Все, кто смотрел, отказывались операцию делать… отец говорил: жуть была – мозги у парня наружу, кусок черепа воткнулся где-то рядом с каким-то важным центром, пульс еле-еле прощупывался – и слабый, и редкий. Кто ни глянет – одно и то же: «Да он сейчас умрет, тут уже…». И дальше терминами про последние мгновения. Томилин чуть не на колени: «Ну, попробуйте хоть кто-нибудь что-нибудь сделать! Ну, вдруг?.. А так, конечно, полежит-полежит и умрет – без вариантов. Если не получится, мы смиримся – но вдруг все-таки?». Отец и рискнул, хотя вообще не надеялся, что что-то получится, он сразу предупредил, что шансов почти нет… миллионная доля какая-то… А парень сильный оказался, выкарабкался… на эту миллионную долю. Даже по части психики все нормально, такое после очень тяжелых травм не всегда бывает. У отца в отделении егерь лежал… которого браконьеры избили. Тоже голова была проломлена. И операция удачно прошла, и поднялся мужик быстро, а тут… – Игорь Алексеевич со вздохом крутнул кистью на уровне уха. – Так что тезка мой счастливый оказался. Томилин, когда его… в смысле, сына… выписывали, сказал: «Алексей Дмитриевич, звезды с луной обещать не могу по известным техническим причинам, но то, что в моих силах, – всегда сделаю», – он улыбнулся. – Отец к нему из-за других обращается, а Томилин просто мечтает что-нибудь для нашей семьи сделать! Но у нас пока ничего такого не случилось, чтобы его просить. Только из-за других, и только в сложных случаях. Нехорошо, конечно, использовать личное знакомство с Первым секретарем – но куда денешься, если эти сложные случаи на каждом шагу! А на прием попасть трудно – очередь на несколько месяцев вперед, да еще и не всех подряд к нему лично записывают – в основном, к заместителям направляют… и не всегда удачно вопросы решаются – тогда лишняя волокита. Так что имейте в виду.
– А… если вдруг в самом деле? – осторожно спросила Людмила Георгиевна. – Ведь это же все просто чудовищно!
– Я поговорю! – с готовностью пообещал учитель. – Да тут такая история, что и просить не надо – только сказать, в чем дело. А Томилин сам боевую тревогу устроит. Он, хоть и главный в области, все-таки порядочный, как отец говорит…
Людмила Георгиевна рассмеялась:
